Это лишь игра - 2

42. Лена

Я в беде…

Ну зачем я так сразу? Как обухом по голове. Ведь не хотела на него ничего вываливать.

— То есть со мной всё в порядке, не думай. Просто… тут всякие сложности. Это несмертельно, но… я не знаю, что мне делать. Герман… ты меня слышишь? — спрашиваю его.

— Можешь выйти? — отвечает Герман.

— В смысле — выйти? Куда? — теряюсь я.

— Из дома. Во двор.

— Ты здесь? А как…? Откуда… Да, конечно! Подожди минуточку.

Я, стараясь не шуметь, бегу на цыпочках в прихожую. Накидываю ветровку, сую ноги в кроссовки и уже собираюсь выходить, но на пару секунд приостанавливаюсь перед зеркалом.

Глупости все это, говорю себе. Да и темно уже на улице. Но все равно быстро распускаю волосы, поправляю их и выхожу. Герман любит, когда они свободно лежат по плечам и спине…

Выскакиваю во двор, вижу его машину и устремляюсь было к ней, но тут же слышу его голос совсем рядом, сбоку.

— Лен…

Я от неожиданности вздрагиваю и оборачиваюсь. Герман стоит у самого подъезда, прямо за спиной, чуть сбоку. Держит руки в карманах брюк. Я останавливаюсь напротив него.

— Привет… — говорю тихо.

Герман сегодня совсем другой. Я это сразу чувствую. Со мной он всегда держится благодушно и снисходительно. Порой нежно, порой немного насмешливо. Голос его, когда говорит со мной, какой-то ласкающий и обволакивающий. И эта его аура, или как хотите ее назовите, обычно меня окутывает, словно наркотический дурман, затягивает и практически лишает воли. Так, что я могу как угодно поначалу трепыхаться, но все равно вскоре таю и млею. И забыв всё на свете, тянусь к нему.

А сейчас он максимально собран и сосредоточен. Я, наверное, никогда его таким не видела. Он даже смотрит на меня иначе — пронизывающе и очень серьезно. Будто ему предстоит сообщить мне трагическую весть, и он боится, что я не вынесу. Мне даже не по себе от этого становится.

— Привет, Лена. Как ты? — и говорит не так, как раньше. Как будто с едва уловимым надломом.

— Со мной все в порядке, — отвечаю я.

Несколько долгих секунд он еще смотрит на меня все так же, неотрывно, не мигая, пронизывая насквозь, а затем, вынув руки из карманов, притягивает меня к себе и обнимает.

И тоже совсем не так, как раньше. Сексуального в его объятьях сейчас нет ничего. Он просто прижимает меня к груди. Крепко. Щекой упирается в мою макушку. Так, будто мы очень давно не виделись, истосковались и вот наконец встретились. Или, наоборот, словно он со мной прощается навсегда.

Но эту мысль я отгоняю. Не хочу о плохом. Мне кажется, я сейчас чувствую его как никогда — остро и мощно. Словно оголенный нерв. Пропускаю через себя его боль и упоение. И сама задыхаюсь от избытка эмоций. Такое ощущение, что мы с ним сейчас — одно целое.

Вот бы век так стоять… с ним вместе… и чтобы ни души вокруг…

— Я не дам никому тебя обидеть, — слышу его шепот. И почему-то верю.

Горячая грудь его мерно вздымается. Я жмусь к нему еще теснее. Но голые ноги мерзнут, все-таки уже осень. Озноб пробегает под кожей.

— Ты замерзла? — отстраняется Герман. — Пойдем погреешься.

Обнимая за талию, он ведет меня к машине.

Открывает передо мной дверцу, потом садится сам и включает печку. Еще и с себя снимает пиджак и кладет мне на колени.

— Так теплее?

Я опять слышу в его голосе привычную нежность, и что-то хрупкое во мне ломается. Неожиданно для себя я начинаю плакать. Не потому, что плохо, а потому что… не знаю, столько во мне чувств сейчас, что держать в себе невозможно. Хотя и нервы, конечно, за последние дни сильно сдали.

Герман, развернувшись полубоком, наклоняется ко мне со своего сиденья.

— Не плачь. Я с тобой. Никто тебя больше не тронет. Обещаю.

Я подбираю слезы тыльной стороной ладони. То киваю, мол, верю. То, наоборот, качаю головой — хочу сказать: не обращай внимания. Но вместо слов лишь всхлипываю.

Герман достает из бардачка бутылку с минералкой, открывает, протягивает мне.

— Попей…

Делаю глоток.

— Еще пей…

И я действительно успокаиваюсь. Он так и сидит полубоком, смотрит на меня, гладит мои волосы рукой. И молчит. Не торопит. Ждет, когда я сама заговорю.

