Счастье цыганки

Глава 20

Груша испекла любимые Кармелитины пирожки с изюмом и занесла их ей на конюшню. Однако уходить не спешила — все крутилась возле девушки.

— Кармелита, а знаешь, что я тебе сказать хочу, — не выдержала наконец и решилась поделиться с девушкой тем, что лежало на душе. — Мне ведь роль в новом спектакле дали. Представляешь? Я буду играть на сцене!

— Здорово! Я очень рада за тебя, Груша.

— А посмотреть придешь?

Девушка задумалась, потом ответила:

— Нет, Груша. Не думаю.

— А может, все-таки придешь? Развеешься. А то ты грустная такая — смотреть на тебя больно.

— Ой, Груш, ну мне не хочется.

Опять помолчали.

— Прости, Кармелита, за вопрос, но… Это ты из-за Миро не придешь?

— Вовсе нет. С чего это ты решила?.. Просто с этим театром у меня связано слишком много воспоминаний.

— Не стоит жить прошлым…

Снова наступила тишина, которую нарушил заглянувший на конюшню кузнец Халадо.

— А, вот ты где, Груша. А я тебя обыскался. Здравствуй, Кармелита! А что это ты такая грустная? Чем это Груша тебя тут уже обидела? А то ж жена без присмотра — что кобыла без узды.

— Опять пошел сыпать своими поговорками! Ничем я Кармелиту не обидела. Зову вот в театр на спектакль прийти. А она отказывается.

— Почему, Кармелита? Не хочешь посмотреть, как моя Груша артисткой будет?

— И в самом деле, — поддержала Халадо жена, — мне так хочется, чтобы ты увидела и этот спектакль, и меня…

— Там ведь будет весь табор! — убеждал кузнец.

— Я знаю, — тихо отвечала девушка.

— Ты уж прости, Кармелита, но в таборе стали поговаривать, что ты перестала считать себя цыганкой, и поэтому нигде не показываешься.

— Это глупые сплетни! А оправдываться я ни перед кем не буду!

— Пойми, Кармелита. — Кузнец Халадо много говорить не любил, но если надо было, то умел. — Ты — дочь Баро, самого уважаемого человека, и вдруг не придешь. Нехорошо получается.

— Так, все! Ладно, я подумаю. Только не надо на меня больше давить!

— Ну ты извини, если что не так, не со зла ведь. Мы пойдем, пожалуй…

Сашка заглянул к Маргоше в кафе.

— Умаялся, Сашок? — встретила она его необычно ласково и тут же налила кружку. — Выпей пивка, полегчает.

— Спасибо! А что это ты вся такая радостная, счастливая?

— Тебе не нравится? — перегнувшись через стойку, она чмокнула своего конюха.

— Очень даже нравится, — расплылся в улыбке Сашка. — А что случилось-то?

— Просто погода хорошая! — лукавила Маргоша, не надеясь на то, что Сашка ей поверит, а просто раззадоривая его посильнее.

— Не обманывай меня, женщина! Лучше скажи правду, — включился и он в эту игру.

— Ну скажем, есть у меня к тебе одна просьба.

— Вот как? Говори! — Сашка напустил на себя важный вид.

— Мне очень хочется в цыганском спектакле поучаствовать.

— Поучаствовать? Шутишь? Ты ж не цыганка.

— Ну и что же?

— Как же ты будешь выступать?

— А очень просто — я сама попрошу у Миро, чтобы он дал мне спеть.

— Я тебе запрещаю! Слышишь?

— Это почему еще?

— Я сказал нет — значит, нет!

— Неужели ты в меня совсем не веришь?

— Да верю я в тебя, верю. Просто не хочу, чтоб на тебя все пялились.

— Дурак ревнивый! У вас же цыганки — все артистки!

— То — цыганки, а то — ты! Короче говоря, если ты только появишься на сцене, я на этот позор смотреть отказываюсь!

— Это твое дело. Можешь и не ходить! — поджала губки королева волжского пива.

— И не пойду!

— Правильно, зачем смотреть, как твоя любимая женщина срывает аплодисменты! Пусть другие любуются.

— Вот именно, я могу тобой любоваться и без посторонних!

— Конечно, тебя устраивает, чтобы за тобой ухаживали, пиво подносили. А если я хочу спеть, то мне нельзя. Так вот, знай — я все равно на сцену выйду! И цыганский наряд мне очень даже пойдет…

Что было делать Сашке? С одной стороны, не хотелось сдаваться. А с другой — он уже хорошо знал, что спорить с Маргошей бесполезно.

— Ну и что же вы здесь делали? — проводив взглядом «скорую», следователь Солодовников обернулся к поваленным на землю бандитам, которых держали под дулами милиционеры.

— Гуляли! — прохрипел в ответ Рука.

— Поговори мне еще! Я тебе столько намотаю, что до конца жизни гулять будешь от нар и до параши! — Годы работы научили Ефрема Сергеевича разговаривать с разными людьми на их языке.

