Графъ

Глава 44

Глава 44

«Ведь если я гореть не буду,

и если ты гореть не будешь,

и если мы гореть не будем,

так кто же здесь

рассеет тьму?!»

По высокому потолку медленно проплывали длинные стрелы света. В открытую фрамугу тянуло шуршанием шин по мокрому асфальту, запахом дождя и обрывками «Сплина». Барная зона городской берлоги, обшитая грубо стёсанным кирпичом и обвитая стеблями неона - идеальное место для быстрого аперитива перед основной программой. Граффити на стенах сразу наглядно объясняли барышням по какому поводу они все сюда приглашаются. Хотя, как правило, гостьи прекрасно справлялись и без подсказок, в инструкциях не нуждались, ибо знали, к кому и зачем шли. Иллюстрации, скорее, являлись антуражем для экзальтации дам. Восторженные бабочки, вдохновившись интерьером и крепкими напитками, хлопотали ответственно, словно передовицы за квартальную премию.

Глеб пытался представить Леру в рядах этих капустниц. Привёл бы ее, напоил, завалил в постель, драл бы ее до утра и…

Провал. Желаемое с действительным не сходилось. Не было ни одной вразумительной причины, по которой Новодворская могла прийти сюда добровольно, зная, кто он. Питать себя иллюзиями на данный счёт было как-то даже неловко. Эта интеллигенция таких как Граф предпочитает не замечать, чтобы не выдать своего презрения, или случайно не выделить среди прочих преступных элементов. Неудивительно с такой-то фамилией. Словом, общение с личностями такой формации для Новодворской, как… уронить своё сокровенное достоинство… как западло, короче, если пользоваться привычной его сиятельству терминологией.

Никогда бы она не пришла к нему сама, по своей воле! Хорошая девочка Лера, спортсменка, отличница, интеллектуалка и отпетый хулиган, по которому зона плачет, по злому року оказались между жерновами обстоятельств. При всех вводных, встреча с этой голубушкой в другое время и в другой, более благоприятной ситуации невозможна. Вселенная не предусмотрела безболезненных точек соприкосновения для двух параллельных миров. А чтобы их тела пересеклись на одной горизонтальной плоскости, нужны были не физические или военно-воздушные, а скорее уже нечистые силы, в которые Глеб, кстати, не верил. Да и анализировать цепочку событий в данный момент желания не испытывал. Тяжеловесные, неуклюжие мысли с трудом ворочались в его уставшем сознании. Перебрав тонну вариантов исхода сегодняшнего вечера, он окончательно выдохся, но остановился на том, что все могло быть гораздо хуже, несмотря на то, что все к тому шло.

Лучше бы он ее убил… Таких Лер надо останавливать сразу как чуму, чтобы никто не пострадал. Теперь поздно. Отпустить девчонку уже не столько трудно, сколько невозможно. Оставить себе, единолично присвоить тоже нельзя - в этом хаосе уже сам дьявол ногу сломит.

- Надо было тебя убить… - Глеб пропахал пятерней от лба до затылка и с плохо скрываемой досадой уронил ладонь на столешницу бара.

Даже не вздрогнула, сидела напротив, как вмерзшая в постамент скульптура и, не моргая, смотрела куда-то сквозь кирпичную кладку за его спиной.

Надо было что-то делать. Не сидеть же как на поминках до утра. Плеснув в стакан со льдом горючего, Глеб сделал крупный глоток, зачерпнул трахеей алкогольный выхлоп и откашлялся.

Не реагирует, будто она не здесь вообще, а он сам - пустое место. Ладно. Как там? Говори женщине правду, если хочешь чтобы она тебя услышала?

