Несмеяна для босса

Глава 52. В команде с папой

Я закрываю дверь кабинета с той осторожностью, с какой закрывают шкаф, за которым прячется что-то тёмное. На секунду прислоняюсь спиной к прохладной панели, ловя дыхание и пытаясь не вслушиваться в собственный пульс.

Здесь, у подножия маленькой межъярусной лестницы, тише, чем в приемной. Ровное гудение кондиционера, приглушённый свет, а сверху виднеется стекло с видом на серое декабрьское небо. Переведя дух, я медленно поднимаюсь наверх с чувством тяжелой пустоты внутри.

Батянин сидит за столом и не двигается. Только поднимает на меня взгляд, и мне кажется, что за эти две-три секунды он успевает прочитать во мне всё. Лёгкую дрожь в пальцах, ту самую… нелепую пустоту под рёбрами, что остаётся после проваленного прыжка, и тугую занозу где-то в горле, от которой хочется кашлянуть, но нельзя.

Он не говорит “Сядь”, не спрашивает “Ну что?”... вообще ничего не требует. В его молчании нет ни капли холодного начальственного, наоборот. Оно как мягкое полотенце, которым накрывают, когда трясёт.

Он просто есть.

Спокойный, собранный и невероятно уравновешенный для отца, который час назад принял на себя удар моего дочернего презрения и вытащил из настоящей чёрной дыры. Вот только в плечах у него какая-то еле заметная зажатость. Как у человека, который всю ночь таскал мебель, и теперь растягивает оставшуюся выдержку дозированно.

- Я передумала, - слышу свой тихий, какой-то чужой голос. - Не буду с ним пока говорить.

Батянин некоторое время пристально смотрит на меня.

- Это твоё право и твоя жизнь, - отвечает он наконец. - Я никогда не буду вмешиваться в твои личные дела, Яна. Если только прямо сейчас тебе не понадобится мой совет. Пока скажу лишь одно: я приму любое твоё решение и дам тебе лучшее прикрытие из всех возможных.

Сглотнув ком в горле, я киваю и оставляю его прозрачный намек посоветоваться с ним без ответа.

Он отводит взгляд как-то устало, словно успел за этот миг переставить внутри себя сразу несколько тяжёлых ящиков с ярлыками “позже”, “важно”, “сначала - безопасность”. А затем плавно переводит тему:

- Тогда давай о главном. У нас есть время… но его меньше, чем хотелось бы.

Я делаю шаг, второй, сажусь на край стула напротив. Не впритык к столу, оставляя между нами ладонь воздуха, где всё ещё висит невысказанная фраза: “Я не готова откровенничать”. Батянин не может этого не заметить и переходит на ровный, нейтральный тон.

- Герман остался без своей пешки, - говорит он. - Глеб теперь там, где его место - строгий режим, под боком соседей, которые быстро объяснят ему цену его привычкам. Там умеют “перевоспитывать” таких, как он. Без всяких курсов и лекций. А здесь нам он мешать больше не будет.

Моё сердце делает слабый рывок в груди. Чувство мрачного мстительного удовлетворения наполняет меня при мысли о том, что жирный урод, главный кошмар моей юности теперь сам познает на своей шкуре то, что вытворял с невинными и слабыми жертвами своей грязной похоти.

- А самого Германа не арестовали случайно?.. - с надеждой спрашиваю я.

- Нет. Когда наряд подъехал к его даче, он уже ушёл, - качает головой Батянин. - Ушёл грамотно: без камер и хвостов. Так что этим себя он обезопасил, а всю вину за дурное обращение с тобой свалил на брата, чтобы выкрутиться. Это сделало его осторожнее. Сейчас он понимает, что завещание и ты - всё ещё рабочее поле для игры. И он не позволит мне использовать это поле.

Использовать… Это слово режет слух, и я, наверное, морщусь, потому что Батянин почти сразу, без паузы, переключает мое внимание на другое:

- Нам нужно так выстроить эту шахматную доску, чтобы завещание не просто потеряло зубы, Яна, - он смотрит прямо на меня, и впервые за всё время в его густом низком голосе я слышу безжалостную сталь. - Нам нужно, чтобы твоё присутствие рядом со мной выглядело для него бесполезным. Ты должна стать для меня настоящей обузой в его глазах.

- Обузой..? - моргаю я.

С такой точки зрения свою роль для Германа я еще не рассматривала. И невольно восхитилась способностью Батянина мыслить на несколько шагов вперед.

- Да, обузой. Чтобы он сам решил, что моя дочь приносит мне не просто неудобство, а создает юридические риски, рушит привычные механизмы моего жизненного уклада. Тогда он будет только рад избавиться от этой “горячей картошки”, - он усмехается коротко и зло, - и подкинет её туда, где не обожжётся сам.

Сначала я киваю машинально, даже без интереса. Мне всё ещё тяжело после того, что было в столовой. Но потом смысл слов отца доходит полностью, и я вдруг осознаю главную проблему своего пребывания здесь, в главном офисе корпорации.