— Не слушайте его, гражданин начальник, — заговорил Леха. — У него ж этот… Шок болевой. Ваш снайпер ему руку прострелил.

— Молодец, Исхаков! — одобрительно сказал следователь сержанту. — И в самом деле, снайпер: отличная реакция. А вас обоих еще раз спрашиваю: что вы тут делали?

— Прятались, — отвечал Леха. — Вы ж наши портреты по всему Управску развесили.

— Но, несмотря на это, в Управск вы вернулись. Зачем?

— На родину тянет, гражданин начальник.

Однако выяснилось, зачем вернулись бандиты в Управск, очень скоро. Специально обученная собака взяла след и быстро пробежала в обратном направлении весь тот путь, который привел бандитов вслед за Васькой на кладбище. Гордый участием в настоящем расследовании, Васька подтвердил, что бежал он именно здесь. А потом собака привела к подъезду панельной девятиэтажки, поднялась на четвертый этаж и уткнулась в дверь квартиры. Взломав дверь, в квартире милиция обнаружила черный пластмассовый тубус. А в нем — картину, изображавшую трех женщин над рекой.

Эксперты дали заключение, что картина — подлинная. Правда, это не Дюрер, но тоже известный мастер, хоть и не такой старый да великий.

— Что ж, дело за малым, — сказал, сидя в кабинете, своей боевой стажерке Ефрем Сергеевич. — Остается вызвать Астахова, чтобы он подтвердил, его ли это картина.

В расстроенных чувствах после скандала с Соней, Алла зашла к Астахову. Гостеприимный хозяин напоил ее кофе.

— Что же все-таки у вас стряслось, Алла Борисовна? На вас лица нет.

— Сегодня я потеряла дочь! — Алла картинно воздела руки к небу.

— Что?! Что случилось с Соней?

— С Соней все в порядке. Просто она меня предала.

Николай Андреевич слегка успокоился:

— Но Соня — замечательная девушка. Да и адвокат отличный.

— Правда? Помню, раньше вы подвергали сомнению ее профессиональные достоинства.

— Теперь не подвергаю.

— И с каких пор? Опять мне приходится узнавать о своих детях от чужих людей, — вздохнула Алла.

— Она виртуозно справилась с делом Миро и за считанные часы убедила следствие в его невиновности!

— Опять Миро? Это тот цыганский юноша? — уточнила гостья, на самом деле прекрасно зная, о ком идет речь.

— Да. Так что вы, дорогая Алла Борисовна, можете гордиться своей дочерью.

— Снова эти цыгане! — неожиданно для хозяина она сорвалась на крик. — Господи, у меня такое ощущение, что они просто преследуют мою семью!

Астахов недоуменно смотрел на гостью, не понимая, чем вызвана такая вспышка гнева. И Алла не заставила долго ждать объяснений:

— Я всегда знала, что этот Миро — бандит. Он обманывал Максима. Он ухаживал за его невестой.

— Вы не правы, он неплохой парень…

— Да ведь мой Максим погиб из-за него! Из-за этих проклятых цыганских разборок! А теперь моя дочь…

— Я еще раз вам повторяю: Миро — отличный парень. Он всегда прекрасно относился к Максиму, они были друзьями. И с Соней у него прекрасные отношения. Они сейчас вместе готовят один проект.

— Что? Соня с этим цыганом?!

— Да. А что вас так смущает?

— Николай Андреевич, вы издеваетесь надо мной? Вы спрашиваете, почему меня смущает то, что моя девочка участвует в темных цыганских делах?

— Ну почему же сразу — темных? Скажу вам больше, я и сам собираюсь в этом деле принять участие. Миро собирается строить дома для кочевых цыган.

— «Строить дома для кочевых цыган!» Замечательное занятие! И главное — очень логичное. Так… А за что же этот Миро попал под следствие?

— Это долгая история… — попробовал было уклониться от подробного рассказа Астахов.

— И все же. Я буду вам очень признательна. Ведь это же касается моей дочери.

— Миро обвинили в краже моих картин.

— У вас украли картины? — И только тут Алла обратила внимание на опустевшие стены астаховской гостиной. И, уж конечно, заставила Николая Андреевича рассказать ей эту историю во всех подробностях.

— …Так неужели же после всего этого вы не верите в то, что это дело рук цыган?

— Конечно, нет. У них ведь нашли не мою картину.

— И вам не кажется странным, что это была копия именно с вашей картины? Честное слово, Николай Андреевич, вы меня удивляете своей наивностью. Это ведь явный след!

— Знаете что, пусть во всем этом разбираются специалисты.

— Пусть разбираются. Но между похитителями и цыганами, безусловно, существует какая-то связь, что бы вы ни говорили. — Алла возбужденно стала развивать свою мысль: — Поймите, от этих цыган можно ожидать чего угодно!

— Мне кажется, Алла Борисовна, это неправильно — огульно обвинять людей, которых вы совсем не знаете, — Астахов начинал раздражаться.

