Рецепт любви

Глава 3

Роуэн

— Ты попытаешь шанс? — спросил Кип, когда мы вышли из пекарни, и все мое тело напряглось, когда нас приветствовал свежий воздух. Больше не было запаха сахара с корицей… или какая там смесь дерьма, от которой у меня мышцы расслаблялись, а член вставал.

Да, я гребаный ублюдок из-за того, что возбуждался от запаха выпечки. Но технически, дело не в этом. А в женщине, которая пекла. Женщина, которая с первой гребаной встречи зажгла что-то внутри меня. И да, сначала мой член, потому что мне все еще предстояло обрести полный контроль над своими животными инстинктами. Но на нее не отреагирует только мертвый.

Она сногсшибательно великолепна.

Темно-рубиновые волосы, густые, длинные и всегда выбиваются из пучка. Персиково-кремовая кожа, которая розовела всякий раз, когда я был рядом. Веснушки, покрывающие изящный носик. Пухлые красные губы, которые любой мужчина мечтал увидеть вокруг своего члена.

Глаза острые, угловатые, поразительно зеленые. Они светились, когда у нее был хороший день. Они, блять, изменяли цвет. Звучит безумно, но это правда. Когда она счастлива, взволнована или что-то еще, они светятся ярким изумрудом. В плохие дни они были тусклыми, почти карими.

Ее тело — мечта. Изгибы, за которые можно умереть. Изгибы, которым я хотел поклоняться.

И голос. Низкий, скрипучий, но в то же время нежный. Я чувствовал вибрации в своем члене всякий раз, когда она говорила.

И сегодня, когда она начала лепетать о каком-то сериале, яблочки на ее щеках стали больше, отчего веснушки казались темнее на фоне кожи. Это мой конец.

Ее волосы падали вокруг лица, изумрудные глаза светились паникой, но это все равно вызывало у меня желание дернуть ее через прилавок и, наконец, попробовать ее губы, похожие на бутон розы.

Особенно теперь, когда на ней не было кольца от ублюдка. Теперь, когда мне не грозила опасность провести от пятнадцати до пожизненного в государственной тюрьме за убийство.

Она была моей. Независимо от того, носит она кольцо или нет. Понимаю, что это чертовски безумно, я едва знаю ее, но я чувствовал, что мы близки. Я знал, что она застенчива, что на ее лице отражались все до единой эмоции. Знал, что она легко краснеет. Что она улыбалась детям. Знал, что в конце каждого дня она жертвовала всю оставшуюся выпечку приюту для бездомных. Что она тихоня и немного бестолковая. Знал, что все, черт возьми, любили ее. Она чертово сокровище в этом городе. И знал, что она понятия не имеет, насколько великолепна.

Она никуда не выходит развлекаться… я никогда не видел ее в баре. Знал, что она почти все время проводит в своей пекарне. Которую превратила в гребаную сенсацию по всей стране.

— Не понимаю, о чем ты говоришь, — сказал я своему лучшему другу, когда мы забирались в грузовик.

— Чушь собачья, — ответил он, его голос был приглушен огромным куском брауни, который он откусил. За этим последовал стон, который мне действительно не следовало слышать от лучшего друга. Хотя я знал, что это не специально: нельзя съесть это, не испытав физической реакции. Я не ел сладкое. До тех пор, пока не оказался в этой пекарне три года назад.

Теперь мне снились гребаные круассаны.

Ну, во снах Нора обычно пекла их у меня на кухне, и была голой, но круассаны ведь там были.

Кип шумно жевал, пока я ставил свой кофе в подстаканник, все еще глядя на меня.

— Мы не будем об этом говорить, — рявкнул я, заводя грузовик. — Надо поговорить о доме, который мы должны закончить к концу недели, и ремонте, который мы должны начать на следующей неделе, и о цене, которую мы должны предоставить завтра, и о конфликтах в расписании, которые у нас возникли с двумя клиентами, — сказал я, заставляя себя не пялиться на нее из окон, как сталкер.

По крайней мере, пока Кип рядом.

— Нам нужно нанять больше парней, — сказал он.

Он не ошибся.

— Или девушек, — добавил он. — Она так же способны, и даже лучше, чем мужчины, в любых вещах.

В этом он тоже не ошибся.

— Если мы наймем женщин, ты не сможешь их трахнуть, — сказал я ему, потягивая кофе, чтобы не бросить на нее последний взгляд, прежде чем пекарня скроется из виду.

Кип пыхтел рядом со мной.

