Счастье цыганки

Глава 28

Олеся нажала на кнопку звонка. Но никто не ответил. Потом она постучала в тонированное окошко охраны, и снова молчок. Нет, это вправду похоже на какой-то страшный заговор. Она узнала о страшной опасности, грозящей Кармелите и Астахову. Но во всем городе так и не смогла найти ни одного человека, кому можно было бы рассказать об этом. Олеся отошла подальше от ворот. И вдруг увидела дым по ту сторону забора. Неужели показалось? Да нет, точно! Это пожар. Здесь со стороны парадного входа пробраться во двор не удастся. Нужно обойти участок. Может, там, с тыла, есть какая-то щелочка.

Действительно, с другой стороны забор был не так высок. Олеся ловко перебралась через него. И увидела перепуганных лошадей, мечущихся по двору Зарецкого. Горела конюшня, в которой, как она хорошо знала, в последнее время жили не только кони, но и Кармелита.

Все ясно, слова Игоря были не пьяным бредом и не пустой угрозой. Кармелите действительно грозит страшная опасность. Наверное, ее оглушили и оставили там, в конюшне. Как же страшно идти в огонь. Как страшно. Но нужно! Нельзя стоять и спокойно смотреть, как погибает человек.

Конюшня разгоралась все больше. Но Олеся вбежала в нее.

— Кармелита! Кармелита! Где ты?

Господи, хоть бы знать, что здесь, где да как? Но разве в таком дыму разглядишь.

В это время раздался страшный треск, и сверху на девушку упала горящая балка. Она ничего не успела: ни увидеть, ни почувствовать.

Сон вошел в сознание Люциты незаметно, вкрадчиво, как будто змея вползла. Был он весь в каких-то болотно-коричневых тонах. Она, Люцита, стоит на берегу озера. У ее ног — лодка. А в ней сидит человек в балахоне с капюшоном на голове. Люцита всматривается в человека, но не может понять, кто это. Неясно даже, мужчина это или женщина. Но вдруг к лодке подходит ее Богдан, он дает лодочнику монетки. И в этот момент в лодочнике угадывается Олеся. Рыч забирается в лодку. Лодка отчаливает. Лодочник-Олеся начинает грести. Люцита остается на берегу одна. Как же так, почему? Она кричит, громко и безнадежно: «Богдан! Богдан!» Но лодка неумолимо отдаляется от берега…

Люцита проснулась. Что за странный сон? Почему в нем была Олеся? И неужели Богдану снова плохо? Наверное, да. Мимо нее пронесся врач, прямиком в Богданову палату. Вслед за ним — медсестры с какими-то шприцами и капельницами. Суета улеглась только через полчаса. Все разошлись. И тогда изможденная Люцита снова уснула.

Сон вернулся. Это все то же озеро. Лодку с Богданом уже почти не видно. Но Люцита все стоит на берегу и ждет, непонятно чего. И вдруг — о чудо! — лодка начинает возвращаться. Вот она уже подплывает к берегу. Лодочник-Олеся вернула Богдану монетки и он сошел на берег. Люцита тут же бросилась ему на шею. И вдвоем, в обнимку, они ушли подальше от загадочного озера. Из болотно-коричневого сон стал изумрудно-зеленым. Перед тем, как насовсем уйти от озера, Люцита обернулась и увидела взгляд Олеси. Та смотрела им вслед с грустью и легкой завистью…

Люцита опять проснулась. Захотелось набрать в грудь побольше воздуха. Она то ли вздохнула, то ли зевнула. И после этого ощутила какое-то безмерное счастье, казалось, заполнившее всю ее грудь вместе с воздухом. Люцита вдруг поняла, что с Рычем все будет в порядке. Он точно выживет.

Вот только Олеся. Что с ней? И почему она приснилась в таком странном виде?

Новость о пожаре вспыхнула так же внезапно, как и сам пожар. Конюшня сгорела дотла. Спасать уже было нечего. Пожарные, «скорая» и милиция приехали одновременно, одной бригадой. Первой уехала «скорая». Потом — пожарники. А вот милиция задержалась надолго, особенно после того, как на пепелище были обнаружены человеческие останки. Их сложили в черный полиэтиленовый мешок и отвезли в судмедэкспертизу.