— Да при чем здесь знаю я их или не знаю — любой вам скажет, что воровство у них в крови! И у меня лично то, что кража ваших картин их рук дело, не вызывает никаких сомнений!

— Ну тут уж я с вами никак не могу согласиться. Вот, например, хорошо известный вам господин Зарецкий — мой деловой партнер, я ему доверяю, а ведь он тоже цыган.

— Но копию вашей картины нашли не в доме у Зарецкого, а в таборе у этого… Миро! Ему вы тоже доверяете?

— Да, доверяю. Потому что картину ему подбросили.

— А что, разве следствие это доказало? И не забывайте, что именно Миро был здесь накануне кражи. Да и Зарецкий у вас частый гость.

— Ну подозревать Зарецкого в краже — это уж слишком! Между прочим, Миро был здесь накануне кражи вместе с вашей Соней, так неужели прикажете подозревать и ее?

Раздался телефонный звонок. Следователь попросил Николая Андреевича приехать к нему в уголовный розыск для опознания еще одной найденной картины. Но Аллу слишком сильно заинтересовала вся эта история, чтобы оставаться в стороне. И она вызвалась сопровождать Астахова.

Халадо с Грушей брели домой по улицам Зубчановки.

— Слушай, а не слишком ли уж мы, в самом деле, на Кармелиту надавили, а? — спрашивал жену кузнец.

— Но мы ведь хотели как лучше. Не гоже это, чтобы молодая девушка так от людей хоронилась.

— А по-моему, правильно она себя ведет. Похоронила жениха, теперь вот год траур держит.

— Глупости ты говоришь — дело не в трауре, а в ее настроении. Уныние — это грех. И потом, ты подумал, каково Баро? Он же просто места себе не находит. Думает, что Кармелита уже и отцом своим его не считает. Как он раньше пел, смеялся — а теперь ходит чернее тучи. Постарел на глазах. Или я не права?

— Да права-то ты, конечно, права. Только Кармелиту не осуждать нужно, а поддержать как-то. Поговорила б хоть ты с ней по душам, по-женски. Ведь у нее же матери не было, Груша.

— Пробовала я. Так она вроде и отвечает, а мысли в это время где-то далеко. О чем думает?

Халадо только вздохнул, и тогда Груша решилась поведать мужу одну свою крамольную мысль:

— Знаешь, она, по-моему, по Миро сохнет.

— И ты туда же? Это все бабские сплетни!

— Ой, не сплетни, Халадо. Ой, не сплетни. Я же видела, как она на него смотрит! Может, она, конечно, и самой себе боится в этом признаться. Вот и надеется, что любовь уйдет, если она реже будет его видеть.

А тем временем Соня привела Миро к Кармелите на конюшню, чтобы похвастаться ему, на каких лошадях они ездили совсем недавно. Хозяйка постаралась принять их как можно радушнее. Но, когда гости ушли, долго-долго, задумавшись, смотрела им вслед. И ничего, кроме невыразимой тоски, не было в ее глазах. Только что Миро ушел от нее с Соней…

А Соня и Миро пошли купаться на озеро. Смеялись, плескались друг в друга, парень учил девушку плавать, оставлял одну в глубоких местах, а потом сам же спасал и вытаскивал на берег.

Люцита томилась в больничном коридоре у дверей операционной. Рыч находился там уже больше часа, и она бросалась к каждому, кто выходил из-под светящейся надписи: «Не входить, идет операция!». Вот и сейчас оттуда вышла немолодая медсестра.

— Скажите, как там? — кинулась к ней цыганка.

— Делаем операцию.

— Он выживет?

— А вы ему кто?

— Жена.

— Тогда скажу вам честно. Ситуация очень тяжелая. Пулевое ранение в левое предсердие. Но надежда есть, врачи работают. — И медсестра заспешила по своим неотложным делам, оставив в коридоре плачущую Люциту.

Через полчаса из операционной вышел врач-консультант. Сидевшая на стуле цыганка подскочила, как будто бы кто-то отпустил туго сжимаемую пружину:

— Доктор, скажите, как идет операция? Мой муж будет жить?

— Операция сложная, девушка. Но шансы есть. Вы только думайте о хорошем.

И Люцита больше не плакала. Она молилась. Молилась истово, как никогда раньше. Забыв о том, что она шувани, забыв о том, что она в больнице, — молилась, понимая, что все в нашей жизни и сама наша жизнь в руках Господа Бога.

…Еще через час сидевшую на стуле с закрытыми глазами и все шептавшую молитвы Люциту кто-то тронул за плечо.

— Девушка, вам плохо? — спросила та самая немолодая медсестра, с которой она уже говорила.

— Нет-нет. Скажите, как он?

— Операция закончена. — Медсестра не делала больших пауз, но сердце у Люциты успело оборваться, пока она услышала следующие ее слова: — Все прошло успешно. Пулю вытащили, сердце работает.

— Значит, он будет жить?!

— Не будем торопиться. Мы все надеемся на это, девушка. Ближайшие часы должны все показать.