Рецепт любви

Глава 23

Рождественский ужин был замечательным. В столовой семьи Деррик стоял длинный стол, все места заняты, вся поверхность уставлена вкусной едой.

— Итак, Нора, — сказала Каллиопа после того, как мы все сели. — Каким был твой брат?

Не было того банального момента, когда вилки перестали звенеть, все стихало, когда разговор был о смерти. Совсем наоборот. Люди по-прежнему тянулись то к одному, то к другому блюду.

Кендра отругала Уайатта за то, что он пытался есть картофельное пюре руками.

Все продолжали заниматься своими обычными делами за обеденным столом, но в то же время слушали.

Рука Роуэна сжала мое бедро, и я почувствовала, как напряглось его тело рядом со мной. Он был напряжен, готовый броситься на мою защиту, оградить меня от темы, которая могла бы снова ввергнуть меня в пучину отчаяния.

Хотя этот вопрос удивил меня, но не расстроил. Я не почувствовала боль, неловкость или даже жалость. Она задала этот вопрос, потому что ей было интересно. Они все были такими. Они не обходили смерть стороной, игнорируя ее. Они нашли способ посадить моего брата за стол вместе с нами.

Роуэн, конечно, не видел, насколько это было продуманно, потому что он был в защитном альфа-режиме.

Прежде чем он успел что-либо сказать, я похлопала его по руке и понадеялась, что он перестанет бросать на сестру убийственный взгляд.

— Он был замечательным, — я положила салфетку себе на колени. — Он верил в кристаллы, чакры, утраченные древние цивилизации и был одержим НЛО.

— О боже, я тоже одержима НЛО! — воскликнула Кендра. — Мы посещаем все достопримечательности, но Розуэлл{?}[Мировую известность город приобрёл в связи с «Розуэлльским инцидентом» 1947 года, одним из наиболее известных происшествий, рассматриваемых как обнаружение НЛО.] — это большое разочарование. Я бы не рекомендовала туда ехать. Очень угнетающе.

Я улыбнулась, потому что Ансель говорил нечто подобное.

— Однажды его арестовали возле Зоны 51, — усмехнулась я.

— Расскажи нам все, — потребовала Кендра.

И каким-то образом я это сделала. Мне удавалось говорить о своем брате в прошедшем времени, поддерживая его жизнь единственным доступным мне способом.

Между ужином и десертом были подарки.

Обмен подарками мог бы получиться неловким. Может быть, с любой другой семьей так бы и было, но не с Дерриками.

Никакой неловкости. Было чудесно наблюдать, как дети с нескрываемым ликованием разрывают свои многочисленные подарки. Затем, когда они убежали играть со своими игрушками, взрослые обменялись подарками с чуть меньшим ликованием, но не сильно.

Опять же, мне нравилось наблюдать за этим ритмом, видеть любовь между ними, улыбки, шутки, продуманные презенты.

Я не ожидала подарков, даже от Роуэна. Хотя сама подарила ему. Но я не чувствовала себя комфортно, даря перед зрителями, даже перед этими зрителями.

Мое место рядом с ним в большом уютном кресле было, пожалуй, лучшим местом для этого. Несмотря на вездесущую тупую, пульсирующую боль горя внутри меня — боль, которая, как я подозревала, всегда будет там, хотя она может быть разной по величине, — я никогда не чувствовала себя счастливее. Более комфортнее.

Мне нравилось все в этом доме. Мне нравились запахи, качественная мебель, которая была изношена… но в лучшем виде. Фотографии на всех поверхностях, документирующие жизнь, которая казалась полной любви.

Я завидовала этому, но в то же время страстно желала повторить это. Начать такую жизнь с Роуэном.

— Нора?

Я моргнула, глядя на Джилл, которая стояла передо мной с упакованной коробкой.

— Это тебе, милая.

Я уставилась на коробку, искусно перевязанную ярко-красным бантом.

— Мне?

Она кивнула, тепло улыбаясь.

Я взяла его, неловко положа к себе на колени.

— Разорви, — крикнула Каллиопа с другого конца комнаты.

Рука Роуэна нашла мой затылок и слегка сжала его.

— Но это так красиво упаковано, — я провела рукой по гладкой бумаге.

