Плавать с дельфинами

Глава двадцать третья

Джанин принесла к ним в номер два ромовых пунша в запотевших бокалах. По их стенкам стекали струйки влаги, над краями возвышались кубики льда.

— Это моя подруга Джанин, — представила Пандора.

Зажигая сигарету, Моника критически осмотрела вошедшую женщину.

— Как тут моя Пандора вела себя на вашем острове, с теми ли людьми встречалась?

О, черт! Фразу, которая обычно следовала за этой, Пандора тоже знала наизусть.

Моника отпила большой глоток рома, затем еще один.

— Все, что у нас с ней есть в этом мире, — вымолвила она, — так это доброе имя нашей семьи.

Глаза Моники тренированно наполнились слезами.

Пандора взглянула на Джанин.

— Ваша Пандора — прекрасная девушка, миссис Мейсон. Тут ее все очень любят.

У Пандоры отлегло от души. Она почувствовала, что Джанин умело перешла на обычную для себя манеру общения с привередливыми туристами.

Моника, однако, вовсе не желала упускать случая до конца сыграть свою роль.

— Это, конечно, здорово, что она сбежала на этот карибский островок, но дело-то в том, что дома у нее остался совершенно замечательный муж, который ждет ее возвращения.

— Это неправда, ма. — Пандора почувствовала приближение знакомого приступа ярости. — Это абсолютная неправда. Ричард бросил меня ради Гретхен, и он не хочет, чтобы я возвращалась.

Джанин сочувственно посмотрела на подругу и выскользнула за дверь.

— Увидимся, вечером на работе, Пандора.

Моника вскинула голову.

— А я что же, останусь одна в первый же вечер здесь?

— Нет, ма. Мы с тобой пообедаем, а потом я сбегаю переоденусь перед работой. Моя смена начинается только в десять вечера, а ты к тому времени уже благополучно заснешь.

Моника какое-то время еще обиженно втягивала через соломинку остатки рома, затерявшегося в бокале меж ледяных кубиков. Пандора ненавидела этот звук еще с детства. Однако она ничего не сказала матери по этому поводу.

Сейчас она могла справиться с любыми эмоциональными провокациями со стороны матери. Единственное, чего она не смогла бы выдержать, было столкновение их воспоминаний, их разных версий о том, как в действительности сложилась жизнь Пандоры и почему. Боязнь именно такого столкновения заставила Пандору опасаться и самого приезда матери.

Обшей в обеих их версиях была констатация того факта, что отец бросил их. Общность на этом, однако, и кончалась: мать и дочь расходились в оценках причин ухода отца. С материнской стороны неизменно слышались намеки на якобы имевшие место сексуальные покушения отца на дочь, остановленные лишь благодаря ее своевременному вмешательству.

Пандору же в спорах с матерью о прошлом значительно больше волновал иной сюжет. Маркус был главным источником ее с матерью споров. Моника, например, считала, что Маркуса просто подставила группа недовольных бабенок, домогавшихся его, но так ничего и не получивших. Пандоре же, как жене, вообще не должно было быть дозволено давать свидетельские показания в суде. Мать шла дальше, она утверждала даже, что заснятые на видео сексуальные оргии были всего лишь умелыми подделками, а то, что Маркуса признали виновным, являлось только очередным свидетельством коррупции высокопоставленных чиновников. Тема бывшего мужа Пандоры всегда была взрывоопасной в отношениях между матерью и дочерью, и ничто не могло изменить эту ситуацию.

Моника и сейчас готова была использовать эту тему, чтобы лишний раз уязвить дочь, но основной ее целью было, конечно, заставить Пандору вернуться к Ричарду. К его большой и весьма влиятельной семье. Это позволило бы Монике вновь приходить на торжества в поместье Таунсендов, ощущать себя причастной к этим семейным сборищам, где так силен был аромат богатства, любоваться на серебряные приборы и подсвечники. И вообще Моника не понимала, как это ее простушка-дочь, совершенно лишенная предприимчивости, смогла шутя разделаться с тремя мужьями, тогда как сама Моника имела всего одного, да и того потеряла.

