Это лишь игра - 2

40. Герман

— Герман, с тобой все в порядке? — обеспокоенно спрашивает Леонтьев. — Герман… ты как? Что с тобой?

Я медленно возвращаюсь в реальность. Наверное, если бы сейчас прямо здесь вдруг случился взрыв, меня бы и то так не оглушило. Хотя он и случился, этот взрыв, только где-то внутри, под ребрами, разорвав и раздробив всё в крошево.

— Да, Герман, — поддакивает его жена. — Вы вдруг так страшно побледнели. Прямо жутко. Никогда не видела, чтобы так резко…

Спазм в горле, сковавший горло, потихоньку отпускает.

— Заболело где-то? — спрашивает она.

Я киваю.

— Да.

— Сердце? — сочувствует она.

Снова киваю и наконец выдыхаю.

— Уже прошло. Все нормально.

— Герман, ну сердце надо беречь. Обследуйтесь. Вы же такой молодой. Мальчик совсем.

— Непременно, — соглашаюсь я. — Спасибо.

— Да, с сердцем шутки плохи, — подхватывает Леонтьев. — Ты нас так не пугай. У меня, кстати, есть отличный кардиолог, надо будет ему позвонить…

— Да правда всё уже нормально, — спокойно говорю ему. — Не стоит внимания. Так о чем мы говорили?

— А! Да. Свидетельница эта. Третьякова, — сразу переключается Леонтьев.

Я слушаю его с абсолютно невозмутимым видом. Киваю, поддакиваю, задаю какие-то вопросы скучающим тоном. А у самого в голове апокалипсис. Мысли носятся вихрем, гудят, распирают. Лена. Лена, Леночка… Почему? Откуда? Как ты в этом всем оказалась замешана? Зачем? Неужели и тебя… тронули? И почему ничего не сказала мне? Ты же звонила… звонила как раз в тот вечер… Только ответила Вика, а я увидел твой звонок не сразу… Леонтьев сказал, приходили к тебе уже… И что они тебе сделали? Обидели? Напугали?

— … и главное, за душой у нее ничего. Голь перекатная. Парни ей внятно сказали — не обидим. Сумму предложили хорошую. Всего-то скажи, что ничего не видела, ничего не слышала, ничего не знаешь. Всё…

— Ее били? Угрожали ей? — спрашиваю ровно, а внутри всё замирает в эту секунду. Даже не дышу, ожидая его ответа.

— Да нет, что мы, звери, что ли? Там девчонка, соплей перешибешь. Там еще бабка была у неё старая. Откинулась бы со страху, тогда вообще проблем не оберешься. Нет. Просто попросили по-человечески, мол, пойди в полицию и скажи, что ничего не знаешь. А то ведь она там наговорила такого! Я же читал ее показания…

— Да гонит она! — влезает Славик.

— Цыц! — рявкает на него Леонтьев, гневно сверкнув взглядом. — Идиот…

— А в тот день… — обращаюсь теперь к Славику. — Тогда ее тоже… Что-то ей сделали? Обижали?

— Да нет. Я, если честно, плохо ее помню. Но я б и не стал. Зачем? Она ж меня не кидала, как эта шалава…

— Слава! — одергивает его мать.

— Ну а че, мам? Шалава она и есть.

— Не за столом же, — расстраивается она.

— А что, за столом… — гнет свое Славик, но слышит рык отца и замолкает. — Ладно. Короче, свидетельницу эту никто не трогал. Да там кого трогать? Там вообще такая фиалка. Я бы на такую и не… Хотя Нику вот она понравилась. Он там к ней немного подкатывал, но так… лайтово. Без рук. Она его послала и всё. И вообще почти сразу свалила. И какого хрена теперь вдруг вылезла?

— А вот такого, — злится Леонтьев, — что весь ваш концерт по телефону слышала.

На несколько секунд повисает тишина. Леонтьев прочищает горло и подытоживает:

— В общем, попросили ее просто отказаться от своих показаний. Следак, мол, в теме. Ну а мы отблагодарим. Ну, дали ей сроку один день. Завтра посмотрим, а если не согласится…

И в этот момент у меня начинает гудеть телефон. Леонтьев замолкает. Ждет, когда я отвечу. Смотрю на экран — Лена. Ну это просто ирония какая-то… Ни позже, ни раньше.

Сбрасываю звонок. Быстро прячу телефон в карман.

— Кто там? Не Вика, нет? — интересуется Леонтьев.

— Нет. А если не согласится, то что? — возвращаюсь я к больному вопросу.

Но Леонтьев разводит руками.

— По обстоятельствам. Ребята умеют быть убедительными…

Выдавливаю усмешку. Леонтьев тут же ведется.

— Сомневаешься? Зря-зря. Мои ребята и не таких пигалиц ломали…

В груди печет адски, но продолжаю невозмутимо:

— Игорь Юрьевич, убеждать надо уметь, не вынимая рук из карманов. Вы имейте в виду, что теперь, когда дело получит широкую огласку, следить будут не только за этой девушкой, но и за вами, и за всеми, кто хоть как-то причастен. Каждый ваш шаг, каждое ваше слово будут под пристальным вниманием. Ее, вас, Славика будут обсуждать. А теперь подумайте, что будет, если про ваших ребят и их методы станет вдруг известно?

— Ну… — замявшись, бормочет он. Но сдаваться не хочет: — Ну они же не дураки, при людях не станут…

Я ничего не отвечаю, просто смотрю на него молча. Он еще немного мнется, но сомнения берут верх.

— Ну да ты прав. Сейчас же все такие продвинутые, все всё кругом снимают, в туалет нельзя сходить спокойно… Ну а как тогда быть с ней?

— Никак.

— В смысле — никак? Что с ней делать-то?

— Пока ничего. Будете давить на нее или на ту девушку — об этом обязательно узнают. И тогда… ну вы и сами знаете, чем чревато возмущение масс.

— Ну это я понял, но потом-то как… — растерянно моргает Леонтьев.

— Посмотрим, — отвечаю расплывчато, но он сразу успокаивается.

— Ну, полагаюсь на тебя, Герман… Ты уж придумай, как незаметно нейтрализовать эту девицу. Чтоб к суду всё было в ажуре, да? Мне ведь сейчас что важно? Чтобы это всё закончилось как можно скорее. Выборы через два месяца. А надо, чтобы еще об этой истории успели забыть. Кокорин обещал со своей стороны, что всё по-быстрому сделают… А ты, значит, возьмешь ее на себя, да?

Я киваю.

— Спасибо, сынок.