— Что только делает вскрытие еще более увлекательным, тебе не кажется? — глаза Джилл озорно блеснули.

Я разорвала бумагу и увидела серебряную шкатулку, выглядевшую антикварной, с вырезанными на ней замысловатыми узорами.

Она была тяжелой, солидной и казалась единственной в своем роде.

— Это прекрасно, — искренне сказала я Джилл.

— О, шкатулка хорошая, но важно то, что внутри.

Внутри нее лежали листки бумаги с рецептами, написанными наклонным почерком.

— Моя бабушка была пекарем, — объяснила Джилл, пока я листала. — Ни одна из этих двоих не интересуется выпечкой, — она кивнула своим дочерям.

— Мы обожаем выпечку, — возразила Каллиопа.

— Съесть не считается, — ответила Джилл.

Каллиопа пожала плечами и вернулась к печенью, которое ела.

Что касается меня, то я расслышала это лишь наполовину. В моих ушах стоял статический звон.

— Я знаю, это может показаться немного старомодным, — сказала мне Джилл.

Я быстро покачала головой, как для того, чтобы ответить, так и для того, чтобы попытаться стряхнуть слезы.

— Это самый особенный подарок, который я когда-либо получала, — прошептала я, не в силах говорить громче.

Я откашлялась и посмотрела на нее снизу вверх.

— Я не из семьи, где драгоценные вещи передаются по наследству.

— Теперь ты с нами, — возразила она с теплой улыбкой.

Теперь я с ними.

Как будто это так просто.

И, возможно, так оно и было.

Беседа легко возобновилась, как только мы сели за десерт, и все пели мне дифирамбы по поводу разнообразия блюд, которые я приготовила. Возможно, я немного перестаралась.

— Хорошо, что твоя пекарня находится за сотни миль отсюда, — Кендра потерла живот. — Иначе у меня были бы неприятности.

— Мне все еще не нравится, что ты так далеко от нас, — проворчала Джилл, нахмурив брови.

— Мам, ехать меньше трех часов, — ответил Роуэн, все еще держа руку на моем бедре. Он ел свой пирог одной рукой.

— Ну, ты мог бы остаться здесь, унаследовать бизнес своего отца, чтобы он ушел на пенсию, — возразила она.

Роуэн усмехнулся.

— Мама, ты же знаешь, что в тот день, когда папа уйдет на пенсию, ад замерзнет.

Джилл закатила глаза.

— Чепуха. Твой отец заслуживает провести свои сумеречные годы, делая все, что он захочет.

— Чего он хочет, так это продолжать работать, — вмешался отец Роуэна. — Ты же знаешь, я бы свел тебя с ума, если бы сидел дома целыми днями. Ты не готова ко всей той дополнительной энергии, которую мне приходится направлять в другое место, — он пошевелил бровями.

Джилл посмотрела на него поверх своего бокала с вином.

— О, правда? Испытай меня.

Каллиопа застонала.

— А нельзя, чтобы мама не делала папе предложения посреди рождественского ужина? Всего один раз?

— О, будь счастлива, что у твоих мамы и папы здоровая сексуальная жизнь, — сказала ей Джилл.

— Я счастлива, — возразила Каллиопа. — Просто не хочу слышать это все время.

Я подавила улыбку, пока они продолжали добродушно препираться.

Беседа текла легко и в разных направлениях. Иногда общие разговоры, иногда по отдельности. Ни одна тема не казалась запретной или неловкой. Эту семью все устраивало.

— О боже мой, — выдохнула Каллиопа с набитым ртом моего лимонного пирога с меренгой. — Если мой брат не женится на тебе, это сделаю я.

Я улыбнулась ей, мои щеки вспыхнули от похвалы, которую подобным образом произносили остальные члены семьи.

— Нора, ты в высшей степени талантлива, — восхищалась Джилл, убирая со своей тарелки и накладывая себе горячий шоколадный торт. — Твоя пекарня — это как раз то, что нам нужно здесь, в нашем городе.

Роуэн слегка напрягся рядом со мной.

— Мам, — сказал он теплым тоном, но в нем слышалось предостережение.

