Рецепт любви

Глава 20

Мы прилетели в Чикаго на похороны.

Он бы не хотел, чтобы его там хоронили.

Да вообще нигде.

Он хотел, чтобы его кремировали, а прах развеяли у побережья Вашингтона. Он сам говорил мне. Заставлял меня пообещать сделать это для него.

— Почему ты думаешь, что это я буду организовывать твои похороны? — я ткнула его кулаком в живот.

Атмосфера была легкой. Веселой. Мы были двумя подростками и говорили о смерти так, словно на самом деле не верили, что она когда-нибудь найдет нас.

Но тогда выражение лица моего брата стало серьезным. Угрюмым.

— Мы оба знаем, что я умру раньше, сестренка. Ты проживешь долгую, замечательную жизнь. Состаришься с каким-нибудь мужем, который тебя обожает. В окружении внуков.

Холодный камень осел где-то глубоко внутри, не только из-за слов, но и из-за уверенности, с которой он говорил. Он верил в это.

Я проглотила комок в горле и попыталась улыбнуться.

— Я знаю, ты увлекаешься астрологией, кристаллами и всем прочим дерьмом, но ты не можешь видеть будущее, братик.

— Но я чувствую это, — ответил он, все еще не улыбаясь, глядя куда-то вдаль. — Моя жизнь будет хаотичной, беспорядочной и короткой.

Мое горло обожгло. Гневом.

— Прекрати, — прошипела я. — Я не разрешаю оставлять меня здесь, в этом мире, одну, — слезы потекли по моим щекам. — Не разрешаю умирать.

— Ладно, ладно, успокойся, — он поднял руки вверх, сдаваясь. — Я обещаю, что никогда не умру, а после твоей смерти правительство посадит меня за решетку и препарирует в поисках секретов моей долгой жизни, — он криво ухмыльнулся.

Несмотря на обещания моего брата, где-то глубоко внутри я с ужасом понимала, что он верит в то, что сказал изначально.

Он не хотел уходить. Это я знала. Но он также не мог жить своей жизнью со своим прошлым багажом.

Вот почему я поругалась со своей матерью в похоронном бюро.

— Место захоронения красивое, — проворковала она. Не знаю, кому.

Мы с ней не разговаривали. Она возвращалась в Чикаго другим рейсом. Я не видела ее с той стычки в пекарне. Мы с Роуэном остановились в отеле. Она оставила голосовое сообщение, сообщив подробности этой встречи. Я была в похоронном бюро только потому, что хотела убедиться, что пожелания моего брата будут выполнены.

Роуэн стоял рядом со мной, со стоическим и каменным лицом. Его рука лежала на моем бедре, он пронзительно смотрел на мою мать.

Хотя женщину это особо не нервировало — надо отдать ей должное, она была крутой сукой, — я знала, что Роуэн доставлял ей неудобства.

Какой бы мелочной это меня ни делало, мне это нравилось. Нравилось, что моя мать не была на равных, не пускала в ход свой яд так легко, как могла бы, если бы мой сильный, высокий, неуступчивый защитник постоянно не был рядом со мной.

Итак, она разговаривала не с Роуэном, когда говорила о похоронах.

Моего отчима там не было. Он работал. Как всегда. Вероятно, старался держаться как можно дальше от мамы. Он был не самым плохим человеком. Может быть, если бы у меня было время узнать его получше, он бы мне даже понравился. Но мы с ним лишь мимо проплывающие корабли. Я покинула особняк, в котором он поселил нас с матерью, и больше никогда с ним не разговаривала.

Не было ни рождественских обедов, ни визитов.

Но за то короткое время, что я его знала, он казался порядочным, а гадюка, которой была моя мать, попала в ловушку.

— Моего брата не будут хоронить, — уведомила я свою мать, впервые поговорив с ней напрямую с тех пор, как она сказала мне, что брат мертв.

— Конечно, будут, — ответила она, не глядя на меня, стряхивая воображаемые ворсинки со своего костюма от Шанель.

— Нет, — повторила я сквозь стиснутые зубы. — Он не хотел, чтобы его хоронили. Он не верит в погребения.

