О чем поет вереск (СИ)

Глава 19. Вересковая песня и братский вой

За окнами Черного замка с новой яростью принялась бушевать гроза. Отдаленные, но все приближающиеся раскаты приносили с собой непрошеные воспоминания о смутных и темных временах изменения мира. Мидир не желал беспокоить Этайн, не хотел рассказывать про бытность свою старым богом, тем самым, одним из троих, черным. Спать не мог, но Этайн словно чувствовала его беспокойство. Волчий король, утишив ее кошмары, счел за лучшее встать и пройтись по галерее.

Попадавшиеся по пути стражники не задавали вопросов. Буря в Нижнем будоражила кровь волков, пылала желтым пламенем в их глазах. Мидир кивал на привычное приветствие, не выныривая из тревожных мыслей о том времени, когда подобным образом рокотал и грохотал весь мир ши…

Воду уходила в землю, а земля обваливалась во мрак. Волчий король остановился и подставил лицо холодным брызгам дождя, пытаясь избавиться от слишком явственного видения. Замер, вдыхая ледяную свежесть.

Этот мир все-таки устоял. И будет стоять столько, сколько будет необходимо!

Размышления Мидира прихотливо извивались, перескакивали с предмета на предмет; он и не старался удерживать свои мысли, не сосредотачиваясь ни на одном из поводов поразмышлять.

Молния ударила почти рядом, ослепив и оглушив на миг…

Три настежь открытых Окна во все три мира. Волчий король, огромный сердитый фомор и желтоглазый неблагой — втроем тянут все стихии, связывают три мира, удерживая их от падения… Молнии, молнии, молнии. Желтые, белые, голубые, аметистовые! Они прошивают все вокруг и самих богов, выкручивают жилы и нервы, пьют силу силу древних. Мидир, Лорканн и Айджиан умирали и воскресали вновь, и длилось это бесконечность. Они стояли над миром, в мире и вне его.

До конца старого света на карте Нижнего было двадцать семь королевств. Осталось, смогло выжить — только три.

Союз трех старых богов дал жизнь Нижнему миру.

Новый удар молнии — и новое воспоминание.

Когда Мидир вернулся в свои владения после тяжких трудов по переустройству, он понял: время тут прокатилось не просто рекой, но бурным потоком. Кое-где еще вихрилось особенно сильно, и такие места старательно обходили даже бессмертные ши, не говоря о простых волшебных созданиях, вроде тех же фей, что пропадали бесследно. Солнце стояло в зените благого небосвода, но в этом тоже была неправильность: Лорканн отправился к себе в розовое утро, Айджиан — в туманный закат.

Черный замок встречал тогда Мидира с большой радостью и облегчением, что стало для короля, который лишь недавно отметил триста лет своего правления — невероятно мало — большим сюрпризом. Однако более его авторитет не подвергался сомнению.

Мэллин заявил:

— Ты светишься! — и замолк с таким видом, как будто это все объясняло.

— И что? Это не повод для моих своенравных подданных…

Мэллин перебил, успев высказаться до того, как Мидир разозлился бы.

— Ты светишься черным! Как светилась треть мира, когда стало возможно дышать опять! — усталый непонятно от чего брат повел плечом, склоняя к нему голову. — Мир светился еще желтым и зеленым, но дышать стало возможно только после черного. Я так понимаю, ты нас всех спас. И что-то мне подсказывает, что это понимаю не только я.

Тогда Мидир не поверил, но поспешно постарался взять свои силы под контроль, чтобы не показывать свое очевидное могущество. Брата переубедить так и не удалось, а весь остальной Благой Двор новость, что Мидир к переделу мира относится опосредованно, воспринял с большим облегчением.

Мэллин же вечно доверял себе больше, чем чужим убедительным речам.

А еще когда-то давно боялся оставаться один в грозу. Мидир усмехнулся: интересно, он достаточно повзрослел, чтобы?..

В груди зашевелилось что-то доброе и древнее, теплое и семейное. Мидир поймал себя на мысли, что ему захотелось пошалить. Нет, положительно, Этайн странно на них на всех действует, как бы ни отрицала она свою волшебную силу!

