Княгиня Ольга. Истоки

Глава XXXVII: Так и откликнется

ГЛАВА XXXVII: ТАК И ОТКЛИКНЕТСЯ

Живой!

Из плоти и крови, не упырем или призраком, а живым человек предстал перед ней Ярослав.

Да только не было в нём ни следа от того юноши, которого она когда-то знала, словно стёрли с черт лица молодца лукавую улыбку, будто погасили озорной блеск в лазурных глазах, которые сейчас напоминали два бездонных тёмных омута…

И даже звонкий, соловьиной песней летящий над Лыбутой голос прошедшие недели, казалось, навсегда отобрали: на шее соседского паренька белел глубоким полумесяцем шрам от удавки, а из уст его вырвался низкий пугающий хрип.

— Покончено с Рейнеке, нет его больше, — сипит купеческий сын и, не смея глядеть на ошеломлённую Ольгу, тотчас же отводит взгляд в сторону.

Забывшая о том, что сидит в одной только нижней рубахе да с распущенными волосами, девушка и сама не сразу понимает, в чём было дело, но только пусто это всё. Когда открыта и ранена душа твоя, когда сердце терзают тысячами острых иголок сомнения и тяжёлые мысли, разве будешь думать о наготе своей?

— Князь ждёт Вас, — преклоняет перед Ланой голову Славко, и вдова, кивнув ему, прямо обнажённой, в одном лишь прижатом к груди и животу стане, выходит из бани. — Сына Гостомыслова я передал ему лично в руки.

— Лана… — пытается окликнуть её Ольга, но вместо уверенного голоса с уст срывается лишь сдавленный шёпот. — Подумай о том, что я сказала…

— И ты подумай, маленькая княгиня, — смеётся, на мгновение остановившись на пороге, купчиха. — И о суровости закона, и о велении сердца поразмышляй, пока есть у тебя годы, есть у тебя время — моё-то давно утекло.

С жалобным, протяжным скрипом тяжёлая дверь закрывается, и в сонме похожих на цветы седмичника белоснежных свечей остаются только двое.

* * * * *

Странно… В первый день новой жизни, в первый день, когда можно наконец-то сбросить с плеч своих тяжёлый груз прошлого и оставить за спиной этот прогнивший от пороков город, она надела не праздничные одежды, а длинный, без единого узора, белый сарафан.

Белый — цвет траура.

Лютой позёмкой, бледным туманом, бесплотным духом плывёт она по тёмным коридорам постоялого двора, поднимается по закрученной спиралью лестнице, ступает по скрипучим половицам, шагает в светлицу, где её уже ждёт он.

Всеволод, князь ростовский (1), хозяин земли мерянской (2) сидел за длинным столом и задумчиво глядел на янтарные бусы в своих руках. Повернёшь направо — отразят камушки огонь от очага и разольют внутри себя и языки пожара, и робкие весенние солнечные лучики, и тепло объятий дорогого человека. Налево — и вмиг погаснут самоцветы, застынут тёмной смолой, безжизненной и гладкой.

Камни — они как люди, лишь от того, чем наполнишь ты свою душу, какие помыслы прорастут в голове твоей, и будет зависеть, свет понесёшь или провалишься в непроглядную ночь.

Во мраке и холоде сам Всеволод пребывал уже как десятки лет. Единственного его наследника, совсем ещё подростка, в воспитанники (а вернее, в тали (3) как символ повиновения Ростова) взял Рюрик — дабы обучить его воинскому искусству и варяжскому языку, да только погиб вскоре его сын, оставшись на поле брани во время сечи с силами Вадима Храброго. А вместе с ним сгинула и надежда.

Иных детей у него больше не было, кроме одного — родного не по крови, но по духу мальчишки, которого он вырастил как собственного после смерти его родителей. Мальчишки с такой же, как и у него, искалеченной родом Рюрика судьбой.

Мальчишки, ради которого он всё это затеял в первую очередь, и уже только во вторую — для отмщения.

Лана села напротив, и наступило неловкое молчание. Мужчина с припорошенными сединой висками и бородой поднял на неё взгляд усталых глаз и вздохнул, словно каждое слово давалось ему с трудом.

Поэтому первой начала беседу сама вдова Козводца.

— Детинец взят твоими людьми, а Игоря если не восставшие горожане лишат жизни, то орда норвежских разбойников. Свою часть уговора я выполнила.

— Не передумала ты? Всю торговлю готовы тебе отдать, все дела купеческие за оказанные услуги.

— С Новгородом у меня связаны лишь горькие воспоминания, и чем раньше он останется у меня за спиной, тем лучше.