— Что? — невинно спросила она. — Я просто говорю, что у ее бизнеса здесь есть потенциал для замечательного развития, и вы оба будете ближе, поэтому, когда у вас появятся дети, я буду рядом, чтобы помочь.

Мы с Роуэном не говорили о детях после разговора о контрацептивах, но это тема, о которой я думала все больше и больше. Особенно когда сидишь за этим столом.

— Когда у нас будут дети, ты будешь ездить в Юпитер каждые чертовы выходные с моего разрешения или без него, ты же знаешь, — ответил Роуэн, нисколько не смущенный обсуждением нашей будущей семьи в присутствии его собственной.

Его мать вздохнула.

— Но разве не было бы здорово, если бы они росли поближе к своим двоюродным братьям и сестрам? Ты мог бы перенести бизнес сюда, объединить его с бизнесом отца. Я знаю, случившееся с Кипом трагично и душераздирающе, но ему не нужно было уезжать из города…

Добродушная улыбка сошла с лица Роуэна, и выражение его лица стало мрачным.

— Мам, хватит об этом.

Атмосфера за столом изменилась.

Улыбки померкли, и все, казалось, дружно вздохнули.

Однако Джилл не была готова отступить.

— Прошло пять лет, и я знаю его мать…

— Хватит! — Роуэн хлопнул ладонью по столу, и бокалы зазвенели, покачиваясь.

Я вздрогнула, но никто другой не был слишком потрясен. Каллиопа поймала свой бокал, прежде чем он опрокинулся, и небрежно отпила из него.

Отец Роуэна покачал головой.

Кендра шепотом отчитала сына за то, что он провел пальцем по глазури на одном из тортов. Кит смотрел какую-то игру по телевизору в соседней комнате.

Казалось, только я была встревожена внезапной вспышкой гнева Роуэна. Я была единственной, кто не в курсе того, что случилось с Кипом.

Они с матерью смотрели друг на друга еще мгновение, прежде чем то, что витало в воздухе, рассеялось.

— Нора, как ты делаешь этот пирог таким сочным? — спросила Кендра, облизывая зубцы вилки. — Я никогда раньше не пробовала ничего подобного.

Я бросила еще один взгляд на Роуэна, обеспокоенная и любопытная, прежде чем ответить.

С этого момента все шло гладко, но я отложила разговор на потом.

Однако было трудно держаться за это, окруженной звуками дома. Смех и непринужденная беседа за послеобеденным кофе. С теплыми объятиями от всех на прощание. Обещания и планы на будущее.

Да, было трудно держаться за единственное черное пятно в течение дня.

Трудно, но не невозможно.

Мы ехали домой рождественской ночью. Несмотря на то, что Джилл уговаривала нас остаться, Роуэн твердо сказал «нет».

Когда я попыталась поспорить об этом, он отвел меня в сторону и сказал:

— Хочу трахнуть тебя так сильно, чтобы ты кричала. Не планирую делать это под крышей моих родителей.

Я больше не пыталась спорить.

Мэгги ночевала у своих «двоюродных брата и сестры», которые нежно любили ее и которым пока не разрешалось заводить собаку. Ночевка была «пробной», посмотреть, как они будут выгуливать ее, кормить и убирать.

Затем они приедут с Мэгги и всей семьей посмотреть мою пекарню и провести с нами канун Нового года.

Я была в восторге от этой новости, так как чувствовала себя с каждым из них как дома и стремилась проводить с ними больше времени. Но мне также нужно было сделать около миллиона дел, чтобы показать им все лучшее.

— Остановись, — скомандовал Роуэн.

Я вопросительно уставилась на него, поскольку ничего не говорила.

— Ты думаешь о том, чтобы потратить следующую неделю на выпечку, готовку, украшение, уборку или что-то еще, черт возьми, чтобы принять мою семью.

Я уставилась на него, разинув рот.

— Я знала, что ты потрясающий, но не знала, что ты еще и умеешь читать мысли.

Он хихикнул.

— Я не умею читать мысли, просто знаю тебя. Видел, как твои глаза остекленели примерно через две секунды после того, как они загорелись от возбуждения при мысли о приезде моей семьи, — он потянулся с того места, где его рука лежала на моем бедре, чтобы переплести свои пальцы с моими. — И, черт возьми, мне нравится видеть, как ты радуешься возможности провести с ними время.

