Сильверсмит

Глава 28

Ариэлла

Когда рассвело, и его теплое тело все еще было обвито вокруг меня под одеялом, меня накрыло чувство облегчения.

— Доброе утро, — его низкий голос с приятной вибрацией прозвучал у меня за спиной, за ним последовал долгий, тихий вдох.

— Ты… нюхаешь меня? — я хихикнула, а в животе закружилось так сильно, что пришлось сделать глубокий вдох, чтобы успокоиться.

— Нет, — но я чувствовала, как он улыбается в мои волосы.

Я фыркнула.

— И чем же я пахну?

— Клубникой, — ответил он без малейшего колебания, и на моем лице расплылась глупая улыбка. — И солнцем.

Я снова хихикнула.

— А как пахнет солнце?

Теплое дыхание окутало мою кожу, подняв по ней рябь из мурашек.

— Всем хорошим на этом свете.

В глазах защипало, а в груди сжалось от подступивших рыданий. То самое притяжение было в сотни крат сильнее страха разочаровать Симеона. Сильнее страха перед тем, что случится, если Элиас Уинтерсон узнает тайну моего сердца. Я выйду замуж за своего жениха, выполню свой долг. Может быть, даже научусь быть к нему расположенной. Этого должно быть достаточно.

Когда мы с Гэвином лежали рядом, отчаянное молчание между нами звучало громче крика — как мольба, пронзающая глухую тьму этого мира и сокрушающая тяжесть всех ожиданий. Я почувствовала отклик в своей груди, и хотя мало что знала о любви, мне показалось, что то, что я чувствую к нему, — что-то очень похожее на нее.

Мне нужен был еще один день.

— Мы сегодня прибудем в Бриннею? — тихо спросила я. Пересчитав дни, поняла, какой сегодня день. Зимнее солнцестояние.

— Да. Она примерно в пяти часах ходьбы отсюда.

— Можно… можно мы не будем встречаться с Симеоном до завтра? — я подняла на него глаза. — Знаю, он, наверное, нас ждет, но Финн говорил, что в Бриннее устраивают великие празднества. Я бы хотела увидеть их… с тобой.

Повисла долгая пауза. Ожидание терзало меня, пока, наконец, он не ответил:

— Да. Как скажешь.

Я выдохнула с облегчением и прижала его руку к своей груди.

Через несколько минут именно я поднялась первой и предложила собираться. Голова немного болела после вчерашних излишеств, но я была благодарна — без хлеба и воды, которые он заставил меня съесть, все было бы куда хуже.

Когда я встала, его ладонь легла на то место, где я только что лежала. Пламя в очаге согревало вытертые сосновые половицы. Я подошла к мешку с провизией, достала булку хлеба, наполнила стакан водой, села в кресло в углу и подняла глаза — он сидел на краю кровати и смотрел на меня. Жгучая тоска в его взгляде пронзила живот, как ножом.

Мои щеки запылали.

— Что?

— Ничего, — но улыбка не дошла до его глаз. Половицы заскрипели под шагами, когда он подошел к шкафчику и налил себе немного крепкого ликера Даймонда. Его глаза стали холоднее. Отстраненнее.

— Не слишком ли рано для выпивки?

Он пожал плечами и сделал глоток.

— Тебе не надоедает? — спросила я, нахмурившись. — Это одиночество, дороги, битвы… И то, что они с тобой делают?

— Надоедает, — коротко ответил он.

Я откусила еще кусочек булки и прожевала.

— О чем ты думаешь, чтобы не сдаться?

Он осушил остаток и с глухим стуком поставил стакан.

— Думаю о том дне, когда нашел тебя в Уорриче, — его голос стал резким. — Думаю о том, как люди, которые должны были любить и защищать тебя, выжгли из тебя свет и жизнь, только чтобы потом вылепить заново такой, какой им было удобно. И тогда я снова понимаю, зачем все это. Почему я все еще борюсь.

