Княгиня Ольга. Истоки

Глава XXXVIII: Уроборос

ГЛАВА XXXVIII: УРОБОРОС

Zmija sebi grize rep, čujem sada

Neće tako lako moja bol da umre mlada (1).

Со времён охватившего северные рубежи Руси ужаса минуло две недели, что по ощущениям длились будто бы в несколько раз дольше. Несмотря на середину липня (2) и жаркую, сухую погоду, весь Новгород словно окоченел в своём трауре и не смог согреться ни обжигающими вином да мёдом во время тризны, ни теплом очагов в опустевших жилищах. Как и желала того Лана, город потерял тысячи мужчин, не делая различия между старыми и молодыми, не разбирая, кто какого чина: сотник ли, ремесленник или же знатный боярин. Вокруг, куда ни глянь, царила смерть, что выкосила всех — и своих, и чужих.

Сотни из пылающих огненных цветков распустились на окраине города (3), и оставшиеся в живых со слезами на глазах и тревогой в душе проводили в последний путь тех своих родных и близких, что пали жертвами междоусобиц и распрей.

Усопшие новгородцы в белоснежных одеждах, накрытые такого же цвета покрывалами, один за другим превращались в прах на своих крадах (4), Свенельд же отправил в путешествие в далёкую Вальхаллу на остатках своего флота тех из преданного хирда (5), кто сложил головы во владениях князя Игоря. Как и было заведено у варягов, сгорели они как знатные воины, со всеми почестями, на длинных кораблях и от зажжённого ярлом пламени (6).

Впрочем, не все удостоились должного погребения. Отребье Инга, от которого остались кожа да кости, так и продолжило лежать в поле под стенами детинца, и лишь крики ссорящегося из-за падали воронья напоминали о бесславной кончине злодеев.

Отсечённую голову принесшего столько бед и боли трёхпалого бастарда Свенельд, как и клялся когда-то, отправил на родину в бочонке с мёдом. Пусть он и потратил несколько месяцев на поиски ублюдка, пусть и ввязался в очередную сомнительную авантюру… месть от этого не перестала быть сладкой.

Ульв, Йохан и большая часть верных ему воинов остались здесь, в Хольмгарде, дожидаться ответа великого князя из рода Рюрика на его просьбу; прочие же вместе с трофеем отплыли к скалистым солёным берегам родного Хордагарда.

Всеволод, которого ежедневно истязали пытками и морили голодом, стоически молчал и не проронил ни слова, зато остальные из уцелевших предателей оказались намного сговорчивее. Некрас со своими верными товарищами перевернули каждый дом в городе и его окрестностях, заглянули в каждую яругу, камня на камень не оставили — и отыскали почти всех из смутьянов, которым повезло сбежать и укрыться от государева правосудия на какое-то время. Сначала на городской площади вырос настоящий лес из виселиц с качающимися на них отступниками из знатных людей, спустя несколько дней же на смену им пришли установленные на столбах майдана деревянные таблички.

Как и обещал восставшему люду князь Игорь, заключенный между новгородцами и его отцом договор отныне скреплялся не только словами, но нашёл и более осязаемое воплощение. Отныне все взаимные обязательства правителя и горожан были высечены буквами в дереве, так, чтобы каждый владеющий грамотой мог ознакомиться с ними — и поразмыслить, все ли соблюдают законы своих пращуров.

Пусть холодное и зловонное дыхание смерти всё ещё ощущалось в каждом порыве ветра, город постепенно стал возвращаться к привычному укладу вещей и повседневным делам. Торг вновь наполнился купцами с заморскими товарами, ремесленники распахнули двери пустовавших лавочек, кабатчики — питейных заведений, а плотники и каменщики взялись за восстановление израненного города и принялись латать в его стенах дыры. Хоть работы и было непочатый край, неравнодушных сердец и умелых рук в Новгороде тоже хватало!

Маленький Гостомысл наконец-то вернулся к матушке, и убитая скорбью по супругу Богуслава нашла утешение в воспитании сынишки, как две капли воды похожего на градоначальника. Женщина ни на минуту не расставалась с отроком и берегла его как зеницу своего ока, больше не доверяя ни нянькам, ни стражникам. Времени у них впереди — целая жизнь, ведь теперь она всецело посвятит себя сыну и отойдёт от призрения нуждающихся, которым занималась при прежнем посаднике.

Сиротой Новгород не остался. Вставший на ноги буквально за какую-то пару дней Ходута будто заново родился, и вместо ветра в кудрявой голове поселились более взвешенные и взрослые думы. Вместе с Некрасом он навещал посадское войско в отстроенном заново детинце, с княгиней и Бранимиром интересовался делами оставшихся без кормильцев семей, с Вещим Олегом подробно изучал отцовы записи и азы управления городом — одним словом, готовился унаследовать титул градоначальника от мечтавшего сделать так много, но погибшего раньше времени родителя.

Ольга с Игорем и обоими воеводами перебрались из особняка Гостомысла — Богуславе с сыном нужны были покой и уединение, а не постоянные государственные дела — в опустевшее жилище Ланы и Ковзодца. Порой дочери Эгиля мерещился в ночи её синий платок, временами она словно ловила на себе печальный взгляд таких же лазурных глаз, но мысленно успокаивала себя и возвращалась ко сну.

Где бы ни находилась сейчас вдова главы торгового братства, в причинившем женщине столько боли городе её точно не было.

И пока одни семьи носили траур по погибшим и оплакивали их, другие, несмотря на все злоключения, умудрялись воссоединиться и расцвести заново буйным цветом. Позавчерашней ночью отгремели сразу две свадьбы — Ходуты с Забавой да Милицы с Ари; последнему и вовсе повезло вдвойне, ведь нашёл он в северном городе не только старую любовь, но и кое-кого не менее родного — того, что и не надеялся когда-либо уже встретить.

