Нарушая правила

Глава 15. Дина

Тук… Тук…

Я еще раз осматриваю спальню, где провела почти неделю. Здесь больше ничего не напоминает о моем присутствии или о том, как мне тут здорово жилось, особенно в последние дни, когда я пошла на поправку, а Чемезов вдруг решил, что диван в гостиной слишком мягкий для него.

Однако наши совместные ночевки были самые что ни на есть платонические, не считая вчерашней выходки Тима, когда он зашел в спальню в одном полотенце. Мои щеки тут же вспыхнули румянцем, как у нецелованной школьницы. Хотя чему тут удивляться. Ведь в своем развитии я застряла, примерно, на этом уровне.

Сгорая от любопытства, Аня пытала меня, требуя подробностей. Но я хранила молчание. Да и что рассказывать? Мы всего лишь разговаривали, в основном, о всякой ерунде. Сами понимаете, не теорию большого взрыва же с Чемезовым обсуждать. Только ночи с ним показались мне самыми невероятными из тех, что были в моей жизни. Поэтому я сегодня весь день хожу сама не своя.

Все хорошее когда-нибудь заканчивается.

Теперь я здорова, вещи уже собраны, а основная их часть даже перекочевала в хостел, где Аня заселила нас, пока я была на смене.

Прикрыв дверь спальни, я бегло проверяю кухню и ванную, а затем заглядываю в гостиную, раздвижные двери которой впервые за все время, что я находилась здесь, оказались закрытыми.

В полумраке различаю фигуру Тима. Ссутулившись, он сидит на полу и бросает в стену теннисный мяч. Теперь понятно, что за стук я слышала, когда вошла.

— Привет, — робко говорю я.

Поймав мяч, Тим нащупывает пульт и меняет освещение.

— Привет.

— Я за вещами и за котом. Постельное белье постирала. Вот, зашла еще раз сказать тебе спасибо.

Тим поднимает ко мне лицо.

Его понурая поза, необычная серьезность и то, как парень нервно жует свои губы, вызывают у меня тревожное чувство.

— Тебя отвезти? — спрашивает он без особой охоты.

— Нет. Там меня Аня ждет в машине, — делаю неопределенный жест рукой. — Влад предложил помочь с очередным переездом.

— Надо же, какой заботливый, — язвительно замечает Тим.

Я хлопаю глазами, не понимая, чем вызвано его раздражение, ведь вчера все было замечательно.

— Тим, что случилось? — переступаю с ноги на ногу, крепче хватаясь за ремешок сумки.

— Ничего.

— Ну я же вижу.

— У меня бабушка умерла, — апатично признается Чемезов.

Теперь он выглядит совершенно разбитым.

Я несколько раз моргаю.

— Когда?

— Сегодня. В больнице.

Господи… Конечно это объясняет его смурное настроение.

— Мне очень жаль…

На что Тим качает головой.

— Да все нормально, — произносит безразлично и сухо. — Помощь точно не нужна?

— Нет.

— Ладно, — устало кивает парень. — Тогда просто захлопни дверь.

Не глядя на меня, он снова бросает в стену мяч и ловит его, а потом опять.

По всему видно, Тим не хочет продолжать разговор. Я тихо выхожу из комнаты, ощущая странную растерянность. Таким Чемезова я еще не видела. Он расстроен, это понятно, но такое чувство, что он сидит там, на полу, и грызет себя. Только за что?

Тук… Тук…

Я долго топчусь в прихожей, надеясь, что Чемезов все же выйдет меня проводить, но он так и не показывается.

Тогда я открываю входную дверь.

Тимошка жалобно пищит в переноске для кошек, которую я сегодня приобрела с хорошей скидкой у одной девочки в торговом центре.

С ним мне тоже не хочется расставаться, но выхода нет.

К счастью, мир не без добрых людей.

Я договорилась со своей городской одногруппницей, что котейка поживет пока у нее дома, а потом, после сессии, я заберу его и увезу домой.

Прислушавшись, снова различаю, как о стену глухо бьется мячик, и какая-то неведомая сила заставляет меня обхватить ручку и решительно закрыть дверь.