- Ты знала, во что лезешь, Лерочка, - Глеб смахнул остатки виски и, переждав огненный шквал в сосудах, продолжил: - Я бы не смог тебя отпустить, даже если бы захотел. Сама всё понимаешь, не маленькая. Скажи спасибо, что сейчас не девяностые. А потом… Ты когда шла на меня с этим подносом… я уже все для себя решил. Как знал, что вкусно будет. В общем, всё совпало не лучшим для тебя образом. Для меня, кстати, тоже…

Он замолчал. Сознательно избегая негативных коннотаций в речи, наблюдал за девчонкой. Только теперь до неё, как будто, стало доходить, в каком дерьме она оказалась. Словно до этого момента считала, что видит плохой сон. Созревшие в ее глазах крупные капли выкатились и почти симметрично сползли по щекам, оставляя на бледной коже влажные дорожки. Лера моргнула. Впервые за весь его сбивчивый монолог посмотрела на Глеба осознанно, а не как на бездушный кирпич. Вздрогнув, она смущённо опустила голову и тихо шмыгнула.

Вот только этого не надо, девочка! Жалость как признак слабости, как бракованное звено, как гнилое перекрытие в конструкции личности. Не существует ни одного гуманного способа вырезать эту железу, не повредив при том ценных душевных качеств. А Графин избавился от неё ещё в интернате. Так что, бесполезно давить.

Только вот беда - Глеб почувствовал, как на его скулах взбухли желваки, горло до рези сдавило сухим спазмом. Рука сама потянулась расслабить узел галстука, которого на нем не было.

Неразбавленный двойной забурлил под кожей. В голове тупо стукнуло, рот стянуло сухой горечью и сознание от речи отключилось полностью. Он уже не особо подбирал слова, они просто вываливались в обход установленным фильтрам.

- Я… как пацан повелся и сорвался. Даже с риском влететь по полной, взял больше, чем смог унести. Только жилы надорвал от жадности.. цепануло нехило. А ты такая вся, как из другой жизни, никем не юзаная, как спецом для меня.

Глеб налил в свой стакан ещё порцию и столько же во второй, но без льда.

- Да, Лерочка, мечты всегда сбываются. Но не вовремя и не так. А после того номера на столе в моем кабинете у тебя уже не было никаких шансов. Как и у меня... И это того стоило. Ты только этот мой пьяный базар в свою книжку не вставляй…

Мерцающие на фоне тёмных разводов глаза, высохли, Лера моргнула и закусила губу. Судя по всему, слова до нее с трудом, но доходили.

Он опустошил свою тару с виски. Взвесив девчонку взглядом, Глеб все-таки, бросил пару кубиков льда в чистый солодовый.

- Лера, это надо выпить, до дна. Поверь, сразу легче станет.

Она с сомнением исследовала янтарную жидкость, коснулась осторожно пальцами прохладного стекла и уже, видимо, хотела возразить, но Глеб напомнил условия вечера:

- Молча!

Поднеся стакан к губам, Лера шумно выдохнула, зажмурилась и открыла рот, махом опрокинув в него почти всё. Да, это тебе не розовый компот, а реанимация. Это единственное средство, согревающее нутро после объятий смерти, если кровь ещё хоть как-то циркулирует в венах. Лера хапнула ртом воздух. Глаза ее распахнулись, радужка под влажной рябью стала ярче. Такие пылающие щеки он видел у неё, когда нагло лез в ее эрогенные зоны со своими пошлыми намерениями. Глеб сглотнул. Была мысль выпить ещё, но он отмёл ее, как запоздавшую, да и топить в алкоголе время, отведённое на то, что никогда больше не повторится - все равно, что топить самого себя.

- Ещё? - спросил он, кивком указав на стакан, на дне которого девчонка пыталась взглядом плавить лёд.

- Нет, спасибо… - просипела она.

- Лера, я не разрешал говорить! Достаточно было просто головой мотнуть, я бы понял. Молчать и слушать - твоя основная задача. До утра…

А до него оставалось всего ничего. Время предательски ускорялось. Пульс - тоже. Грудь, стиснутую до этого момента могильной стужей, наконец, растопило. Телесный жар, волнами поднимаясь из низа живота, сносил набухающие под черепом мысли, не давая им как следует оформиться в речь. Глеб больше не собирался говорить, и испытывая иные потребности, слепо шёл у них на поводу. Он сначала скинул на бар запонки, затем, не разрывая зрительного контакта с Лерой, двумя агрессивными движениями избавился от рубашки. Подошёл. Близко так, что загудело в проводах электричество, раскалилась кожа. Стянул с неё свой пиджак и, обхватив локти, заставил встать.