— Это довольно просто, — пожала я плечами. — Я полюбила твою семью.

— И они полюбили тебя, — немедленно ответил он. — Ставлю свои сбережения на то, что на моем телефоне уже миллион и одно сообщение, восхваляющее тебя.

— Это только потому, что я принесла выпечку, — пошутила я.

Роуэн не улыбнулся. На самом деле, его лицо стало очень серьезным, а хватка на моей руке усилилась.

— Прекрати, Нора. Это потому, что ты такая, какая есть.

Я прикусила губу.

— Ты уверен?

Роуэн повернул голову и на мгновение покосился на меня.

— О чем, черт возьми, ты говоришь?

— Беспокойство — это не состояние моей души, это черта характера, — вздохнула я, надеясь, что темнота внутри грузовика скроет стыд, покрывающий меня, как пот. — Я не такая, как твоя семья, легкая, счастливая, уверенная в себе. Я боюсь, что тебе нужна…

Я не успела договорить, потому что Роуэн ударил по тормозам и съехал на обочину. К счастью, позади нас никого не было.

Его длинные, мужские пальцы нашли мой подбородок, приподнимая его так, что я была вынуждена встретиться взглядом с его лазурными глазами.

Его челюсть была напряжена, губы сжаты в тонкую линию, что говорило о том, что он явно зол, но он смотрел на меня с мягкостью, которая уравновешивала его острую челюсть.

— Тебе пришлось быстро повзрослеть, — сказал он. — Слишком, блять, быстро. Тебе пришлось взвалить на свои плечи чужое дерьмо, стать взрослой и думать о вещах, о существовании которых ты не должна была знать, — он покачал головой, словно в благоговейном страхе. — Я наблюдал, как ты несешь тяжесть на плечах, под которым большинство людей прогнулись бы, — продолжил он. — И ты справилась с этим с такой силой, что я не могу поверить, что ты настоящая. Так что перестань нести подобную чушь. Перестань сомневаться в том, достойна ли ты меня, я собираюсь провести остаток своей жизни, зарабатывая право быть достойным тебя.

Слезы обожгли мне глаза.

— Я хотел подождать, пока мы не вернемся домой, но… — он наклонился к заднему сиденью, доставая из какого-то тайника маленькую бархатную коробочку.

Мое сердце бешено колотилось.

— Это не кольцо, — сказал Роуэн, увидев выражение моего лица. — Я планирую подарить тебе колечко, не пойми меня неправильно, но у меня есть сестры. Итак, я знаю, что дарить женщине обручальное кольцо на Рождество и называть это своим подарком — это акт войны.

Его глаза блеснули, когда я поджала губы, чтобы скрыть улыбку.

Хотя его сестры, возможно, были правы в отношении других женщин или, может быть, в отношении меня с другим мужчиной, я бы совсем не разозлилась, если бы Роуэн подарил мне на Рождество вечность с ним.

Я взяла коробку, которую он протянул мне, и открыла ее. Мои трясущиеся руки скользнули по золотому ожерелью со сверкающим зеленым камнем посередине.

— Хризолит, — объяснил Роуэн. — Твой и Анселя камень. Я знаю, что он увлекался кристаллами и тому подобными вещами. А ты не очень. Но я решил, что это будет способ повсюду носить его с собой.

Мои слезы капали на великолепный камень изумрудной огранки, изящную цепочку. Это было стильно, определенно дорого, но утонченно.

— Роуэн, — упрекнула я. — Я уже достаточно выплакала сегодня из-за рождественских подарков.

Он ухмылялся, когда я подняла глаза, и протянул руку, чтобы вытереть одну из моих слез большим пальцем.

— Слезы счастья меня устраивают, кексик. Можно надеть?

— Конечно, — прошептала я, поворачиваясь на своем месте и протягивая ему коробку.

Я приподняла волосы, чтобы обнажить шею, затем Роуэн протянул руку, его пальцы коснулись кожи. Даже простое надевание ожерелья что-то сделало со мной. Пробудило во мне жажду к нему, которая никогда не была далеко, желание, которое ни на йоту не притупилось.

