Это лишь игра - 2

3. Лена

Зря Антон надеялся на банальный ушиб, и зря надеялась я…

Нам не повезло. Все хуже некуда. Хотя… при чем тут невезение? Это моя глупость всему виной. Я запаниковала и не справилась. Я разбила машину Антона и покалечила его самого.

Я еще не знаю, как буду с этим жить. Не знаю, как посмотрю в глаза его родителям, как произнесу ту ложь, на которой настаивает Антон. Я даже не знаю, что делать мне прямо сейчас. И словно в прострации сижу в приемном покое и глотаю слезы.

Сначала мы вместе с Антоном долго ждали своей очереди. Наверное, часа два, если не дольше. Он мучился, даже сесть не мог — лежал на боку. Молчал, конечно, как партизан, еще и говорил, что все нормально, но его выдавало лицо — неестественно бледное, землистое, покрытое мелкими капельками пота (хотя здесь прохладно), и плотно сжатые обескровленные губы. Видеть его таким было невыносимо, особенно зная, что мучается он по моей вине.

Потом Антона отвезли на рентген, и больше я его не видела. Прождав еще около часа, я сунулась к дежурному травматологу. И тот будничным тоном сообщил как убил…

— Кто? Антон Савельев? А-а, тот парень, который с лестницы упал… Ну что сказать? Очень неудачно он упал. У него перелом поясничного отдела позвоночника. Его отвезли в отделение.

— Что? — с ужасом охнула я. — Перелом позвоночника?

Я зажала рот, чтобы не взвыть в голос. Кабинет на миг накренился, пол качнулся, уползая из-под ног, и я тяжело привалилась спиной к двери.

— Вам плохо? Воды? — нахмурился врач.

Я качнула головой и с трудом выдохнула:

— Просто голова закружилась.

Казалось, между ребер, в солнечном сплетении, стремительно разрастался ледяной ком, от которого стыли и мертвели внутренности.

— Вы тоже упали с лестницы? — хмыкнул он, бегло оглядев меня и отметив, видимо, грязь на джинсах и кофте. — А если серьезно, вас тоже осмотреть не мешало бы, рентген сделать. Вдруг сотрясение, тем более голова кружится. Не тошнит?

— Со мной все в порядке, — выдавила я. — Что будет с Антоном? Он не сможет больше ходить?

— Пока трудно сказать. Утром ему сделают КТ, ЭНМГ, определят характер травмы… нужно ли будет хирургическое вмешательство… Ну а вообще, если спинной мозг и нервные корешки не задеты, то всё обойдется. Восстановление долгое, конечно. Если без осложнений, то месяца через три-четыре начнет понемногу вставать, передвигаться с поддержкой. Ну, сроки примерные… все зависит, как я уже сказал, от характера травмы, от лечения, от самого организма…

— А если задет…?

— Ну, тогда совсем другая песня. Если травмирован мозг, то да, это чревато развитием пареза или паралича. Но зачем сразу думать о худшем? По снимкам суставная поверхность не смещена. Так что, скорее всего, нарушена лишь целостность костной ткани. Но утверждать, конечно, не берусь, подождем полного обследования.

Я вышла в коридор и в изнеможении опустилась на ближайший стул. Спрятав лицо в ладони, так и сидела, пока не позвонил брат Антона.

— Че, где Тоха?

— Его положили в больницу… — еле сдерживая всхлип, ответила я.

— Че? Все так плохо? Ноги сломал поди? Вот придурок… А что мне его родакам говорить?

— Я не знаю, — выдавила я и все-таки заплакала.

— Э-э, Лен, не плачь. До вашей свадьбы заживет. Короче, передай ему тогда, что тачку я отогнал к себе во двор. Вроде не совсем в хлам. И это… пусть поправляется, я на неделе заскочу. Ты мне только скинь, какая там у него палата, ладно? Ну и если что надо будет — звони.

Очередь к травматологу не кончается. Одни уходят сами, других увозят, приходят новые, хотя уже глубоко за полночь. А я все сижу в каком-то отупении и не могу заставить себя уйти. Лучше бы я сама пострадала, чем вот так искалечить кого-то другого, да еще и остаться как будто ни при чем.

