Княгиня Ольга. Истоки

Глава XVII: Торг

ГЛАВА XVII: ТОРГ

Давненько её здесь не было.

Почуяв внутри избёнки головокружение — а смрад от варева целительницы стоял знатный и буквально с сбивал с ног! — и подступающую тошноту, темноволосая трактирщица остановилась и ухватилась за бревенчатую стену, из швов которой кое-где торчал пожелтевший сухой кукушкин лён.

— Заглядывала б почаще — не валилась с ног, — усмехнулась почти беззубым ртом старуха и закрыла булькающий котёл крышкой. — Третий раз за десять-то лет — почти привычка!

— Прости, баба Злоба. Отец запретил после случая того, как появилась твоя кукла в доме — вся скотина вмиг сдохла за пару дней, — вздохнула Забава и с какой-то смесью любопытства и отвращения посмотрела на ближайший к ней глиняный горшок: внутри него оказались сотни высушенных, напоминающих вытянутые чёрные пуговицы, жуков. — Это ты, бабушка…

— С маслом да ковригой ем, — невозмутимо ответила лекарша, всё-таки добившись своего: дочь Задора стремглав схватила с полки берестяной коробок, в котором вскоре нашло приют содержимое её желудка. Пахнуть хуже вокруг, вопреки ожиданиям, не стало — а значит, хуже просто некуда.

Дождавшись, пока согнувшаяся в три погибели девица закончит, Злоба хихикнула и продолжила:

— Так бабкой тебя отец застращал, что и этому веришь? От воспалений они да жара, в настой таволги и цветы бузины добавить — и как рукой снимет лихорадку! А что дурное из тебя вышло — то ладно, просто так рвота не приходит. Значит, тоска навалила — отсюда тошнота. Рвало изнутри на части — вот и рвота.

— Молодец, баба Злоба… Молодец один ранен сильно, да не столько рана сейчас его беспокоит, сколько лихорадка. Есть ли чего от неё? В такой ведь час ни одна травница не работает, ни один лекарь, даже жадный Хрущ, двери свои не откроет, посему я…

— Посему и ко мне в гости заглянула. Ба, поглядите-ка! А если бы не было молодца, по которому сохнешь? — прищурила один глаз, косясь на девицу, старая карга. — Тогда и не проведала бы меня? Ту, что жизнь твою спасла?

Забава виновата отвела взгляд в сторону, а потом и вовсе опустила очи вниз, чувствуя, как сквозь половицы готова провалиться. Злоба же, смахнув с лица когтистой рукой спутанные, похожие на толстые переплетённые нити белой паутины волосы, продолжила вещать.

— Не серчаю я на тебя, чай отец это всё. А молодцу своему, — старуха зачерпнула ладонью тех самых жуков и щедрой охапкой кинула в небольшой холщовый мешочек с травяным сбором, — молодцу своему отвар этот сделай, да пусть поспит. Пройдёт тогда его жар.

— Баба Злоба… Низкий поклон тебе, — дрожащими руками взяла лекарство задорова дочь и вправду отвесила целительнице поклон.

— Поклоном сыта не буду, а окорок — не позабуду, — присвистнула карга и, кряхтя и опираясь на падог, засеменила вслед за девицей к двери. — Выметайся давай, да живо домой! Мне же готовить отвар другой…

Решительно вызволив полуночную посетительницу за порог, старуха задвинула засов и с облегчением выдохнула — теперь можно и продолжить свою работу, ни на что не отвлекаясь.

* * * * *

Потная и раскрасневшаяся — почти как сам больной — Забава ворвалась в комнату молодца так быстро, как только могла, держа при себе чарку с тёплым отваром из переданного бабкой лекарственного сбора. И вовремя: лоб Ходуты горел от непрекращающегося жара, лицо его побледнело и стало точно высеченным из цельного куска мела.