— Судом запрещено, — сообщил я ему.

— Для этого и существуют адвокаты, — пробормотал он, разглядывая пирожное. — Нора работает не на нас, а на себя.

— Поскольку мы не зарабатываем на жизнь выпечкой гребаного печенья, а она не строит домов, я и сам догадался, — черт… теперь у меня в голове была Нора в одной каске, и голая.

— Поэтому я и говорю, что суд не запретит тебе трахать ее, — пробормотал он.

Машина засигналила, когда я остановил грузовик на обочине, чтобы посмотреть на своего лучшего друга, не попав в аварию.

— Никогда не смей говорить о том, что я трахаю ее, — прорычал я, указывая на него пальцем.

Не горжусь, но я мог быть страшным парнем. Большую часть времени я был страшным парнем. Кип тоже знал, что это больше, чем просто сердитый взгляд, потому что он мой друг. Он знал выражение моих глаз, когда я оставлял прошлое позади, когда я был готов причинить кому-то боль без сожаления или пощады.

Точно так же я знал, что за этими его непринужденными улыбками Кип мог убить человека менее чем за десять секунд, не пролив ни капли крови. Я знал, что эти непринужденные улыбки были просто гребаным фарсом, и за ними он пытается спрятаться. В противном случае ему пришлось бы начать переживать о том, что он потерял четыре года назад.

Его дразнящая улыбка не исчезла, несмотря на злость, которую он видел в моих глазах. Кип был бесстрашен… Он сталкивался с вещами, которых обычные люди боялись. Мы оба знали ужасы, о которых большинство людей не могли даже мечтать. И он — больше, чем я.

— Итак, она тебе нравится, — заключил он, постукивая себя по подбородку. — Я никогда раньше не видел, чтобы ты превращался в психованного серийного убийцу из-за цыпочки.

Я стиснул зубы.

— Тема закрыта.

Он прав.

Я не монах. Далек от этого. Я встречался с девушками. Трахался, точнее. Они оставались на ночь только в том случае, если я слишком уставал, чтобы выгнать их после секса. Я не готовил завтрак. Это был всего лишь секс. В ту секунду, когда у меня возникло подозрение, что женщина привязывается или ей пришло в голову, что она может «изменить» меня, все разрывалось.

Я не мудак. Или, по крайней мере, изо всех сил старался не быть мудаком. Следил за тем, чтобы они всегда выходили раньше, чем я. Но прекрасно понимал, что меня нельзя назвать нежным, пушистым, романтичным или любым другим дерьмом, которого хотят женщины.

— Ладно-ладно, — Кип поднял руки вверх, сдаваясь. — Молчу.

— Хорошо, — проворчал я.

— Но я бы действовал быстрее, — добавил он, пока я выезжал на дорогу. — Сейчас она одинока. Многие мужчины попытаются подкатить к ней.

— Пусть попробуют, — отрезал я, моя кровь горела при мысли о том, что какой-то кусок дерьма прикасается к ней.

Прикасается к девушке, которая принадлежит мне.

Нора

— Это было плохо, — прошептала я, уставившись на дверь, которую Тина запирала.

После ухода Роуэна я помчалась прямиком на кухню и ни с кем не разговаривала до конца дня. Удалилась в свое безопасное место и испекла три разных порции миндального печенья и торт с арахисовым маслом и двойной шоколадной глазурью.

Фиона уставилась на меня, а затем на торт, который я только что разложила на подставке для тортов на завтра. Сам торт исчезнет еще до десяти утра. Он был своего рода знаменитостью. И делался только в определенных случаях — когда я была глубоко погружена в какую-то спираль беспокойства или личную драму.

— Я бы сказала «ужасно», раз ты испекла «Кризисный торт», — заметила она.

— Это торт с арахисовым маслом и двойной шоколадной глазурью, — возразила я, прикусив губу.

Фиона закатила глаза.

— Это и есть «Кризисный торт», — она указала на подставку для тортов.

Я продолжала покусывать губу, не в силах спорить с ней. Это был «Кризисный торт». Все в пекарне знали это. И он был знаменит. Вкусный. Особенный. Излечивал так, как могли только арахисовое масло и шоколад. Я делала его только в трудные дни. Слишком часто, когда встречалась с Нейтаном. С тех пор как мы расстались, у меня ни разу не было даже мысли испечь его. До сих пор.

— Тебя там не было, — сказала я ей.