— Ладно, раз уж мы обмениваемся подарками здесь, на обочине дороги… — я сунула руку в сумочку, стоявшую у моих ног, и достала сверток с самого дна.

Я пришла подготовленной, захватив с собой свою огромную сумку, в которой, казалось, было бесконечное количество места.

Я вручила подарок Роуэну, и он оторвал бумагу, открывая «Противостояние» Стивена Кинга. Я прочесала Интернет, чтобы найти это первое издание с автографом.

Рука Роуэна осторожно и благоговейно перевернула страницу.

— Я знаю, что он твой любимый, — сказала я застенчиво, поскольку Роуэн долгое время молчал.

Он моргнул, глядя на меня, и, должна сказать, я была отчасти довольна, что мне удалось шокировать Роуэна Деррика, хотя я не могла прочитать по его лицу, был ли он счастлив или нет.

— Тебе нравится?

— Нравится? — повторил он низким голосом, почти рычанием.

Я медленно кивнула.

Роуэн осторожно и благоговейно положил книгу на центральную консоль — которая была сверкающе чистой, не усеянной странными крошками и липкой от неизвестных жидкостей, — отстегнул мой ремень безопасности и рывком перекинул меня через него.

Это был немалый подвиг, даже несмотря на то, что салон грузовика больше, чем у большинства автомобилей. Я была не совсем маленькой.

Но Роуэн сделал это, так что я сидела верхом на нем на водительском сиденье, мое платье задралось на бедрах, а шелковые трусики терлись о грубую ткань его джинсов.

Я мгновенно стала влажной и захотела его.

Роуэн обхватил меня за шею и поцеловал. Не просто поцелуй, а жестокое, волшебное притязание. Тот, который воспламенил мое тело и заставил тереться о твердый член в его джинсах.

— Я покажу своей малышке, как сильно мне, блять, понравился этот подарок, самая продуманная, блять, самая драгоценная вещь, которую я когда-либо получал, — прорычал он мне в рот, приподнимая мое тело одной рукой, чтобы другой освободиться от джинсов.

Он сделал это быстро, неистово и разъяренно, отодвигая мои промокшие трусики в сторону, чтобы врезаться в меня, а я могла насадиться на него.

Я откинула голову назад от удовольствия, рука Роуэна лежала на моем бедре, безжалостно прижимая к его члену.

Другой рукой он обхватил мой затылок, потянув его вниз, так что мои глаза встретились с его.

— Да, оседлаешь меня, как хорошая девочка? — спросил он, и его грубый голос усилил ощущения, затопившие мой организм.

Я кивнула, уже затаив дыхание. Мой оргазм нарастал внутри, пока я яростно трахала его.

— Ты позволишь мне кончить в тебя?

Я приостановилась, но только на долю секунды.

— Да, — пробормотал он. — Позволишь мне зачать в тебе ребенка, Нора?

Мое тело упивалось этими словами, содрогаясь, когда оргазм нахлынул на меня.

— Да, — прохрипела я без колебаний.

— Тогда сожми мой гребаный член, кексик.

Мое тело стремилось повиноваться ему. Даже когда ошеломил оргазм, я продолжала двигаться, продолжала скакать, когда Роуэн взорвался во мне, посылая меня в еще один оргазм, который, черт возьми, чуть не уничтожил мой мир.

— Черт, — выдохнул Роуэн, когда мы оба спустились на землю, мой лоб прижался к его.

— Не думал, что могу ощутить еще нечто лучшее в этом мире, — прохрипел он. — Но кончать в тебя? — он покачал головой. — Лучшее чувство на свете, — он обнял меня за шею, так что наши глаза встретились. — Я буду делать это каждый раз, когда мы будем трахаться, пока не заведем ребенка, и каждый раз после.

Что я могла сказать на это?

Только когда мы вернулись домой, у меня появилась возможность поговорить с Роуэном о том моменте за столом.

Мы приняли душ — как обычно, вместе, — так что я закуталась в халат, а Роуэн был в пижамных штанах с низкой посадкой, которые я подарила ему на Рождество. Я сделала мысленную пометку, подарить ему таких в разных цветах.

Мы сидели в креслах в моей спальне, пили вино, наслаждаясь обществом друг друга.

— Что случилось с Кипом? — осторожно спросил я Роуэна.