Домой я приезжаю под утро. Хорошо, что бабушка еще спит и не видит, в каком я состоянии. Быстро снимаю и прячу грязную одежду, мало-мальски привожу себя в порядок. Так что, когда она встает, все следы произошедшего уже скрыты.

Правда, она все равно о чем-то догадывается. Как бы я ни старалась, а прятать эмоции не умею.

— Вы с Антоном поссорились? — допытывается она. Я лишь мотаю головой. — В гостях у него не понравилось? Кто-то обидел? А что его родители?

— У него прекрасные родители.

— А что тогда? Я же вижу. На тебе лица нет.

— Потом, бабушка, — стону я. — Я тебе все потом расскажу.

Мне к десяти на пары, но я и помыслить не могу об учебе. Вместо университета еду на съемную квартиру Антона. Нужно собрать для него кое-какие вещи и отнести в больницу.

Хотя у меня есть ключ, я все равно звоню. Антон снимает квартиру на пару с сокурсником, Костей. Мало ли что этот Костя сейчас там делает… Он мне и открывает дверь. Полуголый, то есть в одних шортах, спущенных так низко, что над резинкой видны темные волосы.

Я смущенно отвожу глаза в сторону и сбивчиво поясняю, зачем явилась.

— Антон попал в больницу. Мне нужно отнести ему вещи… одежду, полотенце, зубную щетку…

Костя распахивает дверь во всю ширь и карикатурным жестом приглашает войти. Я разуваюсь, стараясь не смотреть на него, прохожу в комнату, сталкиваясь по пути с незнакомой девушкой в одной мужской рубашке, застегнутой на одну пуговицу.

— Здрасьте, — кивает она, не стесняясь своей наготы, и проскакивает в ванную.

В другой раз мне было бы жутко неловко, что я пришла так не вовремя, но сейчас не до церемоний.

В квартире только одна комната, поэтому они сами разделили ее, поставив поперек два шкафа от старой советской стенки. Пока я, присев, выбираю из вороха одежды на полке Антона чистые вещи, Костя стоит над душой и терзает меня расспросами:

— А что с Тохой? Разбился? Как?! Фигасе! А что с тачкой? А сам че? В больничке? Надолго?

Я отвечаю скупо и односложно. Мне очень тяжело говорить про Антона. Еще и Костя этот маячит близко от лица своими приспущенными шортами. А потом и вовсе без малейшего стеснения то ли поправляет там себе, то ли чешет. Я стараюсь не обращать внимания. Складываю в пакет чистое белье, носки, пару футболок.

— А где Антон держит полотенца?

— Да вот там, на верхней полке. Давай достану.

Я отхожу, уступая место Косте. Он вытягивает сверху первое попавшееся полотенце и с полки к моим ногам сваливается красный кружевной бюстгальтер.

— Э-э-э, это Машкин, — говорит он, поднимая бюстгальтер с пола и небрежно засовывая его в карман. Одна чашечка и лямка свисает вдоль его бедра.

Я пожимаю плечами.

— Мне еще нужна зарядка от его телефона.

— Э-э-э… вон там посмотри, — он указывает на письменный стол у окна, заваленный книгами, тетрадями, пустыми упаковками из-под чипсов, старыми чеками, пивными пробками. Я бывала у Антона в гостях всего дважды — оба раз здесь царил идеальный порядок. Но сейчас черт ногу сломит.

Пока я разбираю завал, слышу, как в комнату возвращается девушка в рубашке.

— О, че это у тебя? — спрашивает она Костю насмешливо. — Я чего-то о тебе не знаю?

— Тшш, — шепчет он. — Это типа твое.

— Да ты что? — хмыкает она.

— Да тихо ты, потом объясню, — и нарочито громко сообщает: — Прикинь, Машка, Тоха разбился!