— Помнишь, я хотела тебе кое-что рассказать? — шмыгнув носом, спрашиваю я. — Ну, когда мы ездили к тебе?

Не отрывая взгляд, Герман кивает.

— Я еще тогда хотела, но потом тебе позвонил губернатор. И я как-то… не знаю. Передумала. А зря, наверное. Но ты пойми, я не хотела тебя напрягать. Ты же должен с ним быть в хороших отношениях, а тут… тут просто ужас…

Герман не перебивает, но я вижу, как мрачнеет его лицо.

— В общем, у меня есть подруга. Мы с ней в одной группе учимся. Юля Орлова. В прошлые выходные она пригласила меня на день рождения. А еще пригласила сына этого твоего Леонтьева. Славу. Ну, они до этого какое-то время встречались с Юлькой. Он пришел с другом. С двумя друзьями, но третий… — я покачала головой… — ушел куда-то… не знаю. Я тоже рано ушла. Мне надо было к…

Я осекаюсь. Говорить сейчас Герману про Антона у меня язык не поворачивается. Но он, как всегда, понимает все сам. Однако не вгоняет меня в смущение.

— В Листвянку, — подсказывает он.

— Да, да, в Листвянку, — подхватываю я. — Ну вот. Я уехала. А потом мне Юлька звонит из общаги, болтает о том о сем. Она в тот момент в комнате одна осталась. Эти… ну, Слава с его другом Никитой куда-то вышли. И тут вдруг они возвращаются и сразу начинают на нее наезжать. Грубо так. С оскорблениями. Слава ей что-то припоминает. Я подробностей не знаю… то есть знаю… Юлька на какой-то вечеринке полгода назад гуляла, ее там подпоили, что она отрубилась и ничего не помнит. А кто-то ее в это время… ну, ты понимаешь… — краснею я. — А еще кто-то это снял и выложил на каком-то закрытом канале в телеграм. Слава это нашел и решил… в общем, что Юлька его обманывала. Стал ее избивать. А потом… потом вообще над ней надругался. А я все слышала. Ну, почти. Она же не сбросила звонок, когда выронила телефон. Я потом вызвала полицию, но они поздно слишком приехали. Юлька сбежала от них, приехала туда, в Листвянку на такси, ко мне. Она и сейчас там. Прячется. Потому что они ей угрожают. Они и мне угрожали… запугивали, что мою бабушку…

Я опять коротко всхлипываю.

— Хотят, чтобы ты изменила показания?

Я киваю.

— Но я не могу. Я так боюсь, до смерти боюсь… не за себя… за бабушку. И все равно не могу. Просто не могу и всё. Ты меня, наверное, не понимаешь, да?

— Отчего же? Я бы сильно удивился, если б было иначе. Просто… — Герман на миг замолкает. — Просто лучше бы ты рассказала мне об этом сразу.

— Наверное… — пожимаю плечами. — Ну, просто ты же вроде как с ними. Я не хотела ставить тебя перед выбором. Ты же сам сказал, что отец до суда в подвешенном состоянии. И все зависит от губернатора. И, если честно, я даже боялась, что ты… выберешь не нас.

Герман долго смотрит на меня с совершенно нечитаемым выражением. Потом говорит:

— Я всегда выберу тебя.

Я сглатываю. Лишь бы опять не расплакаться. Сморгнув подступившие слезы, выдавливаю благодарную улыбку в ответ.

— Ты злишься на меня, да? Что не доверилась тебе сразу?

Он качает головой.

— Но ты такой… мрачный. Если злишься, можешь всё мне высказать…

— Как я могу на тебя злиться? — невесело улыбается он. — Я на себя злюсь.

— За что?

Но он вместо этого вдруг спрашивает:

— Ты ведь из-за этого звонила тогда? Когда ответила Вика?

— Да, — признаю я.

Он снова выдыхает, протяжно и как-то мучительно.

Немного поколебавшись, я спрашиваю:

— А что мне теперь делать?

— Ничего. Пока, во всяком случае, — вздыхает он.

— А если они опять придут?

— Не придут.

— А ты откуда знаешь?

Он не отвечает. А потом говорит:

— Поехали ко мне? Живи у меня. Я буду тебя возить, куда надо. В школу твою или еще куда.

— А как же бабушка? Я не могу ее бросить.

— Возьми ее собой. Места хватит.

Я бы полжизни, наверное, отдала, чтобы просто поехать к нему, жить с ним в одном доме. С ним… да это же просто мечта. Сказка.

