Фрося. Часть 1

Глава 70

Семён постелил брезент под раскидистой сосной, стоящей на высоком берегу таёжного озера и они уселись перекусить. Одновременно стали выкладывать продукты на середину для общего обеда. Фрося развернула тряпицу с салом и взглянула на Семёна, тот в ответ залился своим выразительным смехом на высоких нотах:

— Фросенька, я еврей только по паспорту и по тому, как меня принимают или не принимают в разных коллективах. По жизни я самый настоящий русский человек, а скорей, интернациональный. Там, где я прошёл школу жизни национальность не имела главного значения, хотя еврейство по первости мне, наверно и спасло жизнь, когда я попал в лагерь. Но сейчас не будем об этом, режь своё сало, отведай моего вяленого мяска, рыбки и всё, то, что твоя душа пожелает от нашего аппетитного стола…

— Семён, между прочим, сало белорусское, сама выращивала свиней.

— А я думал, что ты полячка, у нас в лагере было много поляков, твой выговор очень похож на польский.

— Ну, ты почти угадал, я же из западной Белоруссии и наполовину полячка.

— Ты, очень красивая и яркая, поди, от мужиков отбоя не было.

Фрося взглянула прямо в чёрные бусинки внимательных глаз Семёна:

— А мне никто не нужен был, я ждала Алеся…

Семён хмыкнул, положил большой шмат сала на чёрный хлеб и аппетитно впился острыми зубами в этот бутерброд. Доедали они уже в полном молчании. Перекусив, и побродив вдоль берега живописного озера, уселись в машину и продолжили путь. Фрося тепло взглянула на сидящего за рулём человека, становившемся ей всё симпатичней и симпатичней:

— Сёма, расскажи, как дальше у тебя сложилась жизнь, хотя понимаю, что это не легко, ведь тебе столько пришлось пережить.

Семён горько усмехнулся, и продолжил:

— Пока шло следствие, пока ждал суда, всё было не так уж и плохо. У меня уже был воровской авторитет, а в тюрьме это котируется, весть об этом приходит в камеры вместе с тобой. Я не буду тебе описывать тюремную жизнь, иерархию и порядки, это тебе совсем ни к чему. И, вот состоялся суд, получил свой срок и немалый, пошёл по этапу на зону, в лагерь, а там другие порядки, другие авторитеты, а тут ещё скоро война началась, стало так голодно и холодно, что многие богу души поотдавали. Вот тут-то мне и пригодилось моё еврейство — все рвали кто себе, бугры, план, пайка… Не выполняешь план, урезают пайку, не подмажешь бугру, сделает вечно не выполняющим этот злосчастный план и получалось, пайка урезанная, сил работать нет, план не выполняешь, пайка становится ещё меньше. Уйти в отказ работать, как делали некоторые воры, особенно кто в законе, я не мог, кишка тонка, вот и подыхал, казалось нет спасения, но нет. Прознали евреи, что их однородец дубу скоро даст, вытянули из этого планового болота, сначала в медчасть подлечиться, потом на уборку бараков определили, казалось жизнь стала сносной, можно и до конца срока дотянуть. А тут приехала комиссия, стала блатных в армию фоловать, мол, кто желает кровью грех свой искупить, пожалуйста, записывайтесь в штрафные батальоны, живыми останетесь, срок спишут. А у меня то десятка, а тут такой шанс и на волю выйти, и очиститься от судимости, ведь с ней всё равно жизни на свободе практически нет. Ну, я в первых рядах и отправился на передовую, а шёл сорок второй, мясорубка та ещё, немцев, где остановили, где пытались оттиснуть, а где-то ещё сами наши драпали без оглядки. Загнали нас опять в какие-то бараки под усиленной охраной, жрачка, правда, уже сносная, стали по быстренькому обучать, как винтовкой, автоматом, пулемётом пользоваться, гранаты кидать, по-пластунски ползать и другим премудростям войны, только, как выжить не учили. Недели с две поупражняли и в окопы. Там отсиживаться не дали, надо какую-то деревню освободить, а фашисты засели на высотке и шпарят оттуда с пулемёта, голову не поднять, пушки ещё не подтянули, везде же грязюка, бездорожье. Некогда ждать, генерал хочет прославиться и вот, штрафной батальон на ту высотку, а сзади заградотряд, отступишь, пулю от своих схлопочешь. Вот, так и брали те высотки, где нас выкашивали десятками, а то и сотнями. Так ладно если легко ранят, всё кровь пролил, срок убрали, после ранения, так ещё комиссия решает, а не сам ли ты себя или товарищи помогли, хотя и такое бывало, но в основном погибали или получали такие ранения, что лучше срок было мотать. Меня наверно бог хранил, почти год никакой царапинки, а потом Курская дуга, осколочные ранения от недалеко разорвавшегося снаряда, два осколка в грудь, в правую руку и страшнейшая контузия. Пришёл в себя, весь в бинтах и ничего не слышу.

Один осколок и сейчас сидит где-то рядом с сердцем, а так всё зажило, как на собаке, слух правда начал возвращаться только через месяца три. Потом опять фронт, но уже не штрафбат, а в роте связистов, всяко бывало, но войну закончил в сорок пятом в Чехословакии, без новых ранений и без особых наград. Война закончилась, а куда податься не знаю, поехал в Москву, думал легче будет устроиться. А куда устроишься, специальности то никакой, образование одни коридоры, а тут ещё наши блатные меня срисовали и опять малина, опять воровские налёты. А душа больше не лежала к этой романтике, ведь понимал, что обязательно где-то проколюсь, и что, опять тюрьма, лагерь…

Вот, я и рванул через всю страну в места, где можно от всех спрятаться, начать новую жизнь. Приехал в эти края, поменял кучу работ, выучился на шофёра и уже шесть лет работаю заготовителем пушнины. Я прикипел душой к этим местам, к этой природе, к этим людям, люблю тайгу, люблю свою ЗИСоньку, днями бывает разъезжаю по этим дорогам, чаще всего без попутчиков и нисколько этим не тягощусь. И вот, впервые рассказываю свою историю, при этом, почти незнакомому человеку, но я сразу понял, что тебе можно доверять, и вверять свою судьбу. Я уверен, что и твоя история жизни далеко не сахар, но если захочешь, расскажешь на обратном пути, а сейчас выезжаем на основной тракт, километров через десять будем в Сосновске, не Москва, но и не наш посёлок.