- А как быть с Артуром? - вырывается у меня беспомощное. - Я же… он… мы… тут… - запутываюсь в словах, чувствуя, что сама себя загоняю в угол.

- В образе курьера он до сих пор тебя не знает, Яна, - мягко напоминает Батянин. - Зато для Германа это не секрет. Как и для его шпионов.

Это попадает прямо в цель. Я отвожу взгляд, стыдясь собственной забывчивости, и тихо выдыхаю.

- У меня даже найдется для тебя тут подходящая комната, чтобы ночевать в комфорте и без лишних глаз, - продолжает Батянин уже деловым тоном. - За моим кабинетом. Мини-кухня, душ, диван, личный вход. Это и безопасно, и удобно для нас обоих.

Он поднимается и жестом предлагает следовать за ним.

Я иду за его высокой, внушающей ощущение надежности фигурой, а внутри уже начинает нарастать что-то похожее на решимость. Я уже знаю, чувствую, что сделаю всё, чтобы этот человек, мой отец, получил свою победу. А Герман - своё поражение. Ровно то, что заслуживает каждый из них.

- Это здесь, - Батянин отпирает дверь за стеной его кабинета, пропуская меня вперёд.

Она выглядит неприметной, будто это кладовка. Но внутри…

Там - комнаты, которые больше похожи на аккуратно собранный чемодан: мини-кухня с ровными рядами кружек и банками каких-то смесей, то ли питьевых, то ли съестных, то ли просто добавок; душ за матовым стеклом; диван, от которого пахнет чистым хлопком и чем-то тёплым; маленький шкаф с пустыми полками и отдельный незаметный выход в служебную шахту, где коридор сложен из “Только для администрации 10 этажа” и “Посторонним вход воспрещен”.

- Здесь ты сможешь быть рядом и невидимой, - сообщает Батянин. - Ключ будет только у тебя и у меня. Никто не войдёт. Даже если очень захочет.

Я задумчиво провожу рукой по спинке дивана. Ткань шуршит приятно, как новая книга с чистыми страницами. На полке, рядом с чайником, уже стоят два чайных пакета - наборы из моих любимых, кстати. Я узнаю их по запаху. Даже вижу на краешке бумаги маленькие надписи. Мята, гибискус, бергамот и инициалы, похожие на мои…

Неужели отец позаботился об этом заранее просто на всякий случай..? Еще тогда, когда не решался настолько сильно приблизить меня к себе?

Эта мысль - как мягкая ладонь по волосам.

Стараюсь не показывать, как тронута, но, кажется, глаза всё равно предательски блестят.

- И вот ещё что… - Батянин возвращается к столу и опирается ладонями о край. - Через пару месяцев, когда моя юридическая команда нейтрализует любую опасность со стороны завещания, нам с тобой придётся сыграть особый спектакль для шпионов Германа. Если всё пройдёт, как надо, он убедится, что ты рядом со мной - не стратегический актив, а лишняя головная боль. И отступит сам. Это самое безопасное для нас решение, Яна. Не загонять зверя в угол, а вытравить у него вкус к охоте.

Слушаю его и чувствую, как внутри разгорается какое-то простое, почти детское чувство: да, я смогу помочь своему папе! Не потому, что мне нужно его одобрение… хотя и это тоже… а потому что я хочу отнять у Германа его любимую игрушку - власть. Хочу, чтобы он перестал смотреть на меня как на куклу, которую можно гнуть и ломать, как ему вздумается. Хочу чтобы он потерял ко мне интерес и оставил в покое по-настоящему.

- Хорошо, - отвечаю решительно. Голос у меня всё ещё немного ломкий, но в нём уже чувствуется твердость. - Тогда я буду здесь. Буду твоим курьером. И я буду играть так, как надо.

Мы возвращаемся в кабинет уже не как два человека, которые стоят на тонком льду, а как команда, которая обговорила маршрут. В воздухе остаётся лёгкий запах вкусного чая… почему-то он ощущается даже через закрытую дверь. И этот аромат странно успокаивает.

Я снова сажусь напротив, а Батянин - за столом. Но теперь между нами не пустота отчуждения, а план. Мы в одной команде.

- Давай немного растолкую то, что ты имеешь право знать, - он немного наклоняется вперёд, опираясь локтями на стол, и по-деловому переплетает свои пальцы. - И да, это про твой молчаливый вопрос, который ты не задала. Почему сейчас и почему именно так.

Я заинтересованно киваю.