— Была, — радостно защебетала она, макая ложку в миску с остатками глазури, которую она выхватила у меня, прежде чем я успела ее помыть. — Я наблюдала с твоего насеста на кухне, обычно предназначенного для того, чтобы ты подглядывала, когда приходит Роуэн.

Я впилась в нее взглядом.

— Я не подглядываю.

— Еще как подглядываешь.

Я стиснула зубы.

— Ладно, я пеку кризисные торты, шпионю за горячими парнями, а потом выставляю себя полной идиоткой перед этими горячими парнями! — я фыркнула, прикрываясь руками.

Фиона усмехнулась.

— Ты не идиотка.

Я проигнорировала это и схватила ведро и щетку, которые приготовила ранее, чтобы сесть на пол и помыть нашу розовую плитку.

— Что ты делаешь? — потребовала Фиона, стоя надо мной.

Я наслаждалась удовлетворением, которое получала от того, когда щетка попадала в углубления в затирке, гораздо более эффективно, чем шваброй.

— Убираюсь, — ответила я, указывая на очевидное.

— Я вижу, что ты убираешься, — фыркнула она. — Просто не понимаю, почему ты убираешься, ведь мы драим этот пол раз в неделю. И делали это вчера. Если ты не готовишь, то убираешься, как ребенок, накачанный кокаином.

Я сморщила нос.

— Мне не нравится думать о детях, сидящих на коксе, — сказала я ей. — И даже если бы подумала, накачанный коксом ребенок не стал бы убираться.

— Неважно, — Фиона пренебрежительно взмахнула рукой в воздухе. — Я пытаюсь сказать, что ты моешь пол, который чище, чем мой обеденный стол.

Хотя Фиона была не совсем такой чистоплотной помешанной, какой, по общему признанию, была я, я сильно сомневалась, что это правда. Ее маленький коттедж на пляже был захламлен в том восхитительном стиле, в котором жила писательница Нора Эфрон. Захламлено, но чисто.

— Я скребу пол, чтобы отвлечься, потому что впаду в глубокую депрессию, если подумаю о том, какой дурой выставила себя сегодня, — проворчала я, скребя сильнее.

— Господи Иисусе, неужели ты не можешь справиться с депрессией, как обычная женщина, и воспользоваться вибратором, пока не потеряешь чувствительность клитора, пить вино и жрать шоколадные конфеты?

Я подняла взгляд.

— Неужели обычные женщины действительно так поступают?

Ее глаза, черт возьми, чуть не вылезли из орбит.

— Конечно. Самоудовлетворение, французское вино и швейцарский шоколад. А не это, — она указала на ведро.

Я перевела взгляд с нее на ведро, делая паузу, чтобы обдумать такой ход действий. Делать такие вещи казалось потаканием своим желаниям. Конечно, у меня есть вибратор. Конечно, у меня есть много вина и швейцарский шоколад — я не совсем поехавшая. Но я не объединяла все три вещи, чтобы справиться с эмоциями. У меня не было роскоши решать свои проблемы таким образом. Поэтому, я придумала другой способ — уборка.

Пока я размышляла о том, как я провела свою жизнь, справляясь с травмами, Фиона воспользовалась возможностью, вырвала щетку из моих рук и взяла ведро с водой.

— Эй! — я слабо запротестовала, пытаясь забрать обратно. Но я сидела на полу, а она стояла и была намного выше меня.

— Нет, — сказала она. — Ты пойдешь домой и займешься всеми теми видами деятельности, от которых почувствуешь себя лучше. И я клянусь, черт возьми, если ты начнешь убираться дома, я узнаю, — она погрозила мне пальцем.

— Уборка заставляет меня чувствовать себя лучше, — возразила я, раскачиваясь на пятках.

— Чушь собачья. А теперь вставай, — приказала она, протягивая мне руку.

Я надулась, подумывая о том, чтобы поспорить с ней, но решила не делать этого. Она не совсем неправа… Шоколад, вино и мой вибратор действительно казались сейчас довольно приятным решением.

— Хорошо, — уступила я, хватая ее протянутую руку и поднимаясь.

— Он больше никогда сюда не придет, — заскулила я, как только поднялась на ноги.

Фиона сжала мою руку, прежде чем отпустить меня.

— Ну, тогда он гребаный идиот, — заявила она. — Даже когда ты строишь из себя дурочку, ты секси, — сказала она, подмигнув. — И я точно знаю, что где-то есть мужчина, который будет возбуждаться, когда ты будешь строить из себя дуру.