Она ахает, они переговариваются. Я делаю вид, что их не слышу. Удивительно — но мне и правда абсолютно все равно. Зря Костя так суетится. Потому что на столе Антона среди хлама обнаруживаю еще и упаковку с презервативами. Может, в другой раз меня бы это задело, но сейчас все мысли и чувства заняты другим. К тому же, скорее всего, хозяйка бюстгальтера была у Антона задолго до меня. Не монах же он. Да и, в конце концов, не мне его обвинять…

Наконец нахожу зарядку и прощаюсь с Костей и его девушкой.

К Антону меня пускают только после обеда. Тихо подхожу к нему, словно чего-то боюсь. Он лежит прямо, вытянувшись даже не на матрасе, а на какой-то твердой подложке. Сначала мне кажется, что он спит. Но когда я подхожу ближе, открывает глаза и даже вымучивает слабую улыбку.

— Ты как? Тебе очень больно?

— Да ерунда всё. Ничего, малыш, прорвемся.

— Я не могу так… прости меня, пожалуйста!

— Да брось! Я сам виноват. Раз уж взялся тебя учить, должен был следить и не отвлекаться. Только никому ни слова. Ладно? Ни маме, ни Дэну, никому.

— Я себе места не нахожу…

— Конечно. Потому что твое место рядом со мной, — он еще и шутит. Ловит мою руку, притягивает к себе поближе. — Главное, что ты цела. Я бы никогда себе не простил, если бы с тобой что-нибудь случилось.

Вот и я себе не прощу, думаю я, а вслух спрашиваю:

— А что врач говорит?

— Скоро бегать буду, — подмигивает Антон. — Да правда, ничего ужасного, не переживай.

Домой я возвращаюсь поздно вечером. Бабушка, к счастью, увлечена сериалом — ну, хотя бы допрос откладывается. Ухожу в свой закуток. Валюсь обессиленно на кровать. Открываю в телефоне чат группы — хоть узнаю, что было в универе. Как-никак я еще ни разу ни одного занятия не пропустила, поэтому все-таки немного не по себе. К тому же сессия скоро.

Листаю перепалки девчонок — они, как всегда, ругаются с Юлькой Орловой. Точнее — они на нее нападают, она — отбивается. В другой раз я бы вмешалась, но не сейчас.

Сейчас мне плохо, невыносимо плохо. Если бы Антон винил меня — это было бы справедливо. И мне было бы гораздо легче. Но вот такое его благородство — оно меня просто раздавило. Он, конечно, утверждает, что боится проблем и что они у него обязательно будут, если всплывет, что за рулем была я. Но мне кажется, что это лишь отговорки, а на самом деле — он просто хочет меня оградить. И я чувствую себя таким ничтожеством…

Вдруг сверху ленты с характерным пиликаньем всплывает уведомление о новом сообщении. Я бросаю взгляд, и сердце, дернувшись, пропускает удар. Оно от Германа…

Коротенькое совсем, буквально одна строчка, так что полностью вмещается в превью. «Привет! Тебя можно поздравить?»

Смотрю и глазам не верю. Что это? Зачем он пишет мне? Сейчас! Это что, издевка? Или он думает, что можно бросить меня в самый тяжелый момент, почти четыре года не подавать знака, а потом вдруг вот так запросто, как ни в чем не бывало, написать «привет»? Я даже не хочу знать, с чем он меня собрался поздравить!

Я откладываю телефон, зажмуриваюсь, пытаясь унять волнение. Он для меня никто, твержу себе мысленно. Мне все равно. Мне плевать на него.

Это так. Но сердце колотится как бешеное.

Ответить ему или нет? Если ответить, то что? Стоп, зачем мне ему отвечать? Почему я вообще терзаюсь над этим вопросом? Он предал меня! Что ему теперь нужно? Нет, нет, нет. Больше он меня в это всё не загонит.

Я решительно захожу в нашу с ним переписку, удаляю Германа из друзей и вношу в черный список. Вот так.

«И пусть не думает себе…» — шепчу тихо, а у самой опять слезы. И сердце никак не хочет успокаиваться. Но это просто нервы. Я слишком перенервничала за день…