Несмеяна для босса

Глава 45. Паническая атака

Сознание возвращается не сразу.

Сначала я просто слышу приглушённый гул, будто кто-то выключил громкость жизни, а потом её медленно прибавил, пощадив мои уставшие нервы. Низкий, размеренный гул машин в темноте за окном едва различим… и на мгновение я почти убеждена, что всё это мне просто снится. Что не было ни похищения, ни чая с Германом, ни… Глеба.

Я медленно открываю глаза, но зрение не сразу фокусируется.

Комната не та, в которой я была. Это точно. Здесь тепло, чисто, почти стерильно и пахнет лекарствами. Окно в серых, каких-то… безликих, что ли, жалюзийных шторах, в углу стоит стул. Я лежу на мягкой постели, накрытая легким одеялом. Под головой подушка. Всё очень… неправдоподобно спокойно.

Наверное, я в больнице…

Но стоит мне шевельнуться, как сквозь тело проходит вспышка боли, и реальность обрушивается на голову. Потому что когда я приподнимаюсь на локтях, это ужасное ощущение ударяет меня с силой кувалды.

Боль. Тупая, невыносимая, саднящая, расползающаяся неприятным дискомфортом между ног. Я замираю. Воздух встаёт в горле. Руки трясутся.

Что… это?

Что со мной сделали?

Я сажусь. Медленно, на ватных ногах, прижав пальцы к вискам. Паника приходит мгновенно. Она не стучит, а врывается. Накрывает меня с головой, будто я снова в той комнате… той, где всё было пропитано туманом, болью и страхом.

В комнате полумрак, не могу толком разглядеть обстановку, но сейчас это не важно. Я сажусь с ощущением, что мое тело принадлежит не мне, а кому-то чужому.

Я трогаю свои запястья со следами ссадин. И на ладонях они тоже есть. На коленях. Пальцы дрожат, когда тяну руку к себе, нащупывая живот, бёдра, нижнюю часть. Там всё болезненно, особенно сзади. Кошмарное ощущение, будто кто-то касался меня там слишком грубо и близко… вот только…

Я не помню.

Точнее помню что-то, но будто чужими глазами и сплошными обрывками с кучей провалов. Чай, тусклый свет кабинета, гудящая голова… и мерзкий визгливый голос Глеба. Он несёт меня куда-то… кажется, я его ударила кактусом, полезла под кровать… потом он вытащил меня, швырнул на матрас… навалился так, что, кажется, я задыхалась под его тяжестью целую вечность и…

…ничего.

Ничего не помню.

Боль снова вспыхивает внутри. Я не могу понять, где кончается реальность, а где начинаются страхи. Медленно сглатываю. Потом сползаю на край кровати и стискиваю пальцы на коленях, пытаясь вернуть дыхание.

Это похоже на начало панической атаки.

Я зажимаю рот ладонью, как будто это остановит внутренний крик. К горлу подкатывает тошнота, потому что между ног у меня жутко саднит. Я зажмуриваюсь, цепляясь за простыню, как за спасение, но в голове уже рождаются мысли… пугающие мысли, от которых хочется выть, но нельзя.

Нужно понять. Нужно проверить.

Через силу и боль во всем теле я заставляю себя встать и подойти к больничному уголку с умывальником. Опираюсь на раковину и долго смотрю на своё отражение в небольшом настенном зеркале с подсветкой.

Бледная. Под глазами синеватые круги, а губы искусаны, как будто я пыталась сдерживать собственные крики несколько часов назад.

Лихорадочно осматриваю руки, плечи и шею. На запястьях синяки, на бедрах ссадины... Заглядываю под свой больничный халат и вижу смутно темнеющие пятна других гематом. Судорожно сглотнув, задираю подол, раздвигаю ноги, чтобы свет озарил саднящую область… и цепенею.

Там всё в синяках и царапинах. А к моей промежности на трусах прижата тонкая гигиеническая прокладка, пропитанная какой-то лечебной мазью и… слабыми следами крови.

Я прижимаю ладонь к трясущимся губам. Обхватываю себя за плечи и шепчу, раскачиваясь, как в бреду:

- Нет, нет, нет…

Так бывает после… после этого. Особенно под принуждением. Господи, неужели Глеб всё-таки?..

Я не помню, и это страшнее всего. Не помнить, что с тобой сделали.

