Счастье цыганки

Глава 35

Рубина пришла в конторку к своему Паше. Она любила смотреть, как он работает. А кроме того, обед принесла. Но Паша только кивнул ей головой и куда-то умчался по срочному делу. Да уж, лучшего директора для автосервиса можно и не искать. За год Пал Палыч довел до ума весь комплекс. И ремонтную часть, и заправку, и кафешку с магазином. Вот уж теперь все это наконец-то приносило Астахову такую прибыль, на какую изначально он и рассчитывал.

Пока Паша где-то бегал, Рубина разложила карты. Ничего хорошего они ей не говорили. Когда Палыч вернулся в контору, Рубина посмотрела на него тревожным и даже испуганным взглядом.

— Ну что такое? У тебя опять такая боль в глазах. Разве Люцита не сумела тебя успокоить? Она ведь уверена, что Кармелита жива.

— Да, жива, но карты говорят, что ей угрожает опасность. Кто знает, может быть, она всего лишь пока жива?! — сказала гадальщица и сама испугалась своих слов.

— Рубинушка, но разве можно доверять картам в таком деле? И так изводить себя из-за этого?

— Не только в картах дело. Я и сердцем беду чувствую. И Люцита тоже.

Палыч присел за стол.

— Волнуюсь я. Ты бы… поберегла свое сердце. Скажи, что я могу сделать, чтобы успокоить тебя?

— Паша, как я жалею, что потеряла дар шувани. Сейчас бы он мне помог.

Он посмотрел на нее строго, как врач:

— Ты не должна так нервничать. Пожалей свое сердце. Оно ведь уже немолодое.

— Нет, Паша. Нет, я не смогу успокоиться пока не увижу Кармелиту и Миро. Что-то недоброе с ними творится. Ой, недоброе. Я несколько раз карты раскладывала. И ни разу они хорошо не сложились. А в последний раз…

— Что? Не держи в себе, скажи мне.

— В последний раз они намекнули, что угроза есть не только для Кармелиты и Миро, который с ней рядом, но и для отца нашей девочки.

— Для какого отца? Для Баро или для Астахова?

— Вот этого карты не сказали.

Антон вышел из котельной. Решил прогуляться вокруг гостиницы, к которой он теперь относился, как к живому существу. И, пожалуй, даже близкому человеку, родственнику. Чтобы настроение стало получше, купил бутылочку безалкогольного пива и присел отдохнуть в сквере.

Увидел, как из дверей гостиницы вышла мама, сразу насторожился. Потому что вид у нее был… Как бы это сказать — слишком деловой, что ли. А все мамины дела в последнее время оборачивались злодействами. Неужели так будет и на этот раз? Антон решил проследить за Тамарой. Она была так сосредоточена, замкнута в себе, что совершенно не замечала слежки. И вот наступил момент, когда Антон понял, что мать идет домой. Точнее, в тот дом, в котором раньше они жили все вместе. А теперь там остался один Астахов.

Что она здесь забыла? Антон пробрался в дом вслед за матерью. По шуму, производимому ею, понял, что она прошла на кухню, и поспешил туда же. Когда Антон вошел на кухню, Тамара уже стояла лицом к нему с неестественной улыбкой:

— Сынок, ты здесь? Надо же, какая приятная встреча! И чтоб так, не сговариваясь, вернуться в наш старый дом…

Антон совсем не слушал ее, потому что уже понимал, что слова, сказанные ею, ничего не значат. Нужно смотреть по делам.

На столе лежит сумочка, она раскрыта. Значит, мама принесла что-то с собой. А что тут, на кухне, не так? Антон осмотрел кухню и понял, что кувшин. Любимый отцовский кувшин. Его место — там, в углу, за микроволновкой. А он сейчас стоит на столе. Почему? Ведь мать никогда не любила чистую, кипяченую воду. Всегда предпочитала кофе. Или соки. И почему она так неестественно улыбается?

Боже мой! Отцовский кувшин… Открытая сумочка… Неужели она принесла с собой яд, чтобы отравить Астахова?! Невероятное предположение… Но что, если оно правильное?