Я нахмурилась.

— Ты даже не упомянул Молохая.

— Да нахрен он нужен, когда твои кукловоды справляются с этим куда лучше, — слова сорвались из него, как удар кнута.

— Я буду в порядке, — сказала я, но он поморщился. — Я…

— Почему ты не попробовала исцелить себя? — он кивнул на мой бок. — С твоей силой ты могла бы.

Я откинулась в кресле и пожала плечами.

— Даже не думала об этом, но если бы и подумала… кажется, исцеление забирает у меня слишком много. Может, поэтому я не смогла помочь Казу после того мальчика, — еще одно равнодушное пожатие плечами. — Я бы предпочла сохранить силы, чтобы исцелить кого-то, кто действительно в этом нуждается.

Его широкие плечи опустились от моего ответа, судя по реакции — неправильного. Челюсть напряглась, жилка на ней заходила, пока он обдумывал мои слова. Три длинных шага, и расстояние между нами исчезло. Он присел передо мной, большие ладони легли мне на колени.

— Пообещай мне кое-что, Ариэлла.

— Что?

— Я не знаю, чего именно потребует от тебя этот мир — эта война, — но боюсь, придет момент, когда ты решишь, будто должна пожертвовать собой… так или иначе… чтобы спасти других. Боюсь, что твоя сила заберет у тебя слишком много, и что ты позволишь ей это сделать, — он обхватил мое лицо ладонями, и знакомое тепло разлилось по телу. — Пообещай, что не сделаешь этого.

Я подумала о Казе и Марин, об их ребенке. О Джемме, Финне, Эзре, даже Элоуэн.

О нем.

— Я не хочу этого обещать.

— Прошу, — из его груди вырвался низкий, дрожащий звук. С тихой, отчаянной настойчивостью он прижал мозолистые ладони к моим щекам. — Чтоб боги меня побрали, Элла, только не вздумай жертвовать собой ради этого мира.

Мои губы задрожали, мне было страшно, но я подумала об Олли и поняла, что все равно бы заняла его место, если бы могла.

Несмотря на страх, холодным комом скопившийся в животе, я знала ответ.

Если придется — я пожертвую всем.

Я неохотно опустила его руки от своего лица и отвела взгляд.

— Я сделаю то, что должна.

— Я знаю, что сделаешь, — его пальцы крепче сжали мои, лежащие на коленях, — но прошу тебя — умоляю — не делай этого.

— А я говорю — нет, — я выдернула руки из его хватки, встала и вытерла глаза. — Я не дам такого обещания.

Скоро я перестану быть его заботой. Скоро он вернется к тому, чем занимался до того, как соглашение с Симеоном привело его ко мне. Скоро он избавится от этого хаоса.

Когда придет время сражения, я знала, он пойдет на войну. Возможно, мы даже встретимся снова, но тогда я уже буду женой Элиаса, а Гэвин станет всего лишь солдатом в моей армии. Не наставников. Не другом.

— Элла, милая…

— Я не хочу больше об этом говорить, — перебила я и прежде, чем он успел возразить, добавила: — Нам лучше выдвигаться, если хотим попасть в Бриннею до начала праздников.

Когда я начала снимать ночную рубашку, чтобы переодеться, он ожидаемо выскочил за дверь, ни разу не взглянув на меня.

Через час после начала последнего этапа пути мои колени подкосились. Рана тянула и ныла при каждом шаге вверх по крутым каменистым склонам, я больше не могла. Я старалась снова и снова, и он позволял мне пытаться, несмотря на сдавленные стоны, пока один обледеневший камень не заставил меня поскользнуться, упасть, задыхаясь, сжимая раненый бок и удерживая слезы отчаяния. Но именно слезы стали чертой, которую он не позволил мне переступить.

