Это лишь игра - 2

53. Лена

Спустя несколько дней

Практика закончилась. Начались обычные занятия. Уже неделю как. И за это время я вдоволь испытала на себе отголоски Юлькиного несчастья.

В первый же день меня вызвал к себе декан. У него были кое-какие вопросы по практике, но между делом он вдруг… ну, не приказал, конечно, но настоятельно посоветовал не лезть в «эту грязную историю с Орловой».

Я чуть не поперхнулась от такого заявления.

— Алексей Григорьевич, как вы можете так говорить? — возмутилась я. — Над Юлей надругались! Понимаете? Ее изнасиловали. Ей помощь нужна, поддержка, а все кругом только и делают, что пытаются ее затоптать еще больше. Как нелюди…

— Изнасиловали ее или нет — это решать суду. Но ее поведение аморально и недопустимо… И бросает тень на всех. На вуз, на будущую профессию.

— Я знаю, что там было, я всё это сама слышала…

— Хватит! — пресек меня декан. — Орлову отчислили. Потому что такое непотребство и профессия учитель — несовместимы! А ты, Третьякова, если хочешь нормально доучиться, если не хочешь последовать за Орловой, не мути воду.

— У вас же тоже есть дочь…

— Да! Есть! И моя дочь учится с утра до ночи, диссертацию пишет, а не по притонам шляется, не занимается черт-те чем в пьяном виде, еще и на камеру… Так что давай, Третьякова, занимайся учебой, дипломом. И не высовывайся, пока этот скандал не утихнет.

Одногруппницы тоже в стороне не остались. Особенно староста, Яна Ворон. Обращаясь не ко мне, но явно для меня перемывала Юльке косточки. И наши охотно ей поддакивали.

— Я прямо обрадовалась, когда узнала, что эту шлюху наконец отчислили. Как зараза тут была… А что, девочки? Мало ли с кем она там трахалась, да? Мало ли от кого что подцепила… Почему мы должны ее терпеть рядом, контактировать с ней? Но я офигела, конечно, оттого, что она еще и в шантажистки подалась, позорище… Прямо вообще дно… М-да, учитель, блин, будущий… Чему такая научила бы, да, девчонки?

— А ты-то чему можешь научить? — не выдержала я и всё же влезла, хотя пыталась пропускать их ядовитые реплики мимо ушей. — Лицемерию? Ханжеству? Мелочной подлости?

— Девчонки, кто-то что-то вякнул или мне послышалось? Шлюшкина подружка, что ли? — продолжала свой спектакль Ворон. — Напомните, как там в поговорке? Скажи мне кто твой друг, да?

Вечером я изливала свое негодование Герману. Он меня, конечно, утешал, но при этом пожимал плечами, мол, ну разве не плевать, что там какие-то дуры говорят? Я соглашалась: плевать. И как-то действительно успокаивалась.

Всю эту неделю Герман по утрам возит меня к институту. Около трех пары у нас уже заканчиваются, но у него эти дни очень много дел и занят он допоздна. Так что я чаще всего жду в библиотеке института, когда он освободится и заберет меня. Потихоньку пишу диплом, совмещая вынужденное с полезным.

В течение дня я ему не названиваю, чтобы не отвлекать, хотя, конечно, думаю о нем почти постоянно: где он сейчас, с кем, что делает… Иногда Герман сам пишет мне ни с того ни с сего что-нибудь лаконичное, но очень важное для меня. Порой всего одно слово: «Скучаю». А мне и этого достаточно. Сразу на душе тепло и хорошо.

Вечером Герман заезжает за мной, и мы возвращаемся к нему. В Листвянку. Только по пути останавливаемся где-нибудь поужинать. Хотя я бы с радостью сама ему готовила.

Эти дни Герман крайне напряжен, я его таким никогда не видела прежде. Впрочем, понятно, почему — из-за отца, из-за Вики, из-за всей их семьи.

В последнее время мы даже уже стараемся про них особо не говорить — не портить себе настроение. И без того, что бы мы ни делали, где бы ни были, каждую секунду в воздухе витает ощущение тревоги. И мне кажется, оно постепенно нарастает, сгущается, хотя, может, это у меня паранойя.

Герман всегда чувствует, когда меня одолевают страхи, и старается успокоить. Дарит нежность. Обещает, что всё будет хорошо. Однако я вижу, что он и сам не может расслабиться. К тому же Юлькин суд уже вот-вот. И это тоже очень нервирует.

Наверное, только ночью мы с Германом забываем обо всем…

Правда, не каждую ночь мы теперь вместе. Дважды за эту неделю мне пришлось ночевать одной. Герман позаботился, конечно, об охране, но меня беспокоило совсем другое. Я ведь знаю, что он где-то там встречается с Викой, общается с ней. И это неприятно, даже тяжело.

Я стараюсь не ревновать, во всяком случае — не показывать ему свою ревность. Потому что он этого все равно не поймет. Удивится или вообще посмеется и скажет: «Ты что, Леночка? Мне ведь кроме тебя никто не нужен». И я ему верю. Что бы там Юлька про мужскую натуру ни говорила и как бы Олеся Владимировна ни убеждала меня, что Герман — плохой человек, я ему верю. Я уверена, что он меня не предаст. Что со мной он — настоящий.