Моника покопалась в сумочке.

— Вот, — сказала она, доставая оттуда толстый конверт. — Это от Ричарда. Я говорила с ним по телефону перед отъездом. Он утверждает, что очень по тебе скучает.

— Ох, ма! Тебе что, обязательно надо было всех обзванивать? Уверена, что ты и Норману позвонила.

— Да, конечно, позвонила. Он мой первый зять. У него все хорошо, двое детей и симпатичная женушка. Я часто ее встречаю в городе. «Знаете, миссис Мейсон, — сказала она мне, когда впервые пришла в мою парикмахерскую, — я не понимаю, откуда берутся все эти ужасные истории о том, как мой Норман избивал вашу Пандору. Он ведь очень тихий, спокойный человек. И мухи не обидит». Вот что она мне сказала, Пандора. — Моника взяла свой бокал и допила последние остатки рома, совсем уж разбавленного растаявшим льдом. — Так что не знаю, не знаю, девочка моя. Вот Маркус, например, опять собирается жениться. Я увидела фото в колонке светских новостей. Его новая невеста так молодо выглядит! И очень похожа на тебя, на эдакую мышку-замарашку.

Пандора вздрогнула. «Ну, скоро эта девочка станет не только мышкой-замарашкой, — подумала она, продолжая исподволь рассматривать мать. — Скоро у нее вдруг откроется энурез, скоро он ее по горло напичкает наркотиками. Очень скоро». Воспоминания об этом периоде жизни были для Пандоры самыми убийственными. Они до сих пор ее преследовали. То были ужасные дни и ночи, когда она теряла контроль над собой, когда ее воля гнулась, как рифленые железные пластины на ветру, когда вокруг звучали гадко смеющиеся голоса, а ее тела касались влажные языки, проникавшие во все интимные места. Все это завершалось шаркающими шагами — окружавшие ее люди уходили в свои спальни. И наступала тишина. Иногда при этом она чувствовала рядом на постели Маркуса, уснувшего и удовлетворенного. При более благополучных обстоятельствах его близко не оказывалось, он уходил, оставляя за собой только влажные, липкие простыни…

— Не хочешь искупаться, ма? Море сейчас идеальное. — Пандора отчаянно стремилась выбраться из этой комнаты, а заодно и оторваться от нахлынувших воспоминаний. Она хотела, чтобы море и белый, чистый песок смыли с ее тела все неприятные ощущения.

Моника, однако, проделала весь этот долгий путь вовсе не для того, чтобы так просто дать Пандоре уйти от ответов. От ответов на целый чемодан жалоб и претензий, которые она приволокла с собой.

— Сначала принеси мне еще такого же ромового коктейля. А потом посмотрим. Нет, лучше я сама схожу за коктейлем, а ты прочитай письмо. Я хочу узнать, что Ричард решил тебе написать.

— Но это письмо мне, и касается оно только меня. — Пандора даже удивилась, как резко и уверенно прозвучали эти слова. — А прочитаю я его тогда, когда захочу.

Лицо Моники исказила какая-то волчья ухмылка.

Пандора вздохнула. Конечно, мать давно уже знала, что было в этом письме. Она, безусловно, уже имела возможность отпарить конверт. Ибо с самого рождения Пандоры чувствовала себя в полном праве вмешиваться в ее личные дела. «Я ведь носила тебя в своем теле долгие месяцы. Поэтому ты кое-что должна мне теперь, — так любила говаривать мать. — Да, это уж точно. Ты кое-что мне должна».

— Я надену свое новое летнее платье и отправлюсь в бар. Согласно моему справочнику отелей и баров, в этой гостинице я могу пить столько, сколько в меня влезет. Ты выпьешь со мной чего-нибудь?