— Проснись, — прошептала ему на ухо девица и, стиснув зубы — будить больного ей было боязно, приготовилась было растормошить его, однако, к счастью или нет, сын посадника сам открыл веки и посмотрел на неё воспалёнными, с лихорадочной поволокой, глазами.

— Забава? — едва различимо, разодрав слипшиеся губы, произнёс он. — Жарко мне, Забава. Словно в бане на печи лежу.

— Запомнил, значит, имя? — с трудом скрывая свою радость, решает спрятать её за денежными заботами дочь трактирщика. — А что должен мне за койку и перевязку помнишь?

В глазах Ходуты прекрасный лик собеседницы принимается плыть пятнами, а затем и вовсе сливается одну большую кляксу. Хлоп. Хлоп — медленно, не торопясь, шевелит он веками и будто бы и не замечает хлопочущую над ним красавицу.

— Ну уж нет, мёртвый ты мне не заплатишь, — злится она и чуть ли не насильно прислоняет чарку к потрескавшимся губам, вливая внутрь целебный отвар, не проронив мимо не капли. — Всё будет хорошо. А теперь — поспи и наберись сил.

* * * * *

После щедрого, даже обильного завтрака — хлебосольная Богуслава не жалела для услаждения знатных гостей из столицы ни сил, ни времени, ни изысканных яств — особняк посадника почти сразу же опустел и стал тише. Смолкли в его стенах разговоры о налогах и торговле — князь и воевода вместе с Гостомыслом отправились на смотр посадского войска; перестала щебетать и выпытывать из Ольги подробности её знакомства с правителем Руси любознательная супруга градоначальника, что ушла на прогулку в сад с малолетним сынишкой.

Другой сын Гостомысла, от первого брака, и вовсе не попадался ей на глаза, и о его существовании девушка узнала лишь благодаря вопросам Вещего Олега, что на своих руках носил мальчишку в детстве и постоянно играл с ним.

Поэтому опасения варяжки по поводу возможной слежки поутихли — некому сейчас было за ней присматривать, если, конечно, воеводин ворон не окажется настолько разумным.

Уже через полчаса она нервно вышагивала возле конюшни, с одной ноги переминаясь на другую. Девичье сердце бешено колотилось от предвкушения того, сработает ли её план и, самое главное, согласится ли ей помочь тот, кого она считала единственным товарищем среди княжеских приближённых.

С решительным выражением лица Ольга делает глубокий, медленный вдох и отворяет дверь в лошадиное царство. После их приезда в Новгород большая часть сопровождавших князя дружинников оказалась расквартирована по близлежащим постоялым дворам, и лишь Олегу (и по счастливому стечению обстоятельств — Щуке, которого тот ни на шаг от себя не отпускал) выпала честь остановиться у посадника дома.

Рыжеволосый юноша вычёсывал длинную гриву Вихря гребнем, когда его внимание отвлекала радостно заржавшая Молния — кобыла первой ощутила присутствие знакомой ей всадницы. Он поднял голову, встретился с невестой князя глазами и сразу же почувствовал, что что-то не так: не являлась она в гости без повода.

Но, влекомый любопытством, парнишка отложил свой гребень и лёгким поклоном поприветствовал девицу.

— Щука, доброго утра тебе. Вихрь… Молния, — варяжка улыбается, когда кобыла принимается тереться мордой о её щёку и возбуждённо фыркать. — Как же я рада вас видеть!

— Взаимно. Но что будет, если нас увидят? — с беспокойством в голосе отвечает олегов помощник. — В который раз повторяю, это небезопасно…

— Все заняты своими заботами да делами, не волнуйся. Расскажи лучше, как твои раны? Стало ли тебе лучше?

— Иду на поправку. Боль временами накатывает, но чаще меня терзают ночные кошмары, чем ссадины или иные увечья. Благодарю за подобное беспокойство о моём волнении, но не за этим одним ты же в этих пропахших соломой стенах?

