Это лишь игра - 2

56. Герман

За две недели до этого. День побега Вики

— Герман, ну скажи хоть что-нибудь? — обращается ко мне Леонтьев.

— Я вас понял, — говорю я.

— И? — пытливо заглядывает мне в глаза. — Ты… ты это сможешь? Займешься этой девицей… этой Третьяковой?

Я киваю. Леонтьев с облегчением выдыхает.

— Это всё останется строго между нами, конечно. А Вику отправим отдыхать, да… завтра же распоряжусь… Надо еще с рехабом этим чертовым разобраться…

— Я могу идти?

— Да, да, конечно, Герман. А, может, ты у нас останешься? Вдруг Вика опять…

— Нет, мне нужно к отцу, — поднимаюсь с кресла.

— Ну, передавай привет Александру Германовичу. — Леонтьев тоже встает и протягивает для рукопожатия ладонь, вялую и влажную. Мелькает мысль, почки у него, что ли, больные? Но после его рукопожатий хочется сразу помыть руки.

Он зачем-то провожает меня до выхода, рассуждая о предстоящем процессе. Я его слушаю вполуха, что-то даже отвечаю на автомате, а сам прогоняю в уме, как сейчас лучше поступить.

Наконец уезжаю от Леонтьевых. Казалось, эта ночь никогда не закончится, но уже давно рассвело. Новый день и… новые обстоятельства.

Дома меня встречает Лена, еще заспанная, такая сладкая и теплая, правда, немного встревоженная. Притягиваю ее к себе, зарываюсь носом в ее волосы. От молочного запаха меня тут же ведет, но я лишь крепче прижимаю ее к груди. Наслаждаюсь последними бесценными моментами этой близости. Сможет ли она принять то, что я сейчас ей скажу? Очень не хочется втягивать мою девочку во всю эту грязь, но выхода нет.

Впрочем, ее еще раньше втянула эта бестолковая подружка. Друзей моя Леночка как не умела выбирать, так до сих пор не научилась.

— Я проснулась, а тебя нет, — доверчиво льнет ко мне Лена. — Что-то случилось?

— Случилось, случилось… — тягостно вздыхаю я. — Лен, нам нужно серьезно поговорить.

— Что-то плохое? — отстраняясь от меня, испуганно смотрит она.

— Сейчас всё узнаешь. Пока просто слушай, хорошо?

Я веду ее за руку в гостиную, усаживаю на диван, сам пододвигаю кресло поближе и устраиваюсь напротив нее так, что ее сомкнутые коленки оказываются у меня между ног. Беру в руки ее ладони, тонкие, чуть прохладные, будто грею их. Смотрю ей прямо в глаза и оглушаю безобразной правдой:

— Леночка, это была моя идея затравить твою подругу. То есть не именно затравить, конечно. А опозорить ее в глазах общественности, чтобы потом ей никто не верил. Я это предложил Леонтьеву.

Она дергается от этих слов. Сначала качает головой, мол, нет, не может быть.

— Я не верю… — шепчет Лена. — Ты же не такой…

— Леночка, это ты не такая. А я… я просто действую по обстоятельствам. И сейчас обстоятельства таковы, что тебе придется меня выслушать и постараться понять. Если ты хочешь, чтобы у вас с ней всё получилось.

— Значит, Олеся была права? Я тебе тогда рассказала, что мы хотим предать это дело огласке… и ты это использовал…

Глаза ее наполняются слезами.

— Если тебе станет легче от этого нюанса, то нет. Я предложил это Леонтьеву за несколько дней до того, как мы с тобой поговорили. Я даже не знал тогда, что ты имеешь к этому какое-то отношение. Лен, если бы ты сказала раньше… если бы сказала сразу, то, естественно, я бы не стал… Придумал бы уж что-нибудь… ну да ладно.

— Но даже если и не знал, то разве можно равнодушно топить чужую жизнь? Вот так выгораживать насильника и добивать жертву? — Леночка смотрит на меня так, будто видит впервые и отчаянно пытается заглянуть в мои мысли.

— Нельзя, — соглашаюсь я. — Это жестоко, цинично, подло. Я сожалею. Нет, я действительно сожалею. Но мы можем всё это обсудить потом?

Лена перестает плакать. Аккуратно вынимает одну руку, смахивает слезы. И, глядя на меня, озадаченно хмурится.

— Что-то еще случилось?

— Лена, ты хочешь, чтобы Слава Леонтьев ответил за то, что сделал?

— Конечно, хочу! И чтобы Юлькино имя очистили!

— Тогда мне понадобится твоя помощь.

В глазах ее еще сквозят боль и горечь. Но она не вырывается, не говорит, что не желает больше иметь со мной ничего общего. Она даже ладонь вложила обратно в мою руку.

Да, разочарована, да, расстроена, но доверяет мне. Доверяет полностью. Даже не колеблется. И от этого невыносимо щемит в груди. Девочка моя, больше я тебя никогда не предам, не подведу, обещаю сам себе.

— Что я должна сделать? — спрашивает Лена.

— Я всё расскажу. Пока в общих чертах. А детали обсудим по ходу действия. Сегодня ночью из рехаба сбежала Вика. Я поэтому и уезжал к Леонтьевым.

Лена ахает.

— И что теперь будет?

— Это зависит от нас. От меня и от тебя. В рехаб она не вернется. Леонтьев собирается отправить ее за границу в ближайшие дни. Поэтому времени у нас мало.

‍Лена еще больше хмурит лоб, пока не понимая, к чему я веду. Но слушает, не перебивает.

— Леонтьев уже знает, что мы с тобой знакомы. Без деталей. И сегодня, когда я там был, предложил заняться тобой.

— В каком смысле — заняться мной?

