Это лишь игра - 2

Эпилог

Спустя два года

— Ленчик, так не хочется с тобой расставаться… — хнычет Юлька. — Как я буду без тебя…

— Ничего, уж ты-то у нас нигде не пропадешь, — поддевает ее Олеся Владимировна.

Она всегда очень критична к Юльке. Тогда, во время суда, она ее, конечно, всеми силами поддерживала. И когда Славе Леонтьеву и Никите Кокорину вынесли обвинительный приговор, она ликовала и радовалась вместе с нами. А потом взялась ее «воспитывать». Мол, не так ведет себя, не так одевается, не к тому стремится. Но Юлька не я, она ей ужасно огрызается. И поэтому, хоть и дружу я с обеими, но стараюсь встречаться с ними по отдельности.

Но не сегодня. Этим вечером мы сидим втроем в ресторане Седьмое небо. Это я их сюда вытянула, чтобы… попрощаться.

Да. Это последние наши дни здесь. Скоро мы с Германом и бабушкой улетаем в Калгари. Вроде как, на время. Герману с какими-то делами надо разобраться. Но, боюсь, это «на время» может затянуться надолго.

Хотя почему боюсь? Волнуюсь — да. Все-таки другая страна, другие обычаи. И мой английский далек от совершенства. Но так же мне очень интересно. Ведь там прошла бо́льшая часть жизни Германа, та часть, которая мне совсем неизвестна.

На самом деле, мы могли бы еще полгода назад туда отправиться. Сразу после того, как закончился наконец суд над его отцом.

Как Герман и говорил, его отец отделался условным сроком и громадным штрафом. Но зато остался на свободе.

Тогда Герман и заговорил об отъезде. Но без меня уезжать не захотел, а я не могла оставить бабушку. Он не возражал, чтобы она поехала с нами.

Но тут вдруг бабушка сама заупрямилась: «Лететь на другой конец света? Ни за что! Что я там делать буду? Здесь я все знаю, у меня дом, соседи, подруги. А там? Нет! Я уж тут прожила всю жизнь, тут и умру. Не хочу на чужбину. А ты, Леночка, уезжай. Не думай про меня…».

Вот так мы и разрывались. То есть, это я разрывалась, а Герман пытался вести свои дела через видеосвязь, но, наверное, это не то. Вроде, какие-то важные контракты его топ-менеджер упустил.

Я краем уха слышала, как Герман, абсолютно не выходя из себя, очень жестко его отчитал. А потом уволил.

Тот бедняга потом звонил, умолял дать еще шанс. Ссылался на какие-то личные неприятности, унижался. Мне прямо не по себе было от жалости к нему и от того, каким иногда бесчувственным может быть мой чуткий и великодушный муж. Так хотелось немножко разжалобить его, если честно, аж зудело. Но сдержалась. Потому что давно для себя решила, что в его дела лезть не буду.

Тот канадский горе-менеджер попросил даже его папу замолвить за себя словечко — они, оказывается, с ним давние друзья. Александр Германович и правда приехал и просил его не трогать, уговаривал целый час. Но Герман был непреклонен.

— Дружи и дальше с Нойром, кто мешает? А в моей компании слабые звенья не нужны.

Отец Германа даже меня тайком подговаривал повлиять на него. Наведался однажды, когда Германа дома не было.

— Елена, у вас все хорошо? — начал издалека. — Нормально ладите?

— Да, всё прекрасно.

Затем стал рассказывать про этого уволенного беднягу Нойра, его племянницу, которая Герману всю жизнь как родная сестра, про их всеобщую дружбу и взаимовыручку, про какие-то проблемы у них. Ну и подытожил:

— Понимаешь, Елена, в каком я положении? И главное, Герман тут не прав, нельзя так со своими. Поговори с ним, попроси… Тебя он послушает.

Мне было очень тяжело ему отказывать, еще и потому, что мне на самом деле было их жаль.

— Извините, но нет. Я не стану вмешиваться, потому что… потому что Герману лучше знать, как вести его дела.

Александр Германович ушел, по-моему, глубоко разочарованным. Хотя у меня с ним отношения и так оставляли желать лучшего.

Нет, мы не конфликтовали, он держался со мной очень любезно и доброжелательно, но в глубине души все равно недолюбливал, я это всегда чувствовала.

А однажды я подслушала обрывок их разговора.