Изнутри.

Не понимаю, что со мной происходит, но уйти прямо сейчас не могу, не хочу. Может быть, завтра…

Чувствуя себя мошенницей, я тихо раздеваюсь, достаю из переноски Тимошку, а из кармана куртки — свой телефон, и набираю Ане сообщение, в котором прошу ехать без меня.

В ответ Петрова присылает вереницу озадаченных эмодзи, и тогда я пишу ей, что все в силе, и я завтра все объясню. После чего с котом на руках направляюсь на кухню.

Когда Чемезов находит наше с Тимошкой убежище, проходит, по меньшей мере, час.

— Ты ещё здесь? — спрашивает парень, явно удивленный моим присутствием.

— В общем… да, — неуверенно бормочу я.

— Не понял? — Тим пронзает меня тяжелым взглядом.

Удивление на его лице сменяется отчужденностью.

Мое решение остаться вдруг кажется такой нелепой затеей, что я готова сквозь землю провалиться от неловкости. Терпеть не могу кому-то навязываться.

— Я подумала, что тебе сейчас не стоит оставаться одному. Только скажи, если мешаю, то я пойду, — втягиваю голову в плечи, готовясь к худшему.

Тим ничего на это не отвечает. Словно вспомнив, зачем пришел, он открывает холодильник и достает початую стеклянную бутылку с янтарной жидкостью.

— Ты будешь? — оглянувшись, трясет бутылкой в воздухе. Я отрицательно качаю головой. — Точно. Ты же у нас трезвенница. — Тим ставит бутылку на барную стойку, а сам садится на один их двух высоких стульев, запрокидывает голову и начинает вращаться, как на карусели. — Ладно, рассказывай, что у тебя? Синдром мамочки? Хочешь подтереть мне сопельки? — в голосе парня мелькает что-то истеричное.

Крутясь на стуле, он и сам напоминает сумасшедшего.

— Нет, — пропускаю мимо ушей его сарказм. — Но тебе не помешает друг.

Услышав это, Тим хватается за столешницу и резко тормозит.

— Друг… — морщится парень как от зубной боли. — Да нет у меня друзей! И не дружу я с девушками. Я с ними сплю, поняла? — впивается в меня горящим взглядом. — Я их использую, а потом выставляю за дверь. И я все время вру, — продолжает он. — Тебе, матери, всем подряд! Мой отец не умер! Он живет в Израиле! А сказал я так, чтобы тебя разжалобить, ясно? Я тварь, неужели ты не видишь?

Глядя на парня во все глаза, пытаюсь переварить услышанное.

Мне кажется, по сравнению со вчерашним днем, Тим даже в лице изменился. Нет в нем теперь той показной беспечности, куража, соблазнительных ямочек и хитринки в глазах — всего его арсенала, на котором он выезжал. Я вижу только потерянного парня, пытающегося скрыть, как ему плохо и одиноко.

— Значит твой папа… — проглатываю вставший в горле ком. — Да уж… Разве такими вещами шутят?

Чемезов вздыхает и, оттолкнувшись, снова делает пол оборота.

— Уходи, Дина, — глухо произносит Тим, отвернувшись от меня.

— Нет, — медленно качаю головой.

Я вижу, как напрягается его спина.

— Почему?

— Потому что мы все ошибаемся и делаем глупости. Я не хочу, чтобы ты грустил в одиночестве.

— Надо же какая добренькая, — устало язвит Чемезов.

Но я не принимаю близко к сердцу его издевку.

— Ты злишься, тебе больно, я понимаю.

— Извини… — тихо бормочет парень.

— Можешь ничего не говорить или… наоборот, — пожимаю плечами, боясь его отпугнуть или разозлить своей настойчивостью. — Как хочешь.

Поначалу мне неясно, какому именно совету Тим решил последовать, но когда его голос наконец прорывает тишину, я с облегчением выдыхаю.