— Завести с тобой интрижку, переспать, чтобы потом уговорить тебя отказаться от своих слов. Ну или, как вариант, дискредитировать и тебя тоже. В суде.

— Он такое предлагает тебе? — округляет глаза Лена. — А как же… а как его дочь такое воспримет?

— Она об этом еще не знает. По его мысли, и не должна узнать. Потому что это будет катастрофа.

— А ты ему что ответил?

— Ну что я мог ему ответить, если он сам себя в такую ловушку загнал? Согласился, конечно.

— Я не поняла…

— Лена, Вика его и уничтожит. Нам лишь надо создать ситуацию…

— Как?

— Мое дело — чтобы она узнала то, что нужно. В общем, спровоцировать ее. Она, естественно, сразу захочет разобраться с отцом, ну и поговорить с тобой. Вика — девушка темпераментная и необузданная. Отца дома не будет, он днем работает. Она помчится сюда…

— А она знает этот адрес?

— Пока нет. Узнает. И приедет поговорить с тобой. И вот здесь всё зависит от тебя, Леночка. Нам надо будет записать этот разговор на камеру наружного наблюдения. Они во дворе повсюду, но лучше всего это сделать на террасе. Там хорошая камера и обзор удачный. Я покажу потом, где лучше встать. Но это еще половина дела. Надо ее вывести на откровения. Надо, чтобы она не просто кричала что-нибудь в духе: «Герман — мой». Надо, чтобы она слила и отца, и Славика.

— Но как я ее заставлю это сказать?

— Мы над этим поработаем.

— Подучишь меня, как манипулировать и правильно выводить на эмоции? — хмыкает Лена.

— Подскажу тебе, какие лучше фразы говорить и как держаться, чтобы спровоцировать у нее нужную реакцию. Но это чуть позже. Когда перейдем к деталям.

— Мне даже интересно…

— Вика может быть… не совсем адекватна. Особенно в истерике. Здесь охрана, конечно. Но при охране откровенничать она не станет. Я знаю, ты боишься Ладу. Но она тебя, в случае чего, защитит. Так что не отгоняй ее. Если Вика приедет, пусть Лада будет рядом с тобой. При ней и Вика будет сдержаннее.

— Поняла.

— Если все получится, как надо, Марк Соломонович, это адвокат отца, составит ходатайства по всем требованиям. Чтобы передать запись в суд. Сделать это лучше во время заседания сразу после того, как тебя допросят.

— Чтобы застать их врасплох?

— И поэтому тоже. На допросе тебя изрядно помучает Преображенский. Он — та еще сволочь и казуист. Каждое твое слово постарается вывернуть наизнанку. Но через это придется пройти. Я скажу, чтобы Марк Соломонович рассказал тебе, как все будет происходить, какие примерно вопросы тебе будут задавать, как лучше отвечать, чтобы ты хотя бы имела представление, что будет. Ну и как-то морально подготовилась, что ли.

— И что потом? После того, как передадим запись?

— Думаю, что заседание перенесут. Скорее всего, его будут переносить не раз. Это дело долгое. Леонтьевы будут требовать экспертизу подлинности, оспаривать… Тут всё, опять же, зависит оттого, что будет у нас за запись…

— То есть самое сложное — это сделать так, чтобы Вика разговорилась?

— Ну да, по сути, да. Но она глупа и болтлива. Так что самое сложное не такое уж и сложное.

— Кому как.

— Ну я же подучу тебя, как манипулировать, — подмигиваю я Лене.

— Послушай, а как же твой отец? — вспоминает вдруг она. — Леонтьев же после заседания поймет, что ты его обманул и тогда…

— Поймет… С отцом я разберусь позже, — пожимаю плечами.

— То есть… ты… Ты же рискуешь всем? Всё, что ты делал ради папы, всё, что готовил, будет насмарку?

— Ну, надеюсь, не всё. Лен, давай об этом я сам потом подумаю. Сейчас нам важно…

Но Лена расчувствовалась и не дает закончить.

— Я не могу так… в смысле, не это хочу сказать… я… у меня просто слов нет… — бормочет она, глядя на меня теперь как на икону. — Ты собой и папой своим жертвуешь… ради нас… Ты…

— Лен, — вздыхаю я. — Я ведь тебе говорил, что всегда выберу тебя.

— Спасибо, — шепчет она, поднимает мои руки к лицу и прижимается к ним щекой.

— Ну ты что, Леночка?

— Я люблю тебя.

— И я тебя люблю, — притягиваю ее к себе. И ловлю себя на мысли: вот он чистый кайф. Когда ничто не тяготит, не висит камнем на душе. Когда тебе верят безоглядно. И любят, несмотря ни на что.

Весь день мы обсуждаем подробности, обговариваем разные варианты, даже разыгрываем что-то вроде сценки. Обедаем, ужинаем, опять возвращаемся к обсуждению. В какой-то момент прерываемся на поцелуй и заканчиваем в постели.

— А почему ты раньше мне рассказал про твое участие… ну, в травле Юльки? — спрашивает Лена, вычерчивая пальчиком восьмерки у меня на груди.

Жар в теле медленно остывает. Сомлев в истоме, я думать вообще ни о чем не хочу, а о таком — тем более. Но Леночка ждет ответа.

— Я собирался… но ты меня соблазнила.

— Ч-что? — она приподнимается на локте. — Ну и заявочки у вас, Герман Горр!

— Ну, тогда такой вариант: я боялся тебя потерять.

— Да, так лучше, — соглашается Лена и укладывается обратно ко мне под бок.

Я уже засыпаю, когда слышу ее тихое:

— Ты бы меня не потерял… я бы, конечно, расстроилась очень, но ты бы меня не потерял…