О чем поет вереск (СИ)

Глава 34.1. Вересковая правда. Встречи и прощания

После повторного ранения и, особенно, магического удара брат приходил в себя долго. Куксился, заворачивался в одеяло, дулся на всех и вся, заказывал изысканные блюда и не ел их — а Воган не сердился; гнал Мидира к жене, а «человечку» к «ее сердцу», ибо «незачем маленькому ши знать раньше времени, как взрослый дядя-волк ругается». Своенравно-мягкая Этайн все равно не уходила сразу, говоря, что ей и ее малышу необходим отдых. Мэллин подобрать не мог, и королева с важным видом усаживалась поудобнее, раскладывая подушки, среди которых была одна, сшитая из покрывала контрабандистским швом. Доставала свое рукоделие и, несмотря на протесты, проводила с Мэллином хотя бы полчаса каждый день, рассказывая новости. Иногда задерживалась под разными предлогами, напевала верхние побасенки, считавшиеся у них сказками. Брат после ее ухода казался Мидиру не таким бледным и равнодушным.

Заживлению ран наверняка мешало осознание немощи иного рода — не уберег, не защитил. В итоге Мидир не выдержал и, скрепя сердце, которое еще помнило не владеющую собой Этайн и отпустившего — отпустившего! — ее брата, выговорил «спасибо», на что изумленный Мэллин ответил:

— Ты уверен, что мне благодарен?

Мидир понял: брат отпустил «человечку» сознательно. Не потому, что упал или был слаб, не потому, что не мог воспротивиться или пальцы не держали. Он хотел ее отпустить. Неясно лишь, что послужило причиной.

— Уверен, — брат посветлел, но Мидир неумолимо уточнил. — Хочу спросить, ради чего ты ее выпустил?

Мэллин завздыхал, переполз в сидячую позу, завернулся в одеяло с головой, как будто воздвигая мягкую и безопасную стену между собой и Мидиром.

— Я выпустил ее, чтобы Этайн осталась целой, — покачал головой, недовольный странным объяснением так же, как Мидир. — Понимаешь, брат, твое волшебство тянуло ее в одну сторону, тот Мидир, — Мэллина передернуло, — в другую! А тут еще и я! Человечка у нас потрясающая, но я люблю ее в целом виде! Кто-то должен был отпустить!

Брат сбил себе дыхание, отполз еще, почти скрываясь за подушками, прижимая к груди ту, сшитую Этайн. Мидир не отводил взгляд, и Мэллин вздохнул еще горше:

— Кто-то должен был отпустить! Но теперь ты вряд ли мне благодарен, — закрутился вокруг той подушки, видимо, собираясь еще поспать. — Да я сам собой недоволен, Мидир, просто это нужно было сделать… А теперь она приходит ко мне! И ты приходишь. А я не заслуживаю…

Мидир полюбовался на одеяльный кокон, поднялся с кресла, подошел ближе, похлопал по нащупанному плечу, погладил по голове.

— И зря недоволен. Ты молодец, Мэллин, а я благодарен тебе намного, намного больше, чем тебе кажется, — брат не ответил, и Мидир тихонько вышел, осторожно прикрыв за собой дверь.

На следующий день Мэллин смог подняться с постели, и теперь ни он, ни его кларсах не умолкали, развлекая обитателей Черного замка. Под его гулкими сводами звучали все песни мира. Все-все, кроме одной. На просьбу Этайн спеть ту — давнюю, грустную и прекрасную, про любовь и обман, что вскроется неизбежно, у Мидира захолодело сердце. Брат же ответил легко, что эту мелодию волшебные струны поют, когда захотят, ибо подобный накал страсти могут выдержать нечасто, и пообещал придумать новую, еще лучше.

Днем королева гуляла в саду, вышивала в обвитой вереском беседке, кормила световых птиц, которые повадились вить там гнезда. Что-то по-прежнему высаживала в саду. Хранителю в руки не давалась, то ли ощущая, что старик лишился сил, то ли не желая иметь дело с «ожившей клепсидрой», то ли не слишком доверяя ему. В лазарет беременной хода не было, но лекаря волков она знала и обещала довериться, как придет срок.

Мидир проводил с Этайн все свободное время, а когда дела отвлекали его, с неохотой оставлял ее на Мэллина или Джареда. Вслед за Джаредом частенько появлялся и Алан, чей тихий приход Этайн замечала иногда раньше Мидира.

С исчезновением Лианны, Джилроя и Фордгалла в замке вновь остались лишь волки, а королева опять оказалась единственной женщиной. И часто проводила вечера в общем зале, стараясь добрым словом или улыбкой облегчить временное заточение детям Дома Волка.