Он перекинул наши сумки через плечо и понес меня на спине. Мой вес не стал для него помехой — движения оставались сильными, ловкими, уверенными. Я чуть не заснула пару раз, прижавшись щекой к его плечу, но отказывалась закрывать глаза — не хотела пропустить ни одного замерзшего водопада.

Они были повсюду. Длинные, опасные сосульки — застывшие, подвешенные во времени, — свисали с отвесных скал, падая в озера такой прозрачной синевы, будто внутри них хранилось само дыхание природы. Вечнозеленые ели тянулись вверх, прорезая мрачное зимнее небо. Снег поскрипывал под его шагами, холод был достаточно жестоким, чтобы все вокруг застыло.

Я запоминала каждое ощущение — каково это, обнимать его за шею и плечи. Как его темные, мягкие волосы касаются моей щеки. Как его чистый, землистый запах наполняет мои чувства. Я собирала эти осколки, чтобы потом бережно хранить. Когда его больше не будет рядом. Когда начну скучать.

Я попросила его говорить — рассказывать истории, пока он идет, — но не объяснила почему. Просто хотела слышать его низкий, успокаивающий голос. Запомнить и его тоже.

Спустя несколько часов, на краю бескрайнего хвойного леса, мы увидели величественные руины замка, будто сползающего прямо с обрыва, а за обрывом — кристально чистые воды, колышущиеся под мягким пасмурным небом.

Свежий запах соли и теплого мускуса ударил в ноздри, а резкий зимний ветер наполнил легкие холодом, от которого я будто проснулась. Я жадно вдохнула побольше этого сладкого, обволакивающего воздуха.

Когда выдохнула — слишком близко к его шее, — заметила, как по его коже пробежали мурашки, и улыбнулась. По крайней мере, это ощущение было взаимным.

— Это…? — у меня перехватило дыхание. — Здесь они жили?

— Да, — он ускорил шаг.

Чем ближе мы подходили к руинам, тем громче становился крик чаек.

По каменным стенам тянулся густой зеленый мох, спускаясь вниз по изрезанному склону. Даже в этом уставшем месте жизнь не сдавалась. Замок не умер — его фундамент все еще был прочен, а стены, пусть и разрушенные, сохраняли форму. Я представила, как однажды его восстановят — возродят из пепла, сохранив первозданный вид.

Он позволил мне исследовать руины, но не отходил далеко. Я остановилась и подняла голову, когда заметила цилиндрическое строение, стены которого были уставлены полками, а на полу — изорванные остатки того, что когда-то на них стояло. Если здесь когда-то были сокровища и драгоценности, их давно забрали воры, но несколько растрепанных, полуистлевших, едва различимых книг остались.

— Это была их библиотека?

Он наклонился и поднял пыльную, потертую кожаную книгу, у которой едва держался корешок.

— Да.

Я улыбнулась.

— Прямо как твоя.

Его ответная улыбка заставила мои щеки вспыхнуть.

— Я создал свою по образцу этой, — он осторожно перелистнул несколько потрескавшихся, пожелтевших страниц другой книги — настолько ветхой, что надписи на ней были смазаны, неразборчивы. — Когда я был мальчишкой, эти руины были моим любимым местом. Сюда я приходил подумать, — он кивнул на стены — наполовину разрушенные, но застывшие во времени. — Особенно в эту комнату.

Я поняла, почему. Если бы у меня был неограниченный доступ к его библиотеке, она тоже стала бы моим любимым местом.

— Город внизу, — он указал рукой к краю обрыва, потом взял меня за руку и повел туда. По мере того как мы приближались, его ладонь сильнее сжимала мою.

Перед нами открылся вид на раскинувшийся город, выглядывающий из-за края скалы. Руины замка возвышались над целым прибрежным царством. Узкая, извилистая тропа, вырезанная в скалах, спускалась вниз, где рядами стояли дома и лавки со светлыми, землистыми фасадами. Каменные улицы переплетались между ними, словно сеть времени. Картина казалась живой, будто под тенью разрушенного замка сохранился мир, которому удалось не сломаться.