В тот день явился к нему Бранимир, совсем на себя не похожий — всполошенный да неуверенный — и спросил о том, откуда у дружинника подвеска в виде руны "ᛚ", столь похожая на ту, что когда оставил он своей возлюбленной перед тем, как отправиться служить князю Рюрику (7).

Рассказал лысый дружинник старому воеводе и о матери, погибшей во время родов, и о паре из соседней деревне, что взяла его на воспитание взамен недавно скончавшемуся сыну, и о единственном напоминании о родительнице в виде драгоценного украшения.

— Как звали? Как звали мать твою с готландских берегов?

— Сив её имя, — отвечает, ничего не понимая, Ари.

Старый вояка тут же бросается обнимать его, прижимать к широкой груди, покрывать слезами и поцелуями. Бородач, поражённый поведением воеводы, ошеломлённо хлопает веками, глядит на него, пока с влажными глазами и дрожащими губами тот не продолжает:

— Я твой отец.

* * * * *

Ломоть хлеба с горстью перезрелых вишен в тарелке из необожённой глины с глухим звуком оказывается на холодном полу темницы, но сидящий в заключении не обращает на еду никакого внимания, вместо этого поднимая заплывшие синяками воспалённые очи к своему гостю.

— Неужто… воевода расщедрился сегодня? — шевелить сухими, разбитыми губами по-прежнему неприятно, но Всеволод уже успел за столько лет привыкнуть к боли как к чему-то совершенно обыденному, сродни воздуху или солнечному свету вокруг.

— Это от меня, — с горечью глядит на исхудавшего воспитателя, на котором не осталось ни единого живого места, Щука. — Сложно сюда было попасть, а ещё сложнее — выпросить стражу оставить нас наедине для очередных пыток. Поэтому… и мне придётся добавить тебе пару шишек да ушибов, дабы не вызвать подозрений.

— Дерзай же, чего ты ждёшь, — ухмыляется ростовский князь и подставляет для череды ударов превратившееся в сплошной синяк лицо. — Как твои успехи, сынок? Не подозревает ли чего старый волк?

— Нет, его доверие несомненно. Может, и были у него какие-то соображения раньше, но после того, как я сообщил Олегу о побеге молодой княгини, все они испарились.

— Любопытно… а супруга Игоря здесь причём?

— Мы… сблизились, — мотает головой, подрывая сальные догадки острожника, рыжеволосый конюх. — Как товарищи, она хорошая, ладная девица, и со своим умом в голове… И помочь я хотел я искренне, да только всё равно бы её отыскали и вернули обратно — а так она хоть сыграла свою роль и возвысила меня перед воеводой.

Юноша краснеет и стыдливо опускает глаза в неровный земляной пол темницы: похоже, что действительно его совесть зазрила.

— Ежели и впрямь ты не только к княжьему воспитателю, но и к супруге его приближен… Сподручно это, да только следует тебе ещё ближе стать к воеводе, превратиться в тень его, рубашку на его теле — так, чтобы никаких подозрений у него больше не возникло. Моя участь уже предрешена, и окажусь я в могиле днём раньше или днём позже, неважно. Главное, чтобы дело моё продолжило жить в тебе. А теперь послушай старика и не смей спорить…

Вечером Щука возвратился в поруб к своему воспитателю, но на сей раз не один — с ним явился Вещий Олег. Воевода, с презрением посмотрев на сидельца, что не выражал ему никакого почтения и делал вид, что вовсе не замечает, подходит к нему вплотную и шепчет прямо на опухшее, синее ухо.

— Тебе выбирать, сдохнешь ты здесь медленно и мучительно от голода или же найдёшь вечный покой быстро и почти безболезненно, ежели поведаешь, кто твои споборники да единомышленники.

— Я приму любую… смерть, — скалит зубы мужчина и медленно поднимает из-за головы руки в кандалах, соединённые чуть более длинной, нежели обычно, цепью. — Но сначала за свои грехи ответишь ты и отправишься к Рюрику!

Мгновение — и Всеволод пинает воеводу в живот, следом набрасывая ему на шею цепь с крупными звеньями и изо всех сил туго сжимая её на кадыке ненавистного врага так, чтобы она посинела… так, чтобы как бы не кашлял и не противился, не сумел бы вырваться из этой мёртвой хватки!

Воевода принимается сдавленно сипеть, лёгкие его сводят судороги, он отчаянно дёргается — но воздуха не хватает и перед глазами всё начинает плыть и сливаться в какую-то бесформенную, огромную кляксу.

Ошеломлённый Щука дышит так тяжело, словно это на его шее сейчас удавка, а не у воеводы; бросает испуганный взгляд сначала на Вещего Олега, а затем на Всеволода. Последний, уже теряя силы продолжать, кивает ему и почти незаметно улыбается, в глубине его усталых глаз впервые за долгие годы разливается какое-то янтарно-медовое тепло…

И разом гаснет, исчезая в вечной темноте, когда острое лезвие ножа в руке рыжего конюха входит ему в горло. Кровь струёй брызжет на лицо и одежды Вещего Олега, хватка цепей на его вые слабеет — и воевода, собрав остатки сил, отталкивает от себя князя-предателя. Он неуклюже падает куда-то в угол темницы, захлёбываясь и дрожа как едва тлеющий огонёк костра среди сырых дров, прежде чем навсегда затихнуть.

— Щука! Больше ты не конюх и не сокольничий мне, — жадно ловя губами воздух, обращается хриплым голосом к конопатому отроку, плечи которого ходуном ходят, воевода. — Отныне становишься ты… моим рындой (8)!

* * * * *

Этой ночью ей не спалось. Едва только закрывала Ольга глаза, только смыкала веки — появлялся перед её взором образ закутанной в синий платок Ланы. Вдова не отрываясь глядела на неё своими большими, похожими на лисьи, очами и будто куда-то звала за собой, да только ни слова не молвила.