— Я ей два месяца не звонил. Или три, — произносит парень с явной злостью на себя. — Вот как-то на днях мать еще говорила, чтобы я позвонил, что пожилым ничего не нужно кроме внимания. А я забил, как обычно.

— Но ты же не знал, что все так будет, — осторожно вставляю я.

— Да у меня всегда так… — с горечью усмехается Тим. — Через одно место.

— Злясь и виня себя, мы никого не вернем, — замечаю в ответ.

— Понятно, но я бы мог с ней поговорить! Провести с ней время! — беспомощно произносит парень. — Знаешь, как бабушка, она была не айс, — неожиданно прыскает он, — даже про мой день рождения забывала и звонила потом через день или два… А как человек… — Тим скорбно вздыхает. — Удивительная. Она витражами занималась, вечно в своих стекляшках… Сейчас покажу… — Чемезов вдруг спрыгивает со стула и куда-то уходит, а спустя несколько секунд возвращается с парусником в руке. Я видела его на тумбе в гостиной. — Вот, эта шхуна — ее работа, — сообщает парень, ставя парусник передо мной на обеденный стол. — Она мне на восемнадцатилетие подарила в прошлом году.

Паруса действительно сделаны из тонкого непрозрачного стекла — синего, белого и голубого, в то время, как сам каркас судна — из толстой витой проволоки.

— Очень красиво.

— Знаешь, как это называется? — Тим скребет пальцем одну из частей паруса.

Я трясу головой.

— Это грот-мачта, — объясняет парень. — А это фок. Кливер. Стаксель. Топсель. Фишерман, — перечисляя все эти незнакомые для меня названия, Тим указывает их расположение. — Лет в тринадцать у меня случился бзик с этими парусами, — его губы трогает грустная улыбка. — Я уже и забыл. А она помнила…

— Да-а-а, — тяну я, не подавая вида, насколько меня впечатлила его сентиментальность. — Похоже, твоя бабушка и правда была удивительной.

— Была… — мрачно повторяет за мной Тим. — Она была классной. И я думал, так будет всегда. Мы все ее звали Марго. Не бабушка, не мама, не Маргарита Геннадьевна. Только Марго. Она была немного с прибабахом. Ни за что не хотела стареть. И постоянно выспрашивала у меня про девчонок, советы разные давала… А я даже не знал, что она сильно болела… Короче, я кошмарный чел, — резюмирует Тим, отодвигая от себя парусник.

Он опускается на стул напротив меня и безразлично смотрит в окно. На такой высоте видно столько неба, что я в очередной раз этому удивляюсь.

— Нет. Ты не кошмарный, ты просто запутался. Ты только не сиди так и не изводи себя. Потери мы не можем контролировать, но когда чем-то занят, это помогает отвлечься от тяжёлых мыслей.

— Точно, — хмыкает Тим, — я хотел напиться.

— Если ты думаешь, что это поможет…

Чемезов поворачивается ко мне и с заинтригованным видом интересуется:

— А какие ещё варианты?

Я пожимаю плечами.

— Можно готовить. Или стирать. Меня стирка очень успокаивает.

Тим издает смешок.

— Ты погнала, да? Я буду стирать? Я? Вот этими вот руками? — демонстрирует свои ладони.

— Тогда давай готовить, — предлагаю ему.

Тим недоверчиво смотрит на меня.

— Может, лучше закажем пиццу?

— Я не хочу пиццу. Я хочу блины. У тебя есть мука?

— Ты и блины умеешь делать? — он произносит это таким тоном, будто я призналась ему, что умею собирать адронный коллайдер.

— Это называется "печь".

— Ой ладно, я знаю, как это называется. А мука где-то была. Вот на днях твоя подружка же что-то Фрицу жарила, — говорит Тим, поднимаясь со стула. — После того, как тот отжарили ее, — добавляет он с идиотским смешком.

— Фу, Тим! — морщусь я, закатывая рукава своего шерстяного платья.

— Что естественно, то небезобразно, — возражает Тим. При этом я улавливаю отвращение в его голосе. — Вот. Давай свои блины, — он достает из шкафчика пакет с мукой.