Северная галерея вывела его к башням. Оттуда идти до покоев брата было дальше, но этой дорогой они ходили тогда, когда оба были детьми, и Мидир повторял свой путь, проходя знакомыми поворотами, которые привык не замечать.

Сейчас, в свете молний и вспышек воспоминаний, Черный замок показался невероятно родным. Он всегда был домом волкам. Особенно — королевским волкам. Ненастье за стеной больше не настораживало, наоборот, помогало ощутить, как прочен и надежен Черный замок.

Мидир ухмыльнулся на особенно раскатистый гром, припомнил их столкновения с Лорканном, проходившие с еще большим шумом. Разлетались они с неблагим магом ой как здорово! Айджиан едва успевал ловить. Поначалу попросту придворный маг, позже Лорканн тоже стал королем, и зная его, Мидир отдавал себе отчет, что неблагой устроил переворот сам. Тем азартнее становились схватки, тем полнее можно было призвать свои силы, тем яростнее хотелось обрушиться на неблагого всей мощью, тем меньше страха оставалось в душе Мидира, узнававшего границы собственных сил и пределы все растущих возможностей. Он нашел себе равного противника, которому с удовольствием выщипывал перья и ломал кости. И от того, что глаза Лорканна вдруг стали желтыми, а не голубыми, его дерзкие взгляды выводили из себя в разы больше. Мидир сам отрастил себе руку и знал, как это было мучительно — ослепнуть от темного пламени Семиглавого, а потом вернуть себе зрение. А неблагой лишь клекотал в ответ на все расспросы.

Мидир вспоминал — и с удивлением оживлял картины прошлого, когда они с Айджианом чуть не раскатали неблагого по ближайшей стеночке: слишком дико смотрелись чужие глаза на знакомом лице. Как будто кто-то захватил тело грифона или сожрал его душу, в наличии которой Мидир, признаться, до последнего времени сомневался.

И тогда, лет за сто до переделки старого мира, обороняющийся грифон сумел доказать свою подлинность не послушной стихией воздуха, не злыми взглядами, не смачными ударами, а как раз тем, что опять попался на поддевку Мидира. Никогда не мог спокойно слышать, что он младше благого короля!

Мидир усмехнулся своим нынешним мыслям о прошедшем, подивился, сколь много событий он успел пережить и как мало он помнит об этом сейчас. Ши помнят все, но хранят воспоминания в душе, ибо помнить каждый миг, каждое слово — иногда не благо, а наказание. Пусть лучше демоны сидят на своих цепях, чем вырываются наружу.

Путь к своим детским покоям становился отчасти и возвращением к самому себе.

Знакомые коридоры навевали и другие воспоминания. О том времени, когда Мэллина не было еще и в помине, а мама с отцом хоть немного общались с сыновьями. Хотя все трое воспитывали именно Мидира. Мэрвин, насколько Мидир мог судить сейчас, был мягче в наказаниях, но строже в требованиях, а его молчание действовало хуже любых обидных слов и подзатыльников. Образ Мэрвина всегда был связан с чем-то ясным, определённым. Казалось, для старшего брата не существовало непроницаемых для его ума событий и вещей. Он часто спорил с отцом, вынуждая Джаретта скалиться, а Синни — улыбаться, как будто маму радовала некоторая непохожесть детей и отца. Но чаще она грустила, а однажды сказала, что избыточное стремление к идеалу может погубить сам идеал или тех, кто рядом, отчего отец нахмурился, а Мэрвин лишь рассмеялся.

Странный вывод побудил Мидира припомнить несколько других семейных вечеров. Теперь, когда он сам миновал порог двух с половиной тысяч лет, почти добрался до трех, он понимал, отчего отца раздражали подобные разговоры. Если бы его собственный сын начинал разговоры о войне и крови при матери, сам Мидир смело взялся бы за розги, а то и за каленое железо. То, что было разумным и не требующим объяснения для волков, тяжелым отпечатком ложилось на жизнь Синни. Безгрешный старший брат вдруг показался таким же неоднозначным, как младший. Покинув Нижний, Мэрвин покинул и семью.