Недолго думая, Антон взял кувшин за ручку и протянул его Тамаре, так что она должна была взять его обеими руками.

— На, пей, мамочка. Ты ведь так торопилась… Наверно, с дороги с удовольствием выпьешь чистой водички?

Растерявшись, Тамара ничего не смогла сказать.

— Пей! — повторил Антон.

— Спасибо, не хочу, — выдавила из себя она.

— Тогда, дай мне! — сын выхватил кувшин из ее рук. — Мама, что, черт возьми, происходит. Ты вот так просто, как здрасьте, пришла, чтобы отравить Астахова?

— Он заслужил это!

— Неужели это все из-за денег? А? Неужели? Мам, остановись, пока не поздно.

— Поздно.

— Понятно. Ты думаешь, что вы с Игорем убили Кармелиту. Нет. Это не так. Кармелита жива. Я ее спас. Я вытащил Кармелиту из огня.

— Герой!..

— Не нужно иронизировать. Она — человек, и никто не вправе лишать ее жизни.

Тамара рассмеялась, с надрывом, по-мхатовски.

— Раньше ты так трепетно не относился к человеческой жизни. Помнишь, когда ты умолял меня убить своего ребенка? Тебе было плевать и на то, что Светка может пострадать. А ведь я тебе говорила. Я тебя упрашивала…

Антон потемнел лицом.

— Спасибо, что напомнила. Да, это было. Но ведь я сумел в конце концов остановиться. И ты тоже… Мама, остановись! Пообещай мне, что больше не тронешь Кармелиту. И отца тоже.

— Он тебе не отец. Твой отец — Игорь!

— Нет, мама, мой отец — Астахов. Я это понял давно. И навсегда! Никакого другого отца я не знаю. И не признаю. Мама, обещай, что ты прекратишь все эти темные делишки.

— А если я не стану обещать, что ты мне сделаешь? Что?

Антон не ответил, потому что и сам задумался, а что он может сделать матери. Она же, почувствовав его нерешительность, продолжила:

— Стой, погоди… Я попытаюсь догадаться. Ты сдашь меня милиции. Сдашь вместе с этим отравленным кувшином, на котором мои отпечатки пальцев… Что ж! Попробуй! Но учти, это очень сложно — сдать мать. Ведь я люблю тебя. — Тамара пошла к выходу.

— Мама, остановись! — умоляющим голосом крикнул он.

Она замерла на мгновение у двери. Потом резко бросила:

— Нам больше не о чем разговаривать, — и ушла.

Антон посмотрел на графин с отравленной водой. Что делать? Нужно принимать решение. Но какое?

Так, в нерешительности, он простоял минут пять. Потом тряхнул головой, как будто сбрасывая какое-то наваждение, и вышел, прихватив с собой кувшин.

Олеся умерла? Нет, этого не может быть, в это нельзя поверить. Наверное, произошла какая-то ошибка. Вот сейчас она выйдет из-за угла навстречу, и все. Пройдет этот дурной сон, который начался там, в милиции…

До сих пор Астахову наибольшим горем казались ссоры с Олесей, в последнее время участившиеся. Он был уверен, что ничего хуже быть не может. Оказалось, может — это ее смерть.

Николай Андреевич присел на скамейку, постарался вспомнить, когда между ними впервые пробежала искорка, та самая, которая потом оборачивается любовью. Он прикрыл глаза. И воспоминание всплыло само собой.

…С тряпкой для протирания пыли в руках она перебирала бумаги, лежавшие по всему его столу. А он вошел, строго спросил:

— Что вы здесь делаете?

На самом деле строгость его объяснялась неловкостью положения и, наверное, даже стыдом. Он ведь всегда стеснялся беспорядка, периодически возникающего у него на столе. И поэтому, когда кто-то вторгался на его стол, он, проявляя особый вид самозащиты, становился ужасно раздражителен.

Но Олеся ничего этого, конечно же, не поняла. Она совершенно растерялась, беспомощно, по-детски посмотрела на него. На глаза мигом навернулись слезы.

— Я… я… пыль протираю, бумаги стопкой складываю. У вас такой беспорядок на столе!