— Что ж… Если нет больше у тебя в городе дел, то можешь отправиться в путь вместе с положенной добычей. Мои люди сопроводят тебя до самого Торга и далее обеспечат надёжную охрану до прибытия в твой новый дом. Не желаешь задержаться до того, как новый князь Гостомысл взойдёт на престол?

— Ни малейшего желания смотреть на испуганного мальчишку у меня нет. Уж не знаю, зачем Вы затеяли всё это, к чему решили превознести сына градоначальника, а не присоединить новгородские просторы к своим владениям, но то, что станется с этой прогнившей землёй, мне совсем не любопытно.

— Я всего лишь желаю не только отомстить роду Рюрика, но и принести… — Всеволод делает небольшую паузу и, зажав кончиками пальцев один конец янтарных бус, слегка подкидывает оставшуюся часть вправо. — Равновесие.

Камни на длинной нити, качнувшись, стремительно возвращаются в начальное положение.

— Каждая земля, каждое племя вольно распоряжаться своими богатствами так, как того хочет — и иметь собственного государя. Ежели правил когда-то здесь дед самого младшего из Гостомыслова рода, то и сейчас продолжить это должен его потомок, пусть и под присмотром верных и мудрых людей.

— Если в одном месте порядок преумножится, то в ином он убудет, — улыбается женщина и прощается со своим собеседником коротким кивком. — Помните об этом. На этом, пожалуй, язык мой должен уступить ногам, которые хотят как можно скорее покинуть город.

— Доброго пути, — вздыхает, вторя своим думам, старик и ещё раз смотрит на разлившиеся внутри самоцветов искры света.

Зажатые в ладони, они вмиг гаснут и тонут в кромешной, непроглядной темноте.

* * * * *

Они стояли молча, не шелохнувшись. Несмело глядя друг другу в глаза, теребя складку на стане, прикусывая тонкие губы… выжидая, пока кто-то первым решит заговорить и нарушит безмолвие с его раздражающими потрескиванием свечей и мерным капанием воды.

Сердце птицей рвётся из груди на свободу, а воспоминания о расставании хлещут холодными, жестокими волнами. Боль от того, что она так и не попрощалась тогда со Славкой, не объяснилась перед ним, не попросила прощения с последнего утра в Лыбуте саднила и давала о себе знать по ночам, и сейчас, казалось бы, весь этот гной, все переживания, все тревоги должны были выплеснуться из застарелого нарыва… но никаких переживаний, никаких чувств не было — словно кто-то вычерпал Ольгу до дна, до последней капли как осушённую путником лужицу в степи.

Радоваться ей, что жив и здоров тот, кого она всей душой любила? Благодарить богов, что снова свели они их? Или злиться, метать молнии, гореть от гнева — ведь Ярослав оказался в рядах людей, что превратили город в руины, а его жителям принесли лишь горе да смерть? Она понятия не имела.

Первой устаёт от тишины Ольга.

— Славко…

— Ольга… Олюшка! — откликается тотчас сиплым, чужим голосом русоволосый молодец и кидается к ней с объятиями… и, словно ошпаренный кипятком, замирает как вкопанный на полпути к девушке.

Холодный взгляд серо-стальных глаз обжигает, но не любовью. Гневом, отвращением, разочарованием, печалью, но не любовью.

Человек, которого она мечтала назвать своим мужем, которого любила и которому доверяла, превратился в предателя, в орудующего по ночам преступника и татя. Мысль о том, что он приложил свою руку к смертям защитников детинца и, тем более, похищению невинного ребёнка вмиг отрезвила варяжку, разрушив все остатки привязанности, которую она могла к нему испытывать.

Когда-то она искренне верила в доброту его сердца, не сомневалась в его словах и поступках… даже когда соседский юноша украл княжеский перстень, едва не подвергнув ужасной участи всю деревню.

Дочь Эгиля оплакивала Ярослава как погибшего, а вероломная казнь возлюбленного от рук княжеского цепного пса была тем, за что она себя раз за разом винила. Как оказалось, зря.

Теперь перед ней стоит чужой человек. Не просто незнакомец, а враг, угроза для всего, что сейчас ей и всему Новгороду было дорого.

— На самом деле жив ты… — срывается с губ девушки не то вопрос, не утверждение; сама она лишь растерянно хлопает веками. — Как… как такое возможно?

— Конюх, Щука — он предупредил меня, — хрипит Ярослав и опускает взгляд в пол. — Рассказал о том, что замышляет князь и его душегуб, придумал, как поступим вдвоём… Он хороший человек.

— Он — хороший человек.