— В смысле? Ты будешь помогать.

Затем я прошу Чемезова достать из холодильника молоко, купленное для кота, яйца, сливочное масло, а также найти глубокую миску и сковороду.

— Вот ты где, зассанец, — поставив на плиту сковороду, Тим опускается на корточки и хватает показавшегося из-под стола котенка.

— Тимошка со мной. И не надо на него наговаривать, он в лоток ходит, — сообщаю я.

Тим одаривает меня странным взглядом, а затем с хитрым прищуром смотрит на кота.

— Тезка, значит?

Мои щеки вспыхивают как два блина на сковородке.

— Ты здесь ни при чем, — стараюсь скрыть, что смущена.

— Уж куда мне? — с иронией в голосе произносит Тим. — Разве кому-то придет в голову называть кота моим именем, да, Дина?

Разбивая в миску яйца, я ощущаю на себе его насмешливый взгляд.

— Ну, возможно, я немного думала о тебе, — робко говорю я, слишком придирчиво разглядывая содержимое миски.

— А я теперь постоянно о тебе думаю, — безо всякой робости признается Тим. Разволновавшись, я роняю в миску кусочек скорлупы и начинаю ее вылавливать. — Спасибо, что осталась, — добавляет парень, становясь рядом.

— Да не за что.

— Чую, и наломаем мы с тобой дров.

— А вдруг нет? — как ни в чем не бывало тянусь в навесной шкаф за сахаром.

— Ты же понимаешь, что вся эта болтовня про нашу дружбу — бред собачий? — усмехается парень.

— Конечно, — поднимаю к нему лицо. — Где у тебя венчик?

Тим даже подвисает от моего вопроса.

— Где у меня что?

— Ясно, — я открываю ящик со столовыми приборами и протягиваю парню вилку. — Значит стой и делай так, — нарочно говорю с ним учительским тоном. — Это называется “размешивать”.

— Вот так? — Чемезов гоняет желтки по часовой стрелке.

— Побыстрее. Мы же не хотим, чтобы эти яйца там стухли? — дразню его, добавляя ложкой сахар.

— Не-а. Не хотим. Вот так нормально? — Тим начинает активнее взбалтывать яйца.

— Да, — удовлетворенно киваю.

Внезапно Чемезов снова замедляется, а потом и вовсе прекращает мешать.

Я снова чувствую, как его взгляд скользит по моему лицу, и медленно поворачиваюсь.

Тим отпускает вилку в свободное плавание. Я слышу, как она шмякается на дно, когда Чемезов берет меня за локоть, а другой рукой бережно разворачивает к себе.

— А если так?

Сильные ладони скользят по моей талии вверх и вниз.

Я чувствую, как напрягается каждый его мускул, словно Чемезов легкоатлет, стоящий на низком старте. Мое тело тут же откликается на нашу близость приятной дрожью внизу позвоночника.

— Тим… — жалобно бормочу, опуская взгляд на его восхитительный рот.

— Можно? — парень тянется к моим губам, но не касается их.

Я медленно киваю и, ощутив на коже теплое прерывистое дыхание, прикрываю глаза. Поцелуй Чемезова легкий, но такой умелый и опьяняющий, что у меня слабеют колени. В нем нет ни превосходства, ни желания что-то кому-то доказать, только нежные касания губ и языка, вызывающие в душе невероятный восторг, а на коже — мурашечное столпотворение.

Когда Тим отстраняется, я смущенно опускаю глаза. Переплетая наши пальцы, Чемезов вращает меня будто в танце и ставит лицом к столу, а сам прижимает к спине.

Я все еще нахожусь под впечатлением от нашего поцелуя и с грацией тряпичной куклы позволяю парню манипулировать собой. Вручив вилку, Тим обхватывает мою кисть своей ладонью и начинает взбалтывать яйца и сахар.

— В свое оправдание хочу сказать, что я здесь не за этим, — бормочу себе под нос.

— Конечно же нет, — усмехается Тим, проводя пальцем по моей руке от локтя до запястья. — Но это было здорово.