И только тогда он осознал свою вину. Ему стало страшно неловко: это же его бич с детства — захламленный рабочий стол. Как мама ни ругала (а потом жена, точнее, жены), толку никакого. Нечего сказать, молодец! Сам виноват, а на девочку набросился. Вон до слез довел… Как же убирать, не собрав бумаги, тонким слоем рассеянные по всему столу?

Тогда эти мысли мигом пронеслись в голове. И он ответил, так же несколько растерянно, виновато:

— Ну да, да. Все некогда. Руки не доходят.

— Не страшно, — улыбнулась Олеся. — Теперь же есть я. Я постоянно буду все убирать и аккуратно складывать. У вас же работы, наверно, очень много. Ведь так?

«Боже мой, — подумал он тогда. — Неужели хоть один человек на свете заметил, что у меня много работы?!»

— А не обманете?! — спросил шутливо.

— Ну что вы?! Нет, конечно! Я вообще никогда не обманываю, — сказала Олеся и тут же прикусила язык, застеснялась своего пионерского хвастовства.

Потом — звонок. Рабочий телефон загремел, как большой симфонический оркестр, сбив начавшие складываться особые отношения между ними. Он схватил трубку:

— Алло! Да?!. Да-да, конечно. Документы готовы. Да. Проект согласован… Бумага? По факсу? Да, вижу. Уже ползет. — Он ловко вытащил бумажку, порожденную факсом, быстро пробежал ее глазами. — Понятно. А что говорят юристы?.. Ясно. Выезжаю. И сейчас же отправляю письмо Зарецкому.

Ему нужно было убегать. А она смотрела на него так преданно, так верно. И тогда он сказал:

— Елки-палки, тороплюсь… И Тамара куда-то ушла. Олеся, вы умеете пользоваться факсом.

— Ну конечно! Я же девушка сообразительная.

— Так вот, сообразительная моя, — сказал он, незаметно для самого себя переходя на «ты». — Я сейчас должен срочно убежать, а ты, пожалуйста, отфаксуй это письмо по этому вот адресу. Все! Я в тебя верю! Пока! — и убежал.

Да, да именно тогда он по-настоящему обратил на нее внимание. И сказал ей «ты», что для него значило очень много. Правда, вот это «ты» было не навсегда. Он еще долго путался, говоря ей то «ты», то «вы».

Но как же так вышло, что они не были счастливы, когда жили вместе? Почему? Ведь он действительно в нее верил, всегда верил!

И отчего она, черт возьми, оказалась в конюшне Зарецкого? Она, конечно, была хорошо знакома с Кармелитой, но не сказать, чтоб так уж дружна…

Господи, если бы вернуться на сутки назад, он бы обежал весь город, но нашел бы ее, обнял бы и ни на секунду от себя не отпускал! Только ведь не вернешь ничего. Нужно просто привыкнуть, что из души вырвали большой кусок. И там теперь черная зияющая пустота. А еще очень стыдно, очень не хочется расплакаться на людях.

Астахов купил бутылку коньяка и пошел домой.

А дома было пусто, уныло, одиноко. Он поставил на бутылку стол. Следом — рюмку, разрезал свежий лимон. Подумал, что с дороги хорошо бы выпить чистой воды, но свой любимый кувшин так и не нашел…

«Как все ярко и красиво, просто глаза режет от буйства красок…»

Отцовскую машину Миро вел совсем уж осторожно. Тем более что дорога была непростая. Приволжские холмы, покрытые лесом, резкие повороты. В общем — смотри в оба, цыган!

«Эх, Люцита-Люцита, — Миро грустно улыбнулся. — Хотела не пустить меня к невесте. А вышло так, что еще быстрей отправила. Одного, без всего табора. Сейчас небось опять плачешь на материном плече. А мне, кажется, уже совсем близко. Где-то за этим поворотом…»

А из-за поворота выскочило что-то большое и уж немыслимо яркое. Да что ж такое! Что за день сегодня! Миро дал по тормозам.