— Нет, спасибо. — Пандора все еще держала в руке письмо Ричарда. Ее чувства к мужу были сейчас какими-то неопределенными. Вдалеке от него, на этом острове, ей казалось, что отношения с ним вообще мало ее касаются. Конечно, порой она с сожалением вспоминала те славные моменты, что они провели когда-то вместе, но постепенно простое размеренное существование в добровольных границах отношений с Беном и новыми друзьями совсем отодвинули на задний план всю прошлую жизнь, не оставив места ничему, кроме радостей, исходивших от обилия вокруг солнца и моря. Сейчас ее занимали следующие проблемы: сделали ли миссис Джонсон операцию, ездила ли мисс Лаверн в Майами на свадьбу сестры и когда придет корабль со свежими помидорами и хрустящими холодными листьями салата? «Никогда не думала, что так буду жаждать свежих помидоров», — удивлялась Пандора… Она заставляла себя держаться только счастливого настоящего и не касаться куда менее счастливого прошлого.

Несколько фотографий выпало из конверта на ее загорелые колени. На одной была Гретхен, стоящая у красного «феррари» Ричарда. Ее белые волосы туго схвачены сзади повязкой. Молочной кожи словно бы ни разу не касалось солнце. На Гретхен были темные очки, скрывавшие ее альбиносовые, в розовых ободках, глаза. После своего предательства Гретхен неизменно напоминала Пандоре отвратительных волокнистых гусениц, что встречались иногда на капустных посадках.

Гретхен неоднократно говорила Пандоре о том, что ей следовало бы ухаживать за Ричардом, так сказать, «по-европейски». Иначе, мол, можно и мужа потерять. В ответ Пандора только смеялась. «Европейская» забота о мужьях казалась ей устаревшей, даже какой-то диккенсовской, сплетенной из глупого воркования, ласкания, дурацких похвал по тому случаю, что, мол, «папочка пришел вечером домой». Поэтому именно Гретхен первой вскакивала, когда Ричард приходил с работы, бросалась ему навстречу, подавала бокал с каким-нибудь напитком. Пандора в этот момент обычно работала на кухне, увязнув по локоть в полной посуды мойке. Впрочем, Фридриху, мужу Гретхен, тоже уделялось повышенное внимание, когда он приходил вместе с женой отобедать к Пандоре и Ричарду. Еду на стол для мужчин старалась подавать Гретхен.

По выходным Фридрих играл в гольф. Гретхен сопровождала его, но в основном сидела пухлым задом на раскладном стульчике. Ричард по вечерам в субботу играл в регби. В это время Пандора имела возможность удобно расположиться дома в гостиной и посмотреть телевизор. Когда же по воскресеньям Ричард с друзьями, захватив огромный запас пива, срывался на рыбалку, Пандора с удовольствием отправлялась в бостонский Музей изящных искусств или просто на прогулку вдоль берега Чарльз-ривер. Часто по воскресеньям она встречалась с Гретхен за обедом в ресторане «Пьер Фор». Та всегда приходила, увешанная сумками с новыми покупками. И весь застольный разговор поэтому сводился, в основном, к обсуждению цен на шмотки. Правда, после половины бутылки вина беседа неизбежно сворачивала на рассказы о сексуальной ненасытности Фридриха. Это приводило Пандору в смущение. Сама она отговаривалась лишь общими фразами о том, что у них с Ричардом все обстоит благополучно. Так оно, собственно, и было.

После Маркуса здоровая, незамысловатая, надежная любовь Ричарда в постели была для Пандоры очень полезной. Конечно, в той любви не хватало деликатности, нежного вступления, которые потом Пандора испытала с Беном, но ведь иначе и не могло быть, понимала сейчас Пандора, ведь Ричард являлся британцем. Отношение Ричарда к женщинам, как понимала сейчас Пандора, было основано на том, что женщин надо превозносить, ставить на пьедестал. Пандоре всегда казалось, что муж обращается с ней так же осторожно, как с чайным сервизом своей матери, словно бы боялся разбить ненароком. От нее же самой при этом требовалось лишь слушать мужнины школьные рассказы, смеяться над застольными шуточками его приятелей и вообще быть «здоровским парнем». «Здоровский» — было у Ричарда высшей похвалой. Так он хвалил Пандору за то, что она умудрялась не свалиться с лошади. Так же иногда он оценивал ее действия в постели.

