Покровитель для Ангела. Собственность бандита

Глава 24

Слышу, как она крадется мимо меня на носочках. Маленькая лиса. Ждал ее до самого вечера. Специально никуда не ехал.

– Даже не поздороваешься?

– Привет… – шепчет тихо, а я оборачиваюсь и быстро окидываю ее взглядом. Нет синяков, все вроде бы прилично. Сама не зареванная. Просто притихла и не смотрит мне в глаза.

Поднимаюсь, подхожу ближе.

– Ангел, все нормально?

Не выдерживаю. Я должен знать, что ночью не тронул ее против воли. Снова.

– Да.

Все так же в пол, ему она больше, видно, доверяет, а я бешусь. Заколебали меня уже такие наши разговоры.

– Я видел вещи разорванные в комнате.

– Я… я забыла убрать. Спешила на учебу! Извини…

Резко разворачивается, но я за руку ее беру. Не могу уже просто, дурею. Пальцы ее сжимаю своими.

– Стой, Ангел… подожди, я обидел тебя ночью?

Мельком смотрит на меня. Качает головой, но вижу, что раскраснелась уже, вот-вот реветь начнет. Заебись настроение просто.

– Нет. Ты приходил… мы говорили, а после я попросила, и ты ушел. Пусти, Михаил, пожалуйста, пусти…

Осторожно руку из моей ладони вынимает, но я не даю. Сжимаю сильнее.

– Не пущу. Вот так взял просто и ушел?

– Угу…

Поджимает губы, и мы оба понимаем, что не было у нас просто так. Я хоть и был в стельку пьян, но память мне все же не отбило. Я помню, как раздевал ее, как лапал, как ее рука касалась моего члена. Как я хотел ее и вжимал в стену. Блядь.

– Я хочу уйти… пожалуйста.

– Подожди.

Дышать становится сложнее, вжимаю ее в стену собой. Мы или уже наконец поговорим нормально, или я сдохну.

– Ангел, то, что случилось тогда в кабинете…

– Не надо! Не хочу об этом говорить! Ничего нет, ничего! – пищит, а я сжимаю зубы до хруста, не знаю, с чего начать, не начинается, блядь.

– Есть. Мы оба знаем, что есть. Нельзя дальше делать вид, что ничего не было!

– Пусти! Хватит, хватит! Не хочу ничего слышать!

Ее как будто включает, и за секунду Ангел начинает реветь, вырывает свою руку из моей, закрывает уши руками. Эта рана глубокая незажившая вспарывается, окуная нас в незакрытую дикую боль.

– Ангел, тише… Тише.

Обхватываю ее руками, не знаю, как успокоить, а она толкает меня в грудь, отбивается, как слабая птичка.

– Нет! Нет! Нет! Миша, пусти! Ничего не хочу знать, не хочу говорить об этом, ничего не было, не было! Пусти!

Колотит меня слабо по груди, а я руки поставил по обе стороны от нее и не выпускаю. Не могу, не способен, сдохну лучше, но не отпущу уже никуда.

Наклоняюсь к Ангелу. Голос сел, скрипит, как у покойника. Обхватываю ее голову рукой, касаюсь уха губами.

– Не пущу. Ты есть! Ангел, ты самое ценное, что есть у меня. Хочешь – бей, сильнее бей, только не плачь, девочка моя. Скажи уже, что ненавидишь меня, тебе так лучше станет! – рычу, внутри все горит. Так надо, я не могу уже смотреть на ее обиду, а она есть, такая глубокая, женская, серьезная. Эта обида нас двоих корежит, и я уже просто не могу так жить и видеть, как Ангел страдает. Каждый чертов день она страдает из-за того, что я тогда с ней сотворил.

Ангел затихает, отстраняется, смотрит на меня. Вижу, как слезы в глазах ее изумрудных блестят.

– Я не могу тебя ненавидеть, Миша. Хочу и не могу, – шепчет как-то страшно. Слезы текут по щекам. Не удерживаюсь. Наклоняюсь, собираю их губами. Ангел дрожит, не шевелится. Вижу, боится. Меня.

Сам уже дрожу, схожу с ума. От запаха ее яблочного, легкого, нежного. Как я скучал, черт, как ненормальный, каждую ночь быть рядом и не иметь возможности коснуться, каждый день выл волком, сдыхая.

Думал, Тоха меня пристрелит уже, чтоб не мучился, а он терпел. Все терпели меня.

Отпускаю Ангела, заставляю себя не касаться ее, ведь ощущение такое, что на грудь камень положили раскаленный.

Отворачиваюсь от нее. Не могу я. Смотреть в ее чистые глаза, тогда как Ангел мне даже “ненавижу” не сказала. Мои слова ничего не изменят, но и сделать я больше ничего с этим не смогу. Сглатываю. Прикрываю глаза.

– Прости, – хриплю, отвернувшись от нее спиной и слыша, как Ангел всхлипывает.

***

Я еще никогда не видела Мишу таким. Словно загнанный зверь, дикий, взбесившийся, одновременно с этим изнывающий от боли. Я прямо чувствовала эту боль его, она пропитывала и меня, доводила до агонии от воспоминания картин той ночи…

Так много боли и жестокости того, кому я доверяла больше всех, кто должен был меня оберегать, должен… Я так думала в своей наивной голове, но теперь обида жжет нутро, колет, разрывает на куски. Пусть я еще молодая и неопытная, но я тоже женщина, и я все чувствую, и эта боль… боже, ее так много, и она не проходит.