Бережно, чтобы не потревожить князя, она встаёт с постели и тихо, на цыпочках крадётся в сторону кабинета Козводца — отчего-то именно туда ведёт её шестое чувство. Старые, покоробленные ступеньки скрипят под босыми ногами княгини, и она, вооружившись масляным светильником, ступает в святую святых главы торгового братства.

Вдова его словно и не заглядывала сюда с момента кончины супруга: на массивном столе так и остались лежать покрытые тонким слоем пыли берестяные грамоты да писала (9), а на полках нашли своё пристанище более дорогие амбарные книги из пергамена. Завороженная — столько фолиантов одновременно ей не доводилось видеть! — Ольга скользит по дюжине томов с записями работорговца, дотрагивается до кожаных переплётов… и неожиданно вздрагивает, вместо замшево-бархатистого тепла ощущая на кончиках пальцев холодное прикосновение металла.

Среди книг стоит в точности повторяющая их размер и форму шкатулка из тонкой меди, которую она с нетерпением достаёт с полки и, затаив дыхание, открывает…

Внутри оказываются десятки тонких, заплетённых разноцветными лентами прядей детских волос — жуткое зрелище, от которого в жилах стынет кровь, если вспомнить пристрастия Козводца; однако с ними же рядом лежит и несколько крупных драгоценных яхонтов, и пара золотых колец, и пять искусно выполненных серебряных перстов. Значит, были у негодяи дубликаты ключей, которые так жаждала получить его вдова?

* * * * *

— Свою находку… — Игорь, приобняв молодую супругу за талию, обнимает её сзади сильными руками и мягко целует в щёку. — Оставь себе и распорядись драгоценностями так, как пожелаешь. Раз уж отыскала как-то ты маленький тайник, то тебе и владеть всем содержимым.

— Тогда обрадую Ходуту с Забавой. Выделенных из городской казны средств на еду для обездоленных пока не хватает, и если сумею потратить я эти побрякушки на благое дело и подарить нескольким десяткам семей свежий хле… — ноги девушки едва не подкашиваются, когда влажные губы князя встречаются с её устами и сливаются в коротком страстном поцелуе.

— Кстати говоря, о побрякушках. — шепчет ей темноволосый сын Рюрика на ухо, обдавая кожу горячим дыханием. — Думаю, настало время тебе избавиться от этой подделки, которую не пристало носить супруге великого князя.

Одним движением Игорь снимает с неё гайтан с подвеской в виде лебедя, купленный Ольгой на Торгу во время её первой вылазки в мальчишеском образе, и украшение падает на пол; мгновение спустя оказывается у ног девушки и её тонкое льняное платье.

— Княже… но это один из символов Вашего рода…

— Сама же проговорилась, что из латуни кулон, хоть и с позолотой… — смеётся он в ответ и ныряет левой рукой в небольшую мошну на своём поясе, левой же крепче прижимает супругу к своей проснувшейся плоти. — Изготовим в столице точно такой же, но достойный тебя по-настоящему. А пока… смотри, что подобрали ему на замену местные искусники!

В раскрытой ладони мужа Ольга замечает тонкой работы подвеску на золотой цепочке — настолько прекрасную, что сами собой её глаза широко распахиваются от восхищения и загораются такими же золотистыми искорками.

— Как красиво! — изумлённо вздыхает варяжка. — Только… что это?

— Впрямь не знаешь или прикидываешься? Вот уж не думал, что есть на свете вещи, которым я тебя смогу научить, — с долей недоверия смотрит на неё великий князь и застёгивает подарок на шее возлюбленной.

— Несколько таких вещей всё же нашлось… Рассказать о них? Или лучше… — серые глаза глядят снизу вверх на мужчину, а губы расплываются в лукавой улыбке. — Показать?

Хозяин киевского престола утвердительно кивает.

— Наши предки называют его Мидгардсормом (10), великим змеем, что приведёт к погибели прежнего мира и рождению мира иного. От вечности к беконечности, от разрушения к созиданию, от жизни к смерти, и так — по кругу, — последние слова Игорь произносит дрожащим от прикосновений Ольги голосом, и запрокинув голову, завершает фразу уже совсем глухим тоном, словно в его груди не хватает воздуха. — Конец пути — начало чего-то… нового…

— Довольно слов, — нетерпеливыми пальцами она стягивает с супруга рубаху и швыряет её в сторону, а затем подносит перст к блестящим от влаги губам мужчины, неуловимым движением второй руки ослабляя его пояс. — Не пора ли и нам поработать над чем-то новым, скажем, наследником?

— Ещё спрашиваешь? — усмехается племянник Вещего Олега.

Пожалуй, они могут позволить себе немного опоздать на встречи с калачниками да посадским войском.

Золотой змей на раскрасневшейся шее девушки принимается ритмично подскакивать, сначала — медленно, а затем всё выше и выше, сильнее и сильнее, сверкая от капелек пота и проникающего сквозь щёлку меж ставней дневного света.

* * * * *

Сверр был готов!

Ремни на пластинчатой броне затянуты, древко от копья привычно согревает руку шершавым теплом, а длинных волос, которые приходилось убирать в такого рода стычках в хвост, не было при нём уже как две недели. Впрочем, плохому фехтовальщику и лысина мешает — поэтому стоящий с ним плечом к плечу Ари и предпочитает мечу тяжёлую палицу.

— Твой последний бой как-никак, — ухмыляется долговязый дружинник, легонько ткнув напарника в бок локтём. — Смотри, не оплошай!

— Я-то могу себе это позволить, а вот коли ты проиграешь, до конца службы будешь слышать за спиной пересуды да насмешки, — бородач крепко сжимает рукоять булавы и делает шаг вперёд. — Ну, показывайте, из какого теста слеплены!

