Нежный яд. Страсти

Глава 8

Жизнь Ивана удивительно изменилась. Хотя внешне все оставалось по-прежнему. Он был мужем Марии-Антонии, жил в своем уютном доме и служил в «Мармореале» .За всеми привычными вешками повседневной жизни текла иная, настоящая жизнь Ивана Коэльо. Он и сам не мог бы точно ответить, когда возникла эта вторая, параллельная жизнь.

Но как ни странно, все началось с беременности Марии-Антонии. Первые мгновения счастья сменились днями отчуждения, недовольства и даже отвращения, которое испытывала к нему прежде милая и нежная женушка. Иван помнил, как она не подпускала его к себе, уверяя, что от него воняет протухшей рыбой. Протухшей рыбой! Иван принимал душ по два раза на день, обливался одеколоном с головы до ног, и все равно Мария-Антония захлопывала перед ним дверь спальни. Он пытался жаловаться Элеонор, но та, как обычно занятая своими делами, лишь отмахивалась: все беременные женщины капризны и всегда их преследуют различные запахи, даже и не существующие. «Наберись терпения», – советовала теща.

Но Ивана мало интересовали все беременные женщины, его интересовала одна из них – собственная жена. Его терпение кончалось, а она отдалялась все больше и больше. Он просил Антонию поберечься, она отвечала, что прекрасно себя чувствует и не выносит, когда с ней обращаются как с малым дитем. Иван не знал, что думать, когда жена стала исчезать по утрам, никого не предупреждая о своих отлучках.

Неожиданно оказалось, что Антония всерьез решила заняться бизнесом и открыть маленький магазин для дам. Но все его попытки отговорить ее от этого утомительного занятия встречали категорический отказ: «Я сильная нормальная, здоровая женщина. Воспринимай меня соответствующе».

Иван становился все более раздражительным и нервным. Его улыбчивое лицо все чаще выглядело откровенно хмурым. «До этого никому нет и дела», – думал Иван, глядя на себя по утрам в зеркало.

С уходом Валдомиру из «Мармореала» работа стала казаться ему слишком скучной и рутинной. Нет, «Мармореал» исправно поставлял своим заказчикам тонны голубого камня, получал прибыли, заключал новые договоры. Но несмотря на старания Фигейры держать компанию в ежовых рукавицах, над «Мармореалом» распростерла свои черные крылья Режина. Сначала она пыталась уничтожить Фигейру, подставляла его как могла, пыталась стравливать его с сотрудниками и даже с Марсией. Но Фигейра, имея богатый опыт общения с этой редкой стервой, смог хотя бы на какое-то время обуздать ее жуткий норов. Потом нечеловеческая ненависть Режины обрушилась на маленькую адвокатшу, так Иван называл Клариси. Режина не скрывала, что готова убить ее, если та осмелится перешагнуть порог «Мармореала». В глубине души Иван не сомневался, что свояченица приложила руку к гибели девушки. Для таких подозрений у него были достаточно веские причины.

Жестокость Режины не имела границ. Какие бы отношения ни сложились у нее с Валдомиру, но он оставался ее отцом, а она нагло выбила из него согласие полностью отказаться от «Мармореала». Иван вспомнил, с каким восторгом она размахивала перед ним этим документом. Режина с радостью бы выгнала из компании и его, Ивана. Однажды он даже слышал, как она советовала Антонии убрать «муженька из моей компании». Антония тогда возмутилась: «Компания такая же твоя, как и моя. Иван представляет в ней мои интересы». Змея знала, как ужалить побольнее: «А ты уверена, что твои, а не свои личные?!» Да и ему самому Режина уже намекала, что, как только станет во главе «Мармореала», первым делом пересмотрит оклады, и ему не стоит ждать прибавки. Эта фраза заставила Ивана еще раз серьезно задуматься о своем будущем, будущем Антонии и ребенка. На случай победы Режины он приготовил себе два спасательных круга. Ренилду и Уалбер – вот на кого сделал свои главные ставки Иван.

Ренилду уверенно набирал спортивную форму. На одной из тренировок за ним наблюдали журналисты, специалисты по футболу. Они оценили его способности высоко, назвав стоимость контракта в миллионы долларов. Иван рассчитывал получать двадцать три процента от заработков Ренилду.