Я вздохнула, наслаждаясь видом, и позволила морскому ветру омыть лицо. Рядом с ним я чувствовала себя умиротворенной, но когда взглянула на него, в его карих глазах серебристой кромкой блестели слезы.

Трещина прошла сквозь мою грудь.

Улыбка сползла с лица.

— Что случилось? — спросила я.

— Я… — он прочистил горло, покачал головой, и, словно по волшебству, печаль исчезла. — Просто никогда не думал, что увижу этот день. Тебя, — он обвел рукой вокруг. — Здесь.

Я снова улыбнулась, глядя на руины и раскинувшийся внизу город.

— Красиво.

Вид был древним, завораживающим и почему-то до боли родным. Наверное, часть этого действительно текла в моей крови. Несмотря на разрушения, на шрамы, оставленные годами запустения, место было поразительным.

— Никогда еще оно не было таким красивым, как сейчас.

Нежные, трепещущие взмахи крыльями бабочек в животе боролись с жестокой трещиной, что расползалась в сердце. Я чувствовала его взгляд — он не смотрел на город, он смотрел на меня.

Если боги действительно предназначили мне быть их спасительницей-королевой и женой Элиаса Уинтерсона, зачем тогда они послали мне Гэвина Смита? Я не понимала, как они ожидали, что я не влюблюсь в него.

Я сжала его руку.

— Покажешь мне остальной город?

Он уже дал мне достаточно отдыха, неся на себе, и боль в боку теперь была терпимой, я могла идти сама, но он все равно не отпускал моей руки, будто боялся, что если ослабит хватку — я исчезну.

В Бриннее зеленые, красные и золотые краски солнцеворота казались еще ярче. На каждой двери висели свежие венки — хвоя, шишки, ягоды остролиста. Бумажные фонари в форме звезд соединяли крыши, а засушенные дольки апельсинов свисали с балконов и карнизов, качаясь на ветру — подношение возвращающемуся солнцу.

Повсюду лежали свежие апельсины в корзинах. Один из них Гэвин ловко очистил перочинным ножом и настоял, чтобы я съела. Я вдыхала аромат цитруса так же жадно, как и ощущала его вкус.

Мы заглянули в несколько лавок по моему выбору. Больше всего мне понравилась кондитерская, где он купил мне немного шоколада. Я почему-то знала, что это такое, он понравился, хотя не помнила, чтобы когда-либо пробовала раньше. А еще гончарная матерская, где изделия лепили прямо на глазах у посетителей. Я бы могла смотреть на это часами.

Когда начало смеркаться, город готовился к празднованию солнцеворота. Гэвин повел меня к постоялому двору на северной окраине Бриннеи — я уже заметила, что он всегда выбирает места подальше от центра, ближе к выезду из города. Привычка, чтобы можно было быстро уйти.

— Поужинаешь со мной сегодня? — его низкий голос прорезал шумные, радостные звуки улиц, где люди торопливо заканчивали приготовления.

Я нахмурилась и, надкусив шоколад, ответила:

— Мы ведь всегда ужинаем вместе.

Он провел рукой по шее, мышцы под кожей напряглись. Прочистил горло и на мгновение, короткое, почти незаметное, поморщился. Он… нервничал?

— Я имею в виду особый ужин.

— В честь солнцеворота? — я медленно распробовала очередной кусочек шоколада и склонила голову набок. С шоколадом во рту трудно было о чем-то беспокоиться.

— Да, — он тепло усмехнулся. — В честь солнцеворота.

Я ответила улыбкой, чувствуя, как в животе снова порхает что-то легкое и неуправляемое.

— Мне бы хотелось.