Это ее платье… можно было назначить его за всё ответственным и выместить на нем злость и нежность. Оно и так было обречено. Тонкая как паутина ткань с треском разошлась на две половины. Вот точно так же, до спазмов озноба, до ломоты в костях, до судорожно сжатой челюсти хотелось рвать ее и целовать…

По сути, он был не лучше мрази-Рудика. Вандал-налетчик, который брал чужое, цинично и без принципов. Глеб даже не пытался себя оправдывать, просто зверь внутри него эту девочку выстрадал, заслужил. Шёл с ней по краю, сумел не убить ее, когда она конкретно выпрашивала... И все это не ради того, чтобы кто-то зарился на его добычу. Не говоря уже о том, чтобы лапать ее своими грязными конечностями. Это его женщина! Его самка! Его трофей! Зверь, живущий одним днём, от такого лакомства не отказывается и любого порвёт за косой взгляд.

- Пойдём, я тебя согрею, - сказал он и притянул ее ближе. Лера уронила голову ему на плечо и едва слышно выдохнула что-то похожее на согласие. Глеб взял ее на руки, понёс в ванную, под горячий душ. Он вжимал ее в себя до хруста, гладил сначала осторожно, потом грубо, не сдерживая желания оставить на ее коже метки. Пусть она его запомнит таким, каким он хотел быть с ней, каким был лет двадцать пять назад: беспечным бродягой, басмачом, которому море по колено. Пусть запомнит… и пусть живет с этим.

Лера извивалась под его укусами, льнула всем телом, ускоряя движение крови в пах. Возбуждение было такой силы, что казалось мокрые тряпки на нем тлели. Он еще не начал того, что давно хотел сделать, представляя это каждый день (а скорее ночь) с того самого их первого совместного душа. Тогда он не сорвался благодаря терпению и вере в то, что у него уйма времени на неспешное укрощение строптивой. А она взяла и написала об этом половину толстой тетради. И не для того, чтобы обменять ее на свободу и честь. Скорее, из вредности начала, и от страха. А потом стала прятать перо между исписанными страницами… как правду, которую и хочется и стыдно озвучить.

Как же, черт побери, Глеб, тебя угораздило так повестись на девчонку? Как же так накрыло, что аж горло дерет изнутри от эмоций, которые ты давно в себе задавил, или нет? С-сука! Как же все сложно с этой Лерой!

Вода нагрелась до приятного коже жжения. Лера больше не вздрагивала приступообразно, теперь ее трясло мелко и равномерно. Точно так же, как трясло Глеба, когда он опускался перед ней на колени, что в прилипших к ногам штанах давалось не легко.

- Помнишь, на чем мы тогда прервались? Хочешь покажу, что я хотел с тобой сделать? - он развёл ей ноги, припал к эммануэль, как к сочной, сладкой дыне после долгого полкания по пыльному зною дороги.

На этот раз она не стала изображать из себя весталку, подалась вперёд лобком, запрокинула голову, подставляя соски упругим струям. И застонала, когда он с кайфом, глубоко лизнул ее между ног. Вкусная. Даже разбавленная водой, вкусная! Что ж ты так долго ломалась? Самая сладкая дурь… самое горькое лекарство.

С каждым движением языка женщина расцветала, распускалась. Настоящая самка, которая отдавалась целиком ради собственных ощущений. Маленькая стерва, эгоистка. Чистая, нежная, его. Двигая бёдрами в сладкой истоме, она не осознавала, что подчинятся. Эти ее трепыхания подстёгивали раскрыть и подчинить девчонку еще больше. Показать ей такие дали…

Глеб медленно и жадно посасывал ее лепестки, намеренно не захватывая чувствительную сердцевинку. Он ее дезориентировал, вынуждал концентрироваться на отвлекающих манёврах языка, иногда силой сдерживая ее попытки урвать мимолетное скольжение. Увлечённая этим, она не замечала, что Глеб уже расслабляет пальцами ее сфинктер, ласково поглаживая, слегка погружаясь в него всё настойчивее и глубже.