«Что-то большое и немыслимо яркое» оказалось молодой цыганкой в цветастой юбке верхом на лошади. Лошадь вздыбилась, но девчонка удержалась в седле, не упала. Наездница! А какая красавица! С первого же взгляда у Миро аж дыхание перехватило.

Цыганка легко спрыгнула с лошади и пошла к нему ругаться:

— Ну и куда ты так гонишь?! Дороги не видишь? Лошадь мою чуть до смерти не напугал!

Миро вышел из машины. Со второго взгляда и вблизи девушка показалась еще прекраснее.

— Прости, красавица, не ругайся. Цела твоя лошадь. Видишь, в порядке, ничего с ней не случилось.

Миро ласково похлопал лошадь по шее. Та почувствовала цыганскую руку, успокоилась.

Девушка тоже погладила кобылку. Только с другой стороны.

«Надо же, — подумал Миро, — если бы сейчас не было лошади, наши руки соприкоснулись бы…» От этой мысли стало тепло, хорошо, как никогда еще не бывало.

— Ты сама откуда взялась такая? Местная? Со слободы?

— Ну предположим, да.

— Наш табор сюда едет. Может, как-нибудь и встретимся.

Руки, которыми оба поглаживали лошадь, случайно соприкоснулись. Миро хотел, чтобы это прикосновение длилось как можно дольше. Но девушка, улыбнувшись, спрятала руку за спину.

— Может, и встретимся, ром. Когда-нибудь. А сейчас, извини, мне некогда, — и вскочила в седло.

— А зовут тебя как?

— Меня? — девушка замешкалась, обдумывая: говорить не говорить; но потом все же решила сказать, соврав при этом: — Груша меня зовут!!! Груша. Из слободы!

Погарцевав немного, ускакала прочь. Миро долго смотрел ей вслед, благо там, куда она отправилась, леса не было. Когда девушка скрылась за холмом, Миро грустно опустил голову. И увидел браслет, оброненный девушкой. Поднял его, рассмотрел. Приложив к губам, едва слышно сказал ему: «Браслет, браслет, помоги этой красавице, когда я верну тебя ей, защити ее, не дай никому обидеть. И, если сможешь, напомни ей обо мне. Пожалуйста!»

Они проснулись. Оба. Одновременно. Но, поскольку вокруг была абсолютная темнота, могло показаться, что они еще спят. Только тупая тяжелая боль в голове указывала на то, что это уже не сон, а реальность. Причем невеселая реальность. Каждый из них попробовал пошевелиться. Не получилось — ноги и руки были связаны очень туго.

Странное дело. Ни он, ни она не сказали ни слова, темнота была абсолютная. Но при этом оба чувствовали, что они тут вдвоем. И никого рядом…

— А как мы оказались здесь? — спросила Кармелита.

— Я нашел тебя в котельной. Ты была без сознания. Там еще была Тамара. Она сказала, что вызвала «скорую». Потом пришел врач… А дальше я ничего не помню. Наверное, он ударил меня чем-то по голове.

— Игорь…

— Что?

— Я думаю, это был Игорь Носков — старый друг Тамары. Он куда-то уезжал, а потом вернулся в город. Но кто-то мне говорил, что за это время Игорь сильно изменился. Просто невозможно узнать.

— Понятно. Пусть я его не узнал… Но Тамара! Как я мог ей поверить? Да еще и Антон! Ведь это он тебя перетащил в котельную?

— Он. Я не думаю, что Антон виноват. Он меня спас, вытащил из пожара, устроенного Тамарой и Игорем. Антон знал, что они за мной охотятся, хотел что-то придумать, чтоб защитить меня. Но они нашли раньше…

— Жаль… Жаль, что все не так, как во сне…

— В каком сне? Это когда ты ехал на машине, а я скакала на Звездочке. Мы столкнулись, и я назвалась тебе Грушей?

— Да… — в голосе Миро прозвучало изумление. — А что тебе тоже именно это приснилось?

Она кивнула головой, но Миро этого не мог увидеть из-за темноты:

— Точно, как я тебе описала.

— Надо же, никогда бы не подумал, что двум людям одновременно могут сниться абсолютно одинаковые сны!