Этайн не выказывала волнения явно, но роды приближались, и никакая живая магия не могла успокоить ее надолго. Иногда смотрела хризолитовым взором, словно видела насквозь, и как Мидир ни скрывал вину и беспокойство, ясно читала его сердце и волновалась еще пуще. Волчий король был готов на все, лишь бы успокоить любимую, и когда у него выходило, чувствовал себя почти счастливым. Это «почти» не покидало его ни днем, ни ночью, подтачивая силы и подгрызая разум. Впрочем, хоть Мидир и старался сдерживать свою страсть, ночь, после убаюкивания маленького очередной колыбельной, безоглядно принадлежала любви Этайн. Пытаясь по привычке анализировать, он понимал — его пламя горит лишь ярче. Несколько раз наутро Мидир ловил себя на желании признаться! Однако когда Этайн открывала глаза, смотрела доверчиво, как птичка на ладони, и хриплым со сна голосом тянула «Мидир-р-р, сердце мое», он вновь лишался всякого мужества. Временами ему становилось столь плохо, что он проверял себя, уж не глотнул ли отравы? Как будто яд разъедал его изнутри.

Несколько раз выпадал снег, тут же стаивал, в парке засинели первоцветы. По Мидирову четкому осознанию времени стоял второй месяц весны, а деревья печально роняли рыжие листья, как если бы плутовка-лиса заметала следы пушистым хвостом. Ветер ласкал колючие вечнозеленые ели, принося терпкую горечь, свойственную лишь середине лета. Суетливые ласточки рассекали синь неба, словно и не улетали на юг.

Торопливая беспорядочная смена времен года наводила на нехорошие мысли. Мир бежал вперед, не разбирая дороги, не делая остановок, так, как сходит оползень, обрушивается лавина или преследует добычу Дикая охота.

И пусть Мидир с ранних лет участвовал в Дикой охоте, на сей раз все выглядело иначе. Одно дело, когда ты загонщик, и совсем другое — добыча.

Иногда Мидиру казалось, он стоит на стрелке, которая раскручивается слишком быстро или совсем не в ту сторону.

Прогулки по стене стали любимым успокоительным средством: отсюда было видно явного противника, здесь мир строго делился на два лагеря. Тот, который следовало защищать и хранить, и другой, опасный, который следовало держать на расстоянии от первого. Инстинкты умолкали, разум переставал искать врага или опасность внутри, и на Мидира снисходило временное спокойствие.

Так, новым ясным утром, очень похожим на весеннее, Мидир в очередной раз решил подняться на Башню, оглядеть горизонт, который словно набирал черноту по краю неба. Позвал с собой Джареда «послушать ветер», не в силах объяснить возникшие подозрения. Джаред владел силой меньшей, хотя иногда чуял лучше. Но и он, кроме напряжения, все сильнее натягивающего воздух и землю, не мог назвать ничего определенного, что внушало бы беспокойство.

И на низкий протяжный гул, наполнивший Дом Волка от подземных ходов до верхних этажей, Мидир поднял шерсть на загривке и выпустил клыки. На миг ему показалось, что он ослеп, потом отчетливо увиделся весь замок.

Черные волны магического безумия, словно тягучее вино, прокатились по его коридорам, переходам и лестницам, сметая все живое…

— Это… что это? — воскликнул Мидир, не слишком доверяя зрению и слуху.

Потряс головой, сбрасывая давний, вновь набежавший морок. С усилием провел ладонью по камню, мало не сдирая кожу — и вернул себя в настоящее, на левую смотровую Башню.

Видение ушло, звук остался.

— Галаты трубят отход, — наконец произнес стоящий рядом Джаред. — Окончательный, — он прислушался и удивленно вымолвил то, что Мидир уже увидел по королевскому штандарту: — Эохайд призывает вас!

Разглядеть всадника, скачущего из лагеря верхних, можно было лишь волчьим взором, впрочем, доступным обоим. Советник коснулся разума осторожной мыслью:

— Мой король, вдруг это происки друидов?

— Ты чуешь сам: все тихо, магии нет. И… разве король галатов ожидает меня не в одиночестве? — усмехнулся Мидир. — Коня!

Чем ближе король волков был от короля галатов, тем вернее его обуревала неясная и совершенно не свойственная Мидиру робость. На уровне замка пришло желание оставить Эохайда без внимания, на уровне земли — срочно вернуться под надежное прикрытие каменных стен, а перед воротами в сердце когтями впилось дурное предчувствие. Ров, полный неблагого хрусталя, слегка звенел тревожным колокольчиком, грозя гибелью и одновременно предупреждая. Мидир собрался, отбросил все ненужное, толкнул пятками коня и выехал навстречу предчувствиям, весне, галату.

