О чем поет вереск (СИ)

Глава 1. Вересковая пустошь

Благие земли Нижнего мира[1] еще мрели[2] сапфировыми сумерками, а вересковые пустоши Верхнего[3] уже румянились ласковым утренним светом. Высокое небо голубело на глазах, жадное солнце слизывало сизый туман с низин — восход будто стягивал покров с томной, разнеженной ночными ласками красавицы.

Мидир усмехнулся своим мыслям, усадил поудобнее спящую девушку, именем которой он не поинтересовался. Погладил норовистого Грома, не слишком любящего земли людей, понукая очнуться и тронуться в путь. Ехать и любоваться вереском предстояло долго.

Можно было и вовсе не брать вороного, а пробить завесу междумирья близ Манчинга[4] рядом с городской стеной, за которой постоянно звенели кузни и шуршали гончарные круги. Мидиру казалось иногда, что возводили стену тоже горшечных дел мастера — слишком идеальной петлей замыкала она столицу галатов[5]. Подобная точность, ради которой строители поменяли течение трех рек, немало раздражала волчьего короля; как и невероятный жар плавилен, коего верхние добивались безо всякого волшебства…

Но очередную забаву лучше высадить поближе к дому и подальше от горожан, чтобы не порождать ненужные сплетни.

Близость Лугнасада[6] придавала отношениям легкость, а изменам — прощение, однако лучше скрыть время, проведенное девой в Мире под Холмами. Просто гуляла, просто — мужчина… Волчьему королю достаточно оказалось нескольких слов, улыбки и поцелуя. Ночь была сладкой, да только золотоволосая игрушка с пустыми голубыми глазами приелась столь же быстро, как и покорилась.

Когда от дороги до поселения девушки осталось меньше пол-лиги, Мидир остановил Грома. Осторожно спустился с коня, завернул спящую в плащ и оставил на пригорке. Легкий выдох — и морок[7] стал обычным сном.

Мидир сомкнул на девичьем запястье толстый золотой браслет поверх ярко раскрашенных деревянных и бросил прощальный взгляд на милое, почти детское круглое личико. Новая мода галаток выбривать себе брови и укладывать волосы известковой водой заставила вздохнуть, хотя к бесконечным кольцам на шее и к браслетам на лодыжках и запястьях волчий король почти привык.

Девушка вздохнула, причмокнула и подложила ладонь под щеку.

Теперь можно было ехать в столицу по весточке Эохайда. Ничего тревожного, однако не виделись они давно. И если в Нижнем время пролетало незаметно, то в Верхнем зима шесть раз сменила лето с тех пор, как волчий король покинул Манчинг. Жизнь смертных — миг по сравнению с вечностью ши, но Мидиру нравилось время, проведенное рядом с королем галатов: защита его трона, защита его земли…

Нижний ныне почти не знал войн. Драконы были истреблены, фоморы не покидали морских вод, неблагих ничего не интересовало, кроме своих чудовищ и секретов магии. Только и оставалось королю Грезы, что баловаться со стихиями и любиться с девками.

Мидир оборвал себя, недовольный тем, куда забрели его мысли. Видно, после бессонной ночи все казалось пустым, мелким и ничего не стоящим.

Дорога бежала вперед, до Манчинга было еще далеко. Мидир остановил вороного, вдыхая пряный аромат нагретых солнцем цветов.

— Хмурый черный всадник на черном коне! — разнесся над вересковым полем звонкий девичий голос. — Словно явился от волчьего короля!

Гром и ухом не повел, что было странно. Мидир обернулся, желая возразить на дерзость смертной. И замер, оглядывая незнакомку. Горчичный плащ приоткрывает лиственную тунику, перевитую золоченым поясом. Глаза искрятся живой веселой зеленью. Непокорные моде брови — как парящие в небе вольные птицы. Волосы стекают горящей медью, из кожаной сумки выглядывают хвостики трав.

Мидир спрыгнул с Грома, спросил вкрадчиво:

— А если я и есть волчий король?

— Вы не можете быть им, — вздохнула, и словно облачко набежало на солнце. — Впрочем, как и я не могу быть королевой галатов…

Незнакомка наклонилась, срезала ножничками пару цветков и забросила в почти полную сумку. Глянула искоса, явно ожидая услышать имя.

— Зовите меня Майлгуир, — заторопился он. — И еду я в столицу. Может быть, нам по пути?

Поддавшись внезапному порыву, Мидир выдернул пару кустов вереска и протянул девушке.

Ствол неожиданно оказался толстым и усеянным колючками.

— Что вы сделали! — вспыхнула травница. — С корнем!.. Руки бы вам оборвать! — она ловко приладила выдернутый вереск. Затем протянула руку требовательно: — Дайте вашу флягу!