Да, девочка. Что ты там говорила про его пальцы? Нравится?

Она сначала замерла, будто соображая что произошло и может ли она соскочить с мероприятия, но Глеб проник в неё сзади на все фаланги и девочка сдалась. Охнула, всхлипнула и несмело задвигала попой, как бы раскачиваясь на низких оборотах, пробуя новые ощущения, побуждая к более внятным движениям. Или брюки казались свинцовыми, или в паху тянуло так, что выть хотелось. Но ещё больше хотелось, чтобы выла она. Да, именно так, детка, громко! Глеб нанизывал ее с двух сторон, натирая языком клитор под долгие, длинные искренние крики, переходящие в скулёж и наслаждался каждой чистой нотой. А потом ноги ее крупно затряслись и Лера затихла, оседая вниз, стекая по каменным плитам.

- Вот, так бы все и было, - просипел Глеб, подхватывая ее под коленями. Мокрая ткань брюк на удивление быстро соскользнула с бёдер и под тяжестью ремня скатилась к щиколоткам. - Сейчас я покажу тебе, что бы я сделал потом…

Ну, давай же, будь плохой, хорошая моя…

- Девочка!

Он одним рывком на полную вкатился в ее знойную, разомлевшую от бурного оргазма мякоть и оголтелыми стежками принялся прошивать ее плоть, ощущая, с как с каждым толчком она становится все уже и жарче. Она принимала его жадно, а Глеб остервенело двигал тазом, проникая глубже, будто ещё оставалось место в ней, не заполненное им до предела. Грудь рвало изнутри бешеным бластбитом, выбивая из горла ритмичные рыки. Он так яростно ещё никогда не любил, до одури, до агонии, до рифмованного бреда, переходящего в хрип.

Что ты делаешь, девочка, чем взяла? Почему ты такая сладкая? Злого дядю свела с ума. Почему ты, чума такая?

Хотел наказать ее, чтобы никогда больше и ни с кем. Чтобы даже не думала! Злость накатывала, рассыпаясь по коже иглами, сводя в камень яйца и немеющий член, гудела в венах бешеным напором. Хотел… много чего хотел. Но рванул внутри неё и разлетелся на атомы под ее сладкие всполохи и стоны, получая временное облегчение.

Есенину такое не снилось. Пушкину - тоже.

Перед самым рассветом Глеб брал реванш в кровати, на этот раз не спеша, спокойно, размеренно и жестко, как делал бы с удовольствием раза два, нет три, а может и все семь раз в неделю. Сначала катал наездницу на себе, а она разводила ноги и показывала, как ей нравится верховая езда. На нем вертелась оторва с потрясным телом, которая истомилась, скованная моральными принципами пай-девочки и теперь навертывала упущенное. Ему приходилось заламывать ей кисти, чтобы она не забывала, кто такой Граф и что обкатать его не получится. Сиятельству не нравились позы, в которых он терял часть контроля. Впрочем, дело было явно не в позах. Сумасшедшее желание обладать именно этой женщиной превращало Глеба в ненасытного мужлана, аморала, о которых она писала свои статьи и которых всю жизнь избегала. Потому, опрокинув Леру на спину, он хрипел над ней и порыкивал, вминая собой в мокрые простыни, слизывал с горячих щёк слезы и шептал в губы пошлые откровения. Мощно входил между распахнутыми ногами, ритмично и беспощадно, с перерывами на ласки, которые она вряд ли осмелится перевести в слова.