Эти проценты дались Ивану не легко. Он вспомнил свои долгие переговоры с голландским адвокатом Ханифом. Голландец готов был передать дело Ренилду в Международный трибунал и в ФИФА. А уж такие серьезные организации, без сомнения, предъявили бы мальчишке иск в те же несколько миллионов, поскольку он нарушил все условия контракта с «Аяксом». Иван сумел полюбовно договориться с Ханифом, и Ренилду был теперь свободен от всех своих обязательств перед голландцами. И что самое главное – он не нес никаких финансовых потерь. Свои услуги Иван оценил достойно: он лишь хотел стать главным менеджером Ренилду и получить права на демонстрацию его лица. Ренилду и пришедший с ним Кловис было приуныли, но Иван напомнил им про Ханифа, который все еще находился в Рио. Они сдались и согласились. Теперь Иван готов был выслушать предложения любого клуба из любого уголка земного шара и даже из Голландии.

Но в одном Иван чувствовал собственное бессилие. Он был неспособен разорвать отношения Ренилду и Марины. Мальчишка влюбился в его сестру сразу, а вот подходы к ней искал долго. И к сожалению, нашел. То есть нашла их Марина, как только узнала, во что оцениваются ноги Ренилду. Теперь у Ивана появился конкурент, готовый поделить с ним деньги, заработанные Ренилду. Но Иван не хотел ничего делить с Мариной, забулдыгой и дешевой шлюхой. Что она могла дать Ренилду? Втянуть его в драку, скандал, как это уже было не раз? Расстроить его своими выходками? От нее можно было ждать чего угодно, а как всякий нормальный человек, Иван не терпел непредсказуемости.

Впрочем, непредсказуемость одного человека, своего двоюродного брата Уалбера, Иван готов был терпеть и терпеть долго. Потому что Уалбер стал его вторым спасательным кругом, согласившись работать в организуемом Иваном Консультационном агентстве. Впрочем, эта сделка была выгодна им обоим. Уалбер давно мечтал о такой службе, а Иван был не прочь получать с клиентов Уалбера свой процент.

Дела Уалбера с каждым днем шли все лучше и лучше. С утра до поздней ночи в подъезде «Бежи-Баии» толпились желающие узнать свою судьбу. Эдилберту вел книгу приема посетителей, и запись в ней велась на месяцы вперед. Раковина, магический кристалл, ракушки исправно служили Уалберу. Но теперь он не так часто прибегал к ним. Светлый дух позволял Уалберу легко преодолевать земные оковы и возноситься в заоблачные дали, где витали другие безгрешные души. Но в отличие от них – вечных жильцов небесной обители, – он возвращался в скромную комнату, в нелепую оболочку и продолжал свою странную человеческую жизнь.

Однако в последние дни непонятное беспокойство нарушало размеренное течение его жизни. Редкими минутами, оставаясь наедине с собой, он раскидывал ракушки, пытаясь понять причину своего беспокойства. Но увиденное порождало еще большее беспокойство, переходящее в тревогу.

Ему хотелось спать и видеть волшебные сны, но открывалась дверь, и входили люди, жаждущие узнать судьбу. И он снова подносил к уху раковину, смотрел в кристалл и открывал людям неведомое и невидимое ими.

Он без конца разматывал клубок своих переживаний, надеясь добраться до исходной точки. Марина? Сначала он осуждал сестру за откровенное желание использовать влюбленного в нее Ренилду для знакомства с королем футбола Мариу Клаудиу. Даже не осуждал, а предостерегал: погоня за толстым кошельком приведет ее только к несчастью. Наконец, она оставила в покое Мариу и осчастливила своим вниманием влюбленного Ренилду. Уалберу не нравилось и это. Как никто другой он чувствовал: за этим вниманием стоит все тот же расчет – Ренилду оценили в миллионы! В отместку Марина корила Уалбера за согласие сотрудничать с Иваном.

Уалбер стал думать о своем новом проекте. Он прекрасно знал цену Ивану, помнил, как тот, женившись на дочери «мраморного короля», стал чураться их, откровенно презирать и избегать. Но Уалбер приобрел известность, и люди, готовые платить немалые деньги за его пророчества, устремились в «Бежи-Баия». Иван тут же оказался в его комнате и предложил помочь организовать Консультационное агентство, сразу оговорив свою долю. И Уалбер согласился. Он прекрасно сознавал, что Ивану все равно, чем занимается Уалбер, ему вообще нет до него дела. Иван попросту хотел денег, а Уалбер, окруженный толпой почитателей, реально мог заработать эти деньги. «Зачем же я согласился? – спрашивал себя Уалбер. – Ищу славы? Больших денег?» Да, ему нравилось восторженное лица людей, пораженных его знанием их прошлого и будущего. Но все это он уже имел. А деньги никогда не были для него самоцелью. Их должно быть ровно столько, чтобы о них не думать, и мама не считала бы последние копейки, отправляясь на рынок. При мысли о матери сердце у него защемило. Уалбер понял, что нащупывает причину своих тревог. Недавно Мария дус Карму, его дорогая, обожаемая мамочка, поведала ему, что встретила в баре Гату Женивала, пропавшего отца и мужа. «Женивал хочет вернуться», – скромно потупив очи сказала мама. В ее тихом голосе и просительной интонации Уалбер услышал согласие на это возвращение. Уалбер растерялся. Неужели мама все забыла? Забыла, как он подло бросил их, ушел и никогда не интересовался ими, их жизнью. Его не было ни много ни мало двадцать лет! Дус Карму забыла свои слезы и отчаяние, но ничего не забыл Уалбер. Он не желал видеть этого человека. Его сердце ожесточенно противилось его новому вторжению в их жизнь. «Чего он хочет? – спрашивал себя Уалбер. – Ни я, ни мама ему не нужны». Он не знал ответа. И мучился этим. Как мучился и своим ожесточением против этого человека, которого не мог назвать отцом.