— С превеликим удовольствием! — бросает ему стоящий напротив Йохан, взгляд которого, пожалуй, вышел даже чересчур наглым и твёрдым; в его длани сверкает серебром лезвие топора.

Ульв же, слегка поклонившись всем участникам тренировочной битвы, молча достаёт из ножен меч и занимает боевую стойку. Собравшиеся вокруг земляной плошадки ратники из посадского войска зычно кричат и поднимают руки, давая знак, что сражение начинается!

Уже через мгновение раздаётся лязг схлестнувшегося между собой оружия — с утробным, почти звериным рыком лысый дружинник замахивается из-за головы своей шипастой дубиной и обрушивает ту на сына корабела, однако Йохан умело блокирует удар бродексом (11).

Сверр один за другим делает жалящие выпады копьём, одновременно не подпуская противника к себе на близкое расстояние и проверяя его защиту на прочность, но Ульв умело уворачивается от каждой атаки и непринуждённо вертит в руке лёгкий меч.

"А он… неплох. Ежели князь и впрямь примет в дружину норвежских чужаков, то они принесут ей много пользы и славных побед!" — долговязый воин отпрыгивает назад, чувствуя, как инициатива резко переходит к темноволосому оппоненту.

Удары аскеманна становятся яростнее и он переходит в наступление, но сократить расстояние так, чтобы лишить копейщика преимущества, у племянника Гуды пока всё же не выходит, однако натиск от этого не ослабевает.

Клинок Ульва с громким треском ломает древко копья Сверра напополам, оставляя в руке белокурого юноши лишь куцый "держак" без острия. Впрочем, заметив, что противник отвлёкся, блондин за считанные секунды оказывается перед ним и резким пинком выбивает меч из его рук.

— Ты обезоружен, у меня же хоть палка осталась, — победоносно улыбается дружинник.

— Я бы не торопился праздновать выигрыш, — Ульв стремительно достаёт из-за пояса сакс, и мгновение спустя Сверр видит острое лезвие кинжала, что останавливается в какой-то пяди от его кадыка.

— Это не честно! — обиженно выдаёт он и возмущённо глядит на соперника.

— Ничего не знаю, — нарочито медленно пожимает тот плечами и касается кончиком ножа кожи неприятеля. — На войне все средства хороши.

— Но у нас не война! — не унимается Сверр.

— Пока не война, однако она может начаться в любой момент, — уже более отрешённо и серьёзно добавляет Ульв; вторят ему и кивающие зрители — эту схватку Сверр проиграл.

Йохан с Ари тоже закончили свою битву: лысый бородач подобно могучему туру сбил всем своим телом незадачливого норвежца с ног и занёс над ним булаву, ногой в тяжёлом сапоге придавив в землю длань противника с зажатым там топором.

Что ж… ничья, по крайней мере, звучит не так скверно!

Разгорячённые двойным поединком ратники из посадского войска, дружины и отряда норвежцев не замечают, как тем временем встречаются у главной башни детинца держащий туда путь Вещий Олег и уже покинувший её с понурым лицом Свенельд.

— На родину отправили? — как бы невзначай задевает светловолосого аскеманна плечом воевода. — Жаль, что за победу над Трёхпалым ты выбрал не богатства, а всего лишь просьбу присоединиться к дружине. Мало того, что безземельный ярл, так ещё и воины твои остались без гроша в кармане.

— Рюрик когда-то тоже пришёл сюда без клочка земли за душой, но с верными дружинниками… И какую державу оставил своему потомку? Мне ли тебе об этом рассказывать?

— Ты и ногтя с его мизинца не стоишь, какая неслыханная дерзость! — гневно раздувает ноздри Вещий Олег. — Или же отчаянная самонадеянность молодости? Пройди сначала тернистым путём проигранных битв, сломанных костей, погибших товарищей, долгих лет в суровых походах — тогда, быть может, и созреешь для сравнений с ним.

— Созрею? Или скисну подобно вину? Уж лучше я костьми лягу на ратном поле с молодецким пылом, чем увяну, забитый сожалениями и живущий лишь воспоминаниями о былых победах во время посиделок у костра!

— Ловлю на слове — за язык тебя никто не тянул, а устроить нападение маленького отряда разбойников даже моим сединам по силам, — шепчет воспитатель Игоря и, словно подтверждая, что он не дряхлый старец, хватает нахала за грудки и что есть мочи ударяет спиной о бревенчатую стену.

— Прежде чем научиться ходить, научись ползать. Понятия не имею, что наговорила тебе старуха, какие мысли внушила в твою ветреную голову, какие награды сулила — да только далеко она, в своей тёмной крепости по сей день сидит, я же, как видишь, здесь и сейчас пред тобою стою.

— Научусь. И поступь моя будет лёгкой и горделивой, пока твои колени скрипят ржавыми петлями!

— Попридержи язык за зубами… щенок! — Вещий Олег сжимает руку в кулак и яро заносит её для удара по самонадеянному лицу, да только не успевает ничего сделать: его останавливает голос возникшего в дверях великого князя.

— Довольно! — на удивление уверенным и властным голосом остужает он пыл ссорящихся. — Уж не знаю, что вы опять не поделили, да только не пристало моему первому воеводе и завоеводчику (12) киевскому колошматить друг друга как неразумным мальчишкам!

Хватка дяди князя от таких вестей разом ослабевает, а Свенельд, отвесив хозяину престола низкий поклон, с победоносной улыбкой двигается к собравшимся во дворе воякам, что только что закончили товарищеский поединок двое на двое.

— Совсем тебе голову отшибло взрывом от кораблей Трёхпалого? — рычит на племянника воевода, чувствуя, как сердце колет обида. — Что скажут в столице на то, что князь чужака привечает, да ещё и на такой чин сразу?!