— Щука… Не думай, что я тебя исполь…

— Всё в порядке, на то мы и друзья. А времени у тебя не так много, так что — давай ближе к делу, — мечтательно улыбается конюх и прикладывает правую руку к подбородку, лоб его морщится от любопытства. — Рассказывай, что ещё родилось в твоей светлой голове?

Дочь Эгиля на мгновение замешкалась, собираясь с мыслями и пытаясь подобрать нужные слова, прежде чем заговорить. Почему-то следующее своё воззвание к доброте конюха она считала куда более наглым, чем помощь в побеге.

— Щука, у меня есть довольно необычная просьба, — начала она, её голос слегка дрожал. — Вечером мы с воеводой отправимся на беседу с местным торговым братством, пятёркой самых богатых и именитых купцов в городе. А до этого я… Я хочу посетить Торг, переодевшись мальчишкой. Поговорю с теми, кто держит лавки или частенько посещает рынок, дабы заранее узнать о тех людях что-то интересное и не упасть в грязь лицом.

Щука удивленно нахмурил густые рыжие брови, но остался внимательным. Зато Вихрь недовольно, даже раздражённо заржал — ну и возмутительные мысли в голове у игоревой избранницы!

— Ольга, такая затея сопряжена с опасностью и риском. Уверена ли ты, что это то, чего ты действительно хочешь? Если тебя хватятся здесь или, тем паче, задержат на Торгу…

В серых глазах варяжки сверкнул решительный блеск, и она твёрдо кивает:

— Да, Щука. Воевода… хочет видеть во мне силу, что мягко следует по пятам за князем и поддерживает его. А коли не смогу я упросить братство изменить традицию свадебного подарка — уроню своё достоинство и пред Олегом, и пред посадником с женой, и, главное, пред будущим мужем. Однако, чтобы убедительно замаскироваться и перевоплотиться, мне понадобится твоя, Щука, помощь.

Конюх пристально внимает её словам, не отрывая взгляда от такой непредсказуемой порой собеседницы. Иногда ход её мыслей оставался загадкой для олегова помощника, однако хорошо понимал он и значение этой просьбы для будущего варяжки, и то доверие, которое она ему оказывает.

Мягко улыбнувшись, он ответил:

— И почему понадобилась тебе именно моя одёжа?

— Я подумала, что, надев твоё одеяние, Щука, я буду выглядеть на рынке более естественно и вписываться в окружающую картину лучше, чем в расшитой золотом княжеской рубахе, — чуть смутилась девица. — Да и мы с тобой одного возраста и телосложения, будет чуть висеть на мне — нестрашно. Скажу, что у отца взяла… или брата старшего, найду, как солгать.

— Нацепить на себя наряд молодого мужа и стать им — большая разница, — приподнимает одну бровь и сверлит взглядом девицу рыжий. — Ты себя видела со стороны? Не идёшь по конюшне размашисто, а лебедью плывёшь — ни один молодец так не умеет. А коли умеет, то и на него разгорячённые взгляды соскучившихся по любви торгашей и посетителей мигом падают.

— Веришь или нет, но до двенадцатой своей осени несколько лет я ходила по морю вместе с отцом и его соратниками. Переодевшись мальчишкой. И ни одного подозрения не вызвала, лишь раз спросили у отца, чего отрок-то вечно на горшке сидит, а не справляет нужду прямиком за борт, случайно тогда заметили… Тятенька рассказал слезливую историю, как через забор сынишка перелазил да порвал там себе всё в такие лохмотья и кровь, что сам-то никак не может привыкнуть к тому, что осталось от его мужества. С тех самых пор ничего не спрашивали у нас, в баню с собой вместе не звали и, тем паче, не догадывались ни о чём.

— Чем больше узнаю тебя, тем меньше понимаю, что за девица стоит передо мною, — смеётся, щуря зелёные, похожие на смарагды очи, юноша. — Рассуждаешь ты здраво, притвориться пареньком тоже сумеешь, но, всё равно, я вынужден настаивать на том, чтобы сопровождать моего нового дружка для его же безопасности. С маскировкой или без, на Торг отправляться в одиночку неразумно.

