Счастье цыганки

Глава 16

Потеряв в Москве дочь и так и не родившегося внука, Леонид Вячеславович Форс продолжал в Управске адвокатскую практику. Он по-прежнему был вхож в высокие кабинеты и оставался в курсе всех явных и тайных событий города и округи. Но делал все это, скорее, по инерции. Самое главное — азарт жизни исчез, растворился в страшной потере.

К тому же Леонид Вячеславович часто стал погружаться в воспоминания. И вспоминал не только Светку маленькую, Светку школьницу, Светку девушку, Светку беременную. Это-то было естественно. Но вспоминал он еще и все то, что успел натворить в последние годы — интриги, подлоги, похищение Кармелиты Зарецкой. Вспоминал Розауру, Максима. И этот груз воспоминаний, эти тяжеленные гири его грехов тоже не давали ему жить с прежней легкостью.

Нет, нельзя сказать, что Форс раскаивался. Въевшийся в душу цинизм не давал этого сделать. Но и жить полноценно адвокат тоже не мог. Больше того, понимал, что уже никогда не сможет. Леонид Вячеславович не оставлял работы, не оставлял повседневной суеты — это помогало ему иногда забыться, но ненадолго.

Часто вспоминал строки из Пушкинского «Медного всадника», при этом одновременно и жалея себя, и посмеиваясь над самим собой.

А главное заключалось в том, что жить Форсу нынче было, в общем-то, не для чего. Раньше у него была дочь — и он старался, делал все ради нее. А теперь…

Леонид Вячеславович перестал бывать в так любимой им раньше «Волге» — лучшем управском ресторане. А обедать предпочитал в кафе на набережной — в том самом, где на разливе пива трудилась Маргоша.

В этот день, зайдя в кафе, он заметил за столиком знакомую фигуру — Олеся с заплаканными глазами чертила какие-то воображаемые фигуры ножом на скатерти. Мира с Астаховым никак не получалось — так, очередное перемирие.

— Позвольте к вам присесть? Если, конечно, у вас не занято?

Олеся подняла глаза — Форса она хотела бы видеть сейчас меньше всего. Но Леонид Вячеславович уже садился, не дожидаясь ее разрешения.

— Вы расстроены? — спросил он. — Могу я чем-нибудь вам помочь?

— А с чего вы взяли, что я расстроена? — вяло пыталась возражать девушка.

— Не обманывайте, я же вижу. Не знаю, как вам, Олеся, а мне всяческие игры ужасно надоели. Глупо это все…

Такое начало разговора с Форсом ее удивило.

— А в самом деле, Олесь, почему бы вам не рассказать мне, что у вас случилось? Кто знает, вдруг дам дельный совет? Все-таки мой жизненный опыт побогаче вашего. — И Леонид Вячеславович невесело усмехнулся.

— Знаете, я как-то не представляла вас в роли жилетки для дамских слез! — сказала она с ехидцей.

— Представьте себе, мне тоже не чужды «души прекрасные порывы».

— И ради меня вы готовы пожертвовать своим драгоценным деловым временем, господин адвокат?

— Нет, деловым временем пожертвовать я не готов, но как раз сейчас у меня выдалось несколько свободных от дел минут. Я просто убиваю время. Мы с вами давно знакомы, Олеся. И вы можете поделиться со мной своими проблемами. А можете и не делиться. В любом случае ни обманывать вас, ни использовать я не собираюсь.

Подошел официант, адвокат сделал заказ.

— Послушайте, Леонид Вячеславович! — начала Олеся, когда официант ушел. — Мы действительно давно знакомы, так неужели вы думаете, что я опять попадусь на вашу удочку?

— Должен признать — вы, к сожалению, имеете все основания меня ненавидеть. — Нотка горечи прозвучала в голосе Форса, но говорил он очень спокойно, как бы не о себе.

— Еще бы! Да я даже с этим Астаховым познакомилась из-за вас!

— А ведь мне казалось, что вы с ним счастливы… — заметил Леонид Вячеславович, приступая к принесенному официантом обеду.