Уалбер надеялся, что мать, всегда такая чуткая к своему сыну, поймет его состояние и устоит перед соблазном простить непутевого муженька. Но Уалбер недооценивал Женивала. Тот не стал ждать приглашения дус Карму. Он просто записался на прием и, когда подошла очередь, вошел в комнату Уалбера.

Уалбер повернулся и увидел... отца. В тот самый момент лампочка настольного светильника мигнула и погасла. А сам светильник, тяжело качнувшись, приподнялся, взлетел и закружился по комнате. Следом за ним посрывались с мест книги и картина, часы и подсвечники. Уалбер распростер руки и завис над землей. Пол заходил ходуном, задрожали перекрытия и опоры здания. Женивал, скорчившийся в страхе на полу, закричал: «Пощади своего отца, Уалбер!» Все разом прекратилось так же неожиданно, как и началось. Вещи вернулись на свои места, а Уалбер рухнул на пол и потерял сознание. «Я только пришел просить прощения», – залепетал Женивал прибежавший на шум Марии дус Карму и соседям. «Этому не бывать! – Уалбер открыл глаза и твердо посмотрел на мать. – Решай сейчас же, кто останется в этом доме – он или я». Испуганный Женивал ушел, дус Карму расстроилась и заперлась в своей комнате.

Рядом с Уалбером сидел преданный друг и секретарь Эдилберту. Уалбер указал на немыслимый беспорядок, царивший в комнате, и произнес: «Представь теперь, что творится у меня в душе!» С этими словами он подошел к телефону и позвонил Ивану: «Я хочу как можно скорее приступить к работе в агентстве».

На какое-то время Уалбер забросил прием, вплотную занявшись делами агентства. Он составлял рекламные тексты, договаривался на радио и телевидении, участвовал вместе с Иваном в отборе будущих сотрудников.

Но однажды утром прибежал Эдилберту: «Я больше не могу сдерживать всех желающих. Посмотри в окно, они занимали очередь с ночи!» И Уалбер снова начал раскладывать ракушки и смотреть в кристалл. Однако отношения с матерью оставались все такими же прохладными. «Тебе надо помириться с ней, – советовал Эдилберту, – разве она заслужила видеть твою спину вместо твоего лица?» И Уалбер последовал совету сердечного друга. Жизнь входила в привычную колею. Но Уалбер безошибочно чувствовал за своей спиной глаза Женивала. «Бог послал Женивала, чтобы еще раз испытать меня. Он – моя пожизненная карма», – жаловался он Эдилберту. «Дона Мария вряд ли согласится с тобой», – Эдилберту указывал на принаряженную и напомаженную дус Карму, с загадочной улыбкой отправляющейся на прогулку. «Если я снова увижу его в доме, моей ноги здесь не будет!» – Уалбер бросался к телефону и звонил Ивану, чтобы узнать, как продвигается их дело.

Ему казалось, что появление отца мешает ему, отбирает силы и сосредоточенность, но Господь ценил его терпение и, испытывая, награждал. В этом Уалбер уверился, когда им с Эдилберту удалось обезоружить троих бандитов, пробравшихся к нему. Неведомые силы помогли раскидать вооруженных людей и обратить их в бегство. Несмотря на жалость к пострадавшему сеньору Кловису дело завершилось веселым гуляньем в баре Гату. В разгар праздника Мария дус Карму заметила, что с ними нет ее подруги донны Карлоты.

Соседи, а вместе с ними и Гату поспешили в «Бежи-Баия» – слишком уж невероятным было отсутствие на общем празднике милейшей вдовы майора. Они нашли дверь ее квартиры распахнутой. Дона Карлота меняла постельное белье и громко разговаривала со своим... покойным мужем, словно он находился тут же, в кресле перед телевизором.