В животе поднимается тошнота. Я опускаюсь на пол, чувствуя приступ дурного головокружения, и прижимаюсь лбом к плитке пола. Пытаюсь не кричать. Пытаюсь не думать. Весь мир сузился до одной маленькой точки, в которой я - ничто. Ничтожная пылинка, которая корчится, разваливаясь на атомы и молекулы перед тем, как окончательно превратиться в пустоту.

Так вот как бывает, когда тебя накрывает настоящей панической атакой…

Сквозь гул собственной крови в ушах и тяжёлое, дробное дыхание слышу, как открывается дверь, и поднимаю голову.

В проёме возникает силуэт - высокий, прямой, спокойный и собранный в каждом движении. В глазах этой женщины нет ничего лишнего. Ни удивления, ни паники. Только сдержанный, застывший контроль. Лицо, у которого нет возраста, только ее внутренняя история.

Ольга Евгеньевна… мать Артура.

Она закрывает за собой дверь, как будто ставит точку. А потом неторопливо делает шаг внутрь, но в её лице мне чудится тень глубоко спрятанного сожаления. Она подходит, молча помогает мне сесть обратно на кровать и подает мне стакан воды.

- Вот, выпей, - говорит негромко, но без обычной сухости. - Это поможет прийти в себя.

Я смотрю на неё снизу вверх, всё ещё дрожа. Мне стыдно. Стыдно быть в таком виде перед ней. Стыдно, что она, хладнокровная и собранная, видит меня вот такой: сломанной, панической, ничего не контролирующей. Но я не могу остановиться.

Ольга Евгеньевна, кажется, это понимает и не спешит ни о чем расспрашивать. Лишь спустя полминуты, когда я делаю несколько глотков воды, она говорит:

- Артур приедет к тебе сразу, как только закончит с оформлением протоколов. Сейчас он добивается, чтобы вашего Глеба заперли туда, где ему очень быстро объяснят, как с девушками обращаться нельзя.

Я едва слышу слова. Где-то на заднем фоне они проходят мимо, оставляя пустой след. Меня до сих пор трясет нервной дрожью испытанного шока, не давая мыслить ясно.

- А Сару уже отправили в горный аул к родственникам, - продолжает она, чуть поморщившись. - Полагаю, ни тебя, ни Артура она больше не побеспокоит, потому что старейшина Агаев ей уже будущего жениха там присмотрел. Солидного, достойного горца, который женится на ней по сговору сразу, как только это будет возможно.

Я судорожно сглатываю.

Мне уже плевать на судьбу Сары и плевать… вообще на всё. Моя жизнь разрушена, и я боюсь даже подумать о своих прежних мечтах и надеждах, связанных с Короленко. В моей голове, охваченной паникой и отвращением, бьется только одна мысль - неотложная, как острое жужжание страха: “А что если будут последствия?.. А если?!”

Собрав остатки воли, я сжимаю пальцы в кулак.

- Простите, Ольга Евгеньевна… - перебиваю ее срывающимся шепотом. - А вы не могли бы мне достать… средство… срочной контрацепции?

Она застывает, глядя на меня. И вместо удивления в её глазах я вдруг замечаю нечто иное. Некую маленькую вспышку болезненного осознания.

- Это… - продолжаю я торопливо. - Это просто… на всякий случай…

Руки все еще дрожат, и я машинально снова начинаю слегка раскачиваться, обняв себя за плечи, и она это видит. Она видит всё. По глазам ясно.

И тогда я вдруг слышу от нее очень тихий, почти бесцветный вопрос:

- Тот подонок всё-таки это сделал?

Я не отвечаю. Не могу. Моё тело снова дрожит. Пальцы впиваются в кожу, грудь вздымается от попыток вдохнуть, но воздух не идёт. Ольга Евгеньевна смотрит на меня, и я вижу, как меняется её лицо.

- Яна, - говорит она спокойно, но с той твердостью, которая не оставляет пространства для возражений. - Сначала я переговорю с твоим врачом, и тогда мы решим, что делать. Не переживай. Я помогу тебе.

Но я всё равно умоляюще цепляюсь за ее холёную ладонь.

- Нет! Вы не понимаете… Мне надо сейчас… Прямо сейчас! - слова рвутся из меня, как слёзы, с болью и отчаянием. - Я не могу ждать…

Несколько секунд Ольга Евгеньевна просто смотрит на меня, не пытаясь освободиться. Потом резко, почти сурово встряхивает меня за плечи.

- Успокойся, Яна, - говорит уже тише. - Я прекрасно тебя понимаю. Потому что когда-то… со мной произошло то же самое.