— Я не могу… — выдавливаю из себя горестно. — Что я скажу Антону? Я не могу… Прости меня, прости. Но…

Я закрываю лицо руками. Слез нет, но так горько…

На удивление, Герман не спорит, не доказывает мне, что я погрязла в болоте, что гублю себя, что я должна освободиться и все прочее. Он просто молча ждет.

— Прости меня, — шепчу я.

— Тебе не за что просить у меня прощения, Леночка, — отвечает он.

Чтобы скорее миновать этот неловкий момент с Антоном, я с наигранной живостью сообщаю ему:

— А знаешь, что мы придумали? Точнее, Олеся Владимировна. Про всё это рассказать в СМИ. Завтра утром к Юльке приедет журналистка, возьмет у нее интервью. А затем и со мной побеседует. И потом всё это опубликуют. Как думаешь, это нам поможет?

Герман почему-то не отвечает. Только опять смотрит на меня так же, как час назад, при встрече. С какой-то пронизывающей жалостью. Так смотрел на меня двоюродный дядя, когда объяснял, почему я больше никогда не увижу маму с папой. Так же смотрел на нас и врач, когда сообщал про аневризму.

— Олеся Владимировна говорит, что поможет… — вяло заканчиваю я мысль и замолкаю.

Видимо, Германа ранило, что я отказалась к нему поехать жить. Меня бы тоже ранило. Отворачиваюсь к окну. Мне неудобно перед ним, да вообще стыдно. Я ведь ненавижу такое: пользоваться человеком, который тебя любит. А у меня сейчас так и получается. Обращаюсь за помощью к нему и тут же говорю: «Извини, у меня Антон». Хороша, ничего не скажешь. Самой от себя противно…

— Прости меня, — жалобно лепечу я. — Мне пора. Я… я позвоню тебе… потом как-нибудь, да?

Он кивает и все смотрит, смотрит так, что у меня сейчас сердце разорвется. Я не выдерживаю. Выскакиваю из машины и убегаю домой.

А ночью просто изнемогаю…

Наутро бабушка просыпается вполне бодрой. Даже и не скажешь, что вчера ей так плохо было. Но, конечно, она ничего не забыла. И мне приходится за завтраком рассказывать ей всю эту гнусную историю. Естественно, я как могу смягчаю, а кое-где — умалчиваю. Всего ведь бабушке не скажешь. Но и этого хватает, чтобы она распереживалась. Забавно, но она тут же вспоминает про Германа.

— Надо ему все рассказать. Он что-нибудь сделает. Он тебя не даст в обиду.

— Я уже рассказала. Вчера. Когда ты спала.

— И правильно, — согласно кивает бабушка. — Что они там мне вкололи? До сих пор голова плывет…

После завтрака я еду в Листвянку. Бабушка почему-то недовольна, но я ведь Антону и Вере Алексеевне пообещала, что в выходные буду приезжать. К тому же там Юлька.

— Я ненадолго, — заверяю ее. — На пару часов и обратно.

Но бабушка все равно хмурится.

Выхожу на улицу и первым делом оглядываюсь по сторонам. Ищу ту черную машину или тех двоих, что угрожали нам. Но у обочины припаркованы лишь два белых универсала и серебристый седан с тонированными стеклами.

Выдохнув с облегчением, я еду на автовокзал. Оттуда — на маршрутке в Листвянку. Всю дорогу волнуюсь. Не то что очень нервничаю, но и расслабиться не могу. Интересно же, поговорили с Юлькой или нет. Если да, то как всё прошло?

В Листвянке осенью довольно пустынно по сравнению с летними месяцами. Поток туристов схлынул. Машин тоже почти нет… Я перехожу дорогу и вдруг замечаю серебристый седан. Тот самый, что стоял возле дома утром. И сердце тотчас обрывается и кубарем катится вниз.

Я заскакиваю в ближайший магазин, трясясь от ужаса. Седан останавливается рядом. Боже… какой кошмар, шепчу я в панике. И самое плохое, что я еще и Юльку теперь сдам…

Судорожно достаю телефон. Набираю Германа. На этот раз, к счастью, он отвечает сразу.

— Привет… Герман! За мной следят…

— Привет, — голос его сонный. А потом он задает совершенно неожиданный вопрос. — Уже?

— Что значит — уже? — чуть не плачу я.

— Да это я попросил. Василия. Помнишь, я тебе рассказывал, что он открыл в Ангарске свое охранное агентство? Я попросил его вчера, чтобы он к тебе кого-нибудь отправил… Охранять тебя будут круглосуточно. Прости, что не предупредил. Хотел утром тебе позвонить.

— Так это не от Леонтьева? — выдыхаю я с облегчением.

— Нет. Это от Василия. Не бойся, Леночка…