Уалбер попросил всех оставить его наедине с бедной женщиной. Когда он разрешил им войти, Карлота немного пришла в себя и смогла рассказать о случившемся с ней происшествии. «Они шли мне навстречу. Их было, кажется, трое. Девушка и двое мужчин. В руках мужчины я увидела пистолеты и попыталась бежать. Я уже открыла дверь, но кто-то ударил меня по голове. Я упала, а когда очнулась, перестала понимать и помнить, кто я и где я... Мне почудилось, что я девушка и только недавно вышла замуж. Мы собирались с мужем ложиться спать и я стелила постель...»

Гату смотрел на Карлоту – тихую, милую женщину, за которую еще совсем недавно готов был отдать все, что имел, да и свою жизнь в придачу.

Но перед его глазами стояла совсем другая Карлота – хищная женщина с ярко накрашенным лицом, одетая в кожаный костюм и высокие черные сапоги. В таком обличье она встретила его несколько дней назад. Карлота достала наручники и приковала ими Гату к спинке кровати. «Такой ты еще меня не видел и не испытывал таких ощущений», – она наклонилась к нему, обдавая удушающим ароматом своих странных духов. Карлота зажгла и поднесла к его губам огромную сигару.

Гату не помнил, как вырвался из ее квартиры. Но следующим утром она появилась в баре и улыбнулась ему своей скромной очаровательной улыбкой. Гату пытался навести на разговор о ее непонятном образе. Но Карлота отказывалась его понимать. Женщина, о которой хотел говорить Гату, была ей незнакома!

Выбрав свободную минуту, ближе к вечеру, Гату снова отправился к Карлоте. Ему навстречу вышла... Нет, конечно, это была Карлота. Но Гату опять с трудом узнал ее. Это была серьезная деловая женщина, одетая в строгий синий костюм. Она указала гостю на стул возле письменного стола и продолжала говорить по мобильному телефону. Из отдельных слов Гату понял, что она ведет переговоры с банком о средствах для поддержки сиротских приютов. Владелец бара не стал дожидаться конца разговора, поднялся и направился к двери. Он оглянулся – деловая Карлота увлеченно говорила по телефону, не замечая его ухода.

Гату сел в лифт, на втором этаже лифт остановился, и в кабину вошла женщина с довольно большой картиной в руках. Гату обратил внимание на картину: изображенная на ней женщина показалась ему знакомой. Однако он не стал углубляться в предмет искусства, а с удовольствием поглядывал на стоящую перед ним женщину. Она была не молода. Но живое подвижное лицо, коротко стриженные темные волосы, элегантный брючный костюм молодили ее и делали очень привлекательной. Гату помог вытащить картину из лифта и передал ее в руки юноши с длинными волосами и маленькой бородкой.

«Любопытная парочка», – подумал Гату и направился в бар.

– Ты знаешь, кто это был? – спросил Элизеу, поднимая картину.

– Лицо знакомое, но я его не знаю, – ответила Нана и придержала дверь подъезда.

Они погрузили эту и другие картины в машину и отправились в галерею. Там начиналась развеска картин.

Нана вот уже неделю вплотную занималась организацией выставки Элизеу. После скандала, что произошел в доме Элеонор, выставка оказалась почти что сорванной. Элеонор приехала к Элизеу и прямо высказала ему, что видит в его поступках предательство. Она обеспечила ему нормальную жизнь, занималась его образованием, опекала, а в результате он за ее спиной встречался с Марсией. «Я боялся вас обидеть, дона Элеонор, поэтому и молчал, – робко возразил Элизеу. – Я не мог вам сказать, что не люблю вас. Поймите меня, я слишком вам обязан». «Ну что же, – Элеонор поднялась, – сердцу не прикажешь. Но и я не буду приказывать своему сердцу. Моей ноги здесь больше не будет. И вернисажа никакого не будет». – Она хлопнула дверью так, что в окнах задрожали стекла.

Вернувшись домой, Элеонор вызвала ближайшую подругу и передала ей свой разговор с Элизеу. «Мне кажется, ты поступаешь мелочно, извини меня за прямоту. – Нана закурила сигарету. – При чем здесь вернисаж? Ты вложила в него столько сил, денег, а теперь, когда все уже сделано, – бросаешь, не доведя до конца. По-моему, это глупо».

Элеонор выслушала доводы Наны и осталась при своем мнении: все отношения с Элизеу она намерена оборвать.