Мидир потряс головой, избавляясь от лишних мыслей, и понял, что почти пришел. Вот мимо проплыли запертые двери в покои Мэрвина, вот — в его собственные, а третья дверь вела к Мэллину.

Мидир смирил обуревающие его воспоминания и страсти, вздохнул шумно, а потом зашел к брату без единого звука и скрипа. За три тысячи лет разлада и еще пару дней неопределенности эти покои ничуть не изменились. Кровать стояла в глубине комнаты, не с первого взгляда открываясь вошедшему.

Белела спина в спальной рубашке, вихрились темные пряди брата. В отблеске молнии Мидир присмотрелся к подушкам, а потом едва сдержал улыбку: в изголовье, за подушками, сокрытый под магическим щитом с невидимостью и безвременьем, восседал лоскутный Вульфи.

Надо понимать, охранять сны. Интересно, Мэллин хоть помнил, что усадил туда свою игрушку? Щиты, похоже, старинные…

Мидир подбросил дров в камин, бесшумно прошел к кровати, уселся на край, приминая своим весом перину. Брат недовольно завозился, слегка повернул голову, сонно захлопал глазами, не выражая ни удивления, ни страха, вообще ничего.

— Нет, ну надо же… Знаешь, Мидир, ты, конечно, красавец, но так и поседеть можно — без предупреждения ходить по снам, — сразу без перехода, отворачиваясь опять к стене, — вот казначей бы точно поседел, он тебя боится, будто ты фоморский старый бог, этот, одноглазый который…

Мидир хмыкнул, и брат мгновенно напрягся всем телом. Подпрыгнул пружинкой, как мартовский заяц.

— Мидир?! Так ты?! Ты не?! — огромные, потемневшие от расширившегося зрачка глаза разглядывали его в упор.

— Я не, — Мидир хохотнул, — я ещё как не! Я тебе не снюсь, если ты об этом.

Брат протер глаза для верности еще разок, кулаками, будто одного голоса Мидира, его запаха, его слов было недостаточно.

— Миди-и-ир! — довольная улыбка на заспанном лице брата неожиданно порадовала. Потом стремительно померкла, унося с собой и радость. — Что-то случилось? Что-то случилось с человечкой? — Мэллин обеспокоенно подался вперед, готовый бежать и помогать.

— Что за глупости! — теперь Мидир рассердился, что оставил Этайн в спальне одну и не был полностью и абсолютно уверен в ее безопасности. — Конечно нет!

— А чт… — брат зевнул немного неестественно, обрывая себя, а вот потянулся очень даже правдоподобно. — А ты гулял в грозу по крышам? Очень освежает! Особенно если повыть!

Откинутое одеяло полетело в Мидира, брат вскочил и запрыгал на одной ноге, натягивая штаны. Спальная рубашка сменилась повседневным костюмом, разве что без дублета, да завязки на рубахе не затянуты ни у запястий, ни на воротнике. Мэллин оглянулся на Мидира и довольно кивнул, подхватывая свой кларсах.

— Гулять лучше босиком! Пошли, я тебе покажу! — деловито прошлепал к окну, приоткрыл створку, выглянул наружу, подставив лицо новой вспышке молнии. — Тут недалеко!

— Да стой ты!

Но Мэллин ужом проскользнул в окно, легко, ловко, напоминая без слов, что он больше не испуганный мальчик, а взрослый воин-волк, не самый слабый и весьма юркий. Мидир помянул недобрым словом его военную выучку, но поспешил за братом. Еще сверзится!

Едва волчий король высунул голову в окно, как тугие струи ливня мигом пробрались за шиворот. Одежда прилипла к телу, волосы намокли. Рядом стоял брат, мокрый, как мышь, и довольный, как сытая виверна. Прижимая одной рукой к груди кларсах, второй указал вдоль карниза:

— Тут можно пройти только босико-о-ом!..

Мэллина было еле слышно, но брат кричал: напряглись вены на шее, хоть и смотрелся довольнее некуда.

— Осторожно, мой король! — еще и поклонился!