Мама закатила глаза.

— О, я знаю, что у него было много всего, во что он верил, например, кристаллы и полные луны. Но сейчас это не важно.

— То, во что верил мой брат и как он хотел, чтобы его похоронили — это единственное, что сейчас важно, — крикнула я ей, вставая со стула.

Мама с тревогой посмотрела на распорядителя похорон, который и глазом не моргнул в ответ на мою вспышку гнева. Я подозревала, что люди не всегда ведут себя наилучшим образом в подобных вещах. Смерть, как правило, уродует людей.

— Говори потише, — прошипела мама. — Это неприлично.

— О, как же ты задрала. Ты выросла в трейлере; ты, блять, понятия не имеешь, что такое приличие.

Я наслаждалась румянцем ярости, расцветшим на щеках моей матери.

Тогда она тоже вскочила со своего места.

— Я воспитывала тебя не для того, чтобы…

— Ты вообще не воспитывала меня, — перебила я. — И Анселя тоже. Я сделала это. Воспитала нас обоих. Ты лишь подкидывала говна, — я шагнула к ней. — Например, человека, который навсегда изменил жизнь моего брата. Я бы поспорила на все, что у меня есть, что мы бы сейчас здесь не стояли, если бы ты не вышла за него замуж.

Моя мать вздрогнула, как будто я ее ударила. Моя ладонь чесалась сделать именно это.

Но я причинила весь необходимый вред, рассказав о том, что случилось с Анселем. Что в конечном счете подтолкнуло брата к попыткам найти выход из оцепенения, которое давали ему наркотики.

Я ничего не почувствовала, видя слезы в глазах мамы. Они были ненастоящими. В этой женщине ничего настоящего.

Я посмотрела на распорядителя похорон, выражение его лица оставалось бесстрастным.

— Он будет кремирован, — сообщил я ему.

Затем я развернулась на каблуках и ушла, Роуэн был рядом со мной, где он и будет находиться в обозримом будущем.

Ансель не был похоронен. Но мама провела церемонию. Меня это не удивило. Ей не нравилось проигрывать в чем бы то ни было. Итак, она должна была сохранять контроль, везде и всегда. К тому же, ей это было нужно для тех дерьмовых выступлений, которые она создавала. Тесный круг светских львиц, в который ей удалось протиснуться локтем.

Но внешность для меня не имела значения. Все, что имело значение, — это то, что желания моего брата уважались. Что его прах развеют по океану, как он и хотел.

Интересно, что сказала им моя мать, всем людям, присутствовавшим на службе, большинство из которых даже не знали моего брата. Но некоторые знали — небольшая, но симпатичная группа людей, одетые в яркие цвета, с эксцентричными украшениями, покрытые татуировками.

Ганнер, чернокожий мужчина с длинными дредами и красивым макияжем на лице, сказал, что позже у них в парке будет другая служба… на которую он пригласил меня после того, как тепло и утешительно обнял.

— А теперь нам нужно убираться отсюда, — его насыщенные карие глаза осматривали небольшую толпу. — Пока все эти богатые белые люди не занервничали и не натравили на нас копов, — он подмигнул мне и сжал руку. — Ансель все время говорил о тебе, — мягко добавил он. — Он так сильно любил тебя. И очень гордился тобой.

Мои зубы впились в губу, и я почувствовала вкус крови.

— Пожалуйста, приходите на службу, — сказал он. — Мы рады пригласить тебя туда, и я знаю, что Ансель тоже хотел бы этого, — он в последний раз обнял меня перед уходом.

Я не хотела уходить. Здесь, среди всех этих цветов, изысканных канапе, людей в дизайнерской одежде, приглушенной музыки… Я могла бы солгать самой себе. Говорить себе, что это не похороны моего брата. Это могло принадлежать кому угодно другому, но только не моему брату.

Это была последняя ниточка отрицания, за которую я держалась.

О, как это заманчиво — спрятать голову в песок.

— Нам не обязательно идти, — пробормотал Роуэн рядом со мной. Мы были на балконе душной квартиры моей матери, где проходил прием.