Через несколько минут я остановилась у витрины магазина платьев. Особый ужин… а надеть — нечего. Он терпеливо стоял рядом, пока я рассматривала витрину. В ней были пастельные платья из шелка и атласа, некоторые украшенные меховыми накидками или перевитые лентами из серебра и золота.

— Можно, я куплю себе что-нибудь? — спросила я. Потому что, несмотря на то, что я королева, единственные деньги, что у меня были, дал мне он.

Он усмехнулся, вытащил из кармана кожаного пальто тяжелый мешочек с монетами, положил его мне на ладонь и сомкнул мои пальцы вокруг.

— Можешь купить весь магазин, если хочешь.

Мой неусыпный страж, он занял место у входа и следил за каждым, кто входил или выходил, не сводя при этом глаз с меня. Я перебирала вешалки, ища что-то простое. И потому, что боялась выглядеть нелепо в чем-то вычурном, и потому, что не хотела тратить слишком много его денег. Несколько платьев мне понравились, и оставалось лишь выбрать одно. Я закусила губу и тихо застонала. Если я не могу выбрать даже чертово платье, как я вообще собираюсь принимать решения за всю Нириду?

И тут я вспомнила, что его любимый цвет — зеленый.

Одного взгляда на шелковое платье цвета морской волны хватило, чтобы понять: примерять не нужно. Я взяла его к кассе, прихватила пару серебряных туфель и купила все вместе.

Гэвин отвел меня в гостиницу и оставил собираться, предварительно разведя огонь в камине нашей комнаты. Пол — из белого дуба, стены выкрашены в мягкий серый, а огромное эркерное окно, сейчас закрытое и занавешенное от зимы, имело сиденье с голубой подушкой, на котором, в теплое время, было бы чудесно читать, распахнув окна настежь, купаясь в солнечных бликах, отражающихся от моря.

Ванная была с белой плиткой и душем. Джемма рассказывала мне про такие штуки, как душ. В более богатых и развитых городах, включая Пещеры и Казармы, где Элиас тренировал свое войско, находили возвышенные источники воды и проводили трубы в стены, создавая напор, чтобы мыться стоя, а не в ванне. Воду нагревали с помощью печей на дровах. Я наслаждалась самой возможностью заклеить заживающую рану повязкой, чтобы она не намокла, вместо того чтобы полностью погружаться в воду. Когда я закончила, натянула платье и взглянула на себя в зеркало во весь рост.

Прошло всего несколько недель с тех пор, как мы покинули мой старый дом. Трудно было поверить, ведь по сравнению с той бледной, костлявой, безжизненной девчонкой, что жила в Уорриче, я была другой. Более сильной. Цельной. Несмотря на рану в боку, я выглядела здоровее, чем даже в первую ночь в Товике.

Я немного прибавила в весе, благодаря настойчивым попыткам Гэвина накормить меня всем, чем только можно, если это было питательно. Но мне это действительно было нужно, и даже пара лишних фунтов изменила многое. Естественные изгибы тела, которые я заметила еще в Товике, теперь стали ярче. Я никогда не считала себя уродиной, но и не задумывалась об этом всерьез, а сейчас улыбнулась отражению. Зеленые глаза сияли, щеки и губы налились цветом. Я выглядела… живой.

В этом платье из шелка цвета морской волны я чувствовала себя по-настоящему красивой. Чистые, высушенные и расчесанные серебристо-белые волосы спадали на плечи мягкими волнами. Платье держалось на тонких бретелях и мягко обнимало талию, подчеркивая изгибы. Гладкая ткань щедро намекала на форму груди, а под шелком, на холодном зимнем воздухе, сквозь драпировку лифа угадывались острые вершины сосков, едва я двигалась. Образ был и элегантным, и дерзким — чувственным, но царственным.

Любуясь отражением, я впервые за долгое время почувствовала надежду. Может быть, этой ночью он все-таки поддастся тому, что между нами. Это была моя — наша — последняя возможность.