— Были счастливы.

— Вы что же, с ним порвали?

— Очень на то похоже, — вздохнула Олеся.

— Из-за чего же?

— Сама толком не понимаю. Он изменился. У него постоянно какие-то дела, а я всегда на втором месте. Но я же так не могу!

— А вам не кажется, Олеся, что это скорее вы изменились?

— Я? Почему ж это я должна была меняться?

— Ну потому что вы фактически стали хозяйкой очень хорошего капитала.

— То есть из-за денег? Глупости!

— Вы только не спешите на меня обижаться, но большие деньги уродуют даже самых добродетельных людей.

— Это закон Форса?

— Это закон жизни! Поверьте, к сожалению, я хорошо знаю, о чем говорю. Знаю по себе. Большие деньги! Сладкая мечта! Самая соблазнительная вещь на свете!.. Я ведь очень долго был ими просто очарован, загипнотизирован. Обманывал себя, что они нужны мне ради дочери… А на самом деле капитал был нужен не Свете, а мне. А ей нужен был просто я — отец. Но из-за моей погони за капиталом отца у нее толком и не было. А теперь у меня нет ее… Деньги! Деньги!! Деньги!!! Я был на все готов ради них.

— Странно слышать такие признания от вас.

— Просто моя откровенность в обмен на вашу.

Помолчали. Каждый думал о своем.

— Вы знаете, — нарушила паузу Олеся, — может быть, в отношении меня вы и правы.

— Что, с какого-то момента капитал стал руководить вами?

— В какой-то момент мне стал очень интересен этот бизнес. Вы меня понимаете?

— Вы даже не представляете, насколько хорошо я вас понимаю.

— Ну что ж, по-моему, мы поняли друг друга впервые за все время нашего долгого знакомства.

Они даже слегка улыбнулись друг другу и вскоре разошлись в разные стороны.

После большой утренней репетиции детей Розауры привезли в табор, накормили обедом и уложили спать в их палатке. Только Васька, как самый большой, был от дневного сна освобожден и бегал где-то вокруг табора под присмотром Рыча.

Но не спалось и малышам — после репетиции они были не столько усталые, сколько перевозбужденные. Один из мальчиков, шести лет от роду, увлеченно водил карандашом по листку бумаги.

— Смотлите, смотлите! — стал он хвастаться, показывая рисунок, на котором угадывались солнышко, цыганская кибитка, взрослая тетя и пять маленьких детских фигурок. — Смотлите, я маму налисовал! И мы тут все с ней лядышком!

Младший пятилетний мальчик в ответ заревел.

— Что такое? Ты почему плачешь? — спросила его старшенькая семилетняя девочка.

— К маме хочу! — проговорил тот сквозь слезы.

— Ну и что? Я тоже к маме хочу! — отозвался средний.

И только самая младшенькая, которой не исполнилось еще и четырех, молчала, не очень-то понимая, о чем говорят старшие. Она и маму-то толком запомнить так и не успела.

— Что вы как маленькие?! — стала сердиться на маленьких старшая. — Ну как мы маму найдем?

— А я знаю! — заявил вдруг младший из мальчиков. — Нам звездочка путь укажет!

— Точно — как в сказке! — поддержал его средний и вспомнил заученный на репетициях стишок:

— Ну и где же вы сейчас звездочку найдете? Сейчас же день, светло, — не отступала старшая.

— А мы ночью пойдем! — нашлись братья.

— Ночью? И вы не боитесь?

— Нет, не боимся! — самоуверенно ответил младший.

— Мы ничего не боимся! — не мог позволить себе уступить младшему средний.

— Давай пойдем! — подала голос и самая маленькая, дергая за платьице старшенькую.

Тут в палатку заскочил глава семейства — старший девятилетний Васька.

— Что это вы тут расшумелись? Чего не спите? Куда идти собрались? Что затеваете? Быстро признавайтесь!

Младшие были, понятное дело, недовольны, но признаться во всем старшему брату пришлось.