Миша вжал меня в стену и не отпускал, а я расплакалась. Почти сразу, когда поняла, о чем он хочет поговорить. Я думала, забылось уже, прошло, но нет. Никуда оно не прошло, и обида все так же живет во мне, не давая спать, не давая есть нормально и общаться с Михаилом как раньше.

Я должна была прокричать ему, что ненавижу, что презираю теперь, но не смогла, ведь это была бы неправда. Люблю, все равно его ведь люблю. Сильно, страшно, безумно… сказала, что нет ненависти, а он окинул меня страшным взглядом и резко отпустил руки. Михаил отвернулся, сжал кулаки так, что четки до скрипа натянулись, и из его ладони закапала кровь на пол.

– Прости, – сказал, стоя спиной ко мне, тихо и хрипло, но я услышала. Слезы покатились по щекам. Стало невозможно больно.

– Ты даже не приходил ко мне в больницу. Ни разу! – кричу ему в спину, голос дерут слезы.

– Приходил. Каждую ночь. Рядом был с тобой, Ангел. Ты не видела, – басит, не поворачиваясь, угрюмый и злой, как медведь.

– Почему не заходил в палату?

– Заходил. Ты спала.

– Я ждала тебя, Миша! Мне было мало нашего ангела! Я хотела увидеть тебя! Я слышала только твой запах, боже, я думала, что схожу с ума! Твоя сломанная полотерка тебя ждала – смешно, да?

Истерично смеюсь, но мне вовсе не смешно уже.

– Ты не полотерка никакая! НЕ ПОЛОТЕРКА ДЛЯ МЕНЯ!

Резко оборачивается, хватает меня за руки, сжимает до боли, зверем смотря в глаза.

– А кто я для тебя?

– ТЫ МОЯ! МОЯ!

– Мне было больно! И так страшно! Ты знаешь, что я тогда пережила?! Я думала, что ты меня убьешь, Миша, но я сама виновата! Я должна была рассказать тебе все сразу. Боялась, что не поверишь, боялась…

– Чего ты боялась, девочка?

Сжимает мои руки до боли, а я в глаза его смотрю карие, страшные и красивые одновременно, бандитские они, опасные, строгие.

– Тебя… – шепчу сквозь слезы, и Михаил отпускает меня, а после просто привлекает к себе. Рывком, прижимая сильно руками. Я утыкаюсь ему в плечо и бессовестно реву, сжимая пальцами его рубашку на широкой спине.

– Мне было больно, больно, так больно!!! – кричу ему в плечо, царапаюсь и бьюсь, как птичка в силках, но Бакиров не отпускает. Как скала стоит и держит меня, гладит по волосам.

– Знаю. Я знаю, малыш.

Наклоняется и целует меня в висок, гладит своей лапой по моим волосам, шее, тяжело дышит, хрипит, как паровоз.

Смотрю на ангелочка фарфорового, стоящего рядом на столе. У него крылышки склеены, и он так много уже видел.

– Ты себе его забрал? Он же валялся под твоим кабинетом. Столько времени хранил у себя. Почему?

– Я знал, что это от тебя. Пусть и в руки мне не отдала. Знал, что твой. Больше никто мне подарков не дарил. Никогда.

– Почему тогда не выкинул его, когда думал, что предала тебя?

– Сломал я его, а выкинуть не смог.

– Ты всегда меня защищал. Ты был моим покровителем. Почему, Миша?

– Ты стала моим смыслом.

Улыбаюсь сквозь слезы. Так и стоим в обнимку, прижимаюсь к Бакирову осторожно.

– Как зверь тогда с тобой… Прости меня, маленькая моя! Подонок я. Не надо было тебе приходить ко мне тогда.

– Нет… я не жалею. Значит, так было нужно.

Миша наклоняется, целует меня в губы, обхватывает голову большими руками. Мы миримся осторожно, не спеша, трепетно.

Нет больше обиды, есть только тоска, боль, желание сберечь то, что уже давно вспыхнуло между нами.

Его щетина царапает меня, сердце учащает ритм, когда чувствую, как Миша касается меня своими губами, как страстно проталкивает язык мне в рот, рычит, углубляет поцелуй, а после отстраняется, смотрит так серьезно, и я вижу, что больно ему. Как и мне. Четки его эти острые до мяса уже впились ему в ладонь.

– Сними это. Хватит.

Осторожно беру его крупную ладонь и стягиваю эти четки. Бросаю на пол, они со звоном ударяются о паркет. Вижу капельки крови и грубые рубцы на его руке от этих косточек, и слезы наворачиваются на глаза.

Поднимаю его руку и касаюсь ее губами. Его боль – это всегда моя боль.

Прикладываемся лбами друг к другу. Снова выступают слезы, которые Миша стирает костяшкой руки.

– Не плачь, Ангел мой. Я не достоин твоих слез.

– Не заставляй меня больше плакать, Миша. Пожалуйста.

– Хоть когда-нибудь простишь?

– Я простила. Ты меня не обидишь больше, – шепчу ему, смотря снизу вверх в опасные карие глаза с зеленой радужкой и так надеясь, что и правда Михаил меня больше не обидит.