Он вздохнул.

— Видимо, ты заметила.

— Если ты не хочешь мне говорить, все в порядке, — быстро сказала я.

— Нет, кексик, дело не в том, что я не хочу тебе говорить, просто… — он провел рукой по волосам. — Черт возьми, я не говорил об этом с тех пор, как все случилось. Кип делает все, что в его силах, чтобы не думать об этом. Мы лучшие друзья с детства, — начал он, меняя позу, чтобы полностью повернуться ко мне лицом. — Неразлучны. Мы оба знали, что хотим пойти служить. Быть «Морскими котиками». Он подождал, пока мне не исполнится восемнадцать, чтобы мы могли поехать вместе. Подумал, что мы, вероятно, разделимся, тем более что в отборе такой низкий шанс успеха, — он невесело усмехнулся. — Но мы оба упрямые ублюдки и нас приняли. Перед тем, как нас послали на службу, Кип вернулся домой, женился на своей школьной возлюбленной. Девушка, которую он любил всем сердцем. Которая каким-то образом поняла, зачем ему нужно отправляться на войну за полмира отсюда. В его семье творилось какое-то хреновое дерьмо, ему было что доказать им и самому себе. Она была верна ему на протяжении многих лет, нас почти не было дома, — он покачал головой. — Она была хорошей женщиной. Великой. Подарила ему прекрасную дочь, хорошо ее воспитала.

Мое сердце бешено колотилось, зная, что у этой истории не будет счастливого конца, поскольку я не слышала, как Кип говорил о жене или дочери. Ни разу.

— Я пытался убедить Кипа уйти со службы, когда родилась его дочь, — сказал Роуэн, понизив голос. — Ему не нужно было рисковать своей жизнью, когда у него было все, ради чего стоило жить. Однако его упрямство глубоко укоренилось, поэтому он остался. И я тоже. Потому что у меня дома не было жены и дочери, и потому что я считал своим долгом убедиться, чтобы он добрался до них целым и невредимым. Но у меня было нехорошее предчувствие. От которого я не мог избавиться. Что я однажды постучу в их дверь, скажу жене моего лучшего друга, что я не смог защитить его, что их дочь никогда не узнает своего отца. Но все обернулось совсем не так.

Он стиснул зубы.

— Они погибли, пока мы были на задании, — выдавил он. — Автомобильная авария. Его жена умерла сразу же. Их маленькая девочка каким-то образом продержалась три дня. Три гребаных дня. Они знали… наше начальство. Но они не смогли нас вытащить. И не стали бы. Не знаю, почему. К тому времени, как мы вернулись домой, уже были похороны.

Мое сердце болело от ужасов, через которые пришлось пройти Кипу. Потеря, от которой я даже представить себе не могла, что кто-то может оправиться. Я попыталась сопоставить это с тем Кипом, которого я знала… Всегда улыбающийся, распутный, никогда не намекающий на разрушенное прошлое.

Потом я вспомнила ту ночь, когда Роуэн ушел, сказав, что ему нужно забрать Кипа из бара. Я подумала о пьянках, которые он устраивал в одиночестве.

— Его семья — хорошие люди, — продолжил Роуэн. — Но властные. Он не мог быть рядом с ними, с воспоминаниями о нашем родном городе. Пришлось уехать. Я был более чем готов поехать с ним. Вернувшись домой, я тоже был не в самом лучшем расположении духа. Я был не тем человеком, которого моя семья знала раньше.

Я встала со своего места, чтобы свернуться калачиком в его объятиях, не в силах быть так далеко от него, слыша боль в его голосе. Мы не говорили подробно о том, что он сказал мне той ночью на парковке. О людях, которых он убил. То, что он видел. Того факта, что он сказал это, было достаточно. Произнес слова, которые, как я знала, он никому не говорил.

— Я люблю тебя, — сказала я.

Роуэн удивленно моргнул, глядя на меня, что имело смысл. Это необычное время, чтобы наконец сказать это. Но я больше не могла сдерживаться.

Я провела рукой по щетине на его щеке.