Это было еще до нашей свадьбы. Я спала на втором этаже, а они внизу беседовали. Я проснулась и стала спускаться на их голоса, а потом услышала:

— Да пойми ты, брак нужен только для того, чтобы жена рожала наследников! Что это за семья — без детей? И что это за жена, которая не может дать мужу потомство? Ущербная… А твоя Елена родить не сможет. Не сможет даже выносить. В смысле… — замялся Александр Германович. — Ну не то что она ущербная… она славная, хорошая девочка. Порядочная. Мне она даже нравится. Правда. Но зачем себя связывать браком? Любишь ее — люби, ради бога. Живи с ней, сколько живется. В наше время, слава богу, это нормально. Штамп, по сути, ничего не дает. Простая формальность. Ты же всегда был прагматичен и благоразумен…

— Всё сказал? — холодно спросил Герман.

Мне было стыдно подслушивать, но и сдвинуться с места я не могла. Стояла посреди лестницы и подбирала рукавом слезы. Ведь его отец прав, тысячу раз прав. Герману, конечно, нужен наследник.

— Герман, ты хотя бы не торопись! Горит, что ли?

— Я и так слишком долго ждал.

— Да как ты не поймешь…?

— Это ты никак не поймешь, что мне нужна только она. Мне не нужны дети. Мне вообще никто не нужен.

Это был редкий раз, когда Герман не сдерживал эмоций, даже голос повысил.

— Герман, подожди! Герман, да куда ты?

— К своей ущербной Лене! — зло выпалил Герман и вывернул из гостиной прямо на лестницу. Увидел меня и резко остановился, глядя на меня снизу вверх ошарашенно и растерянно. Я бегом вернулась в спальню, он — за мной.

Меня прямо сгибало пополам от беззвучных рыданий. Но он поймал, прижал к себе, не давая вырваться.

— Леночка, это вообще не то! Прости, прости меня… Я не считаю тебя такой… Даже не думай ничего такого. Ты же знаешь, ты для меня всё… Это не о тебе было, а… черт…

Он так отчаянно всё это говорил, что я сдалась, конечно. Обмякла. А потом даже попыталась сделать вид, что всё хорошо. Но в душе стонала. Ведь как ни крути, его отец все же прав. Я и есть ущербная, что уж.

Но спустя месяц мы все равно поженились. И я старалась просто ни о чем больше не думать. До недавнего времени…

Олеся Владимировна поднимает бокал с вином. То есть Олеся — она попросила называть ее без отчества, но у меня иногда проскакивает по старой привычке.

— Девочки, тише, я хочу сказать тост. Пусть у вас с Германом всё сложится. Чтобы вы смогли сохранить свою любовь на долгие-долгие годы. Что бы про него ни говорили и ни думали… и я в том числе… но муж он превосходный. Я такого нежного и бережного отношения ни у кого не встречала. По правде говоря, я даже тебе немножко завидую. По-белому…

— А мой Антоха чем плох? — шутливо возмущается Юлька. — Он тоже муж хоть куда. И на отношение не жалуюсь.

— Он тебе даже не муж, — отмахивается от нее Олеся.

— Гражданский муж! Не все же тут богачи-капиталисты. Вот подкопим с ним деньжат и тоже распишемся…

Но Олеся ее перебивает, обращаясь ко мне:

— Знаешь, я тогда после суда… нет, не изменила мнение о нем, а просто была в шоке. А потом, когда наблюдала, как он с тобой обращается в быту… а быт — это же самое серьезное испытание для отношений… а он… — Олеся расплывается в умилительной улыбке. — Я за одно это к нему… ну, прониклась, что ли. Вы, наверное, даже и не ссорились с ним ни разу…

Я в ответ уклончиво улыбаюсь. Можно ли назвать ссорой то, что не так давно было между нами? Мы не ругались с Германом, но это было так болезненно, так остро, так тяжело. И я до сих пор не знаю, права ли…

Я не сказала подругам и свой главный секрет: о том, что я на одиннадцатой неделе. Когда об этом узнал Герман… нет, он не старался изобразить счастливого будущего отца. Он на миг закаменел, а потом опустился рядом со мной на корточки — я сидела на диване. Взял мои руки и, сглотнув, произнес:

— Не надо. Я тебя очень прошу, Леночка. Я тебя умоляю. Не надо нам ребенка. Я всё понимаю. Понимаю, что для тебя это значит. И будь всё по-другому, я был бы рад… страшно рад… Но я не могу рисковать тобой. Даже если бы риск был один процент из ста… что ты… что с тобой. Нет. Я не хочу. Мне ты нужна. Я тебя люблю.

— Я тоже тебя люблю, очень… Но я не могу этого сделать. Это же ребенок… наш с тобой, пусть еще крохотный, но у него уже бьется сердечко…

— Да почему вообще так? — Герман поднялся, простонал, хлопнув ладонью по стене. — Ты же принимала свои таблетки эти…

Потом снова присел ко мне:

— Леночка, прости, но ты для меня важнее. Важнее всего. Я слишком сильно тебя люблю. Нельзя, наверное, так любить… я не хочу ребенка.