Полила растения, и Мидир не поверил себе — не поверил, что он в Верхнем — так благодарно растение восприняло заботу. Приживется несомненно, безо всякого магического вмешательства.

— Мне иногда кажется, он поет, — пальцы незнакомки мягко прошлись по розовым лепесткам.

Порыв ветра пошевелил вереск, поиграл волосами травницы и донес до Мидира запах женщины. Будоражащий и сладкий, он забил ноздри, вскружил голову.

— О чем? — еле вымолвил волчий король.

— Я не знаю…

И улыбнулась слабо. Словно знает, а говорить отказывается. Ему, которому всегда достаточно взгляда!

— Можно ли неуклюжему садоводу узнать имя той, кому подчиняются цветы и люди? — спросил уязвленный Мидир.

— Меня зовут Этайн, — ответила она безо всякого кокетства. А об имени отца или мужа умолчала. Значит, принимала на себя ответственность за свою судьбу.

Стряхнула с рук землю. Мидир поболтал флягой, показывая, что в ней есть еще вода, и вылил ее в протянутые женские ладони — совершенной формы, достойные того, чтобы воплотить их в мраморе.

— Может, добрая госпожа Этайн покажет мне, где я могу набрать питье в дорогу? — отметив поднявшуюся во вздохе высокую женскую грудь, Мидир добавил: — Я не заслужил подобной малости?

— Простите меня, Майлгуир, за миг сомнения. Слишком близко там ложе Димайда и Грайне[8].

Этайн взглянула быстро, и Мидир спрятал ухмылку.

— Прекрасная госпожа, я не попрошу возлечь со мной.

— Обещаете?

— Клянусь Миром под Холмами! Я привык, что дева меня обнимает сама. Поэтому я подожду — пока не попросите сами.

— И попрошу! — Этайн подняла глаза на Мидира, обожгла хризолитовым огнем. — Как только мир перевернется, — рассмеялась и пошла вперед.

Мидир, полный негодования, остался на месте. Оглядел уходящую: скромная сумка травницы, плащ из простой холстины. А обувь, ожерелье и пояс дороги и изысканны. Волчий король в несколько шагов догнал Этайн и пошел рядом.

— Знатная госпожа — и травница? — он погладил Грома, успокаиваясь.

— О, вы судите по одежде… — погрустнела она. — Как и многие. Это я еще без украшений!

— А ожерелье?

— Подарок, — погладила Этайн медовый янтарь, и ревность уколола сердце волчьего короля. — Что до трав… Я люблю их. Собранные моими руками, они лучше помогают людям.

— Не думаю, что вам есть нужда их собирать.

— Неужели вы никогда и ничего не делали просто так?

— Я просто так нарвал вам цветов.

— И это все?! За всю жизнь?

Мидир задумался.

— Я много чего делал ради к… ради долга. Просто для себя же… Я хотел спасти брата…

«Но не смог», — слова замерли горечью во рту, а Этайн изменилась в лице, ухватила за руку:

— Простите меня за глупые расспросы! Я не мыслила так вас огорчать.

А Мидиру казалось, он отвечал совершенно спокойно.

— Когда-то я помог другу.

Этайн отпустила его пальцы, пнула камешек на дороге.

— Я беру деньги только за травы, чтобы люди берегли их… Немного рано, но смотрите, что я нашла.

Остановилась, порылась в сумке и вытащила сверток. На холщовой тряпке лежал корень, похожий на искривленного человечка.

— Мандрагора, причем мальчик, — гордо произнесла Этайн. — Видите форму? — покрутила она корешком, утолщенным в верхней части. — Он дается редко, хотя способен на многое. Да-да! Лечит от тяжких болезней…

— Избавляет от бесплодия, — подхватил Мидир, припомнив балладу верхних, которую любил распевать брат.

Этайн медленно и словно бы недовольно убрала корешок обратно. Мидир, поймав ее взгляд, улыбнулся:

— Однако первый, с кем разделит ложе красавица, выпившая его настой — умрет.

— Байки! — отмахнулась Этайн. — У королевы не было детей, что печалило ее мужа. Лекарь предложил королю позвать на ложе королевы первого встречного, коим хотел стать сам. Король согласился, но прознал об обмане и убил лекаря[8].

— Да? Мне рассказывали иное. Лекаря убили уже после любовной ночи.

— Нехорошо обманывать, — непонятно сказала Этайн: то ли про рассказ, то ли про его слова.

— Но ведь лекарь любил! — продолжил Мидир из желания настоять на своем. — Невероятно, сильно — так, что готов был отдать жизнь за свою страсть!

— Видимо, это был не просто лекарь.

— И не просто любовь. Великая любовь, что случается раз в столетие, — Мидир легонько подул в сторону Этайн.