— Убивца… мы самого убили, да только… Сама ты слышишь, что с моим голосом от его удавки приключилось. Конюх за вами отправился по следу, к охотничьему домику; я же взял Лютова коня и…

— И оказался здесь, с запачканными в крови руками, с самыми отчаявшимися и отчаянными людьми? — не унимается Ольга, повышая голос и чувствуя, как к горлу подступает ком, а к глазам — слёзы. — Отчего не вернулся в родную деревню, к матери? Отчего не зажил прежней жизнью, если все желавшие твоей смерти были уверены в том, что и впрямь покоишься ты в глубоком омуте?

— Тебя хотел ещё раз увидеть, — поднимает он взгляд тёмных, пустых очей и сжимает губы в узкую, почти невидимую полосу.

— Лжёшь… По глазам вижу — обманываешь, — варяжка мотает головой, чувствуя, как щёки обжигает слезами. — Неужели забыл, что за столько лет научилась понимать я, когда правду говоришь, а когда скрываешь что-то?

— Тебя хотел увидеть… — продолжает он и сжимает руки в кулаки. — И за отца отомстить, его ведь сгубил за долги тот, рыжий. Которого я с тобой да Ланой вывез… Которого я…

— Так вот зачем перстень княжеский тебе понадобился… — тяжело вздыхает княгиня и касается висков кончиками тонких пальцев, соединив наконец все ниточки в своей голове воедино. — За долги отца расплатиться…

— Когда только поехал я по делам отца в Новгород, разобраться во всём… Тогда ещё знакомые его сказали, что есть люди, недовольные беззаконием купеческого братства, желающие им отомстить — и князю, теперь уже твоему, заодно. После "смерти" мне терять было уже нечего. Видел я тебя на Торгу с конюхом, в мужском облачении, хотел рассказать обо всём, да не посмел при нём подходить. А там уж завертелось всё, закрутилось…

— Завертелось — это единственного ребёнка у убитой горем вдовы выкрасть для неведомо кого? Закрутилось — супротив государства выступить? Супротив государя? Супротив… меня!

— Мальчишке не грозит ничего, посадят его править городом со знающими боярами и дядьками. А голову князя твоего трусливого по каждой улице, по каждому концу пронесут, чтобы видел честной народ, что закончились его беды. И наши беды закончились, как раньше заживём — да только ладнее прежнего. Сулили мне добротный дом да дюжину голов скота в придачу, не говоря уже о золо…

— Глупа я была, Славко… Да только ты глупым и остался.

— Разве не хочешь ты вернуть всё? — непонимающе глядит он на варяжку, всматривается в непроницаемое лицо, пытается угадать, к чему молвила она такие слова… — Не желаешь быть со мной вместе? Без твоего князя, без окаянной дружины, без старого Олега — лишь ты да я!

— Не Славко ты, кто-то другой, чужой… не то жестокий, не то неразумный. А может, и всё вместе. Не мог тот, кого я называла возлюбленным, испачкать руки в крови. Не мог обидеть невинное дитя. И чужого украсть не мог… Да только был ли он на самом деле? Или не ты переменился, а я слепой бродила в потёмках и наконец-то прозрела? И ради тебя я семью оставила, ради тебя продалась Вещему Олегу…

— Вот ты как заговорила… — шипит сквозь зубы Ярослав и краснеет, а на лице его выступают желваки. — На шелка и жемчуга меня променяла? На меха и дорогие подарки?!

Не успевает он, разъярённый, опрометью кинуться к девушке, как в живот ему ударяет загнутым концом коцюба (4), и злодей сгибается в три погибели, качается на месте и сдавленно стонет от боли.

— За серебро… — кашляет он и делает шаг вперёд. — Продалась! Позабыла про меня!

— Ещё на пядь хотя бы подойдёшь — угодит она по голове или сломает пальцы, — заявляет дочь Эгиля, вцепившись в рукоять кочерги до побелевших костяшек и выставив её между собой и молодцем. — Убирайся долой с глаз моих на все четыре стороны, чтобы очи мои тебя больше не видели. А ежели… учудишь опять чего… — от волнения становится тяжелее дышать, но она, пересилив себя, продолжает. — Получишь ту участь, от которой дважды спасся!

— Поплатишься ты за эти слова!

На лице Ярослава застывает какая-то бессильная злоба, и он с раздутыми от гнева ноздрями громко хлопает дверью и оставляет девушку одну. Забившись в угол, варяжка тотчас захлёбывается горькими и горячими слезами.