— Миро, а в твоем сне мы коснулись друг друга руками?

— Да.

— И в моем тоже. И сразу стало так хорошо-хорошо.

— Угу…

После этого в абсолютной темноте они сразу нашли губы друг друга. И поцеловались.

На скамейке напротив милицейского здания сидел молодой человек весьма странного вида и поведения. Рядом с ним на той же скамейке стоял кувшин с водой. А сам он, глубоко задумавшись, смотрел куда-то далеко-далеко, за какие-то одному ему известные горизонты.

Долго так сидел. Не меньше часа. Потом встал, беспомощно развел руками (такой жест люди обычно сопровождают словами: «Я никак не мог поступить иначе!»). Тяжело вздохнул. Аккуратно, одной рукой взял кувшин за ручку и пошел в милицию.

Астахов не стал напиваться.

Открыл бутылку, выпил рюмку коньяка, закусил кружком лимона. И все… Хотя нет, не все. Еще сбегал в кабинет за фотографией Олеси. Поставил ее на стол, прислонив к сахарнице. Наполнил рюмку и ей, положив сверху лимонный кружок, посыпанный сахаром и кофе (она так любила). Налил и себе вторую рюмку. Опрокинул ее, помянув свою любимую.

Острая резь в сердце прошла, уступив место протяжной, ноющей боли. Осознать исчезновение из этого мира Олеси все равно было невозможно. Но ведь есть еще Кармелита. Живая, но неизвестно, куда пропавшая. Нужно все сделать, чтобы спасти хотя бы ее.

Поэтому Николай Андреевич поехал к Зарецкому.

Тот встретил гостя вопросом:

— Коля, ну я не понимаю… Что такое? Куда ты исчез? Невозможно до тебя дозвониться. Почему ты отключил мобильный? Что тебе сказали в милиции? Что случилось?..

Астахов молча прошел в глубь кабинета, сел на диван. Достал из кармана листки, ксерокопии бумаг, которые ему показали в милиции, протянул их Баро. Тот молча и чуть обиженно взял бумаги, начал их рассматривать. Потом, вчитавшись и всмотревшись в документы, с ужасом посмотрел на приятеля:

— Как же это? Что? Это же Олеся…

— Да… да… — выдавил из себя Астахов.

Все еще отказываясь верить в то, что произошло, Баро спросил:

— Что это значит? Неужели…

— Это значит, — сказал Николай дрожащим голосом, — что в конюшне сгорела Олеся.

— Да нет. Этого не может быть! Они ошиблись. Они в бумагах что-то перепутали…

— Дело не только во всех этих листочках, я походил по городу, все перепроверил. Ее со вчерашнего вечера никто не видел… Ни в гостинице… нигде…

— Но, может быть, это совпадение… Вдруг она уехала куда-нибудь?

— Нет. В милиции уверены, что… сгорела Олеся.

— А ты сам веришь в это?

— Да… уже да. Еще час назад не верил, а теперь полностью осознал — это все действительно о ней.

Повисло тягостное молчание. Неожиданно Астахов вскочил с дивана и забегал по комнате:

— Я! Я виноват, что не удержал ее! Если бы я мог тогда понять, что с ней творится…

— Коля, не надо. Твоей вины нет. Не накручивай себя, — начал успокаивать его Зарецкий.

Как же все быстро меняется в жизни. Только что Баро подсознательно сам ждал слов сочувствия в свой адрес. И вдруг, в мгновение ока, он сам превратился в утешителя безутешного Астахова.

К счастью, Николай остановился, сумел удержать себя от начинавшейся истерики. И, чтоб успокоиться, чем-то занять себя, начал делать необязательные вещи, достал носовой платок, аккуратно сложил его и спрятал в карман, посмотрел на часы. Вслед за ним на часы глянул и Зарецкий.

— Коля! Что ж ты не сказал, который час?! Вот-вот должны взорвать катакомбы. Надо поехать, проконтролировать все работы. Или отложим?

— Не нужно откладывать, — устало сказал Астахов. — Ничего уже не изменишь… Сидеть тут, взаперти, ждать, непонятно чего, еще труднее. Поехали.