— Спасибо, дорогой друг. Твоё присутствие, несомненно, придаст мне её больше уверенности, — глаза Ольги чуть расширились и засияли от благодарности, а одновременно с этим сердце согрела и непоколебимая преданность товарища. — Отправимся в это приключение и изучим городской рынок вместе! Только вот… предупрежу Богуславу, что послала тебя на Торг за чем-нибудь, что любят знатные боярыни и купеческие жёны, — тут девушка растерялась. — А что им по душе может быть?

— Розовая вода?

— Точно, — обменялась знающими улыбками с собеседником дочь Эгиля. — Розовая вода. Ну что, Щука, давай мне шаровары свои, рубаху, кушак… а лучше два, чтобы я перси затянула. И обязательно что-нибудь прикрыть голову — волосы я уберу, но и так обезопасить себя не помешает.

Уже через полчаса она была во всеоружии!

Стоя перед средних размеров бронзовым зеркалом, варяжка весьма тщательно подошла к своему перевоплощению: перво-наперво она плотно затянула небольшие и упругие груди кушаком, а затем проворными пальцами застегнула пуговицы мешковатой рубашки, чтобы свести к минимуму любые следы изгибов девичьего стана.

Ольга надела крепкие шаровары, и, смерив отражение критичным взглядом серых глаз, цокнула языком: нет, не то. Повернулась задом и обернулась… и тотчас же заправила штаны в поношенные кожаные сапоги, дабы придать себе более мужественный вид, а также затянула пояс на талии.

Собрав большую часть волос в пучок, она надвинула на голову мышастый капюшон, из которого теперь выглядывали лишь отдельные пряди светлых волос, которые она небрежно растрепала. Что ж, работёнка почти окончена: осталось испачкать одну щеку спелой вишней, дабы добавить образу более неряшливый вид, да немного подвести и с помощью уголька сделать тёмные брови более широкими и выразительными.

— Здравствуй, Олав. Давно не виделись и, знаешь… Эти четыре года пошли тебе на пользу, — в шутку обратилась к юноше в зеркале дочь Эгиля и в довершение чуть нахмурилась. — Вот так гораздо лучше.

В последний раз взглянув на своё отражение, Ольга не смогла не отметить произошедшего преображения. Её некогда тонкие и изящные черты лица чуть погрубели, став походить на подростковую, мальчишескую несуразность, когда отрок уже умер, а молодой мужчина не родился — разве что, её утёнок вышел отнюдь не гадким.

— Удачи тебе, Ол… — прошептала девица, снимая с шейной гривны оставшиеся после взятки для Ари серебряные продырявленные дирхемы, четыре штуки. — Сегодня она тебе понадобится.

* * * * *

Жаркий июньский полдень сверкал пролитым вместе с солнечными лучами золотом; неторопливо заехавший на небесную красную горку — самый зенит — Ярило со своей колесницы смотрел вниз на узкие улочки с многочисленными лавками и шатрами.

В час полуденный Торг по-настоящему оживал и расцветал: в это время, когда купцы из дальних стран и местные торгаши выставляли лучшие свои товары на обозрение, а честной народ тёк реками к берегам Волхова, здесь можно было встретить, если повезёт, и самого посадника, и знатного боярина, и заморского гостя с берегов Рюгена или вовсе Хвалынского моря!

Однако вовсе не они, а пара юных, пока ещё безбородых пареньков вилявыми куницами выскользнула из калачного ряда с его пьянящим ароматом выпечки да кваса и решила как следует осмотреть ту часть рынка, где предлагали народу разные лекарства, амулеты и обладающие магическими свойствами камушки.