Сердце подпрыгнуло в груди и забилось сильнее, когда в дверь постучали. Три четких удара, значит, это он.

— Входи, — позвала я.

Я обернулась, когда дверь открылась. Он стоял в проеме весь в черном. Борода аккуратно подстрижена, темные волосы частично собраны на затылке в узел. Если бы не несколько непокорных прядей, спускающихся на плечи, и пары шрамов — один на шее, другой, пересекающий правый глаз, — он мог бы сойти за принца или даже короля, но сейчас он выглядел как трагический, падший воин. И смотрел на меня так, будто я была последним, что еще удерживало его в этом мире. На его красивом лице не было и тени улыбки.

— Я подумала… — я сразу же усомнилась в своем решении. — Это, наверное, первый и последний зимний солнцеворот, который я смогу по-настоящему отпраздновать… до всего этого. И… ужин, — я крутанулась на месте, заливаясь румянцем, и нахмурилась, когда он так и не улыбнулся. — Наверное, в голове это звучало лучше.

Дура. Какая же это была дурацкая идея.

Мышца на его челюсти дрогнула.

— Ты скажешь, чтобы я это сняла? — я неловко рассмеялась.

— Нет, — хрипло ответил он.

— Я выбрала то, что не слишком дорогое, — я разгладила ткань по талии и бедрам. — Когда доберусь до Пещер и у меня появятся собственные деньги, я смогу вернуть тебе часть.

Он вздрогнул.

— Мне не нужны твои деньги.

— Тогда я найду другой способ отплатить тебе.

— Ты уже отплатила тем, что позволила мне увидеть тебя в этом платье, — он прочистил горло. — Один взгляд в твою сторону, и каждый мужчина в этом городе будет готов упасть на меч ради тебя.

Во рту пересохло, пока я наблюдала, как он пожирает меня взглядом с приоткрытыми губами.

— Ты совершенна. Невыносимо прекрасна. Самое красивое, что я когда-либо видел, Ариэлла. Из-за тебя… трудно дышать.

— Это не очень хорошо, — слова застряли в горле, сердце билось так быстро, что казалось, его трепет уносит голос куда-то глубоко, под ребра. Он вызывал во мне то же чувство — дыхание рвалось, будто я тонулa. — Тебе нужно дышать.

Он опустил взгляд на руки, тихо усмехнулся и вынул из карманов черной куртки крошечные цветы — нежно-фиолетовые, с желтыми сердцевинами. Незабудки. Они были вплетены в венок, стебли переплетались в изящные кольца. Он подошел ко мне и аккуратно водрузил венок на мою голову.

— Вот, — удовлетворенный, он улыбнулся. — Корона для моей королевы.

Я улыбнулась в ответ, почувствовала, как вспыхнули щеки, и, не заботясь о том, что покраснела, наклонилась, чтобы застегнуть ремешки купленных туфель. Когда я двинулась, он резко вдохнул и отступил на шаг.

Мой взгляд метнулся к зеркалу. В отражении я поняла, что наклонилась прямо перед ним, бедром задев его ногу. Он отвел взгляд, будто с усилием отрывая его от моего тела, от изгиба бедер и округлости ягодиц, очерченных шелком платья.

Я сглотнула, чувствуя, как сердце проваливается в пятки, и выпрямилась.

— Гэвин, я…

— Нам пора, — грубо произнес он, отворачиваясь и делая шаг к двери, но все же протянул мне руку. — Пора идти, Элла.

— Подожди, — для такого платья было слишком холодно, но у меня была теплая меховая накидка из волчьей шкуры, она подойдет. Ночь здесь была прохладной, но не ледяной, а рядом с ним я не замерзну.

Я взяла с кровати мех, перекинула через руку, и мы вышли из гостиницы на ужин.