— Чуть ли не все варяги в дружине были когда-то чужаками. Бранимир прибыл на службу к отцу с Готланда, ты, дядя, тоже встретил его на далёких северных берегах. Что же до бояр киеских… Их ропот мы сможем заглушить, а вот ежели Свенельд со своим хирдом вернётся на родину и расскажет там о взятом врагами детинце, о почти победивших нас голодранцах и разбойниках… То сколько ещё орд, подобных таковой у Инга, позарится на лёгкую добычу и приплывёт под стены Новгорода? Сможем ли мы сдержать ещё несколько таких волн и не пасть? — невольно вырывается у Игоря, и он крепче стискивает зубы, сожалея, что не смог сдержаться. — Таких отчаянных и умелых воинов лучше держать ближе к себе и делать друзьями, чем врагами, которым известно больше положенного.

— Ты видел, как ведёт себя этот юнец? Как держится особливо и гордо?

— Киев собьёт с него всю спесь, не волнуйся. Ты как никто другой сможешь об этом позаботиться.

— Не просто так он всё это затеял, чует моё сердце, приложила к этому свои гнусные лапы старая княгиня, — не унимается воевода, лицо которого искажает презрительная гримаса. — Поди узнай, что у змеи на уме…

— Какой бы эта змея не была, она твоя сестра и мать великого князя. Моя мать, — перебивает старшего темноволосый наследник Рюрика. — Или напомнить, что и ты не без греха? Что скрывал от меня её письма, что делал вид, будто не раскаилась она, не изменилась?

— Сколько шкур бы змея не сменила, змеёй она и останется, — сверкает глазами воевода. — Только так можно было защитить тебя и престол от пагубного яда, только так разорвать пуповину! Или и мне напомнить тебе, княже, за какие проступки отправилась она доживать свой век в оставленную всеми Ладогу?

Игорь молчит.

— Только не говори мне, что поддался отравленным речам старухи… — разочарованно мотает седой головой Вещий Олег. — Неужто вернёшь ты её ко двору, перечеркнёшь свой же указ?!

— Я ещё не принял решение, — морщит лоб великий князь. — Нужно как следует подумать.

* * * * *

Забава проснулась уже как несколько минут тому назад. Девушка, вздохнув, провела рукой по льняной простыне с витиеватыми узорами (не зря столько лет вышивала она приданое!), а затем сладко потянулась и прильнула к лежащему справа супругу. Дочь трактирщика, не веря тому, что жив Ходута и они наконец-то вместе, гладит его по кудрявой голове, касается широких плеч, втягивает слегка терпкий, мускусный аромат — словно не может насытиться своей любовью.

Судя по настойчиво бьющим в глаза сквозь окна солнечным лучам, день уже давно вступил в свои права, а значит, не поваляться ей в тёплом ложе. Сегодня ей в компании самой княгини предстояло посетить калачный ряд и заказать у пекарей бабки Выпи (13) хлеба для потерявших кормильцев семей. Коли стала ты женой посадника — будь добра стать помощницей не только в делах домашних, но и государственных.

Ходута, будто почуяв что-то неладное, принимается беспокойно ворочаться во сне. Забава, дабы успокоить супруга и не нарушить его сладкой дрёмы, прижимается к нему крепче прежнего, протягивает руку, чтобы убрать непослушный тугой локон, упавший на лоб любимого… Алая шёлковая нить на её запястье натягивается до предела и рвётся, отчего сердце пронзает сотней уколов игла злого рока.

По спине темноволосой красавицы пробегает озноб, а вслед за ним — волна жара. Будто чьи-то цепкие, когтистые лапы обнимают её сзади… и тянут, тянут куда-то в развергнувшуюся пустоту.

— Доброе… утро… — лениво, вполголоса приветствует её разлепвший веки Ходута и тут же проваливается обратно в свой сон.

— Отдыхай, — шепчет в ответ Забава, всё ещё чувствующая мороз на своей коже и какую-то неотвратимую тревогу. — И набирайся сил.

Осторожно она встаёт с ложа молодожёнов и перед тем, как выскользнуть из опочивальни, бросает последний влюблённый взгляд на спящего как младенца богатыря. Одним только плох крепкий сон — говорят, что он смахивает на смерть.

Уже через полчаса она вместе с Ольгой ехала в крытой повозке, окружённой охраной, по направлению к Торгу. Неподвижная, погружённая в собственные мысли и задумчиво наблюдающая за проплывающими мимо улочками, Забава не сразу слышит вопрос супруги Игоря — поэтому княгине приходится повторить его.

— Успела ли ты обжиться на новом месте, Забава? Нужна какая-то помощь?

— А? — вздрагивает девушка, очнувшись от своего забытия, и тут же стыдливо опускает глаза в пол. — Да, весь скарб мы уже перевезли, осталось только разобрать свадебные подарки да привести в порядок остальной дом, дальше… опочивальни мы пока ничего не обустроили.

— Немудрено это, — едва заметно улыбается дочь Эгиля серыми глазами. — Богуслава передала свои записи, дала напутствия?

— Амбарные книги в трактире моего батюшки кажутся детской азбукой по сравнению с ними, но, уверена, я почерпну оттуда много полезного, как и из назначенных на грядущую неделю встреч. Пекари, портнихи, гончары, распорядительницы в богадельнях — со столькими людьми мне предстоит познакомиться!

— Уверена, что вы с супругом станете достойной сменой для Гостомысла с Богуславой, если и вовсе не превзойдёте их, — кивает Ольга и слегка подпрыгивает на месте от того, что повозка их остановилась прямо у выхода с калачного ряда. — Вот и приехали мы, правда… к подобной встрече я не готовилась…

И удивляться было чему: прознав о визите раздававшей на собственной свадьбе хлеб да вино княгини, у улочки пекарей собралась целая толпа из десятков вдов, сирот, оставшихся без крова горожан и нищих, которые волной нахлынули на повозку.