— Я люблю тебя таким, какой ты есть, — прошептала я. — Каждую отдельную частичку тебя. Мне нравится то, что ты делаешь для своих друзей. Для семьи. Мне нравится то, что ты для делаешь. меня То, что ты заставляешь меня чувствовать. Я люблю тебя.

Роуэн пристально посмотрел мне в глаза.

— Господи Иисусе, Нора, — прорычал он, поднимая нас обоих так, чтобы я оказалась в его объятиях. — Я больше не гребаный двадцатилетний парень, но ты делаешь невозможное, у меня член встает после таких слов, — он повалил меня на кровать.

Мой халат распахнулся, обнажив мое тело.

— Но такое тело… — он наклонился, чтобы раздвинуть мои ноги и обнажить мою киску. — Такая киска… — его глаза нашли мои. — И ты говоришь, что любишь меня, — он снял штаны, чтобы показать свой член, твердый и готовый. — Мне придется трахать тебя, пока ты не потеряешь сознание.

Затем он сделал именно это.

Роуэн

Не так уж часто я вставал раньше Норы. У нее был внутренний будильник, в который невозможно поверить. Энергия, драйв, которые произвели на меня чертовски сильное впечатление.

Итак, те утра, когда я просыпался, а она все еще спала в моих объятиях, зная, что я могу разбудить ее своим языком или членом, были одними из моих любимых.

Но я не делал это сразу. Я проводил время, просто глядя на нее, прослеживая очертания ее губ, веснушки, покрывающие нос. Она была самой сногсшибательной женщиной в этом гребаном мире. И, наконец, прошлой ночью она почувствовала себя в достаточной безопасности, чтобы сказать, что любит меня. Я знал, что она это чувствовала. Нора не скрывала своих чувств ко мне. Она показала мне это примерно миллионом разных способов.

Но когда я услышал эти слова вслух, это было что-то другое.

В ней было что-то такое, о чем я даже не подозревал, что могу полюбить в человеке. Черт, вещи, которых я даже никогда не замечал в других людях.

Например, о том, что у нее была какая-то сумасшедшая процедура по уходу за кожей. С инструментами, камнями и ассортиментом товаров, которые, вероятно, стоили бешеных денег, потому что это была она. Ей нравилось модное дерьмо. Нравился ее распорядок дня. И мне, блять, нравилось лежать в ее постели, на ее элегантных, блять, простынях, слышать, как позвякивают ее браслеты, когда она умывается.

Но больше всего мне понравилось, как она выходила на улицу — сияющая, приятно пахнущая, с ангельским видом и свежим личиком, но с крошечным пятнышком туши под глазом. Как она держалась после всего этого дерьма, я не знал. Но я был так чертовски благодарен. Мне нравилось это маленькое пятнышко, потому что это была она. После выполнения этой долгой, причудливой рутины, полировки кожи до совершенства… у нее было маленькое пятнышко.

Мне нравилось, что она смеялась, когда спотыкалась или натыкалась на что-то — она была чертовски неуклюжей, и хотя я беспокоился, что однажды она серьезно поранится, это мне тоже нравилось. Это было ее первым побуждением. Не кричать от боли, даже если ей действительно больно. Она смеялась над собой. Потому что это она.

Даже ее дерьмовое здоровье… она беспокоится о тромбе, опухоли головного мозга, укусе коричневого паука. Я чертовски ненавидел то, что она страдала, но понимал, что именно это делало ее той, кто она есть. Я надеялся, что однажды она почувствует себя в достаточной безопасности, будет беспокоиться все меньше и меньше, но я готов принимать ее любой, черт возьми, всегда.

Я наблюдал за ней еще несколько секунд, переполненный любовью и пронзенный небольшим чувством вины. Я получил все, о чем когда-либо мечтал, но жизнь моего лучшего друга была кошмаром.

У меня внутри все сжалось при одной мысли о потере Норы.

Я бы ни за что, блять, не позволил этому случиться.

Не в силах остановиться, я прижался к ее губам.

Ее глаза медленно открылись, все еще скованные сном.

— Хэй, — прошептала она.

— Привет, — пробормотал я в ответ, моя рука опускалась к ее киске.

Она резко вдохнула, когда ее тело растворилось в моем.

А потом я начал свое утро так, как планировал начинать его всю оставшуюся жизнь… трахая свою женщину.