Ни затуманенных глаз, ни приоткрытых губ, ни дрожи в руках.

— Но она любила другого. Разве не достойно было ему отойти?

— Отойти? Отказаться от неё? От своей любви? Думаю, это было для него невозможно. Жизнь отдать для него было возможно, а отойти — нет.

— Думаю, именно поэтому та женщина выбрала мужа. Готового отдать ее другому для ее же счастья.

— Мы говорим не о том.

— Мы пришли! — Этайн повернула в лес, и листва сомкнулась за ее спиной.

Мидир крутанулся на каблуках, испытывая сильнейшее желание уйти. Но, намотав поводья на ветку дерева, приказал Грому стоять смирно. Конь фыркнул насмешливо, тряхнул длинной гривой и потянул зубами за край одежды. Мидир вырвал плащ и пошел за Этайн.

Она, присев на корточки подле ручья, достала из сумки тряпичную куколку. Улыбнулась Мидиру смущенно, затем оправила шелковое платье, шепнула что-то кукле и аккуратно усадила в траву.

— С ней источнику будет веселее. Я всегда приношу что-то взамен.

— Почему? Почему нельзя брать просто так?

— Потому что нельзя! Обидится.

Этайн окунула пальцы в ключ, бурлящий среди зелени трав. Зачерпнула хрустальную влагу и отпила прямо из ладошки.

Словно дикий лесной зверек! Мидир смотрел на нее, не в силах оторваться. Солнце, скользя через листву деревьев, золотило длинные волнистые пряди, закрывшие спину Этайн; капли срывались с ее ладони и падали в изумрудную траву горящими алмазами.

Она стряхнула последние брызги с пальцев.

— Холодная какая! Но сладкая. Я тоже наберу, — и, открыв сумку и отодвинув вереск, достала флягу.

— Давайте, я помогу, — Мидир сорвал перчатку и перехватил флягу, задев руку Этайн. Огладил ее пальцы быстро и незаметно.

Кожа была очень нежной и шелковистой на ощупь. Понял Мидир и другое: Этайн чувственна и чувствительна, но не осознает, насколько.

— Вы не болеете?

Мидир выдохнул, пытаясь успокоиться. Этайн была первой, кто взволновался из-за его волчьей крови, взбудораженной желанием.

— Я всегда горячий, — понизив голос, прошептал он. Подул чуть сильнее.

Этайн была все так же спокойна. Потянулась к нему, и прохладная влажная ладонь коснулась лба Мидира.

— Жара нет. Верно, показалось из-за воды, — опустила Этайн взгляд на покрасневшую в ледяном ручье руку.

Очаровательна и свежа. И не прикрывается именем мужа… Лугнасад только начинался, получи Мидир ее разрешение — и семь вересковых дней могли бы пройти очень весело.

— Возможно, лечение мне все же не помешает, — прищурился он и потянул ладонью магию Нижнего с такой силой, что зашевелились травинки под холодным ветром. Но тут застучали копыта, зашуршали колеса и послышалось: «Тпру-у-у!». Мидир отпустил силу, закрученная спираль мгновенно втянулась обратно.

От дороги раздалось на два женских голоса:

— Этайн! Госпожа Этайн!

— Простите! — подхватила та сумку и ринулась вперед. — По этой дороге все вверх и вверх, и к обеду вы будете в Манчинге.

— Где ты живешь, красавица?

— В столице! — раздалось уже из-за сомкнутых веток.

Значит, в Манчинг он сегодня все же попадет. Да и Эохайд просил приехать не позже полудня Лугнасада.

Когда Мидир вышел на дорогу, там не было уже ни Этайн, ни повозки. Гром переступил с ноги на ногу, ткнулся мордой, фыркнул в плечо… «Смейся, смейся над королем», — буркнул Мидир, поглаживая гладкую, блестящую на солнце шею Грома.

Примечания:

1 Нижний мир — Туата де Данаан, Мир под Холмами. Ши — его обитатели (благие, неблагие и фоморы)

2 мреть — устар. о нагретом солнцем воздухе· переливаться, струиться, образуя марево.

3 Верхний, Верхний мир — обитель людей.

4 Манчинг — столица галатов (г), современный Ингольштадт.

5 Галаты — жители Верхнего мира, самоназвание кельтов.

6 Лугнасад — 1 августа, день начала осени и сбора урожая. Празднование Лугнасада длилось неделю.

7 Морок — магические чары

8 Ложе Димайда и Грайне — камни определенного вида, разбросанные (или сотворенные) во множестве в лесах галатов. Место встречи первых влюбленных: если женщина приводила к ним мужчину, он мог попросить разделить с ней ложе.

В рассказе Этайн присутствуют мотивы макиавеллевской «Мандрагоры».