Мгновение — и обе девушки с десятком охранников оказываются в центре бушующего людского моря.

— Княгине! — кричит, пытаясь прорваться ближе, невысокая замарашка лет тринадцати. — Княгине, не оставь нас, беззащитных и беспомощных, на произвол судьбы!

— И жена посадника с нею… Помогут они, спасут! — вторит ей беззубый калека, который возносит руки к небесам.

На сердце у Ольги делается очень тепло, даже горячо… Словно сама любовь разливается где-то глубоко внутри у дочери Эгиля. Это чувство, она, пожалуй, не забудет никогда — чувство того, что ты можешь сделать чужие жизни чуть ярче и изменить их в лучшую сторону.

— Мой муж служил ратником в детинце, — подпрыгивает, хоть как-то стараясь выделиться среди волн из голов, рыжеволосая женщина. — Да погиб, осталась я с его долгами и тремя чадами на шее!

— Сын мой сложил голову, за твоего князя живота лишился! — расталкивает просящих полная старуха и тянет к Ольге морщинистую, грязную длань… и цепляется ногтями в плечо и принимается трясти за него, оставляя на коже синяки даже сквозь плотную ткань платья. — Где теперь мой кормилец?! Где?!

Супруга Игоря, стиснув зубы от боли, жестом останавливает стражника, который уже занёс руку над обезумевшей женщиной, и повышает голос на всех вокруг:

— Расступитесь… и умолкните! Коли останусь я здесь, посреди гвалта и неразберихи, то не сумею помочь ни вам, ни иным нуждающимся!

Скопище из просителей и впрямь становится тише и делает несколько шагов назад, освобождая дорогу княгине; сама же Ольга одной рукой хватает опешившую от страха Забаву, а второй касается сопровождавшего их мальчишку-чинопёра (14).

— Деян, запиши все их прошения, никого не оставь без внимания, всех чутко выслушай, — сверкает она глазами на стражу и помощника. — Мы же с Забавою навестим Выпь, дела бéды решают лучше слов.

— Дорогу! — кричит зычным голосом один из охранников, и толпа расщедривается, пропуская в узкий переулок обеих девушек с парой гридей.

Затаившийся лисом за нагромождением бочек, ящиков, корзин и мешков тать, одетый в чёрное, чертыхается про себя и опускает стрелу вместе с натянутым луком — сквозь весь этот люд ей всё равно не достичь ненавистной цели. Остаётся только ждать, но это он умел делать как никто другой.

Часом позже поток страждущих убывает, и писарь Деян наконец-то с облегчением вздыхает. В сопровождении двух стражников, уладив дела с хлебниками, выплывает из калачного ряда и Ольга с Забавой.

К жене Рюриковича откуда ни возьмись подбегает мальчуган-оборванец лет десяти — и она обнимает его и гладит по спутанным белокурым волосам. Душегуб тем временем накладывает на оружие стрелу, поднимает лук и натягивает наполовину тетиву дрожащей дланью.

Улыбнувшись, дочь Эгиля целует парнишку и вкладывает в запачканную ладошку серебряную монету, пока плечи мужчины напрягаются, а голубые глаза прищуриваются, целясь острым наконечником точно в грудь варяжки.

Счастливый босоногий мальчишка вприпрыжку убегает куда-то вглубь Торга, а Забава ладонью закрывает очи, ослеплённые случайным бликом… и сквозь пальцы замечает смотрящее прямо в их сторону стальное навершие, которое и отражает солнечные лучи.

Душегуб, переборов себя, наконец отпускает тетиву и, затаив дыхание, следит за полётом высвобожденной стрелы. Ольга тотчас поворачивает голову влево и… слышит пронзительный свист. Время словно останавливает свой ход. Перед ней проносятся перекошенные лица стражников, Забава, прекрасное чело которой искажает гримаса ужаса и удивления — и длинная стрела с гусиным оперением и обоюдоострым наконечником, хищной птицей летящая в её грудь.

— Княгиня!

Прежде чем Ольга что-либо успевает осознать, Забава кидается к ней и всем своим хрупким телом отталкивает в сторону. Тёмный, почти чёрный наконечник пронзает тонкую кожу на смуглой коже и рвёт нить подаренного Ходутой украшения.

Орошённые багрянцем жемчужины, как горошины, с дробным стуком сыпятся на дощатую мостовую, а следом за ними падают на землю и крупные, ярко-рубиновые капли. От вида крови у варяжки перехватило дыхание и её повело в сторону, однако лишь на мгновение; молниеносно глядит она на Забаву — да только не помочь ей уже никаким лекарям, ибо девушка вмиг побледнела и испустила дух, оставив от себя лишь окрашенную кровью в алый цвет нить от ожерелья…

— Княгиня, — трясёт её за плечи, пытаясь привести в чувство, Деян. — Княгиня, быстрее, в повозку!

— Княгиня, поезжайте! — вторит ему один из стражников, но та как будто не слышит их речей, и лишь пальцы её так крепко сжимают рукава собственного платья, что те с треском рвутся, а стальные глаза неистово смотрят в нагромождение всевозможного скарба.

— Никуда я… Не поеду! — вместе с длинным медленным выдохом доносятся с уст княгини слова. — Пока не найду пролившего кровь… Стреляли… Оттуда стреляли!

Перстом она показывает на ворох из бочек и корзин, который, подтверждая верное направление, тут же опрокидывается и оттуда молнией выбегает человек, закутанный в чёрные одежды.

— Взять его! — руки, да и всё тело бросает в сильнейшую дрожь, а вместе с ними дрожит предательски и голос. — Живо!