Рыжий юноша, что был чуть повыше, за руку увлёк своего спутника вперёд, к пузырькам со снадобьями да настоями, но тот остановился и застыл на месте, как вкопанный, у длинного прилавка с талисманами и оберегами. Серые очи его смотрели на подвеску изящной работы.

— Что, сынок, глаз положил на моё украшение? — усмехнулся старый одноглазый купец, левую половину лица которого прорезал по диагонали старый шрам. — По душе оно тебе? Что молчишь, как звать тебя?

— Олав он, — ткнул под бок локтём уставившуюся на золотой кулон в виде лебедя Ольгу Щука, а затем, на какую-то долю секунды призадумавшись, продолжил. — А я — Аскольд. Сыны купцов мы, варяжского рода. Отцы наши торгуют здесь по весне пушниной или янтарём.

— Коли так… — лукаво улыбается торговец. — То как зовут их, где стоят? Или какой у нас девиз в этом году, его только местные знают!

— Птица не сеет, не жнёт… — произнёс Олав, любуюсь подвеской в своей тонкой, в чём-то даже хрупкой, похожей на девичью руке. — А сыта живёт. Сколько хочешь за неё?

— Четыре куны или столько же дирхемов.

Продолжая пристально рассматривать затейливую побрякушку, светловолосый скандинав заметил сзади величавой птицы кое-что ещё помимо изящных линий и добротной работы ювелира. К удивлению торгаша и Щуки, из-за пояса последнего варяг достал кинжал, чьё лезвие нагрелось под лучами полуденного светила, и приложил кончик раскалённого клинка к задней стороне подвески.

Тотчас же место соприкосновения поплыло, а золото вокруг него расступилось, обнажая другой, чуть более красноватый, металл.

— Позолота это, а не злато. Латунью торгуешь, народ обманываешь? — вскидывает бровь сердитый Олав и хватает пронырливого старикашку за шиворот. — Что нам с ним сделать, Щу… Щуплый он такой, одной рукой на лопатки смогу положить за такую-то подделку!

— К посадниковым людям тебя отвести, чтобы выпороли да лавку закрыли? — включается в игру Щука, осторожно вернувший себе кинжал и теперь умело вертящий его в руке. — Или сначала перед другими купцами опозорить и чести лишить?

— Тихо, тихо, господа… — вжимается в свои же плечи шарлатан, искренне боясь взбучки от Олава и его товарища. — Давайте бесплатно отдам вам её, коли уж понравилась! А придёте завтра — ни единой подделки не увидите, Велесом клянусь!

— Нет, так дела не делаются, — пристально, сурово сверлит взглядом серых глаз его Олаф. — Задаром брать — это как воровать, а мы, в отличие от тебя, мужи честные, совестливые. Но ежели обмолвишься с нами парой слов о торговом братстве вашем, что среди прочих купцов главное, рсаскажешь, кто там сидит и чем славен — получишь ровно дирхем за свою цацку.

— Зачем оно вам?

— Пуд серебра скопили, чтобы внести за место среди её членов, да мест, как говорят, всего пять — ни одним больше, ни одним меньше, — вздыхает Щука. — Может, и удастся кого-то подкупить или упросить уступить? Торговать без пошлины да иметь свой причал и склад — как такую возможность, и не упустить?!

— Всё поведаю, что знаю, только… Молчите, молю.

— Вот так — другое дело, — кивает Олав и, в последний раз, прежде чем спрятать её в мошну, глядит на позолоченную птицу: долгая дорога на коне в обществе Бранимира не осталась бесплодной. Пусть дружинник и был немногословным, кое-что выведать у него удалось, например, легенду о происхождении рода Рюрика.

Коли одни дела и обычаи княжеского рода она безвозвратно сожгла дотла, другие стоило холить и лелеять ради сохранения их среди будущих поколений, да и, чего греха таить, собственной безопасности.

— Рассказывай.

