Это лишь игра - 2

57. Герман

После суда

Выхожу из зала заседаний и ищу глазами Лену. Она уже успела отойти подальше и стоит сейчас что-то обсуждает со своей подругой и вездесущей англичанкой. Направляюсь к ним. Слышу, как сзади меня окликнула Вика, но даже не оборачиваюсь.

Для меня сегодня эта клоунада наконец закончится. С минуты на минуту. Как только адвокат расскажет Леонтьевым всё, что произошло во время суда.

Вся минувшая неделя была просто невыносима и казалась бесконечной. Как я ни старался свести к минимуму общение с Викой и всем ее семейством, Леонтьев дергал меня к ним почти каждый день. То срочные рабочие вопросы, то Викины выходки, то еще какие-нибудь переживания.

Вспоминаю и изумляюсь: пока в мою жизнь не вернулась Лена, я ведь как-то вполне себе уживался с Викой. Сейчас не понимаю — как? Хотя и она, конечно, проявила себя во всей красе не сразу. Но эти последние дни были особенно изматывающими.

Еще и скучал по Лене адски. Думал о ней постоянно. Вспоминал наши вечера, наши ночи…

После того, как мы записали Викины откровения, я с ней даже не встречался, так мы договорились. Нет, я ее, конечно, видел. Подъезжал как-то к институту — просто постоять, посмотреть на нее издали. Когда уже совсем невмоготу становилось. Но этого катастрофически мало.

Еще и отец постоянно поклевывал мозг:

— Что теперь будет? И так ясно. Всё было зря… Даже нет. Теперь будет еще хуже. После такого Леонтьев еще больше озвереет. Спрашивается, зачем ты тогда вообще ввязался в эту авантюру, если в последний момент решил всё похерить? И ради чего? Ради какой-то незнакомой девахи? Как по мне, она того же сорта, что и твоя мать. Нет, сынка Леонтьева я не оправдываю, там все семейство гнилое. Но и девка эта… явно не скромная овечка. Приспособленка, которая хотела себя подороже продать. Знаю я эту породу. И из-за нее ты родного отца… под монастырь?

Я старался пропускать его причитания мимо ушей. Все-таки отчасти он прав. Я не успел довести Леонтьева и прокурора до открытой конфронтации. До настоящей войны, в которой оба потопили бы друг друга с концами. Между ними больше нет ни дружбы, ни доверия. Только взаимное недовольство, обиды, подозрения. Хорошая почва. Жаль, времени нет провернуть всё изящно.

Но отец слишком уж нагнетает. А вчера, накануне суда, совсем запаниковал:

— Может, мне, не дожидаясь, просто свалить из России, а? В Канаду? Или, может, ты передумаешь все же? Герман, ты же понимаешь… Столько всего на кону стоит! И ради чего?

— Успокойся. Всё будет нормально.

— Да как же… — мрачно усмехнулся отец. — Герман, серьезно, я эту гниду знаю. Он не простит ни меня, ни тебя. Он всё сделает, чтобы и нам разрушить жизнь.

— Ничего он не сделает.

— Сделает! — вскинулся отец, наставив на меня указательный палец. — Ещё как сделает! И меня засадит, и тебя заодно… Просто потому что у него есть такая возможность. А после вашего выхода в суде появится и сильное желание.

— Желание, может, и появится, зато возможность пропадет, — пытался я его успокоить. — Ну как ты не понимаешь, что все его возможности — это просто взаимовыгодные связи. Они и сейчас уже зыбкие, а после суда, когда вся эта история выльется наружу, и вовсе лопнут. Почему? Потому что он — тонущий корабль. Остаться с ним — значит, с ним же пойти ко дну.

Отец все равно смотрел с сомнением.

— Ну, вспомни себя. Кто из твоих друзей, кроме Явницкого, тебя поддерживал? От тебя ведь все отвернулись. И это понятно — побоялись проблем. Ну а здесь будет ещё круче.

— Почему ты так уверен, что он тонет?

— Дело Славика слишком резонансное. Замять его не удастся. Многие уже это понимают. Я ведь помогаю ему с делами, вижу, как в последнее время под благовидными предлогами потихоньку сливается то один, то другой. А после суда и вовсе разбегутся как от чумы.

— А что потом?

— А потом всплывут всякие любопытные материалы по его незаконным сделкам. Покрывать его уже больше никто не станет. Зачем? Пользы от него больше нет, только проблемы. Наоборот, сделают козлом отпущения.

— И поедем мы с ним вместе по этапу… — невесело усмехнулся отец.