- Не спеши, не сжимай так сильно, девочка, расслабься, дай ещё… тормози, я хочу тебя медленно, нежно…

А нежно не получалось. Медленно - да. Но на всю длину, с оттяжкой, жесткими, размеренными толчками вгоняя одуревший орган в придушенную девочку. Подминал под себя маленькую, размягшую от прострации Леру, замирал на пару секунд, любуясь… И возвращал в сознание, вдувая в неё кислород. Он трахал ее так, как давно хотел. Так, чтобы на утро и на следующий день и тогда, когда Глеба уже не станет, она все ещё чувствовала его в себе… чтобы память об этой ночи жила в ядрах их клеток. Может быть, когда-нибудь в следующей жизни они сразу узнают друг друга и не станут терять ни минуты…

- Откуда ты такая, а… - сказал он расслаблено, не желая покидать ее тёплую влажную нежность.

- Из Москвы… - глухо ответила Лера.

Глеб усмехнулся, но тут же вспомнил, что запретил ей говорить, к тому же это был не вопрос, а, скорее, претензия. С другой стороны срок ограничения истекал, за окнами светлело небо. Можно было и поговорить, наконец…

- Нормальные бабы в столицу свою розочку везут продавать, а ты в родную клоаку прикатила просто так ее мне отдать.

Лера протестующе дёрнулась, но Глеб надежнее прижал ее собой к постели.

- Отдать? - возмутилась она и поёрзала. Что-то в ней недовольно всколыхнулось. - Ты заставил меня!

- Только в самом начале, может быть, - возразил он. - И не заставил, а подтолкнул. Это разные вещи.

- И какой в этом был смысл?

Глеб поднял голову, навис над ее лицом нос к носу. Такая трогательная она была с этими черными кругами под глазами и истерзанными губами. Он вглядывался в ее лицо сквозь редеющий фильтр ночи и старался запомнить каждую черту. Жаль, он не увидит ее через десять-пятнадцать лет, когда на пике цветения эта красивая женщина полностью раскроется и будет источать самый пряный свой аромат, тягучий и манящий.

- А тебе во всем нужен смысл? - он вдохнул ее запах, до нижних корешков легких, до боли, подержал его в себе сколько смог, выдохнул в теплый висок.

Девчонка нахмурилась, явно пряча смущение, и попыталась пожать плечами, плотно стиснутая его грубыми объятиями:

- Ну… вообще-то, да.

- Тогда какой смысл в твоей журналистике?

Она обижено засопела, потом буркнула, отводя взгляд в сторону:

- Я не знаю…

- А я знаю, - Глеб устроился удобнее, подперев рукой голову, чуть отклонился, стал смотреть, как ее красивый профиль постепенно светлеет на фоне неизменно-чёрного шелка подушек. - Нет ни в чем смысла. Ты здесь, чтобы лежать сейчас подо мной и ни о чем не думать.

Он пальцем осторожно потрогал её губы и кончик носа, провёл по бровям, будто зарисовывал черты, чтобы лучше запомнить. Лера ловила его лёгкие штрихи, словно это ей было приятно, пока, вдруг, резко не отвернулась, шмыгнув носом. Видимо, не думать ни о чем, у неё не получалось.

- Лежу непонятно где, - проворчала она, старательно игнорируя его пальцы на своих отзывчивых сосках, - непонятно что дальше будет и во что я, вообще, вляпалась. Глеб! - Лера порывисто повернула голову и ткнулась губами в его колючий подбородок. - Он же был твоим другом, вроде, или нет? Как так случилось?

Вопрос ребром врезал в солнечное сплетение. Глеб вернулся в реальность, будто камнем в воду холодную рухнул. Только в эту минуту он понял, что на самом деле всю свою жизнь барахтался в ней, балансируя над поверхностью, полагаясь на привычные ориентиры. Эта девочка все их сбила, когда падала на него с неба. Ослепила своим сиянием, отогрела душу, разбавив его холодную кровь каким-то жгучим, ванильно-горьким сиропом…

Глеб нехотя откатился на край кровати, нашарил на тумбе сигареты. Пора было ставить точку и плыть дальше, пока не стало непоправимо поздно. Последний откровенный разговор на прощание, пара инструкций, и лети, голубка. Надо только определиться с границами. Есть такая правда, которой женщина всегда предпочтёт ложь…