Таверна из белого кирпича стояла прямо на самом краю моря. К ней вела деревянная дорожка, приподнятая над местами песчаным, местами каменистым берегом. Наш стол поставили между низкой изгородью из вечнозеленых кустов и стеной таверны. Спину грел костер, разожженный в большом очаге посреди открытой площадки. Вокруг него стояло еще несколько столов, за каждым по двое или больше гостей.

Бриннея казалась застывшей во времени, будто Молохай никогда не касался этого места. Будто с того дня, когда Кристабель погибла, а он разграбил город, сюда не ступала его нога. Все было отстроено заново, и с тех пор, как Симеон стал бывать здесь чаще, защитные чары Бриннеи укрепились сильнее прежнего. По словам Гэвина, для Симеона Бриннея всегда будет домом. Именно поэтому Уинтерсоны и наша армия держались подальше. Чем меньше внимания, тем лучше. Это был последний кусочек идеального мира Симеона, оставшийся нетронутым, и он оберегал его, пряча от замыслов Молохая как мог.

Это было все, что у него осталось от сестры.

Я смотрела, как огни отражаются на поверхности океана, слушала смех и разговоры, раздающиеся с пляжа, из таверны, от соседних столов — и понимала, почему Симеон так яростно защищает это место. Из всех городов, что я успела повидать за последние недели, именно Бриннея ощущалась как дом.

Гэвин оказался на удивление забавным, когда не был таким серьезным. Похоже, он твердо решил оставаться в этом состоянии весь ужин. Мы ели молча, спокойно. Мое блюдо — паста с курицей и томатами — было настолько восхитительным, что я едва не застонала от удовольствия, но, вспомнив его реакцию, когда я однажды простонала из-за пирожного, я вовремя прикусила язык.

Он рассказывал о кузнеце и его жене — Айзеке и Иден, которые его вырастили. О том, как Иден учила его читать, писать, считать и понимать основы науки вместо формального образования. Как он стал подмастерьем Айзека, а после его смерти унаследовал кузню. Рассказывал о своем лучшем друге Викторе. Тот умер, и я не посмела спросить, как, но Гэвин, казалось, смирился с потерей. Он был рад делиться со мной историями своей юности, даже если некоторые детали звучали… не слишком пристойно.

Но едва мужчина-официант начал слишком уж откровенно пялиться на мою шею и грудь, как Гэвин потерял весь свой легкий настрой.

— Да, она ослепительна, не правда ли? — рычание, вырвавшееся из его груди, разрезало воздух между нами, как гром. — Уставишься еще хоть на миг, и ослепнешь от чего-то куда менее приятного, чем ее красота.

Официант побледнел от угрозы и поспешно схватился за чек, чтобы поскорее уйти. Я поймала взгляд Гэвина и приподняла бровь. Как будто он сам никогда не смотрел на меня так же.

Он, в ответ, игриво выгнул бровь, покрутил бокал со виски в пальцах и кивнул официанту, у которого теперь дрожали руки.

— Два бокала красного сладкого, — процедил он, прежде чем тот успел сбежать.

Мое первое в жизни вино оказалось фруктовым, с богатым сладким послевкусием. Оно приятно разлилось по крови, расслабляя тело и снимая остатки напряжения. Я вздохнула и посмотрела на море, наблюдая, как волны перекатываются под ветром.

Через несколько минут квартет музыкантов, закутанных в плащи бриннейцев, настроил инструменты и заиграл мягкую, изящную мелодию. На деревянной площадке, предназначенной для гостей таверны, оставалось немного свободного места. Одна пара, потом другая медленно вышли туда, и я поняла, что это место для танцев.

Повернувшись, я увидела, как Гэвин откинулся на спинку стула, держа бокал у губ, и смотрит на меня.

— Потанцуешь со мной? — спросил он.

Щеки вспыхнули жаром. Я попыталась представить этого сурового, массивного воина в танце. Попыталась, пока он допивал свое вино, но не смогла.

— Ты умеешь танцевать?

Он поднялся, положил оплату за ужин на стол и протянул мне руку.