Баро все требовал, чтобы ему разрешили посмотреть на то, что осталось от доченьки — Кармелиты.

Но его не пустили. А Астахов стоял молча. Только ногти его впилась в ладони так, что выступила кровь.

Зубчановка погрузилась в мрачную тишину.

Да, невеселым получилось примирение Баро и Земфиры. Они вдвоем да еще Астахов сели в гостиной дома Зарецкого. Взяли графин вина, чтобы легче было пережить нежданно обрушившееся горе.

— Это я во всем виноват. Я! — мрачно сказал Баро.

Земфира не знала, что ему можно сказать, поэтому просто взяла его руку и начала ее поглаживать с материнской нежностью. А Астахов сказал с мужской жесткостью:

— Рамир, я прошу тебя, перестань… не надо так говорить.

— Что ж не надо? Я ей слишком много позволял. Зачем я ее разрешил жить на конюшне, зачем?!

— Мы вместе… пытались… уговорить ее вернуться в дом. Ну что мы могли сделать?

— Да, я должен был просто запретить ей. Понимаешь?! Должен был! Сено, дерево — достаточно одной искорки, чтобы все сгорело.

— Баро, одни запреты все равно никогда ни в чем не помогают. Ну ты ей запрещал когда-то встречаться с Максимом. И что из этого вышло?

— Ничего хорошего…

— Вот именно. Так и сейчас. Рамир, ты ни в чем не виноват…

— Да уж, — сказал Баро, тяжело вздохнув. — Что уж теперь об этом говорить? Нашей девочки нет в живых… Нет… — На глаза его навернулись слезы.

Но вот Астахов не позволял себе так быстро впасть в отчаяние:

— Я прошу тебя… Рамир, не нужно. Ну погоди! Ведь еще не установлено, что… умерла именно… Кармелита.

Баро поднял на него вопрошающие глаза:

— Погоди… Неужели могут быть какие-то сомнения. Если это не Кармелита, то кто же еще это может быть?!

— Ну… Я не могу тебе точно ответить на этот вопрос. Но повторяю, пока не установлено, что это была Кармелита.

Зарецкому очень хотелось поверить в то, что его дочь жива. Но потом он вспомнил о другом чуде — воскресении Рубины и подумал, что два таких невероятно счастливых события в одном месте за два года произойти не могут, нельзя тешить себя бессмысленными надеждами. Нужно просто свыкнуться с наихудшим.

— Нет, Коля. По-моему, просто глупо так предполагать. Подумай сам, кто бы это мог быть, а? Все наши были в театре. А Кармелита все последнее время жила на конюшне. И из театра ушла незадолго до представления. И опять же… Если останки не ее, то где же теперь Кармелита. Почему она не придет сюда, не обнимет нас?

— Я не знаю, что тебе сказать, но… мне кажется, мы не должны исключать такую возможность, что это был кто-то другой. Мало ли что бывает в жизни. Может, просто какой-то случайный прохожий, хороший человек, увидел, что пожар. Не смог спокойно пройти мимо, перелез через забор и попытался остановить огонь…

Несчастный Николай Андреевич! Он даже не предполагал, насколько близок к истине в своем предположении о «хорошем человеке». И уж никак не мог подумать, что этим хорошим человеком была его любимая Олеся…

— Да нет же, Коля, нет. Брось. Это все пустые надежды. Кармелита мертва. И мы ничего не можем с этим поделать.

Только Астахов все не сдавался:

— Рамир, пока экспертизой не подтверждено, что это была Кармелита, я в это не верю. Ты слышишь меня? Повторяю: я в это не верю!

— Не надо никакой экспертизы, — сказал вдруг Баро.

— Почему?

— Не хочу, чтобы лишний раз тревожили тело нашей доченьки. Ради чего? Ну дадут тебе бумажку… Бумажку с печатью, где будет написано, что это… была Кармелита. И что, тебе от этого станет легче?

— Нет. Легче мне не станет. Станет труднее. Но будет, по крайней мере, определенность.

У Астахова зазвонил телефон. Он нервно нажал кнопку связи:

— Да… Да… это я… погодите минуту! — повернулся к Баро. — Рамир, это… взрывники, которые готовят все к взрыву катакомб… Я, наверно, отменю… Сейчас не до них…

— Нет, — ответил Зарецкий. — Пусть дальше готовят. Не надо ничего отменять. Кармелита очень хотела, чтобы эти катакомбы были уничтожены. А воля покойного — закон!