Бо́льшая часть стражников рванула в погоню за злодеем, оставив её с парой гридей, побелевшим юным писарем да мёртвой Забавой. Несчастная лежала на земле с какой-то блаженной улыбкой и умиротворенным выражением лица, и если бы не страшная рана на шее, можно было бы подумать, что красавица просто спит.

И эту добрую, горевшую желанием помогать другим девушку, не успевшей толком даже познать радости замужества, убили из-за неё — Ольга точно знала, что целился душегуб ей прямо в грудь, а не в супругу Ходуты.

Внутри неё словно нарастает разрушительная буря, а неприкаянное сердце обливается кровью и грозится вырваться из груди. Доколе вокруг будут лететь с плеч головы? Доколе невинные люди будут терять жизни, а клятвы даваться столь же легко, как и нарушаться? В мыслях зреет предчувствие ещё более страшной беды да острая, терзающая всё её существо боль, вот только не может она вымолвить и слова, будто онемела…

От тяжких дум её отвлекают вернувшиеся с добычей стражники. Грубо, словно мешок с зерном, швыряют они на землю преступника, она же трепещущей рукой срывает с его головы капюшон.

Потухшие голубые глаза, пухлые губы, чуть вздёрнутый нос, кудрявые русые волосы да шрам на кадыке — то, что под личиной покусившегося на её жизнь мерзавца оказался Ярослав, не вызвало в ней ровным счётом никаких чувств. Не было ни разочарования, ни гнева, ни изумления — только пылающее желание отплатить татю за убийство невинной души той же монетой.

Сейчас он, дрожащий и хнычущий, будто побитый щенок, стоит перед ней на коленях и с какой-то безусловной надеждой глядит на варяжку лазурными очами, да только отражается в их бездонной глубине совсем не та Ольга, которую он знал раньше.

— Что прикажете делать с преступником? — несмело нарушает тишину стражник и смотрит сначала на пойманного кровопролителя, а затем на княгиню. — Бросить его в темницу да ждать княжьего приговора?

— Нет… Приговор себе он давно вынес сам за все злодеяния, мертвец он уже которую неделю, — спокойным, ровным, но таким холодным голосом отвечает Ольга и, отвернувшись, шагает к повозке в сопровождении писаря. — Связать его, сунуть тряпиц в грязный рот, чтобы ничего не сказал больше, закрыть в одной из бочек, среди которых прятался тать… Да бросить в самую большую да горячую печь в калачном ряду.

* * * * *

— Вот ты теперь где обитаешь, значит… — вздыхает Вещий Олег и с отвращением перешагивает через гору гниющих собачьих детских мест (15), что лежат прямо у калитки.

Преодолев тёмный, не знавший ухода сад, воевода останавливается на пороге покосившейся от старости хибары и стучит по двери, древесина на которой напоминает испещренную морщинами старческую кожу.

Бам!

Древняя ведьма, сгорбившись в своём гнезде, вздрагивает от страха и вытирает восково-жёлтыми пальцами покрасневшие от слёз глаза — даже если бы не желала она чувствовать забавину гибель, то всё равно бы её ощутила.

Бам! Бам!

Услышав похожие на барабанный бой звуки, женщина ворчит, кряхтит, чертыхается, но медленно выплывает из своей захламленной кухни и открывает жалобно заскрипевшую дверь.

— Ба! Сколько лет, сколько зим, а ворон всё с ним, — пучит воспалённые очи сначала на воеводу, а потом и на птицу на его плече старуха. — Поклонилась бы тебе я, княже, да спина болит — не разогнусь я даже…

— Твой подарок все двадцать два года верно служит мне. В кого же превратилась ты, Злоба… видать, такова расплата за колдовство, — ошарашенно глядит на ровесницу, что внешне годится ему едва ли не в бабки, Вещий Олег.

— Тебя тоже годы не пощадили, вон, морщины лоб покрыли, — улыбается почти беззубым ртом колдунья. — И русые кудри поседели, все мы, княже, постарели…

— Не пригласишь войти?

— Ещё чего! — присвистывает Злоба. — Мне потом от духа мужского за порогом избу до новой луны чистить. Скажи лучше, почто явился? Коли за смертоубийство посадника меня хочешь в сырой острог бросить, так должен помнить, что сам он нарушил давний уговор и позволил шавкам Козводца в полон моих людей взять.

— Уговор останется в силе, и волоса не упадёт с головы корелы (16), если… — мужчина делает паузу и угрожающе смотрит на сухонькую, сгорбленную собеседницу. — Следом за мной в столицу отправишься, чую, понадобится мне твоя помощь. Нет больше восставших, нет врагов — а так и преследуют меня сны об огненной тени, что снимает венец с нашего князя… (17)

— Поеду, так уж и быть — мне судьба моего народа дороже собственной, — безучастно отвечает старуха. — Да только не боишься ты, что найдёт меня соколёнок в Киеве? Узнает, что мы с тобой вдвоём тогда сотворили?

* * * * *

Схоронили Забаву на следующий день. Проститься с молодой женой посадника пришли лучшие люди города, и никто не мог взять в толк, отчего случилась такая скорая и несправедливая смерть. Одни лишь Ольга, Игорь, Вещий Олег, Бранимир и Ходута знали, что на княгиню покушался кто-то из остатков восставших (личность его, впрочем, так и осталась для всех, кроме неё, загадкой).

Дочь Эгиля, места себе не находившая, пару раз порывалась поговорить с Щукой, поблагодарить его за то, что не остался чёрств к тому Ярославу, да только откуда, от кого могла разнюхать она об этом? Так и смолчала варяжка, что знала о спасении соседского паренька своим единственным близким другом в этом городе, и лишь бросала в моменты редких, случайных встреч во дворе признательные взгляды и тёплые улыбки в сторону новоиспечённого рынды.