* * * * *

Всеволод не обманул: в качестве сопровождения к Лане было приставлено полтора десятка одинаковых воинов, с ног до головы замотанных в чёрное. Вместе с охраной они прибыли в гавань новгородского Торга, где в последний раз вдова Козводца ступила на борт старого корабля, что выступал своеобразным плавучим обиталищем для членов торгового братства.

Трюм по-прежнему пах терпкой мокрой древесиной и тиной. Скользнув мимо рядов из ящиков и бочек, Лана с неровным от волнения дыханием оказывается у огромного, чуть ли не в человеческий рост, сундука. Отлитый из железа, с оттиснутыми на нём животными из старой легенды ильменских словен — разве нет в этом какой-то горькой иронии? — он всё это время ждал своего часа вместе с таящимися внутри несметными богатствами.

Дрожащими руками она ныряет в небольшой мешочек на поясе и достаёт из него первый перст, посеребренный мизинец.

Хрущ.

Карлик, благодаря незаурядному уму и торговле редкими снадобьями заслуживший такое высокое положение, что и настоящим великанам не снилось. Недомерок, промышлявший изготовлением самых разных зелий, среди которых были не только лекарства, но и лишающие жертву воли афродизиаки, и коварные яды, и теплящиеся в пузырьках болезни и недуги…

Его короткие, кривые пальцы на своём лице она по-прежнему чувствовала.

Сморщившись от отвращения, женщина делает несколько поворотов — и ключ вкручивается по резьбе в паз на покоящейся над замком беспалой кисти.

Следующим она извлекает безымянный палец.

Вол.

Бывший член лепшей дружины Рюрика, а затем и Вещего Олега. Несмотря на несомненный талант воителя, задерживаться в рядах ратников до самой старости он не стал, вместо этого выбрав другое связанное с оружием ремесло. Саксонские мечи — едва ли не лучшие на всём свете — он ковал из готовых рукоятей и лезвий в своей кузнице и втридорога продавал их по всем окрестным землям.

Резкие, нарочито сильные движения торговца мечами болезненным эхом отзываются в тех уголках тела купчихи, которые терзали негодяи из братства.

Входит в положенное "гнездо" и он.

Холодящее прикосновение к коже — и вот следующий, противопоставленный остальным большой палец.

Вепрь.

Кичившийся молодой женой из столичного дворца дородный торговец мёдом и воском, погубивший не одну жизнь в своём вечном голоде: не только за яствами, но и богатствами. Сальные руки и такой же скользкий, поросячий взгляд, что рассматривает её сверху не как человека, но будто кусок мяса…

Он занимает своё место, и остаётся совсем немного, всего два ключа к хитрому механизму.

Рейнеке, средний палец.

Хитрый, изворотливый, словно лис, он держал под собой всех добытчиков пушного зверя в городе и когда угрозами, а когда суля пустые обещания скупал у тех за бесценок шкурки, чтобы самому как можно выгоднее сбыть их. Единственный из четвёрки, кто не притронулся к ней и покинул трюм, едва только остальные начали свои зверства. Впрочем, делает ли это его лучше остальных? Едва ли.

И, наконец, он.

Козводец.

Одержимое чужой молодостью и невинностью чудовище, которому не впервой было распоряжаться людскими жизнями как чем-то совершенно обыденным. Да и разве может быть что-то человеческое в работорговце?

Последний, указательный палец присоединяется к остальным, и Лана один за другим загибает их так, чтобы поочерёдно кончики их вошли в отверстия на замке. Один. Два. Три. Четыре. Пять…

Щёлк!

Глухо простонав, крышка наконец-то поддаётся, и сундук со скрипом открывается, являя добившейся своего женщине… несколько свёртков бархата и парчи, отрез шёлка, дюжину шкурок куницы да сотню-другую серебряных монет.

Никакими несметными богатствами там и не пахло: все средства братства покойный супруг Ланы потратил на свои грязные противоестественные забавы.

* * * * *

Пусть дочь Эгиля и была пленницей, но по-прежнему оставалась княгиней, поэтому заговорщики в чёрном не только не тронули её, но и позволили увидеть сынишку посадника, что всё никак не мог успокоиться и которого хоть одно знакомое лицо могло бы утихомирить.

А уже через несколько часов постоялый двор захлестнули лязг мечей, треск дерева, громкие шаги и вопли раненых, однако Ольга, спрятавшаяся вместе с маленьким сыном Богуславы в кладовой, казалось, не обращала внимания на них. Единственным, что сейчас она слышала, было испуганное биение крохотного сердечка и всхлипы младшего Гостомысла.