А в следующий момент припустил от обозленного Мидира.

Волчий король аккуратно спускался по мокрой черепице вслед за братом, скрывшимся за краем немного выдающегося во внутренний двор флигеля. Отсюда, с крыши, во время бури, Черный замок выглядел иначе, чем из окон или из внутреннего двора.

Словно волчий находится внутри дома Волка настолько, насколько никогда не был, и сейчас переживает со своим домом ненастную ночь.

Голова Мэллина высунулась из-за флигеля:

— Так ты идешь, твоё величество неторопливый брат?

Мидир фыркнул, Мэллин фыркнул, дразня, и скрылся за стеной флигеля.

— А ну не смей пер-р-редр-р-разнивать своего кор-р-роля!

Мидир рычал не от злости. Просто потому, что тут, в сердце грозы, ужасно хотелось рычать!

До него долетел хохот брата, наполовину съеденный ветром и шумом воды, но все равно различимый. И этот хохот был понимающий и поддерживающий!

— И куда ты меня ведешь?!

А спина в черной рубашке вновь мелькнула, огибая флигель, и скрылась за поворотом.

— Мэллин!

Мидир повернул вслед, и мощная ветвь очередной молнии прочертила небо, высвечивая черный силуэт уже на середине ската крыши. На секунду показалось, что это не Мэллин, а какой-то незнакомый волк, по недоразумению принятый им за брата. Но тот приподнял кларсах привычным жестом, и ощущение пропало.

Первого перебора струн Мидир не услышал, зато второй дополнил гром, и королю показалось, что в доме Волка даже стихия сдает позиции перед волками.

Выть захотелось неимоверно, а лучше — рычать, но что-то еще держало. Огоньки горели в окнах, там были подданные, их пугать не хотелось…

Мидир шагнул ближе к брату. Короткие волосы слиплись черными сосульками, подобно рожкам виверны, глаза Мэллина зажглись ярким золотом, и он запел. Звуки героической баллады прорастали и дополнялись шумом дождя, прося выпустить внутреннего волка. Мэллин завыл тот же самый мотив без слов, и Мидир не выдержал: от его рыка дрогнули стекла, притих дождь, рванулись невпопад две молнии, приветливо громыхнул небосвод — здороваясь, признавая права.

И Мидир завыл снова, а Мэллин поддерживал его.

Сколько они так развлекались, пытаясь перевыть и перерычать друг друга, кларсах, гром и вой ветра в печных трубах, неизвестно, но победа каждый раз доставалась Мидиру. В самый глухой волчий час ночи, когда он окончательно перестал сдерживаться, его рык сотряс всю стену, а за отзвучавшим эхом пришло небывалое освобождение. Выть и рычать хотелось теперь просто ради баловства, это было приятно — не сдерживаться и не щадить ничьи хрупкие чувства, быть волком, быть собой не только на встрече Трёх!

Мэллин улыбнулся довольно, махнул рукой, зазывая дальше, и поднялся до конька крыши. Ловко и уверенно прошел по нему, вспрыгнул, легко подтягиваясь, на крышу поменьше — маленькую, квадратную, от балкончика или пристройки. Мидир припустил за братом, заглушая беспокойство: судя по тому, как уверенно тот шел, это был не первый раз, когда Мэллин посещал скользкие и чрезвычайно опасные высоты.

Стоило Мидиру забраться на балкончик, ближайшее окно распахнулось и оттуда послышался голос Алана:

— А знаешь, сегодня солировал не принц, — голос начальника замковой стражи был обыкновенно собранным и спокойным, но теперь расцвечивался и новыми интонациями удивительной расслабленности и домашнего уюта. Алан явно чувствовал себя прекрасно, даже несмотря на отзвучавший концерт.

Король поспешно подтянул ноги. Уселся, уцепившись за край, махнул Мэллину, чтобы подождал, и прислушался: это была новая сторона совершенно изученного волка! Алан не демонстрировал такой манеры при исполнении своих обязанностей, а сейчас Мидир подумал, что его верный защитник и волк имеет право быть разным. И узнанным в этой разности своим королем. Пусть и узнанным случайно.