Нана ушла, а Элеонор достала свой портрет, выполненный Элизеу, и долго смотрела на него. Потом осторожно стала отрывать от него клочки. Она рвала его на мелкие части и горько, как маленький ребенок, плакала. Она сидела среди клочков и вспоминала, вспоминала все, что связывало ее с Элизеу. Она попыталась собрать воедино разорванный лист, но мозаика не складывалась, и Элеонор расплакалась еще сильнее. Ей было жаль себя.

Нана ехала в машине и жалела Элизеу. Искренне, от всей души она сочувствовала бедному парню, оказавшемуся в таком двусмысленном положении. Несмотря на поздний час, Нана повернула в Ларанжерайс и остановилась у «Бежи-Баия».

Элизеу открыл ей дверь и предложил войти. Нана огляделась. Здесь без сомнения, жил творческий, увлеченный человек. Куда ни попадал ее взгляд, везде он натыкался на работы. «Очень талантливые работы», – отметила про себя Нана. Элизеу сел посреди своих творений и выжидательно посмотрел на гостью.

Нана вздохнула:

– Тебе придется искать себе новую квартиру.

– Я готов уехать отсюда хоть сейчас. Но мне нужны деньги. Я должен сначала расплатиться с доной Элеонор. Для этого мне нужен вернисаж, выставка. Только там я смогу найти покупателей на эти работы.

Нана закурила.

– Хорошо, я помогу тебе, но не потому, что ты мне очень нравишься. Я признаю за тобой талант. И твоему таланту согласна помогать. – Она посмотрела на расстроенного Элизеу. Он поднялся ей навстречу, но, сделав шаг, остановился, будто человек, заблудившийся в лесу.

– Не горюй, все образуется, – подбодрила его Нана. – Сейчас я привезу твои костюмы. Элеонор они все равно не нужны.

Долгие годы близкой дружбы с Элеонор не превратили Нану в бесцеремонного и назойливого человека. Она прекрасно владела искусством быть необходимой в нужный момент и точно знала, когда надо отдалиться. У Наны, как, впрочем, и у Элеонор, хватало такта не наступать близкому человеку на больные мозоли, что порой бывает свойственно самым близким подругам. Они всегда советовали друг другу и никогда не поучали. Они радовались, но не завидовали. Они сопереживали и старались избегать нравоучений, хотя нередко и одна и другая их заслуживали.

Нана ехала к Элеонор за костюмами для Элизеу и думала, что этим своим шагом переступает какие-то незыблемые, хотя и неозвученные, каноны их дружбы. «Впервые я занимаю позицию, противную позицию Элеонор». Нана предчувствовала нелегкий разговор, и ее предчувствие оправдалось.

Элеонор сразу заподозрила Нану, что та метит не только в менеджеры Элизеу.

– Ты хочешь попробовать занять мое место? Надеешься, что он окажется к тебе более благосклонным?

– Умоляю, Элеонор, не говори глупостей. Ты прекрасно знаешь от него самого, что он любит Марсию. При чем здесь я? Мое дело помочь ему с выставкой. Я же сразу сказала тебе, что ваши личные отношения не должны мешать деловым.

– Я остаюсь при своем мнении, – веско сказала Элеонор.

В ее тоне Нана услышала предупреждение. Но все равно продолжала настаивать на своем: вернисаж должен состояться, и Элеонор не имеет права и не должна срывать его.

Элеонор пошла в гардеробную и вернулась с охапкой мужской одежды.

– Забирай! – Она села на диван и прикрыла ладонью глаза, давая понять, что больше не желает продолжать разговор.

Нана закусила губу, но стерпела и молча стащила костюмы вниз к машине.

Она привезла их Элизеу и заставила его тут же примерить обновки.

Юноша напоминал марионетку. Он безропотно исполнял любое приказание Наны. А ее слова и звучали как приказы: «Надень эту рубашку!», «Возьми этот платок!», «Не стой тюфяком. Держи спину!», «Улыбнись, еще улыбнись!», «Теперь поцелуй мне руку!». Нана пыталась предусмотреть каждую мелочь, каждую деталь – она отлично знала, что именно из мелочей будет складываться мнение о нем. Нана была абсолютно спокойна за него как за художника, но его манеры, умение держаться в светском обществе явно нуждались в доработке. Наконец он предстал перед ней в элегантном клубном пиджаке, брюках, подобранных в тон пиджаку, светлой рубашке, на шее был повязан дорогой шелковый платок. Нана критически оглядела свое творение.

– И последнее. Немедленно сбрей свою бороденку. Она здесь совершенно лишняя. А завтра вымоешь голову и заберешь волосы в хвост.

– Я готов на все, даже душу продать дьяволу, чтобы заработать денег и расплатиться с Элеонор.