— Ты прав, Рамир. Не будем ничего отменять. — Астахов вновь поднес трубку к уху: — Алло, вы слышите меня, да? Все остается в силе. Действуйте, как договорились. Готовьте все к взрыву как можно быстрее.

А в том же доме Зарецкого только в одной из других комнат горевали Миро и Соня. Хотя, наверное, вообще «горевали» не совсем правильное слово. Потому что Миро просто находился в каком-то оцепенении. Он сидел в кресле напротив камина и молча, со злостью смотрел в огонь. Соня ходила за его спиной и в конце концов тихонечко обратилась к нему:

— Миро…

Но он не дал ей договорить фразу до конца:

— Соня, ты… пожалуйста, не говори сейчас ничего. Хорошо?

И она замолчала, а Миро продолжил:

— Я сегодня… потерял самого близкого на свете человека.

— Так это Кармелита?! Та женщина, которая…

Миро жестом попросил ее остановиться. Соня опустила голову. А он вновь заговорил, глядя куда-то в пустоту:

— Я ведь… почти смирился с тем, что мы никогда с ней не будем вместе… Я думал, что… могу себя заставить о ней не думать…

— Почему, Миро? Почему ты не боролся за нее? Из-за Максима?

— Сначала из-за него. Потом… из-за того, что… был Максим… да. Но что говорить об этом?.. Сейчас абсолютно все равно. Знаешь, мне кажется, я только теперь начал понимать, что мне достаточно было просто знать, что она есть на свете, что живет рядом, что у нее все хорошо.

Соня понимающе кивнула, глядя на него грустными глазами:

— Да… Так бывает. Просто знать, что есть такой человек, и ничего больше не нужно.

— Я ведь так и не успел ничего ей сказать. Думал, что нельзя… или успею… Но вот не успел…

У Сони на глаза навернулись слезы:

— Она все знала, Миро.

— С чего ты взяла?

— Женщины всегда это чувствуют. Намного точней и лучше, чем мужчины!

— Неправда! Тогда бы и ты чувствовала, что я к тебе ничего не испытываю!

— А я и чувствовала.

— Зачем же тогда… ну, когда мы промокли?..

— Надеялась… Прости меня, Миро.

Миро тяжело вздохнул:

— За что тебя прощать. Я ведь сам во всем виноват. Видел же ее в театре… Мог остановить… Но почему-то не сделал этого.

— Ты же не знал, что должно произойти. Не вини себя.

— Я должен был остановить ее! Поговорить с ней! Тогда… Или раньше… А теперь… я даже не могу ее увидеть… Попрощаться с ней…

— Что бы это изменило?

— Если бы я увидел ее неподвижной и бездыханной… может, тогда было бы проще… поверить… что ее нет. А так… «обнаружены человеческие останки», «там не на что смотреть». Это все, что от нее осталось. А ведь так еще тяжелее. Правда… Так очень уж больно.

Антон уложил Кармелиту на свой топчан. А сам пошел спать на «запасной аэродром» в другом углу котельной. Перед тем, как лечь спать, попытался привести ее в чувство, легонько ударил по щекам.

— Кармелита!.. Кармелита!.. Очнись, Кармелита!..

Но девушка все не просыпалась.

Тогда Антон понуро пошел к своей постели, приговаривая:

— Мама, мама… Что же ты натворила?! И когда ж ты наконец успокоишься?

Кармелита спала беспокойно. Иногда вдруг начинала что-то кричать, взбрыкивала. Антон взял свой чистый носовой платок, окунул его в холодную воду. После этого отжал материю, встряхнул ее, разровнял и положил на лоб девушке. Кармелита сразу успокоилась и наконец-то забылась в спокойном сне.

Проснулась она под утро. Оглядела непонятное помещение, в котором оказалась. Потерла раскалывавшуюся от хлороформа голову и с недоумением произнесла:

— Что это? Где я? Кто здесь?

Антон сразу же проснулся. И чуть приподнялся в своей кровати. Увидев его, Кармелита удивилась еще больше:

— Ты? Что я здесь делаю? Ты что, опять меня похитил?