Из-за спины Алана зато долетел отчетливейший стон, полный мучительного осознания:

— Нет! Нет! Нет! Ала-а-ан! — стон набирал в трагичности. — Только не говори! Нет! Так выть мог только… Алан, не говори, пожалуйста, что их теперь двое!

Голос приблизился к окну, неясная тень упала из освещенного окна на крышу. Этот второй, позволяющий себе подобную вольность, тоже член королевской семьи.

Рядом мягко спрыгнул Мэллин, всем своим видом выражая вопрос, Мидир приложил палец к губам и опять прислушался.

— Не буду говорить, — в голосе Алана слышалась мягкая насмешка. — Ты сам уже все сказал.

Джаред отчетливо и протяжно застонал.

— Алан, ты говорил… Ты говорил, что у тебя осталась еще бутылка того удачного вина столетней выдержки? Как ты думаешь…

— Я думаю, вполне, — начальник стражи ответил, не дожидаясь собственно вопроса. — Это как раз тот случай, когда нам срочно нужно выпить за их здоровье. А то как бы ты кого не проклял сгоряча!

Джаред отчетливо взрыкнул, уходя вглубь помещения и громко вопрошая, где его вино, на что Алан выглянул наружу, усмехнулся крышам и дождю, а потом захлопнул задребезжавшее окно.

— Дальше веселее! — Мэллин ловко крутанулся, полез выше. И кларсах за спиной ему ничуть не мешал.

— Мэллин! Да Мэллин! Стой! — Мидир постарался прорычать это шепотом, но получилось раскатисто.

Возможно ему показалось, но из-за прикрытого недавно окна послышался новый трагический стон. Мидир поспешно подхватился с места и тоже полез за братом.

— А ну стой! Ты куда? Мэллин!

Несколько крытых балкончиков, прилепившихся к внутренней стене, были похожи на загадочные ступени. Но Мэллин не шел. Она подпрыгивал и цеплялся за выступающие камни. Забирался все выше, не оглядываясь, не делая остановок, привычно находя выбоины или зацепки в стене. Вдоль одного из архитектурных изысков Мэллин забирался почти на пальцах, цепляясь ловко, будто лесовик на дереве за обрубленные сучки. Мидир молчал и злился, не решаясь кричать. И с трудом вылез на небольшую площадку.

— Под этой крышей — наш придворный звездочет, — брат сиял серыми глазами, в которых не было ни сердитой, ни азартной желтизны. — И отсюда открывается прелестный вид! — уселся на край, обнесенный, слава старым богам, ограждением.

Не глядя похлопал по черепице возле.

— Вот теперь самое время спеть! — пальцы Мэллина привычно пробежались по струнам кларсаха.

— Мэллин! — Мидир уселся рядом. — Ты сорвешь голос. А услышат тебя только я да капли дождя!

— Зато я смогу стяжать славу Громового, — брат смешно приосанился. — И твоя сказка наконец-то станет реальностью!

Мелодия кларсаха стала лирической, мягкой, переливчатой — и дождь тоже успокоился, будто заслушался. Голос брата прокатился по крышам, уплыл к лесу, не потряс, но заставил насторожиться всю башню. Мэллин завел балладу на новый мотив, и в этом тоже была своя гармония.

— На свете жил бессмертный ши, услышьте сказку, малыши! Любил жену он страстно, ему казалось, жизнь прекрасна…

Мидир невольно заслушался, засмотрелся на брата. Темнота не торопилась отступать, день казался миражом, далеким и снящимся. Ночь или сказка раздвинули мир до новых границ. Мидир легко подпел:

— Завистливый и древний бог любви такой снискать не смог, — на два голоса вышло удивительно хорошо, Мэллин аж зажмурился, — завел красу в невидны сети, и не видать её на свете!

Кларсах выпевал с ними, проигрыш был короток, но желание петь дальше росло с каждой секундой молчания.

— Меня похитили, мой муж, — Мэллин запел высоким голосом, — лови сквозь ливни стуж, мой образ видно на земле от молнии в золе!

