Счастье цыганки

Глава 8

Миро сидел в своем шатре один. Вернее, вдвоем с гитарой. Он был настоящим цыганом — и гитара всегда помогала ему в самые тяжелые минуты жизни. Неожиданно в шатер вошла милиция, помогающая в цыганской жизни куда меньше, чем гитара.

— Добрый день! — Солодовников поприветствовал Миро и предоставил вести дальнейший разговор стажерке Поляковой.

— Дело в том, — начала девушка довольно уверенно, — дело в том, что сегодня в доме Николая Андреевича Астахова была совершена кража. А вы, Миро Бейбутович, — один из последних, кто там побывал. В связи с этим мы должны произвести у вас обыск.

— То есть вы обвиняете меня в воровстве? — повернулся Миро к следователю.

Солодовников развел руками:

— Под подозрением все, кто был в доме Астахова. Мы можем начать обыск?

— Вот ордер, — сказала Полякова и протянула Миро бумагу.

— Я ничего не брал в доме Астахова! И вообще никогда не брал ничего чужого! Обыскивайте!

Милиционеры сходили за понятыми, одним из которых оказался Степка, и приступили. Здесь обыск оказался куда результативнее, чем у Рыча с Люцитой, — за кроватью один из оперативников нашел черный пластмассовый тубус.

— Это принадлежит вам? — спросил у хозяина Солодовников.

— Нет. Я не знаю, что это… — Миро растерялся.

— А как эта вещь сюда попала?

— Понятия не имею.

В присутствии понятых тубус открыли и достали из него свернутый в трубку холст с картиной, явно очень старинной. Полякова сверилась по блокноту с астаховским описанием — сомнений не было: перед ними лежала картина Дюрера.

— А где остальные? — сухо обратился следователь к Миро.

— Я не понимаю, о чем вы говорите?

— Здесь только одна картина. А из дома Астахова пропало семь. Вот я и спрашиваю вас, где остальные?

Миро молчал — он никак не мог прийти в себя.

— Хорошо, — продолжал Солодовников, выдержав паузу, — может быть, вы все-таки объясните нам, как эта картина оказалась у вас?

— Я не знаю. Меня целый день не было в таборе. Шатер всегда открыт. Может быть, ее кто-то подбросил?

— Почему именно вам? — Следователь сыпал вопросами, не давая Миро опомниться.

Но тут не выдержал Степка:

— Да как вы вообще можете подозревать нашего вожака?! Вы просто хотите свалить на него чужое преступление! Только бы засадить кого-то в тюрьму!

— У вас, молодой человек, — отвечал Солодовников Степке совершенно спокойно, — у вас ложное представление о работе милиции. Мы не преследуем цель, как вы выражаетесь, «кого-то засадить».

— Но Миро же сказал вам, что он не брал этих картин.

— А воры, по-вашему, всегда сразу сознаются в своих преступлениях? — Следователь позволил себе усмехнуться. — Так что у нас есть все основания для ареста гражданина Милехина — у него мы нашли украденную картину огромной ценности. И вам, гражданин Милехин, придется проехать с нами. В мои обязанности входит предупредить вас о том, что вы можете хранить молчание. Но, честно говоря, лучше для вас будет, если вы все нам расскажете.

— Мне рассказывать не о чем!

— Продолжим наш разговор в милиции.

И Миро вывели.

— Степка, я тебя прошу — успокой народ, и продолжайте репетиции! — крикнул молодой вожак на прощание.

Кафе на набережной опустело и закрылось. Только за одним столиком спал, уронив голову на руки, пьяненький Сашка. Игорь давно уже ушел, узнав все, что его интересовало.

Марго подошла к своему суженому, вздохнула и потрепала его по голове. Позвала:

— Эй, Сашка!

Тот проснулся, поднял тяжелую голову.

— A-а, Маргошенька! Рыбка ты моя ненаглядная!

— Хорошо еще, что лошадушкой не назвал, горе ты мое луковое.