Впечатляюще. Из окон открывался великолепный вид на озеро. Наверное, стоит миллионы.

Меня от этого затошнило.

Он говорил о службе. Службе моего брата. Настоящей. Той, что докажет, — моего брата действительно больше нет.

— Нет, обязательно, — покачала я головой. — Я знаю, — я уставилась на озеро, потому что не могла смотреть на Роуэна. Не сейчас. — Мне нужно нормально попрощаться со своим братом, — я указала на квартиру. — Это неправильно.

— Хорошо, кексик, — он поцеловал меня в макушку.

Этот жест, нежность не подействовали так, как обычно, и не заставили меня почувствовать себя в безопасности. Как это могло случиться? Меня больше не от чего защищать.

Роуэн напрягся позади меня, когда звуки вечеринки внезапно вырвались наружу вместе с открывшейся дверью.

Я не обернулась, чтобы посмотреть, кто это. Я поняла это по ярости, исходящей от Роуэна.

— Можно на минутку поговорить со своей дочерью? Один на один, — голос моей матери был напряженным, сдавленным и враждебным.

Мне хотелось улыбнуться тому, как сильно он ей не нравился, потому что он был рядом и не позволял ей давить на меня. Потому что он видел ее насквозь.

— Нет, блять, нельзя, — ответил Роуэн, вставая передо мной, когда я оторвалась от созерцания озера.

Я положила руку ему на плечо.

— Все в порядке, — вздохнула я.

Я знала, что это произойдет. Моя мать такая предсказуемая.

Роуэн не пошевелился. Он смотрел на нее еще несколько мгновений, прежде чем полностью переключил свое внимание на меня. Его лицо исказилось от беспокойства.

— Нора, — пробормотал он.

— Я в порядке, — заверила я его. — Я обещаю, что не столкну ее, — я кивнула в сторону балкона. — Мне бы не поздоровилось в тюрьме.

Роуэн не улыбнулся. Он просто смотрел на меня еще одно долгое мгновение, прежде чем коротко кивнуть.

— Я буду внутри, — громко сказал он мне и моей маме и наклонился, чтобы поцеловать меня в лоб.

Его отсутствие я ощущала физически. Мои конечности ослабли. Мне было трудно держаться прямо. Но это также могло быть связано со всей выпивкой на голодный желудок.

Когда мама подошла и встала рядом со мной, я подвинулась, увеличивая дистанцию.

И все же я почувствовала запах ее духов, лака для волос, и у меня внутри все перевернулось.

Я держалась за перила одной рукой, в другой держала стакан, снова уставившись на озеро, полная решимости ничего не говорить, не делать первого шага. Моя мама мастер манипуляций и газлайтинга. В детстве я все это воспринимала. Но теперь стала несколько мудрее и отказалась от своей отчаянной потребности в ее любви и одобрении.

Она откашлялась, но ничего не сказала.

Я ждала.

— Я бы убила его, — наконец заявила мама. — Человека, который…

— Приставал к Анселю? — продолжила я, когда стало ясно, что она слишком слаба, чтобы произнести эти слова. Правда была слишком уродлива, чтобы ее накрашенный рот мог произнести ее вслух.

Моя мать кивнула, сжимая свой хрустальный бокал.

— Я хотела убить его, когда узнала, — прошептала она. — Видеть, как он кричит, истекает кровью, было приятно. Но этого было недостаточно. Я почти выстрелила ему в голову. Покончила с его жизнью. Но знала, что убийство мне не сойдет с рук. Не могла оставить вас обоих. После того, как…

Ее голос дрогнул, и я пожалела, что не могу сказать, что это никак не повлияло на меня, но, в отличие от моей матери, я не умела отключать свои эмоции, когда моей семье было больно.

И ей было больно. Это первый раз, когда я услышала эмоции, уязвимость в ее голосе. Мне это не понравилось.

— Я любила его, — она посмотрела на горизонт. — Я знаю, ты не думаешь, что это правда. Но я люблю вас обоих.