Мидир ухватился за перила крепче, нахмурился и прочувствованно вывел:

— Тебя искать не прекращу, в грозу, в дожди ищу. Я стану громовым огнем, ищу все день за днем!

Молния сверкнула близко, приковывая внимание, кларсах пел, Мэллин внимал

Брат пел партию несчастной похищенной, а сам Мидир, наоборот, еще понизил и без того низкий голос, прочувствованно выводил угрозы, посулы и обещания разобраться с древним богом при встрече по-свойски. Эта сказка могла быть бесконечно разнообразной по финалу, но он всегда рассказывал Мэллину её так, чтобы Громовой находил свою суженую. От переполнявших чувств опять захотелось завыть или обнять Этайн.

— Я рада встрече, я люблю, сей миг благословлю! Мой Громовой, о мой супруг, нашел меня, мой друг!

— Тебя нельзя мне не найти, хоть сто дор-р-р-рог пр-р-р-р-ройти, твой свет меня пр-р-р-ривел и тьма, а может, ты сама!

Финал предполагался от лица рассказчика, но Мидир с Мэллином переглянулись и спели вместе, на два голоса, героя и героини.

— Есть в мире злость и есть любовь, но встреча будет вновь! Поверив Истинным своим, залог любви храним! Весь мир с тобой, мой милый ши, коль есть огонь души! И пуще глаза своего, храни огонь, его!

Кларсах прозвенел завершающим аккордом, а отозвался словно весь мир.

Рычать Мидиру больше не хотелось, хотелось как-то оказаться поближе к теплому боку Этайн, а лучше — вот прямо уже в постели. Веки норовили сомкнуться, а новая мелодия кларсаха, напоминающая колыбельную, этому исключительно способствовала. Мидир усилием воли разогнал сонную одурь, подставил лицо затихающему ливню, а потом поглядел на задумчивого брата:

— И как мы будем отсюда спускаться?

— Обычно я спускаюсь тем же путем, что и поднимаюсь, — Мэллин кивнул за перила, а Мидиру стало дурно от вырисовывающихся отдельными мокрыми бликами камней.

Сейчас волчий король не мог бы с уверенностью сказать, как он сюда залез. Видимо, чудом. Мэллин тем временем продолжал с неким трепетом:

— Но сзади есть окно.

Мидир сжал и разжал кулаки, с удивлением оглядел слегка помятое после его хватки ограждение, подышал, посчитал до десяти и обратно несколько раз.

— Знаешь, Мэллин, право слово, если бы я не был так тебе сейчас благодарен, одним подзатыльником ты бы не отделался! — и чтобы не отступать от буквы закона, то есть своих слов, отвесил тот самый единственный воспитательный подзатыльник, чему Мэллин внезапно порадовался.

***

— А почему ты такой мокрый, мое сердце? — спрашивала Этайн, помогая стянуть прилипшую к телу одежду.

— Не спрашивай! Могу согреться об тебя!

Этайн взвизгнула от прикосновений его холодных ладоней.

— И ты очень устал, раз не стал сушиться магией! Где ты был?

— Ты будешь смеяться. Мы с Мэллином…

— Что? — испуганно встрепенулась его птица. — Подрались? Я слышала какие-то звуки, но они показались мне прекрасными!

— Пели! Мы пели на крыше. Я раньше пел! — с легким вызовом признался Мидир. — Иногда. Очень давно.

— Я не буду смеяться!

— А глаза смеются! — обвинил он.

Упал на постель вместе с хохочущей Этайн и с головой укрылся теплым одеялом.

— Я так люблю тебя, Мидир! — прозвучало даром старых богов, которых нет.

***

Седьмой день, вернее, вечер, стал лучшим подарком. Многое оказалось не тем, чем виделось. Джаред успел подружиться с Аланом. Светящиеся птицы ели и не кусались — когда их кормила Этайн. Вредный наследный принц, его вечная головная боль, внезапно стал любящим младшим братом. Может, и был таким, просто он не видел, не замечал, будучи погруженным в заботы на протяжении не одного столетия? А его Двор, его дом помимо того, большого, стал еще и просто домом, где Мидира ждала нежная, любящая Этайн.