— Ты, Вася, старший мужчина в семье — вот и скажи: сможем мы маму найти или нет? — сказала сестра, с облегчением передавая Ваське все полномочия и ответственность.

— Вась, ты не бойся — нам звездочка поможет! — загалдели младшие.

— А я и не боюсь! — заважничал Василий. — Только вы про звездочку откуда узнали? Из сказки. А я в сказки не верю!

— Да? А Миро верит — он ведь сам захотел, чтобы мы ее репетировали! — привел неоспоримый довод младшенький.

— Мило плосто так ничего не говолит — он вожак табола! — поддержал его и средний.

— Вась, я к маме хочу! — младший опять готов был разреветься.

— Тихо, не хнычь! — строго сказал старший брат. Ссылка на авторитет Миро Ваську почти убедила. — Ладно, давайте пойдем проверим, есть ли такая звездочка или нет.

— Да? А вдруг на нас звери нападут? — спросила разумненькая старшая.

— А я вас защищу вот этим ножом! — Василий достал из ножен свою гордость. — И никто тогда нам не страшен!

— Но ведь нас не отпустят, — не сдавалась старшая. — А увидят, что мы без спросу идем, — накажут!

— Не накажут, мы ведь поздно пойдем, — старший в семье уже принял решение. — Дождемся, когда все по палаткам разойдутся — и пойдем. Никто не увидит!

Разговор с Кармелитой все не шел у Рубины из головы. И сердце болело за нее. Сначала внучку била жизнь, да так, что и взрослому мужчине мало бы не показалось, — не то что молоденькой девушке. А теперь вот она сама себя ест.

Хотелось чем-то ей помочь, но чем? Как? Старуха не находила себе места, и в конце концов опять приехала к Баро в дом. Вернее, не в дом, а на конюшню.

— …Запуталась ты, моя родная. Запуталась, мучаешь и себя, и других.

— Думаешь, я сама не хочу со всем этим разобраться, бабушка? Но не могу! И ты мне тут ничем не поможешь…

— И все же давай-ка мы с тобой сядем рядком да поговорим ладком. Покумекаем, старая да молодая, может, что-то распутать и получится.

— Ничего мы, бабушка, с тобой не распутаем. Я люблю Миро! Раньше не любила. А теперь чувствую, что люблю! Недавно только это поняла. Как увидела его вместе с другой, с Соней, прямо сердце остановилось!

— А это не самолюбие твое говорит? А то ведь бывает и просто из-за соперничества мужчину на себе женят. Ну чтоб над соперницей возвыситься, хоть любви-то нет никакой и в помине.

— Нет, тут другое, бабушка. У нас с Соней нет войны. Она хорошая — добрая, искренняя… Только не прощу я ей Миро! Ни за что не прощу!.. Злая я, да?

— Ну а что ж — ты самая лучшая, а соперница хуже черта? Нет, так тоже не бывает. Запуталась ты, Кармелита. Крепко запуталась.

— Бабушка, родная моя! — вот-вот готова была расплакаться девушка. — Он ведь с ней совсем другим стал. Так изменился — планы грандиозные строит, глаза горят… И нет мне места в его новой жизни! Ты только не думай, бабушка, я между ними вставать не буду. Пусть будут счастливы… — вздохнула, пряча глаза.

— Ну а твое собственное счастье как же? Ведь ты же любишь Миро!

— Мне надо о нем забыть. Нельзя нам вместе.

— Кармелита, время проходит, а со временем многое меняется.

— Это не изменится, бабушка. Между мною и Миро — Максим. Так что пусть хотя бы один из нас будет счастлив…

— А сердечко-то твое выдержит, если любимый будет счастлив с другой?

— Выдержит, бабушка. Вот увидишь!

После разговора на душе у Рубины стало еще неспокойнее, чем раньше.

При подрагивающем свете свечи Земфира писала письмо. Строчки у нее прыгали от волнения.