— Тише… — мягко касается она плеча малыша и, посмотрев на мальчугана одновременно взволнованным и полным нежности взглядом, шепчет. — Тише… Иначе найдут нас плохие люди и не увидим мы больше твою матушку.

Наследник градоначальника вмиг замолкает — похоже, эти слова его по-настоящему испугали — и лишь сильнее прижимается к тёплой груди девушки, которая кажется единственным островком безопасности в этом жутком месте.

С сорванными с петель дверьми за порогом виталища (5) появляется Бранимир, направо и налево рубит врагов; вверх, по лестнице, спешат Сверр и Свенельд, а Вещий Олег вместе со Щукой и ещё несколькими ратниками выводит из его убежища осунувшегося и побледневшего Всеволода.

— Ты, значит, всё устроил, — воевода толкает в спину с заведёнными за неё связанными руками ростовского князя. — Столько лет прошло, а всё не унялся, не смирился, не угомонил своего беспричинного гнева… Окаянный пёс.

— За годы померк для меня блеск золота, перестали привлекать драгоценности и яства, тронный зал превратился в тюрьму… Да только старая рана болит по-прежнему, сколько лет бы ни минуло, — качает он головой и на мгновение встречается взглядом с рыжеволосым юношей. — Сердце моё вырвали вы, когда забрали единственного сына — так отчего удивляетесь моей бессердечности? Давай, пронзи грудь мою клинком — всё равно пусто там, зияет только холодная мрачная дыра!

— О смерти ты будешь молить как об избавлении — и не заслужишь её, покуда не расскажешь всё, не выдашь своих сторонников и предавших государство перебежчиков… Покуда не останется живого места на теле твоём, — шепчет ему на ухо Вещий Олег. — Нам предстоят долгие беседы и столько времени наедине, что ты и представить не сможешь!

Щука невольно вздрагивает, но сразу же берёт себя в руки и продолжает шагать вместе с остальными: волнение выдают только потные, взмокшие ладони. Одного за другим предателей связывают и бросают на пол в центре зала, туда же, куда небрежно швыряют и тела тех, кому повезло куда меньше. В лицах отступников воевода узнаёт знатных бояр, уважаемых купцов, даже пару сотников; лишь одного уроженца Лыбуты среди них, исчез он, растворился дымкой во всём этом переполохе, словно и не было его здесь никогда.

Дверь в кладовую тем временем резко открывается, и Ольга, одной рукой прижимая к себе заплаканного мальчугана, второй хватается за какую-то склянку и угрожающе выставляет её перед собой — только рискни подойти!

Напрасно.

Напротив стоит Игорь, в глазах которого разливаются тёплые, золотисто-медового цвета искорки. С раненым плечом, прихрамывающий, в синяках и ссадинах — но живой и такой близкий. Значит, победили они на поле боя всех восставших… Значит, смогли подавить беспорядки и каким-то образом отыскать их в охваченном хаосом городе…

— Всё закончено, — устало улыбается князь и протягивает супруге свою длань с опухшими, разбитыми от поединка с Кулотой пальцами. — Мы возвращаемся домой.

* * * * *

1) Имеется в виду Ростов Великий.

" И принял всю власть один Рюрик, и стал раздавать мужам своим города — тому Полоцк, этому Ростов, другому Белоозеро. Варяги в этих городах — находники, а коренное население в Новгороде — словене, в Полоцке — кривичи, в Ростове — меря, в Белоозере — весь, в Муроме — мурома, и над теми всеми властвовал Рюрик." — Лаврентьевский список;

2) Меря — летописное племя, проживавшее в Верхнем Поволжье на территории современных Ярославской, Ивановской, Владимирской, северной и восточной частях Московской и западной части Костромской областей России. Одни исследователи считают мерю финно-угорским племенем, другие используют этноним «меря» для общего названия смешанного славянско-финского населения (мерянская культура), проживавшего на этой территории во второй половине 1-го тысячелетия нашей эры. После XI исчезают из летописных источников, ассимилированы восточными славянами, марийцами и мордвой;

3) Таль — слово, означавшее заложника для обеспечения точного выполнения договоров, заключённых преимущественно по окончании военных действий.

Побеждённая или подчинённая сторона давала победителю лучших людей; если она не выполняла условий договора, то заложники платили своей жизнью за неверность. Умерщвление талей безо всякой причины считалось самым гнусным делом; в случае нарушения договора заложник превращался в пленного. Поэтому в тали брали только тех лиц, свобода которых была дорога для их народов, например, нередко детей предводителей племенных союзов или же наследников покорённых князей.

4) Коцюба — то же, что и кочерга;

5) Виталище — приют, жилище; гостиница.