Батянин на секунду закрывает глаза, как будто собирает в одну последовательность то, что привык держать разложенным по отдельным папкам. И начинает:

- Глеба вывели из партии быстро после того, что он сделал, - его взгляд на секунду темнеет. - Это была грубая комбинация: мы подняли старые долги, пересобрали эпизоды, подключили тех, кто давно хотел отыграться… и поставили его туда, где он больше никогда не сможет, - он подчеркнуто железно произносит это “не сможет”, - дотянуться ни до тебя, ни до кого из моих. Герман же немного сдал назад. Это важно: не сбежал, а затаился. Но такое такое поведение у него означает слабость, а слабость делает его непредсказуемым. Поэтому действовать нужно быстро и так, чтобы он сам захотел отползти.

Батянин делает паузу - ровно настолько, чтобы я успела проглотить мысль: он хочет защитить. Он не оправдывается. И сейчас объясняет, как будет защищать меня дальше. И всё равно в горле стоит ком.

- Я вижу, - продолжает он мягче, - что ты сейчас больше думаешь не о нём. А о другом, - отец почти не меняет интонации, но я понимаю, кого он имеет в виду. - И я повторю: я никогда не буду лезть туда, куда меня не зовут. Но если ты решила не говорить с Артуром сейчас, то включим это в наше уравнение. Тогда первое, что нам нужно - это твоя безопасность. И второе - твоя невидимость. Образ курьера наиболее оптимален. Он никогда не узнавал тебя в нём. И не узнает, если ты сама его не спровоцируешь.

- А если… - я спотыкаюсь о слово, - если он увидит? Если… догадается?

- Если ты будешь соблюдать инструкции, то это может произойти только при попустительстве, - спокойно отвечает он. - Случайности в таких вещах редки. Но если так случится - я всё равно буду рядом. Это твоя жизнь, Яна. И твои правила.

Я молчу и смотрю на его руки. На ту самую белёсую полоску давнего шрама у основания большого пальца - наверное, он получил его в комплекте с тем, что на лице, - и вдруг понимаю, что больше не злюсь на судьбу.

Не потому, что я перестала помнить. А потому, что сейчас меня держит не вина, а предложения. Конкретные и тёплые. Впервые за долгое время хочется не убегать, а остаться и сделать свою часть работы.

- Герман - это не только завещание, - продолжает Батянин уже жёстче. - Это ещё и его привычка: быть голодным до игр с жертвами. А я его самая больная мозоль. Значит, нам нужно достать у него изо рта именно вкус игры. Мы создадим такую конфигурацию, при которой он решит, что оставить тебя мне - неплохой способ мне навредить хотя бы так, если завещание бесполезно. И отойдёт. Не потому, что я его “победил”. А потому, что он сам посчитает, что ему выгоднее не охотиться.

- А это точно возможно? - немного сомневаюсь я.

- Возможно. Для этого нам понадобятся две вещи Первая - юридическая: мы обнулим силу завещания через цепочку решений и письменных согласий. И заодно мне… - Батянин на секунду умолкает, - понадобится твоё присутствие рядом - пока только как курьера, путающегося под ногами и делающего серьезные косяки с важными документами. Это и будет второй элемент - психологический. Позже ему будет гораздо легче поверить в наш основной спектакль, если мы подготовим для этого почву. Посеем в него маленькую мысль, что ты мне только мешаешь.

Я усмехаюсь. Это выходит горько, но в горечи этой есть что-то освобождающее.

- Мешаю, значит... Это я умею, - произношу иронически, и Батянин тоже едва заметно усмехается. Только как-то по-доброму.

- Ты умеешь появляться в нужный момент, - поправляет он. - А это редкий талант. И, если позволишь, я им воспользуюсь. И постарайся понемногу привыкнуть к мысли, что я твой отец. Ты можешь обращаться ко мне свободно… если захочешь.

Мы снова умолкаем. Я смотрю в окно - там низкое небо, серое, плотное, и по стеклу тонкой плёнкой бегут капли вперемешку со снегом. А внутри тепло.

- Яна, - Батянин зовёт меня так тихо, что я едва слышу. - И последнее.

- Да?

- Я не дам тебе упасть.

Почему-то именно на этих словах всё внутри у меня стягивается до соли в глазах.

Он протягивает мне ключ от маленькой двери, и я крепко сжимаю его. Этот почти беззвучный металлический шорох в пальцах кажется самым надёжным якорем сегодняшнего дня.

Позже, когда я остаюсь в новой комнате одна, в моей голове всё еще бурлит хаос мыслей. Где-то там, в стенах корпорации ходит Артур, который, возможно, уже вычеркнул меня из своей жизни. И я не знаю, получится ли у нас ещё когда-нибудь поговорить. Но сейчас есть что-то важнее.

Я в игре. И буду в ней, пока этот человек, впервые в жизни названный мной про себя “папа”, будет переставлять на своей шахматной доске фигуры. Вместе мы переиграем Германа. И пусть он будет уверен, что это - его гениальная идея. Идеальное решение бескровной победы над психопатом… для начала.

Я могу это сыграть. Я могу не бояться.

А если меня вдруг пошатнет - то в моей руке есть ключ. И тот, кто сказал, что не даст мне упасть.