— Ты же знаешь, что твое дело уже изрядно «подмарафетили», чтобы было всё по минимуму. Никто не будет заморачиваться и восстанавливать материалы, половина из которых, к тому же, шита белыми нитками. Потому что это никому не нужно. Кроме Леонтьева. А он из игры, считай, выбыл.

Мои доводы отца мало успокоили. У него вообще нервы стали ни к черту. Да он и сам про себя шутит, что броня поизносилась.

Подхожу к Лене. Правда, мы договорились встретиться чуть позже, но не хочу больше ждать. Да и переживал за нее сильно, зная, что адвокат Леонтьевых церемониться с ней не будет. И так до заседания не мог к ней подойти, не мог даже словом перекинуться. Вообще «не замечал» ее. Хотя, конечно же, замечал. За каждым шагом ее следил.

— Как ты? — спрашиваю и жадно всматриваюсь в любимые черты.

Сбоку шипит англичанка, но Лена смотрит только на меня.

— Жива как видишь, — измученное лицо ее озаряет улыбка. — Как ты думаешь, у нас получится? Я все верно сделала?

— Ты — молодец. Ты все сделала, как надо, — и не удержавшись, ловлю ее тонкие пальчики, притягиваю за руку к себе, обнимаю. И шепчу: — Я так по тебе скучал.

— Я тоже, — отвечает Лена.

— Мне кто-нибудь что-нибудь объяснит?! — отмирает англичанка. Но Леночка моя лишь блаженно улыбается и не слышит ее.

Я тоже наслаждаюсь долгожданным моментом, пока меня не окрикивают — сначала Вика, потом Леонтьев. Я нехотя оборачиваюсь, заслоняя Лену собой.

— Герман! Ты… ты… — всхлипывает Вика. Ее, бедную, аж трясет. — Как ты мог? Ты — сволочь! Ты подставил меня! Я тебя ненавижу! Подонок! Сдохни!

— Увидите ее, — сердито приказывает своим людям губернатор.

Ее быстро уводят телохранители Леонтьева, а сам он останавливается возле меня. Лицо налито кровью, вены вздулись, подбородок мелко дрожит.

— Что это было? Как это понимать? Я к тебе как к сыну, а ты нож в спину? Ты меня подставил, Славку и даже Вику! Как ты мог так с ней, а? Мы тебя в семью приняли, а ты…

Может, он ждет от меня какой-то реакции, слов каких-то, оправданий, извинений, но я просто молчу без всяких эмоций. Мне нечего ему сказать. Спектакль окончен. Тогда, нацелив в меня указательный палец, он с тихой яростью произносит:

— Ты еще ой как пожалеешь, щенок. За всё заплатишь. Кровью умоешься… Отец твой сгниет на нарах. А тебя, ублюдок, я по миру пущу. Кишка тонка со мной тягаться.

Равнодушно выслушиваю его тираду.

— Хорош губернатор! — рядом хмыкает англичанка. — Я всё записываю!

Леонтьев отвлекается от меня. Бросает на нее тяжелый взгляд, но ничего не отвечает. И, в конце концов, уходит.

— Лена! — переключается она на Леночку. — Что всё это значит? Что было на суде?

— Слушайте, я поняла! — встревает Ленина подруга. — Вы сговорились! Так?

— Да, это придумал Герман, — взглянув на меня, Лена заговорщически улыбается. — А я ему просто подыграла. Ну… чтобы вывести их на чистую воду.

— Кого? Как? — кудахчет Олеся Владимировна.

И Лена с подругой наперебой рассказывают ей про видеозапись. Я терпеливо жду. Минуты три или две. Потом все же прерываю их бурный разговор:

— Леночка, поехали домой.

Мне так хочется поскорее остаться с ней наедине. Лена смущенно прощается с ними, и мы идем к моей машине.

— Герман! Постой! — окликает вдруг меня англичанка. — Одну секунду! Я сказать должна…

Она не слишком уверенно подходит к нам. Видно, что ей неловко, она даже в глаза мне не смотрит. И губы кусает, и руки заламывает.

— Слушаю вас, Олеся Владимировна, — стараюсь быть вежливым.

— Герман… я не ожидала, конечно. Я думала, ты… а ты… Я ошибалась в тебе и признаю свою ошибку. Прости меня, пожалуйста.

Очень хочется, конечно, съязвить, но Лена так расцветает от ее слов, что я сдерживаюсь и отвечаю с натянутой улыбкой:

— Угу. Я часть той силы, что вечно хочет зла, а делает добро.

Англичанка сконфуженно улыбается и, попрощавшись, уходит, утягивая за собой Ленину подружку. Та, слышу, ворчит: «Я хотела с ними поехать, нам же по пути». Но Олеся Владимировна вдруг в кои-то веки проявляет деликатность: «Им надо побыть вдвоем».