«Честно говоря, Пандора, — писал Ричард в письме, — сейчас у нас с Гретхен не все так уж хорошо складывается». Пандора фыркнула. Скорее всего, просто Гретхен слишком активно опустошает его банковские счета. Фридрих-то был богатым промышленником и позволял Гретхен покупать все, что ей вздумается. За это она должна была лишь правильно исполнить роль хозяйки в доме да обеспечивать мужу обязательный ежедневный оргазм. Гретхен беспрекословно принимала этот тезис мужской философии, считала святым, навеки вписанным в проповеди, что принес с гор еще Моисей. Она часто говорила Пандоре:

— Надо давать им удовольствие, ибо это поддерживает их мужское достоинство.

— Ты хочешь сказать, Гретхен, что и сама получаешь свое удовольствие каждую ночь?

Круглые щеки Гретхен вспыхнули.

— Ну, не каждую ночь, конечно, глупышка ты моя. Эти маленькие хитрости знакомы всем женщинам: достаточно только изобразить, что кончаешь, потом радостно чмокнуть эту его штуковину и дело сделано — он почувствует себя абсолютно удовлетворенным.

Пандора хихикнула. Она с трудом могла представить себе, чтобы Ричард был способен заниматься любовью каждую ночь, особенно если накануне вечером у него бывал ожесточенный матч по регби, закончившийся победой его команды. Что же касается поцелуев «штуковины» Ричарда, то ее вообще всегда трудновато было достать из старых голубеньких еще школьных пижамных штанов мужа.

«…Я сижу сейчас на веранде перед печатной машинкой, — писал дальше Ричард в письме, — и смотрю на пласты горячего воздуха, поднимающиеся над холмами. Мне видны еще четыре овцы и два козла на горном склоне. Рядом расположился пастух. Ленивая свинья, он уже давно спит».

Бедняга Ричард, некогда неустрашимый репортер, вместо того чтобы, как Хемингуэй в этом возрасте, сражаться против немцев бок о бок с обитателями тосканских деревень, оказался низведенным до написания романов об овцах. «Ну что ж, — подумала Пандора, — я очень надеюсь, что он все-таки и вправду пишет там хоть какой-нибудь роман».

В конце письма Ричард приводил целый список своих старых друзей, которые приезжали к нему с визитом. В основном это были товарищи по школе, с которыми Ричард опять имел возможность спеть школьные песни вокруг ночного костра, или прогуляться вверх и вниз по горным склонам. Пандора тоже когда-то участвовала в таких походах. Ей вообще казалось, что англичане так любят забираться на горы и потом спускаться с них потому, что в самой Англии этих гор слишком мало.

«…Как бы то ни было, пора завершать это письмо. Сейчас вернется Гретхен с огромным тортом. Придет и примется пересчитывать, сколько страниц я сегодня написал. Приходится слишком много писать — это ужасно. Надеюсь, что у тебя все хорошо и ты счастлива. Напиши мне, пожалуйста, и пришли фотографию. Твоя мать звонила мне. Видимо, у нее все в порядке. Люблю, целую».

Письмо заканчивалось детской размашистой подписью Ричарда. Пандора услышала приближающиеся по тропинке шаги Моники, увидела, как та левым плечом распахнула дверь в коттедж.

— Мне досталось два пунша. Один я купила сама, а другой мне взял какой-то парень, которого зовут Чак. Слушай! Каких же здоровых ребят они фабрикуют в этой Флориде.

— Ма, тебе не кажется, что ты уже не в том возрасте, чтобы интересоваться всем этим?

— Для того чтобы влюбляться, человек всегда бывает в правильном возрасте, — ответила Моника, не выпуская сигареты изо рта.

Затем она принялась описывать неуверенные круги по комнате.