Я выдавила улыбку и не стала спорить, хотя и не была полностью убеждена.

У меня такое чувство, что я никогда больше не увижу Роуэна.

Оказалось, что оставаться допоздна в пекарне, моя ее сверху донизу, было бы более безопасным вариантом.

Я должна была догадаться… Вселенная не хочет давать мне передышку. Не то что бы я жаловалась. Вселенная дала мне многое. Или я максимально использовала каждую возможность, какой бы маленькой она ни была.

Моя жизнь была хороша. Даже великолепна. Но это не означало, что теперь можно забить на все и жить спокойно.

Это стало очевидным, когда я вошла в свою кухню, а там сидел мой бывший жених.

— Что ты здесь делаешь, Нейтан? — вздохнула я.

Я не сильно удивлена. Он звонил мне без остановки. И сегодня тот день, когда мы планировали пожениться.

Он последний человек, с которым я хотела бы сейчас разговаривать. Я все еще взволнована и подавлена взаимодействием с Роуэном, все еще пыталась убедить себя, что мне почудился интерес в его взгляде.

Я сбита с толку. Измученна. Мой день начинался в четыре утра, как и в течение многих лет. Теперь это стало для меня второй натурой — вставать, варить кофе. Зарядка. Потом еду в пекарню, надеваю фартук и принимаюсь за работу. Утро было моим любимым. Больше никто не вставал так рано. Была лишь я в своей стихии. В этом месте я чувствовала себя в безопасности, уверенной в себе, защищенной.

Но из-за раннего подъема я ложилась около девяти. Самое позднее — в десять. Я могла бы нормально функционировать поспав часов шесть, но предпочитала минимум семь. Работала до тех пор, пока пекарня не закрывалась в четыре часа дня, затем тратила еще час на то, чтобы все закрыть. Работу я обожала, но она отнимала много сил.

Вечера тоже посвящала себе. Наливала бокал вина. Готовила что-нибудь поесть или доедала то, что было в холодильнике. Включала телевизор, погружалась в подушки своего дивана, похожие на облака, смотря на последние лучи солнца, проникающие в окна дома. Дом, который я очень любила.

Дом, который Нейтан осквернял своим присутствием.

— Как ты сюда попал? — спросила я, прежде чем он смог ответить на мой первоначальный вопрос. Он сидел на одном из барных стульев на моем кухонном островке, загрязняя одну из моих любимых комнат в доме. Самая большая комната, потому что, ну так и должно быть. Кухня была моим сердцем и душой. Где я творила, развлекалась, где я находила спокойствие среди хаоса.

Комната с окнами, выходящими на суровый морской пейзаж. Комната, в которой всегда были свежие цветы, стоящие на разных поверхностях. Книги рецептов были выстроены вдоль прилавков, из-за них выглядывала чеканная белая задняя панель.

Все мои приборы были гладкими черными, первоклассными и стоили неприличных денег. Кухня моей мечты.

— У меня все еще есть ключ, — Нейтан поднял серебряный предмет, блеснувший на свету.

Я нахмурилась, вешая сумочку на крючок рядом с выключателями.

Ключ. Да, я дала ему ключ. Не потому, что этого хотела, а потому, что он на меня давил. Потому что он дал мне ключ от своей квартиры, так с чего бы мне капризничать? Потому что нам было суждено провести остаток наших жизней вместе.

Это наполнило меня горьким беспокойством, я дала ему нерегулируемый доступ в дом, который был моим убежищем. Был только моим. Дом, на который я заработала кровью, потом и слезами. Мой первый безопасный дом.

— Верни мне этот ключ, — сказала я, устраиваясь на другой стороне острова, отчаянно нуждаясь в расстоянии между нами.

Я не видела Нейтана с тех пор, как разорвала помолвку.

Кажется, он хорошо выглядит.

Его короткие светлые волосы были идеально причесаны, ни одна прядь не выбивалась из прически. Загорелая кожа была гладкой, за исключением небольших морщинок в уголках глаз. Васильково-голубые глаза, которые и близко не были такими привлекательными, которые я видела сегодня днем.

Нейтан, как обычно, был в своем костюме, синий галстук слегка ослаблен. Его куртка висела на спинке стула, указывая на то, что он здесь уже давненько ждет.

Стакан с виски перед ним тоже намекал на это.

— Нам нужно во всем разобраться, — возразил он.

Я на секунду закрыла глаза, пытаясь найти в себе силы, терпение. Это не гром среди ясного неба. Нейтан звонил, писал смс, посылал цветы и подарки, пытаясь «вернуть меня». Не понимая, что нельзя вернуть того, кто решил, что не хочет выходить за тебя замуж.