— Значит, все-таки твое?

— А куда ж мы друг от друга денемся? Вставай давай!

Но самому Сашке подняться было непросто — он то и дело терял равновесие. Пришлось Марго взять все в свои руки. И прежде всего взять в свои руки Сашку, поставить его на ноги и повести с собой.

— Какая же ты золотая женщина, Маргоша. Что бы я без тебя делал?

— Ясно, что б делал, — пропал бы.

— Точно, пропал бы.

— Пошли уже!

— К тебе? — с надеждой спросил Сашка.

— Ко мне… — Марго вздохнула тяжело, но довольно.

Игорь ввалился в гостиничный номер и плюхнулся на диван. Тамара вопросительно посмотрела на сожителя.

— Рано мы с тобой радовались, Томочка. Эта Кармелита — как заговоренная!

— Что, жива?

— Жива-здорова.

— Я так и знала, я чувствовала, что все сорвется! Почему она не отравилась? Она что же, этот яд почувствовала?

— Нет, никто даже не догадывается, что молоко вообще было отравлено.

— Тогда что? Яд не подействовал?

— He-а. Представляешь, эта девчонка отдала свое молоко лошадке — и та копыта отбросила. В самом прямом смысле.

— И что же, никто не догадывается, отчего сдохла эта лошадь?

— Никто. Дело в том, что лошадь и до этого болела.

— Она сама, что ли, все это тебе рассказала? Лошадка покойная?

— Ты не поверишь, но только что мы вместе с конюхом эту лошадь поминали. Больше того, мы с ним и за здоровье Кармелиты пили. Просто абсурд какой-то, сюрреализм! Пикассо-Дали, блин! Твой коллекционер был бы доволен!

— Да нет, почему же, наверное, так и должно было быть… — сказала Тамара, глубоко о чем-то задумавшись.

— Что ты имеешь в виду? — Игорь удивился и даже приподнялся на локте.

— А то, что хватит уже убивать Кармелиту. Видно, сам Господь Бог ее хранит — так куда же мы с тобой лезть будем? Пусть живет.

Откуда же взялся тубус с Дюрером в шатре у Миро?

Как учил в свое время Палыча Васька, шатер вожака должен стоять чуть в стороне от остальных палаток табора, чтобы вольные цыгане не чувствовали себя все время под контролем, а сам вожак мог видеть перед собой весь табор. Вот и шатер Миро стоял на пригорке у леса. Достаточно было выглянуть из него, чтобы вся таборная стоянка была как на ладони.

В тот день, когда после смерти Торнадо Миро сам не свой бродил по городу и окрестностям, два человека появились из леса и осторожно подошли к его шатру. Обойти шатер со стороны открытого всеобщему обзору входа они не решились. Вместо этого, сделав небольшой подкоп под одну из стен шатра и подрезав несколько канатов, в образовавшийся зазор между стенкой и полом они просунули неширокий черный пластмассовый тубус. Вышло так, что внутри шатра тубус оказался под кроватью.

Этими двумя незваными гостями были Рука и Леха. Подбросить кому-то картину, чтобы навести милицию на ложный след, входило в план, разработанный заказчиком. А на вожака табора их выбор пал потому, что Леха, карауля на улице у астаховского дома, видел, как Миро с Соней побывал там за час до похищения — значит, подозрение сразу ляжет на вожака. Да и посчитаться со своим давним противником бандиты были не против. И даже решились ради этого подобраться к табору, хотя прекрасно понимали, что здесь их ненавидят гораздо сильнее, чем в милиции.

Подбросив картину, Рука и Леха хотели было уже вновь скрыться в чаще, когда из леса прямо на них вышел Васька. Неожиданной встречей были напуганы все трое, но бандиты пришли в себя раньше. Они схватили мальца и потащили за собой подальше от таборной стоянки. Васька закричал, но Леха зажал ему рот. Остановились они метрах в пятистах от табора, поставили ребенка на землю, отдышались. Васька снова попробовал закричать, но изо рта вырвалось только какое-то мычание — от испуга мальчик онемел.