На позолоченной броне Эохайда весело играло солнце, сам же он выглядел постаревшим и усталым.

Подъехавший Мидир остановился не слишком близко. Белый скакун Эохайда тряхнул гривой и заржал, гнедой Мидира принялся яростно грызть удила. Кони не слишком радовались встрече. Впрочем, как и седоки.

Ветер швырнул в Мидира воздушным лезвием холода, выгладил пряди Эохайда, потрепал гривы коней и стих. Замер воздух, забылось движение, и в мороке временного весеннего тепла вся картина показалась нереальной.

— Что происходит? — первым нарушил молчание Мидир.

— Ты не слышал наших труб, Владыка Благого Двора?! Мы покидаем ваш мир.

— Но Этайн… — вырывалось у Мидира, и он тут же укорил себя за несдержанность.

— Что Этайн? Что?! — тоже не сдержался Эохайд. Погладил дернувшегося коня. — Девять лет прошло в нашем мире! Сколько людей погибло! Моя ж… Этайн едва не умерла из-за шальной стрелы.

Перед внутренним взором вставала башня, стрела, рана жены, а еще — расстояние с той башни до ближайшего штандарта людского войска. Разглядеть с подобной дистанции смог бы волк, но не человек. Никто из людей.

— Ты знаешь? Откуда?!

— Знаю, — глухо ответил Эохайд. — И благодарен тебе за ее спасение.

Мидир опустил глаза — невытоптанные ромашки под ногами коней смотрелись новой насмешкой, уже над полем битвы.

— Не уйди мы сейчас — пройдет еще девять лет! — белый конь переступил нервно, отражая настроение всадника. — У моих — семьи, дети!

— Ты берег своих, — слова прозвучали глуше обычного.

— Ты — тоже! — а вот Эохайд нервничал все больше.

— Что-то случилось, — догадался Мидир. — Изменилось. Что?

— Друиды, — бывший друг старательно отводил глаза, — показали мне вашу с Этайн жизнь.

— Вот оно что! Интересно, — едва сумел выговорить Мидир, но ему сейчас, оцепеневшему, потерявшему дыхание, внезапно ничего стало не интересно.

Ветер задул с новой силой, и Мидир словно вмиг остался без кожи.

Их с Этайн поцелуи, объятия, признания… Тепло души любимой, свет ее хризолитовых глаз — все, что скрашивало его жизнь, что поддерживало и поддерживает, внезапно вывернулось наизнанку. Друиды наверняка расстарались и показали королю галатов тайное, сокрытое ото всех надежными магическими покровами или тяжелыми дверьми королевской опочивальни. Показали, чтобы ударить побольнее.

Ради чего хранители равновесия пошли на это?

— Видно, решили подстегнуть меня, — словно поняв его мысли, ответил с усилием Эохайд.

Некого винить. Теперь они квиты. Мидир, околдовывая Этайн, тоже видел все, что происходило между ней и Эохайдом за год их верескового брака. И Эохайда терзала та же мука, что и его. Вот только…

— А понял я иное. Друиды не лгут, и я не знаю, в чем тут подвох… Но ты не убьешь ее. И ты сделал ее счастливой.

Мидир вскинул голову, пальцы сжали упряжь.

Нет, все же ему больнее.

— Теперь ты — ее сердце.

— Я же бессердечен? — не удержался Мидир. — Как тут рассуждать о любви?

— Она любит тебя! — искренне ответил Эохайд. — И она беременна. Она так хотела ребенка, а я… Я не любил ее. Вернее, не знал, что люблю.

Два короля молчали долго, думая об одной женщине.

— Ее любовь принадлежит не мне, — наконец разомкнул губы Мидир. — Она твоя, Эохайд. Это тебя она любит столь искренне и сильно… Я не стану каяться в том, что совершил!

Эохайд поднял ярко-голубые глаза и тут же опустил. Вот уж на что у него не было надежды, так это на великодушие волчьего короля.

— Ты знаешь — ты заплатишь за это.

— Я разбил твою любовь, — ухмыльнулся Мидир. Вытащил кинжал и сжал лезвие: — Но буду счастлив даже режущими в кровь осколками.

Телесная боль хоть немного перекрыла душевную. Он стряхнул красные капли на белую россыпь ромашек и вложил кинжал в ножны.

Поворотил коня и поехал обратно.

— Мидир! — окликнул его Эохайд другим тоном, спокойным до обреченности. — Твой брат, он?..

Человек все-таки понял.

— Жив, — ответил волчий король, не оборачиваясь, но придерживая поводья.

— Гром — тоже. Хочешь, я верну его?

— Оставь себе.