Нужно уважать это решение. Окей, ненавидь и обижайся на человека всю оставшуюся жизнь. Трать тысячи долларов на терапию, чтобы исправить нанесенный ущерб. Слетай в Европу, чтобы заново открыть себя и влюбиться в какую-нибудь итальянку. А не звони постоянно, не посылай подарки и не веди себя так, будто их решение было лишь простым разногласием, которое можно исправить. Как будто решение ничего не значит.

— Здесь не в чем разбираться, — сказала я ему, открывая глаза и расправляя плечи. — Мы расстались, — твердо сказала я, встречаясь с ним взглядом.

Он вздохнул, как всегда, когда я его бесила, когда мое мнение не совпадало с его.

— Нет, не расставались. Мы поссорились.

Я уставилась на него, разинув рот.

— То, что я отменила нашу свадьбу, — не ссора, — мои слова вырвались сквозь стиснутые зубы. — То, что я отменила нашу свадьбу, означало, что я приняла решение о своей жизни, которое давно назрело. Мне жаль, что я не сделала этого раньше, мне действительно жаль. Но я не хочу быть с тобой.

Нейтан прищурился, глядя на меня, выглядя раздраженным, но не похоже, что он понял суть. Нейтан с его голубыми глазами, дорогим костюмом, внешностью и известной фамилией не привык к тому, что люди ему отказывают.

Вот почему он здесь. Не потому, что он любил меня или хотел провести со мной свою жизнь. А потому что я внезапно стала для него более желанной, когда сказала, что он не может меня заполучить.

Мужчины.

Я вздохнула, поворачиваясь к шкафчику позади себя, чтобы достать бокал и наполнить его большим количеством вина.

— Это неприемлемо, Нейтан, — сказала я винному шкафу. — Ты не можешь приходить в мой дом. Ты не можешь продолжать звонить мне. Я приняла свое решение. Нам обоим нужно двигаться дальше.

Я взяла свой стакан и поставила его на стойку. Но прежде чем я успела закрыть шкаф, руки легли мне на плечи, разворачивая.

Мое тело позволило закружить себя, потому что я была в шоке. Я не слышала, чтобы он встал — из-за итальянских мокасин, — и уж точно не ожидала, что он схватит меня.

Сам захват был слишком крепким. Гораздо крепче, чем способны его мягкие, ухоженные руки. То, на что я жаловалась, когда дело касалось нашей сексуальной жизни. Сейчас это встревожило меня, учитывая ситуацию.

Учитывая, что мы были одни в доме, а моей ближайшей соседкой была семидесятилетняя женщина, которая находилась в трех милях отсюда.

Глаза Нейтана теперь пылали гневом.

— Я не собираюсь жить дальше, — отрезал он. — Я принял решение связать свою жизнь с тобой, — его хватка на моих руках усилилась. До боли.

Страх зародился в животе.

Нейтан не был слишком крупным мужчиной. Он был худощав, с телом пловца, но он был высоким. Намного выше меня. И определенно способен одолеть меня, обращаться со мной грубо, как и делал сейчас.

Я одиночка. Соблазнительная, но миниатюрная девушка, у которой не было никаких боевых навыков. В тот момент я поняла, что должна была уделять приоритетное внимание тренировкам, чтобы дать отпор. Защищаться. Чтобы не чувствовать себя такой беспомощной, когда мужчина прикасается ко мне.

Но мне повезло, что я никогда не была в ситуации, когда мужчина поднимал на меня руку, поэтому не думала, что мне нужно учиться таким вещам. Думала, что Вселенная достаточно поимела меня и не добавит физическую боль от мужчины к списку моих травм.

— Убери от меня свои руки сейчас же, Нейтан, — сказала я ему, заставляя себя встретиться с ним взглядом, чтобы мой голос не дрожал. — Убирайся из моего дома.

Я гордилась сталью в своем голосе.

Сталь, которая, по-видимому, абсолютно не подействовала на Нейтана.

— Нет, — процедил он сквозь зубы. — Я не уйду, пока мы не разберемся с этим. Пока ты снова не станешь моей.

Ярость и страх смешались во мне.

— Я никогда не была твоей, — прошипела я ему. — Об этом свидетельствует тот факт, что ты не уважаешь мои решения, ты не убираешь от меня руки, когда тебя просят, и ты думаешь, что мной можно владеть, как вещью.