* * * * *

Честно заработанный дирхем отправился в карман нерадивого торговца, а Щука и Ольга (или всё же Олав?) разжились полезной информацией о составе и роде занятий всех членов торгового братства, среди которых даже затесалась одна женщина — вдова скончавшегося месяц назад председателя.

Теперь заправлял делами своеобразного совета богатейших и наиболее известных городских купцов, что вершили не только судьбы соратников по цеху, но и всей торговой политики близлежащих земель, некий Вепрь, державший несколько складов с мёдом и воском — на эти товары спрос никогда не упадёт.

После опроса ещё нескольких лавочников да снующих под ногами мальчишек-попрошаек они, настолько же уставшие, насколько и довольные небольшим совместным приключением, остановились у прилавка с румяными пирожками с рыбой.

Кругом царила всё та же родная, с детства знакомая оживлённая атмосфера рынка: торговцы зазывали к себе покупателей и соперничали за их внимание, ругая товары конкурента; скоморохи развлекали толпу шуточными песнями под аккомпанемент домры, воздух же наполняли запахи выпечки и напитков, которые предлагали как сами лавочники Калачного ряда, так и бродячие торгаши снедью с туесками за сгорбленными спинами.

Что-то, однако, было не так.

Среди всего этого праздного гомона девица никак не могла отделаться от ощущения, что за ней наблюдают. Сначала она решила, что это всего лишь подозрительность из-за всплывающих то и дело в её голове слов воеводы о пташках, что носят новости на хвостах, своего рода плод слишком активного воображения.

Но, оглядевшись по сторонам и собрав всю волю в кулак, она обернулась, вновь ощущая холодок на коже спины — и это несмотря на полуденный зной.

Из толпы на неё смотрели пронзительные очи фигуры, закутанной в чёрный, полностью скрывающий не то что голову и лицо, но и пол своего обладателя, балахон. И глаза эти казались ей очень знакомыми, пусть варяжка не могла вспомнить, где она их видела раньше.

По позвоночнику пробежали мурашки, зловещее присутствие незнакомца заставило её сердце учащенно забиться, и Ольга, осторожно дёрнув за рукав Щуку, тихо промолвила:

— Давай уйдём отсюда. Мне не по себе от того челове…

Девица показала перстом на угол, откуда следил за ней жуткий посетитель Торга, однако на месте его никого, кроме маленькой и бойкой толстушки, не было. Словно сквозь землю провалился или в воздухе растаял!

— Никого там нет, может, померещилось тебе от жары? Но, если так хочешь, давай и правда вернёмся к гостомыслову двору. Всё равно ничего нового мы откопать и пронюхать не успеем.

— Должно быть, так и есть, — кивнула она и тяжело выдохнула, стараясь избавиться вместе с воздухом от чувства внутренней тревоги.

Стараясь как можно скорее покинуть Торг, она ускорила шаг и чуть ли не молнией пронеслась мимо знакомых торговых рядов. Яркие краски, весёлый смех и оживлённая музыка должны были бы успокоить её душу, но никак не помогали: пусть она больше не видела среди горожан зловещую тень, её пронизывающий взгляд продолжал преследовать дочь Эгиля.

Уже через час они вернулись в особняк градоначальника, никем не замеченные и не обнаруженные. Щука по обыкновению отправился в конюшню, тем более, что как следует позаботиться о гриве Вихря он с утра не успел, Ольга же, тихой кошкой прошмыгнув по леснице хором наверх, юркнула в предоставленную ей светлицу.

Девица стянула с себя мужское одеяние, спрятала его в небольшой сундучок, что отправила под кровать — мало ли, вдруг такая маскировка пригодится в будущем, тем более, что конюх оказался непрочь одолжить свою одежду на некоторое время.

Переодевшись в лёгкую рубаху, варяжка бросила нервный взгляд в зеркало и приложила обе руки к вискам. Одна мысль не давала сейчас ей покоя.

Кто этот человек и почему он так пристально смотрел в её сторону?