И всё же когда я знаю, что он там, у Леонтьевых, ничего не могу с собой поделать. Меня буквально разъедает изнутри.

Была б эта Вика хотя бы не такая красивая…

В субботу Герман уезжает куда-то очень рано, я еще сплю. Просыпаюсь в десять — от него только сообщение в телефоне: «Доброе утро! Не хотел тебя будить. Постараюсь сегодня приехать пораньше. Люблю».

У нас по субботам в институте пар нет, поэтому я предоставлена сама себе. До обеда делаю кое-что по дому, чтобы хоть как-то руки занять и время скоротать, а не томиться в ожидании. К тому же приходящая домработница сегодня не придет, не ее день.

Потом мне звонит Юлька и зовет погулять по причалу.

Нас обеих беспокоит одно: как пройдет суд. Причем меня, по-моему, даже больше. Юлька уже ни во что не верит и мысленно почти смирилась с тем, что суд оправдает Славу Леонтьева.

— Следак наш опять мне втирал, чтобы я сказала, что было обоюдное согласие… Иначе, говорит, потом все еще хуже может быть… Типа вот то, что меня щас дерьмом поливают из каждого утюга — это цветочки. Но ладно я, мне уже, если честно, пофиг. Я боюсь, как бы тебе заодно не досталось…

— Герман сказал, что все будет хорошо, — упрямо повторяю я.

Вчера то же самое сказала по телефону Олесе Владимировне, но она только скептически фыркнула. Юлька тоже не верит.

— О, ну если твой Герман сказал, то конечно, — ехидничает Орлова. — Не обижайся, Лен, но он у тебя какой-то мутный. Неизвестно, что у него на самом деле на уме.

Я и не обижаюсь. Германа абсолютно не волнует, что про него думает Юлька. Так почему меня должно волновать?

— А как Антон и Вера Алексеевна? — интересуюсь я. — Может, им что-то надо?

— Да ничего. Ну ты и разбаловала Антоху, конечно. Выступал мне такой поначалу: хочу, не хочу, буду, не буду, ах я устал, отстаньте. А я ему: нифига! Пока не сделаешь все упражнения, я с тебя не слезу. Он сначала брыкался, а сейчас ничего, слушается. Даже старается. Короче, продыха ему не даю. Заставляю каждый день потеть. Хотя уже и не заставляю, Антоха сам… Начал тут потихоньку садиться, и вообще теперь готов с утра до вечера как энерджайзер…

— Садиться? — изумленно переспрашиваю я. — Антон смог сесть? У него получается?

— Не, ну не так, как мы. Хоп и сел. Ему подтягиваться надо, но в принципе — да. Еще недавно он прямо корячился и пыжился, чтобы сесть. Лицо аж бордовое делалось, и вены на шее жутко вздувались, чуть не лопались. А сейчас просто подтягивается и садится.

— Ничего себе! Это же… это же так круто! Просто здорово! Ты даже не представляешь, как я рада! Какая ты молодец! — чуть не плачу от эмоций.

— Да брось, — отмахивается Юлька. — Я-то тут при чем? Это всё Антоха, а я так… понукаю…

Домой возвращаюсь счастливая. Почти ликую. И такое необъяснимое ощущение, что эта, пусть еще маленькая, победа Антона стала началом чего-то хорошего. Хотя… какая же она маленькая? Это огромное достижение. Причем обоих — и Антона, и Юльки, как бы она ни отнекивалась. Я вот не смогла его вдохновить, а у нее получилось.

Напевая, готовлю ужин для Германа. Как раз от него приходит сообщение, что он скоро будет. А спустя четверть часа слышу, как возле ворот останавливается машина.

В первый момент подлетаю к окну, предвкушая, как сейчас расскажу Герману потрясающую новость, но это не Герман. Это кто-то чужой.

Я ищу телефон. Хочу позвонить ему, спросить, где он, когда будет, но, как назло, не могу найти. И тут раздается звонок, долгий и требовательный. Говорю себе, что бояться нечего — здесь охранник. Выглядываю опять в окно — он как раз подходит к воротам и разговаривает с гостем. Только кто это — мне не видно. А потом он отступает чуть в сторону, и я вижу, что это Вика…

Ее все еще держит у ворот охранник, а я напряженно слежу за ними через жалюзи.

Надо взять себя в руки. Надо выйти и поговорить с ней. Без истерики. Спокойно и твердо. Но сомневаюсь, что получится.

Мне очень хочется быть такой же сильной и хладнокровной как Герман, уметь разговаривать как он, но я паникую и ничего не могу с этим поделать. Меня буквально трясет. Сердце бешено колотится. И в таком состоянии я и двух слов толком не свяжу. И все же я, накинув куртку, выхожу во двор, внушая сама себе: «Успокойся. Соберись. Ты сможешь».

— Лена, к вам тут гостья, — оглянувшись, говорит охранник и указывает на Вику. — Говорит, она дочь губернатора Леонтьева. Пропускать?

— Ну, здравствуй, — ослепительно улыбается Вика. — Поговорим? По-моему, давно пора.

Нащупываю в кармане сотовый. Вот он где. Сжимаю его, как будто это может придать сил или уверенности.

— Почему нет? — отвечаю ей почти ровно, хотя внутри по-прежнему потряхивает. Затем обращаюсь к охраннику: — Да, пропустите, пожалуйста.