— Ради тебя — да. — Я вложила ладонь в его. Его прикосновение было теплым, надежным, и он мягко поднял меня со стула. — До самого рассвета. И дольше.

Плененная собственным бешено колотящимся сердцем, я сосредоточилась на ощущении его пальцев, пока он вел меня к площадке, где под мелодичный перезвон струн покачивались две другие пары. Каблук тонкой туфли застрял в щели между досками, и лодыжка болезненно подвернулась. Я раздраженно покосилась на новые туфли, но Гэвин успел и притянул меня к себе прежде, чем я успела упасть. Его рука легла на мою поясницу, другая удерживала мою ладонь у него на груди.

— Надеюсь, в Пещерах меня не заставят носить такую обувь, — пробормотала я, глядя вниз на изящные, но уже чертовски неудобные туфли.

Он поднял мой подбородок кончиком пальца, в его суровом взгляде мелькнула тревога.

— Если они попытаются заставить тебя делать хоть что-то против твоей воли, ты скажешь им «нет». И не уступишь, — он положил мою ладонь обратно себе на грудь и большим пальцем провел по щеке. — Обещай мне.

Я кивнула, наслаждаясь его прикосновением. Это я могла пообещать.

Прижавшись к нему, к его теплу и силе, я почувствовала, как по щеке скользнула слеза. Он нахмурился и поймал ее большим пальцем.

— Я никогда в жизни не ненавидел ничего так, как ненавижу этот мир за то, чего он от тебя требует.

Я скользнула ладонями с его груди на спину, под куртку, на ткань рубашки.

— Тогда просто… запомни меня вот такой, — я улыбнулась ему сквозь жжение в глазах. — Запомни меня с тобой. Счастливой.

Он поцеловал меня в лоб и прижал к себе. Мы стояли так — он обнимал меня, я держала его, слушая учащенное биение его сердца. Эти минуты были слишком короткими, слишком хрупкими.

Никакого времени не хватило бы. Его тепло, запах свежего кедра, легкое покачивание под музыку, как он склонял щеку к моей голове, мягко гладил волосы на плечах и вниз по спине. Я могла бы жить здесь, с ним, в этом мгновении, вечно.

— Если мне суждено остаться для тебя лишь другом, — он вздохнул у моего виска, — знай: ты — лучший друг, какой у меня когда-либо был.

Я зажмурилась, чтобы оттолкнуть боль в груди, не дать телу ощутить, как оно ломается из-за него.

— Хотела бы, чтобы ты мог остаться со мной, — выдохнула я, судорожно втянув воздух, зная, что Симеон этого не допустит. Что стоит Элиасу взглянуть на меня рядом с наставником — и он сразу поймет, кому принадлежит мое сердце. Его губы вновь коснулись моих волос — мурашки пробежали по коже. — Я буду скучать по тебе, и я…

— Ариэлла, — под ухом я ощутила, как дрожит от его баритона вибрирует грудь. — Прежде чем ты скажешь еще хоть слово… мне нужно кое-что сказать.

Я провела ладонями по его широкой спине, пытаясь успокоить его.

— Хорошо. Говори.

— Прости меня, — голос стал другим — не мягким, не теплым. Отчаянным. — Пожалуйста.

— Что? — я вцепилась в его спину, не отпуская, но тишина, повисшая между нами, была оглушающей. Я больше чувствовала, чем слышала, как бешено колотится его сердце. — Гэвин? — прошептала я, умоляя внутренний голос замолчать, не предупреждать. Я не хотела слышать. — Что…

— Я солгал тебе.

Внутри все оборвалось. Я отступила и подняла голову, чтобы увидеть в его глазах ту боль, которая резала меня, как лед. Паника вспыхнула в его лице, когда он увидел, что я отстраняюсь.

— Симеона нет в Бриннее, — произнес он. — Его никогда здесь не было.