Единственная причина, по которой я не закатила глаза, заключалась в том, что я слишком устала. Смертельно устала.

— Как только я узнала, что беременна, я дала себе обещание, — продолжила она. — Что не позволю тебе вырасти такой, как я. Я бы нашла способ предоставить тебе новые возможности.

Я пригубила свой напиток, потому что альтернативой было выплеснуть его ей в лицо. Неужели она действительно пыталась превратить все наше дерьмовое детство и свое пренебрежение в то, что она усердно работала, чтобы дать нам больше?

Боже.

— Я и не жду, что ты мне поверишь, — всхлипнула она.

Она наблюдала за мной, я видела это краем глаза. Я бы не стала смотреть ей в глаза. Я не могла.

— Трудно поверить, что ты любила нас и хотела для нас самого лучшего, когда мое первое воспоминание — это голод, второе — постоянный холод, а третье — как звучит плач в пустом доме, — сухо заметила я.

— Я была ребенком, Нора, — голос моей матери был напряжен от стыда. — Я не собираюсь притворяться, что все произошедшее было правильным, но я была необразованной, у меня не было собственных образцов для подражания, и моим единственным преимуществом была моя внешность. И быть способной уговорить мужчин на что угодно.

— Жаль, что ты не смогла отговорить моего брата от самоубийства из-за наркотической зависимости, — сказала я, глядя на озеро.

Моя мать драматично вздохнула. Я привыкла к этим вздохам. Так она делала, когда думала, что я слшиком много прошу, слишком драматична, слишком много значу для нее.

— Я знаю, ты меня ненавидишь.

Я не стала ее поправлять.

— Ансель знал, он понимал, что я совершала ошибки, но, несмотря ни на что, я любила тебя.

Его имя было лезвием, пронзающим каждый дюйм.

— Он был гребаным чудом, — прошипела я. — Он любил тебя, потому что любовь — это все, что было у него внутри. Он не был способен ненавидеть тебя, обижаться на тебя, обвинять тебя, хотя это заслужено.

— Я знаю, — ответила мама тихим голосом. — Я знаю, но ничто и никогда не вернет моего мальчика.

В ее тоне слышалась боль. Агония. Такая, которую она не могла скрыть. Настоящая.

Хуже всего было узнать, что твоя мать не была законченным монстром.

Появилось какое-то осознание.

Что она была человеком. Что мир причинил ей боль. И что вместо того, чтобы расти, меняться, учиться, она причиняла боль нам. Не потому, что она злодейка. Было слишком сложно просто сказать, что она «ошиблась», и простить ее.

Но теперь я не могла. У меня появилось сочувствие к этой женщине. Женщине, которая оставляла нас голодными, замерзшими. К женщине, которая разрывала меня, как стервятник, находя незакрепленные, хрупкие части и отрывая их.

— Слишком поздно, — я тяжело вздохнула. — Чтобы загладить свою вину. И наладить любые отношения между нами, — я повернулась, чтобы осмотреть квартиру, окна освещали всех людей внутри. Мебель, картины, все дорогое, все впечатляет… По крайней мере, определенных категорий людей.

Роуэн был там, выделяясь темной фигурой среди всех придурков. Он стоял рядом с раздвижными дверями, ведущими сюда. Его глаза были устремлены на меня и мою мать, пристальный взгляд и жесткая поза. Он был готов вбежать сюда, защитить меня от всего.

Я попыталась ободряюще улыбнуться ему, но физически была не способна на такие вещи.

— Ты сделала это, — я снова повернулась к своей матери. — Ты получила ту жизнь, о которой всегда мечтала. Все, что тебе нужно было сделать — это пожертвовать своим сыном. Украсть наше детство. Теперь у тебя есть деньги, вещи, муж. Но у тебя нет детей. Один ушел из этого мира, и я с таким же успехом могу быть мертва для тебя, потому что ты мертва для меня.

Я не стала ждать, пока мама что-нибудь скажет, оставит за собой последнее слово, как всегда. Я уронила свой стакан, он разбился, и вышла, осколки хрустели у меня под туфлями.