«Дорогие мои, любимые! Сердце разрывается, когда пишу эти строки. Но и не писать не могу. Потому что должна попрощаться. Я ухожу, куда — пока не знаю. Пусть ноги сами решают. И куда бы они меня ни привели, мне все равно, потому что там не будет вас. Душа болит от мысли, что больше вас не увижу! Но и оставаться в этом городе я больше не могу. Помолитесь за меня и не поминайте лихом. Простите, если сможете.

Прощайте, ваша Земфира».

Закончила писать, оставила письмо на столе, взяла узел со своими вещами, задула свечку и вышла в ночь.

Васька высунул голову из палатки в опустившуюся на табор темноту ночи. Внимательно прислушался. Потом повернулся к своим малышам.

— Никого нет, — сказал громким шепотом, — можно идти. Только тихо и быстро!

Малыши гуськом высыпали из палатки и углубились в лес.

Шли долго, перебирались через поваленные деревья, какие-то заросли, натыкались в темноте на пни. В общем-то, с самого начала не знали, куда идут, а теперь и вовсе не понимали, где оказались.

— Зря мы пошли, — сказал Васька. — Сказка есть сказка, а жизнь есть жизнь!

— Я ведь предупреждала вас, а вы не послушались! — тут же защебетала старшая девочка.

Но тут вдруг самая маленькая споткнулась, упала и заплакала.

— Не плачь, сестренка! Ничего страшного… — пытался успокоить ее Василий, хотя страшно было даже ему, обладателю замечательного ножа.

Попробовали поднять и поставить девочку на ноги, но та не могла стоять и только кричала сквозь плач:

— Ай! Больно!

— Что с ней? — испугалась старшая.

— Не знаю, может, ногу сломала, — растерялся Васька.

Васькины братья тоже готовы были вот-вот заплакать и уже хлюпали носами.

Тогда старшая девочка присела рядом с младшей, обняла ее и стала успокаивать.

А темный ночной лес пугал и без того перепуганных детей непонятными, а потому страшными звуками. На небе не было ни звездочки, и мама никак не могла помочь…

Тамара уже расстилала постель, когда Игорь стал вдруг куда-то собираться.

— Куда это ты на ночь глядя?

— То есть как это — куда? Ты что, забыла? У нас с тобой, между прочим, кое-какое дело есть!

— Подожди, так ты же сам говорил, что завтра?

— Завтра-завтра. Я просто канистры с бензином хочу поближе к цыганской конюшне спрятать, пока темно. А ты, дорогая, можешь за это время подумать, как мы Астахова с Олесей убирать будем. Они же следующие после Кармелиты.

По лицу Тамары пробежало облачко:

— Ой Игорь, не знаю… Послушай, ну зачем нам Астахова-то убивать? Деньги его все равно рано или поздно достанутся мне и Антону.

— Ты опять? — строго спросил ее сожитель. — А если они с Олеськой помирятся да кучу детишек нарожают? Нет. Что он, что Кармелита — все едино.

— Ну пойми ты: Кармелита мне никто, а Коля все-таки двадцать лет был моим мужем!

— Скажите пожалуйста — какие сантименты! Все эти двадцать лет я, между прочим, чего-то ждал!

Тамара молчала.

— Так вот, — назидательно продолжил Игорь, — я не собираюсь ждать еще двадцать лет, пока твой бывший муженек врежет дуба! Тем более что мужик он крепкий, здоровый — вполне еще может нас с тобой пережить. Если только ему позволить… Так что ты думай, Тамара, думай! И не скучай!

Игорь вышел из гостиницы, сел за руль Тамариной машины и поехал в Зубчановку. Остановился он за два квартала от дома Баро, вынул из багажника канистры и пошел пешком. Крался тихо, задворками. И вышел к тем самым кустам у баронского двора, в которых больше года назад пряталась с ружьем Люцита, откуда целилась она в Кармелиту, а попала в Миро.

Игорь положил канистры плашмя в неглубокую ямку между кустов и аккуратно прикрыл их сухими ветками и травой.

А охрана Зарецкого за последний год как-то совсем успокоилась, расслабилась. И ничего не заметила.