Тем временем Рука с Лехой решали, что же делать с нечаянным свидетелем. Леха предлагал замочить — чтоб наверняка. Рука колебался. И смущало его даже не столько еще одно мокрое дело, сколько еще один грех на душу. Он уже убивал в своей жизни. Но ребенка… Что-то его останавливало, хотя сам бы он не смог сказать, что именно.

— Послушай, Леха, он же онемел совсем со страху — вон, мычит только.

— Ну так что ж?

— Ну значит, рассказать-то все равно ничего не сумеет.

Одним словом, как ни возражал Леха, Рука настоял на том, что Ваську надо отпустить.

Так что несчастья на табор в тот день обрушились одно за другим. Сначала разнеслась весть о том, что Земфира потеряла свой дар, и табор остался без шувани. Потом с выпученными глазами прибежал Васька, и оказалось, что мальчишка перестал говорить. И, наконец, арестовали Миро.

Кармелита тихо вошла к отцу.

— Папа, я хочу поговорить с тобой…

Баро поднял глаза на дочку.

— Мне просто надо с кем-то об этом поговорить, мне самой трудно.

— Что-то случилось?

— Знаешь, я даже сама себе как-то стеснялась в этом признаться. Я последнее время очень часто думаю о Миро. Стараюсь как-то эти мысли от себя гнать, а не получается.

— Доченька, а что ж тут такого? Ты думаешь о Миро, Миро думает о тебе. Вы знакомы с детства. Вы — друзья, в конце концов.

Хотя, конечно, понял Баро, откуда тут ветер дует. Сразу понял — слишком хорошо он знал свою дочку. Понял, и в сердце его тоже проникла тревога.

— Вот и я старалась этим себя оправдать, — продолжала тем временем Кармелита. — Детство, дружба. Но, понимаешь, неправда это. Не дружеские у меня к Миро чувства. Совсем даже не дружеские.

Помолчали. Баро чувствовал, что сказала дочь еще не все, и ждал — не хотел перебивать.

— Стыдно мне, папа, очень стыдно, — заговорила она вновь. — Мне кажется, что я Максима предала.

— Не казни себя, Кармелита, и не суди слишком строго.

— А ты как будто не очень-то и удивлен моим признанием, да, пап? — спросила вдруг девушка, посмотрев отцу в глаза.

— Ты права. — Баро нежно ее обнял. — Не поверишь, но мне кажется, что я всегда об этом знал. Поэтому и добивался так вашей с Миро свадьбы. Но ты выбрала Максима и убедила меня в том, что любишь его. Поэтому я в конце концов и уступил. Вот ведь как бывает… Послушай, дочь, а может быть, вам стоит с Миро объясниться?

— Нет-нет! — И Кармелита даже отстранилась от отца. — Я свой выбор сделала. Я сама отказалась от его любви… Все, давай не будем больше об этом!

Девушка сама оборвала разговор и замолчала. Потом спросила, просто чтобы хоть что-нибудь сказать:

— А Земфира где?

— Она ушла от меня… — с трудом выдавил из себя Баро, сразу помрачнев.

— Как ушла?! Почему? Вы что, поссорились?

— Нет.

— А что же тогда? Она ведь ждет ребенка?!

— Теперь уже не ждет. Сегодня она его лишилась — выкидыш.

— О Господи! Но почему же тогда ты ее не остановил?

— Я не смог. Понимаешь, дочь? Не сумел! Она сказала, что ей нужно в чем-то разобраться. Я так и не понял, в чем…

— Хочешь, я с ней поговорю? — тихо предложила Кармелита.

— Не нужно, доченька. Это касается нас двоих.

— Тогда сам сходи к ней, попроси еще раз, чтобы она вернулась, уговори ее как-нибудь — вы же любите друг друга, вы должны быть вместе!