Ходута полностью ушёл в дела Новгорода, работая денно и нощно, не зная никакой усталости: только это и спасало его от разрывающей сердце тоски по любимой, иначе умер бы он от печали и отправился вслед за Забавушкой.

А ещё пару дней спустя князь в сопровождении супруги и верной дружины отправился в Киев, к окраинам которого они прибыли уже через две недели…

* * * * *

Я — Ольга.

Та, что стала для родителей долгожданным первенцем, для отца — попутным свежим ветром в парусе, для матушки — тёплыми лучиками весеннего солнца, для младшего братишки — звенящей колокольцами колыбельной песнью. Хрупким белоснежным цветком седмичника посреди безбрежных псковских лесов, мягким шелестом листвы, рассказывающей древние предания в тенистом саду…

Я любила и была любимой — да только запутали, перемешали нити судьбы моей судженицы так, что никому вовек не размотать этого клубка.

Когда настаёт черёд крошечному семечку проклюнуться в поле? Нежным ростком, несмотря на все преграды, вырваться наружу из черноты сырой землицы к свету? Кто шепчет бутону, что пора ему распуститься и зацвести? Когда теряет девица по-детски очаровательную невинность? С заплетёнными вокруг головы косами? На ложе молодых, в крепких объятиях суженого? Или же когда небеса разом падают со всей тяжестью на её тонкие плечи?

Я — Ольга.

В пятнадцать лет ставшая супругой для великого князя, орудием для его воспитателя, надеждой — для всего народа.

В Новгороде, что казался мне сверкающим стольным градом, я увидела многое. Густой мрак, что прячется в обманчивом блеске драгоценных камней и приветливых улыбок; застарелые шрамы и невыносимую боль, таящиеся в прекрасных ликах и складках шёлкового синего платка; страхи и сомнения, хмурой дымкой окутавшие безбрежное и беспокойное, словно море, сердце хозяина престола…

Я — Ольга!

Потерявшая себя прежнюю, отринувшая жестоких богов, оставшаяся совсем одна среди холода и мглы — но прошедшая сквозь смерти и отчаяние навстречу новой заре. Придёт утро и снимет все печали и тревоги, взойдёт солнце и приласкает объятиями тёплых лучей.

Там, позади, в размытых воспоминаниях остались они: маленький Олав, обнимающий отца на палубе торгового корабля; девица, что тает в руках возлюбленного с цветком в своей причёске; княжеская невеста, которая мчит по мрачной чаще домой, надеясь вернуться… Да только не воротить минувшего, не повернуть времени вспять. Все они отныне лишь далёкие образы, призраки прошлого, напоминающие о себе щемящей болью в груди долгими одинокими ночами.

Я же ступаю вперёд, в будущее. Прощай, милое дитя! Прощай, наивная девица!

Как распускается из тугого и невзрачного зелёного бутона прекрасный цветок, как появляется из крохотного терема своего кокона бабочка, так рождаюсь и новая я.

Я — Ольга, княгиня Киевская.

Встречают меня широкие берега Славутича (18), изумрудные холмы Хоревицы да Щековицы (19), резные стольные палаты и выбежавшие из домов своих любопытные кияне (20).

В жилах моих течёт обжигающее пламя, в глазах — студёные серые воды Великой, в руках — выкованный из острого ума и твёрдой воли меч. Никакие заговоры, никакие ловушки и тёмные помыслы мне не страшны!

Слышишь топот конских копыт, Киев? Слышите, как содрогается земля, как трепещут дубовые своды палат и теремов?

Это я приближаюсь. Иду, дабы изменить судьбу наперекор всему, написать новое будущее и явить своё имя миру.

И по велению сердца… и по букве сурового закона!

* * * * *

1) Змея кусает себя за хвост, я слышу это.

Не так-то легко будет моей боли умереть молодой.

(Jelena Karleuša, "Rehabilitacija") — перевод с сербского;

2) Липень (lipьnь) — июль;

3) До принятия христианства более распространённым обрядом погребения у восточных славян было сожжение на костре;

4) Крада — погребальный костёр, сложенный особым образом;

5) Хирд — название дружины у скандинавских народов;

6) На церемониях похорон знатных и наиболее отличившихся в битве викингов погребальные костры сооружались на драккарах (т. н. погребальная ладья);

7) См. главу XVI: Сон и Морок, Часть I;

8) Рында — оруженосец-телохранитель;

9) Писалом на Руси называли стилос — стержень из металла, кости или дерева, который использовали для письма, обычно на бересте или покрытых воском дощечках (церах);

10) Мидгардсорм (Йормунганд — морской змей из скандинавской мифологии, третий сын Локи и великанши Ангрбоды. Является аналогом греческого уробороса;

11) Бродекс (bredøkse, broad axe, буквально — «широкий топор») — массивный скандинавский топор с краями-полумесяцами, шириной лезвия до 45 см;

12) Завоеводчик — в старину в русских войсках следующий за воеводой чин, обычно был прикреплён к определённой территории;

13) См. главу XIX: Мука;

14) Чинопёр — мелкий чиновник, писарь;

15) "Детское место" — плацента;

16) Последний свой поход князь Рюрик организовал против племён, названных корела и лопь. После него, согласно «Истории о славянском народе и о зачале Новгорода», летописного свода конца XVI-начала XVII века, он и погиб.

"В 879 году умре Рюрикъ въ Кореле въ воине, тамо положен бысть в городе Кореле". В данной книге он получил на поле битвы серьёзную рану, но скончался несколькими месяцами позже.

17) См. главу X: Огонь, Часть I;

18) Славу́тич — древнее славянское название Днепра;

19) Щековица и Хоревица — холмы до конца неидентифицированной локализации в Киеве, названные в честь братьев-основателей города (наряду с Кием) Щека и Хорива;

20) Кияне — зафиксированное летописное самоназвание киевлян.

Конец

Больше книг на сайте — Knigoed.net