— Нет. Я тебя не похищал…

— Тогда почему?.. Что я здесь делаю?

— Тебя хотели убить.

Кармелита тихо застонала, жестом попросила его вновь намочить тряпочку, лежавшую у нее на лбу. После того, как он сделал это, она вновь заговорила:

— Убить?

— Да. Голова очень болит?

— Очень.

— Но ранений нету?

Кармелита ощупала голову.

— Вроде бы нету.

Антон хмыкнул:

— Все ясно. Значит, это был хлороформ. По всей видимости, тебя усыпили хлороформом… и оставили в конюшне.

— Где?

— В конюшне. Ее подожгли, а тебя там оставили… гореть заживо.

— Что? Конюшня сгорела? Когда в конюшне был пожар? Я ничего не помню…

— Дотла. Она сгорела дотла. Когда я тебя утаскивал оттуда, то уже понимал, что ничего спасти не удастся.

— А лошади?

— Тебя сейчас волнуют лошади?

— Конечно. Лошадь — это как член семьи.

— Ладно, с ними все в порядке. Я успел выпустить их из конюшни. Собственно, это вообще было первое, что я там успел сделать. Тебя уж потом вытаскивал.

— А как же я? Я ничего не помню.

— Ты лежала в уголке. Заботливо присыпанная сеном. Хорошо, что огонь не дошел туда. Сено бы мгновенно вспыхнуло. А так вот… практически целенькая.

— Ты? — Кармелите трудно было поверить в то, что она слышит. — Ты кинулся в огонь и спас меня, да?

Антон вспомнил всю долгую и непростую историю взаимоотношений с этой девушкой. И пришел к выводу, что она действительно имеет некоторые основания не доверять ему.

— Да уж. Такое благородство… Такое самопожертвование… Знаешь, как-то сам себе удивляюсь.

— И принес меня вот сюда?

— Ну точнее, не принес, а привез. Хорошо бы я смотрелся, если бы я тебя… в таком состоянии через весь город тащил. Поймал тачку. Так что приехали мы сюда с комфортом.

— А что же ты сказал водителю?

— Да так… говорю, сестренка набралась… чуть-чуть перебрала.

— Ха-ха, сестренка…

— Не вижу поводов для смеха. Если ты и впрямь дочь Астахова, то вроде как сестренка. Только сводная, сильно сводная…

Девушка замолчала. Казалось, самому факту, что ее спас Антон, она изумилась больше, чем пожару.

— Ну и жизнь. Никогда не знаешь, чего ожидать. Ты меня спас. Жизнью рисковал. И совершенно бесплатно… Наверно, после Палыча и его книжек в этой котельной очень уж хорошая аура.

— Зря смеешься. Это так, — сказал Антон совершенно серьезно. — И книги его с философской полочки за год я все перечитал. Многое понял.

— Что ж… Спасибо тебе большое.

— Да не за что, сестренка.

Кармелита посмотрела на часы и в ужасе хлопнула себя по лбу:

— Постой, это что, уже утро?

— Да.

— Так что же мы тут сидим, как дураки. Там же, в Зубчановке, все волнуются. Нужно же срочно рассказать всем, что со мной все в порядке.

Кармелита попыталась вскочить с постели, но у нее закружилась голова, и она села обратно.

— Подожди немного, — успокоил ее Антон. — Тебе нужно еще остаться здесь, чтобы прийти в себя.

— Да нет-нет, нормально все. Им нужно срочно позвонить. Просто представь себе, что они сейчас испытывают. Конюшня обуглилась, Кармелита пропала. Все же думают, что я сгорела в конюшне.

— Конечно. Ты обязательно позвонишь, только… чуть попозже. У меня есть кое-какие мысли… Доверься мне…

Кармелита посмотрела на него со всевозрастающим подозрением.

— Та-а-ак, начинается! В прошлый раз, когда мы с тобой оставались наедине, помнится, ты уже что-то хотел от меня?

— Помню. Но это было в другой жизни.

— Тогда объясни мне, в чем дело?

— Хорошо. Какое-то время никто не должен знать, что ты жива.

— Почему?

— Потому что твоя жизнь в опасности. Понимаешь? На тебя охотятся. Поэтому твоя безопасность сейчас в одном. Чтоб никто не знал, что ты жива. И что ты здесь.