Это был самый долгий и самый мучительный наш разговор. Я прекрасно понимала его страх. Я смотрела на него и сердце рвалось в клочья. И я не знаю, как бы вела себя на его месте. Скорее всего, так же отговаривала бы, ведь и для меня нет ничего страшнее, чем потерять его. Но в то же время я осознавала, что не могу сделать, как он просит.

— Если ты меня заставишь избавиться… я ведь тебе никогда не прощу… и себе никогда не прощу, что мы… убили…

— Убили… — тяжело выдохнул Герман и сел рядом на диван. Уперся локтями в колени и обхватил голову. — А если он тебя убьет, тогда что? Что мне делать тогда?

Нет, мы не поссорились, но с того дня наши отношения стали немного другими. Не хуже, не лучше. А как будто для нас все ощущения обострились. Герман то уходил в себя и был замкнут, то, наоборот, очень нежен, а то, бывало, посмотрит с таким отчаянием, что у самой щемит в груди. Но как бы его ни ломало, он принял мое решение.

Все эти дни он ездил со мной и в женскую консультацию, и в кардиологию. Был рядом во время обследований. Выпытывал у врачей всё до мельчайших подробностей. И немного даже успокоился. Оказалось, не всё так плохо. Времени после операции прошло уже достаточно. Состояние стабильное. Надо, конечно, постоянно следить за здоровьем, а на более позднем срок и вовсе быть всё время под наблюдением кардиохирурга, но это же такой шанс!

— Ну так что, девочки, выпьем! — Олеся подносит бокал к моему, притрагивается краешком и делает глоток.

— Ага, за вас! — Юлька выпивает залпом.

Я же, не пригубив, ставлю бокал на место. Она тут же подмечает:

— Что это? За себя не выпьешь даже?

— Мне нельзя, — загадочно улыбаюсь я. И обе моментально всё понимают.

— Никак у вас будет маленький Горр? — выкрикивает Юлька. — Офигеть! Поздравляю!

— Да, это потрясающе! Герман, наверное, счастлив? Стой, а тебе можно лететь на самолете? Беременная, да еще и после операции на сердце? — встревоженно хмурится Олеся.

— Врач разрешил. Сейчас пока еще можно.

Мы расходимся около одиннадцати вечера. За мной заезжает Герман, за Олесей — ее муж Игорь. Юлька берет такси.

— Передавай привет Антону и Вере Алексеевне, — обнимая Юльку, говорю на прощанье.

— Обязательно! Но ты же еще приедешь? Тут же твой дом…

— Ну, конечно. Когда-нибудь — обязательно.

— Через год приезжай. Антоха к тому времени уже плясать пасодобль будет.

— С тобой — даже не сомневаюсь, — смеюсь я.

Юлька ведь, можно сказать, поставила Антона на ноги. Да, он еще хромает и быстро устает, но ходит! Ходит сам! Юлька рассказывала, что Герман тоже ему помог, но, мне кажется, что без нее все равно ничего бы не вышло.

У нас ночной рейс. Мы могли бы вызвать такси, но в аэропорт нас отвозит Александр Германович. Сам захотел.

Мы с бабушкой даем им с Германом попрощаться. Отходим в сторону. Я до сих пор не знаю, как Герману удалось ее уговорить. Я ведь столько пыталась и тщетно.

Спрашиваю ее об этом, а она лишь плечами пожимает.

— Он пришел такой измученный и просто сказал: «Вы должны поехать с нами».

— И всё?

— А что мне оставалось? Да и куда я без тебя? Без вас…

А спустя два с половиной часа я завороженно смотрю в иллюминатор на мерцающие огни простирающегося внизу родного города…

Спустя полгода

Я задремала, казалось, только на миг, но просыпаюсь уже не в операционной, а в своей палате. А рядом сидит Герман, держит меня за руку, смотрит на меня с любовью, так что в глазах сразу щиплет. Последние месяцы я стала чересчур сентиментальной. Это, наверное, гормоны, но чуть что — и я сразу в слезы.

— У нас сын, — шепчу ему. — С ним всё хорошо.

— Я знаю. Я его даже видел. Как ты? Болит шов? Сказать, чтобы обезболили?

— Ноет немного… ничего, терпимо… Не надо…

— Может, еще что-то нужно?

— Нет, просто побудь со мной.

Он приподнимает мою руку к губам и целует.

— Спасибо, Леночка, за сына. Я счастлив. Я правда очень счастлив. И прости меня…

Я хочу так много ему сказать. Прежде всего, что он не должен просить прощения, ведь те его давние слова — это же были просто страх и отчаяние. А главное — то, что происходит сейчас! Но лишь блаженно ему улыбаюсь. Герман и так поймет. Он всегда меня понимает…