Кончики ушей Нейтана покраснели от возмущения, а губы сжались.

— Ты же не серьезно, — пробормотал он, сжимая меня крепче. — Мне просто нужно показать тебе, — затем он дернул меня вперед, наши губы соприкоснулись, его язык проник в мой рот. Язык, который я тут же прикусила.

Что, к счастью, заставило его отшатнуться от боли, отпуская меня.

Не раздумывая, я повернулась, намереваясь оказаться как можно дальше от Нейтана. К сожалению, в разгар своей реакции «дерись или беги» я забыла, что оставила шкаф открытым, и врезалась прямо в него.

Меня не назвать бегуном даже если очень сильно постараться, но когда парень, с которым ты рассталась — парень, к которому ты испытывала отвращение, — ворвался в твой дом, а затем в твой рот, ты готова бежать марафон. Зачем только я установила эти шкафы. Они чертовски крепкие. И шкафами я очень гордилась до этого момента.

Если бы я была мускулистой девчонкой, кухонная дверь, скорее всего, просто слетела бы с петель. Я влетела в нее на полной скорости, и упала прямо на землю. Боль взорвалась в левом глазу, когда голова ударилась о итальянскую каменную плитку.

— Нора! — донесся голос откуда-то издалека. Он был приглушенным.

Потом на мне оказались чьи-то руки. Руки, из-за которых я сильно врезалась в дверцу шкафа, пытаясь сбежать.

— Не трогай меня, — прошипела я, мой голос был напряженным. Я заставила себя подняться, не хотя быть в уязвимом положение на земле, пока Нейтан где-то рядом.

Голова закружилась, когда я села, лицо пульсировало, и зрение в левом глазу почти полностью затуманилось, когда я посмотрела в направлении Нейтана.

— Нора…

— Убирайся нахуй из моего гребаного дома, — прорычала я на него, мой голос был неузнаваем.

Нейтан замер на долю секунды. Я сомневалась, что это было вызвано каким-либо реальным беспокойством, вероятно, потому, что я никогда раньше так с ним не разговаривала. Я всегда была нежной, покладистой, покорной. И никогда не ругалась в его присутствии. Он считал это «неприличным». Тьфу. Как, черт возьми, я позволила этому мужчине надеть кольцо себе на палец?

— Я вызову полицию, если ты не уйдешь в ближайшие тридцать секунд, — пригрозила я. И действительно вызвала бы полицию, если бы смогла встать и дотянуться до своей сумочки. Надеюсь, Нейтан не догадается, что я на это сейчас не способна.

Инстинкт самосохранения Нейтана победил, и он отреагировал быстро, его фигура отодвинулась от меня, а шаги затихли. Мне не стало легче дышать, пока я не услышала, как открылась и закрылась входная дверь. И даже тогда мне не стало легче. Из-за всей этой боли.

Хоть я и невротический ипохондрик, у меня была довольно высокая переносимость боли. Однажды я сломала руку, и никто мне не поверил из-за ипохондрии, так что я была вынуждена неделю ходить в школу со сломанной рукой. И даже бегала на физкультуре. Заняла второе место. Мама чувствовала себя виноватой, так что в итоге это был единственный раз в моей жизни, когда она была добра ко мне в течение длительного периода.

Мне потребовалась каждая унция силы воли, чтобы стиснуть зубы от мучительной боли в голове и лице, вцепившись в тумбу, чтобы подняться. Комната закружилась, зрение затуманилось, и я почувствовала, что меня может стошнить на прекрасные кварцевые столешницы. Но через несколько минут — а может, и больше, кто знает? — на моих столешницах не оказалось рвоты, и зрение несколько улучшилось. Темные пятна все еще плясали по комнате, когда я схватилась за стойку, добираясь до шкафчика над холодильником, где хранились все лекарства.

Я возилась с различными бутылочками, проклиная себя за то, что была одержима здоровьем и хорошим самочувствием, и отказывалась от большинства обычных обезболивающих.

Опять же, через несколько минут — вполне возможно, что и больше, — когда голова будто выросла в три раза, я вслепую хваталась за бутылки, и нашла Адвил.

Слезы текли по лицу, руки дрожали, мне удалось высыпать немного таблеток на ладонь и достать бутылку воды из холодильника.

Потом я провела остаток ночи, лежа на диване, уставившись в потолок и желая, чтобы пульсация в глазу прошла.

Зато перестала думать, какой дурой выставила себя перед Роуэном.