— Я очень хочу этого. Но ты пойми: прежде, чем пытаться ее вернуть, я должен понять, что же произошло, в чем дело.

— Пап, я одно хочу тебе сказать — я всегда рядом с тобой. Всегда!

Невесело было в палатке Люциты.

— Расскажи подробно, — просил жену Рыч, — как ты почувствовала, что Рука и Леха где-то рядом?

— Ты знаешь, в начале я даже и не их почувствовала, а просто какую-то опасность. А потом уже — их, и не почувствовала, а как бы увидела. Ну как во сне… Два силуэта. Но я точно знала, что это они… Понимаешь? И мне так страшно стало…

Рыч постарался обнять ее как можно нежнее.

— Я вот о чем думаю, — продолжала Люцита, — может, они и впрямь где-то здесь были? В таборе?

— Зачем?

— Тебя искали. — И она сама испугалась своего же предположения.

Вошел Степка, взгляд его был хмур.

— Миро арестовали, — произнес он всего два слова.

— Что?!

— У него нашли какую-то чужую картину. Говорят, что очень дорогую.

— Но Миро не мог взять чужого! — Люцита не знала, что и подумать.

— Конечно, не мог, — тут же согласился Степка. — Ему кто-то подбросил, чтобы свалить все на цыган. Правильно, Богдан?

— Я знаю, кто это сделал, — заговорил наконец и Рыч. — Я уверен: эту картину подбросили Миро Рука и Леха — у них с цыганами давние счеты. Ты права, Люцита — видно, они и в самом деле приходили в табор. Вот за этим и приходили.

— Это что, твои подельники? — Горячий Степка грозно двинулся на Рыча. — Может быть, ты по-прежнему с ними заодно?

— Не смей обвинять Богдана! — тут же вступилась за мужа Люцита. — Он тут ни при чем. Ясно?!

Рыч стоял молча.

— Как это ни при чем, Люцита? Наше священное золото они похищали вместе! Кармелиту тоже!

— Степа, это все было уже давно, больше года прошло, Богдан в тюрьме отсидел, — стояла на своем цыганка. — Все же видят, как он раскаивается. Он ничего дурного не сделает!

— А почему я должен в это верить?! — не унимался Степка.

— Ладно, Люцита, — заговорил наконец и сам Рыч. — Степан прав — наверное, не заслужил я еще, чтобы мне доверяли люди. Но я клянусь тебе, Степа, что не имею к этой картине никакого отношения. А с Рукой и Лехой у меня свои счеты.

— Я одно знаю, — Степка начал немного остывать, — Миро с этой картиной уж точно никак не связан, но он в тюрьме. А если эти Рука и Леха были здесь, в таборе, так нужно пойти в милицию и все рассказать!

— Что рассказать? — горько усмехнулась Люцита. — Что мне привиделись два бандита? Да нас в милиции на смех поднимут и скажут, что мы просто хотим Миро выгородить. Чего доброго, и Богдана еще заподозрят. Он ведь и в самом деле был когда-то с ними связан — не дай Бог, опять заберут.

— Ну вот, опять все из-за тебя, Рыч… — бросил Степка, а тот, кому он это сказал, вновь виновато смолчал.

— Зачем же ты так, Степа? — опять вступилась Люцита. — Я понимаю, ты злишься, что Миро арестовали, но нельзя же теперь обвинять Богдана во всем на свете. Нельзя же ставить на человеке клеймо только потому, что он однажды оступился! И потом, не забывай, Степа, что Богдан — мой муж. Мы с ним — одно целое, и если ты не веришь ему — значит, и мне не веришь.

Степка не ответил ничего. Потом тихо сказал:

— Прости, Люцита. Руки опускаются, как подумаю, что Миро в тюрьме, а мы ничего не можем сделать…

— Не нужно только обвинять друг друга понапрасну. Дай Бог, в милиции разберутся…

— Дай Бог… — повторил за Люцитой и Степка, хотя ни один из них до конца в это не верил.