Сильверсмит

Глава 32

Гэвин Смит

Наши дни

Много лет прошло с тех пор, как кто-либо осмеливался перейти мне дорогу. Сам Молохай не решался без своей магии. Признаюсь, предательство Феликса ужалило сильнее, чем мне хотелось, учитывая, что я знал его с тех пор, как он родился, и был для него единственным источником средств. А он вот так предал меня.

Надо ли говорить, что хуево от этого было не по-детски.

Особенно когда речь шла о моей жене.

Семья Мортонов год за годом изо всех сил помогала мне искать, где ее держат, но каждое поколение становилось чуть слабее и рассеяннее предыдущего. Я почти потерял веру в их усилия после преждевременной смерти отца Феликса, Найджела. Семье долгое время хорошо платили, и после его гибели Феликс без колебаний принял на себя поиски.

Но потом я нашел свою Эллу. Я мог сразу же приказать Феликсу прекратить поиски. Должен был, но не сделал этого.

Я был… немного отвлечен.

Теперь, глядя на дрожащего, бесхребетного ублюдка перед собой, я сожалел об этом. Но о его убийстве я жалеть не буду.

Глубоко в лесу, куда я его притащил, никто не услышит его мольбы о пощаде. И главное — она не услышит. Я и так сегодня достаточно ее потревожил.

— Так у Молохая моя жена, да? — хладнокровно спросил я, медленно обходя его по кругу.

Феликс кивнул, не поднимая глаз.

— Ты ее видел? — спросил я.

Он снова кивнул, но я заметил, как дрогнула его губа. И он пробубнил:

— Просто отдайте ему девчонку, и получите жену обратно.

Кулаки сжались, костяшки заскрипели, и я уставился на него пустым взглядом. Делал вид, будто обдумываю. Пусть поноет.

— Дочь Симеона… — Феликс сглотнул и нервно кивнул в сторону трактира. — Понимаю, в чем ее притягательность, — я прищурился, подбадривая его продолжать. Дать мне еще поводов насладиться тем, как я буду его убивать. — Она… она нечто.

Я усмехнулся и кивнул, как будто не знал этого и не проводил каждое мгновение рядом с ней, еле сдерживаясь от того, чтобы не сорвать с нее одежду, уложить посреди леса и забрать себе. Раздвинуть эти мягкие, теплые бедра и лакомиться ее сладостью, пока она не закричит мое имя. Пока она не забудет боль, страх, печаль, тяготы. И останусь только я.

Некоторые вещи, например, то, как она превращала меня в животное, никогда не менялись.

— Как она выглядит? — прохладно спросил я. — Ты сказал, что видел ее, мою жену.

— Она… красивая, — выдавил он.

— Какого цвета у нее волосы? — продолжал я. — Глаза? Невысокая? Высокая? Худая? Молодая? Старая? Если она такая красивая, уверен, ты разглядывал ее не спеша, как ты делал это с… — я искривил рот в усмешке, — дочерью Симеона.

Эта ложь уже действовала мне на нервы.

— Я видел ее только секунду, — торопливо выдавил Феликс.

Во мне вспыхнула бело-жгучая ярость и вырвалась фрустрированным, гортанным урчанием. Слияние звериных языков похоти, любви и боли, в котором томилось мое нутро, требовало выхода и превратилось в злость.

Он завыл, когда я вцепился в его куртку и вдавил его в ствол толстого дуба.

— Что он тебе обещал, Феликс? — рявкнул я.

— Чт-что вы имеете в виду? — он беспомощно пытался пальцами ослабить мою хватку в попытке освободиться.

Моя рука дернулась в жажде почувствовать, как его тонкая шея захрустит под ней. Когда притворяются дураком — этого я тоже не любил.

— Я спросил, — сдавил его плечо сильнее, — что пообещал тебе Молохай за то, чтобы ты организовал этот обмен?

— Н-ничего! — запаниковал Феликс. — Он мне ничего не обещал, Смит! Я просто пытаюсь помочь!

— У него нет моей жены, Феликс.

— Ч-что? — он пытался вырваться, но я сжал руку сильнее. — Она у него.

— Не думаю, друг мой.

Он завыл, когда складной нож, спрятанный у меня в рукаве, с потрясающим шлепком вошел в плоть между его ребрами.

Мне нравился этот звук.

— Откуда вы знаете? — завопил он, когда я медленно прокручивал нож в слабой мышце.

Бедный ублюдок скулил, хрипел, хватал ртом воздух. Теплая кровь на ладони успокаивала меня, но она была ледяной в сравнении с теплом ее кожи.

Рыча, я вцепился в его волосы и резко дернул назад, прежде чем вонзить кулак в центр его лица. Нос хрустнул, из его груди вырвались несуразные всхлипы.

— Потому что она у меня, ты, ебаный идиот! — взревел я, швырнув его на землю и нависнув над ним. — И никто никогда не… — я наклонился, придавил его руку к ледяной земле и приготовился перебить каждый палец.

— Заберет!

Большой палец.

— Ее!

Указательный.

— У меня!

Средний.

— Снова!

Безымянный.

— Пожалуйста! — завыл он.

Но я купался в его агонии. Славное возмездие за только одну мысль о том, чтобы навредить моей Элле.

— Прошу простите! О боги! — он на четвереньках, с соплями и кровью, свисающими из сломанного носа. — Боги, прошу!

— О, уверяю тебя, — я ткнул стопой ему в грудь и опрокинул на спину, — нет никого, кто был бы дальше от ваших богов, — я присел рядом, выдернул нож из его бока, вцепился в его волосы и обнажил шею. — Пора, Феликс. Передай отцу мои соболезнования. Ради него — сожалею, — я щелкнул языком по небу в притворном раздумье, затем вздохнул и покачал головой. — Просто не настолько, чтобы пощадить.

— Это были деньги! — он хныкал, жалкий вопль жадного, бормочущего дурака. Он продал мою Эллу за деньги. Я кипел от ярости, но он был так поразительно глуп, что удержаться от смеха было нелегко. — Моя семья! — задыхался он. — Моя жена и сын, пожалуйста, не трогайте их.

— Я лично позабочусь, чтобы с твоей семьей было все в порядке. Они в безопасности, — спокойно пообещал я. И это было правдой, я убил так много невинных за свою долбанную жизнь, что с радостью избавлюсь от этой привычки. Его жена и ребенок не виноваты в том, что он плакса и подлец.

Феликс сделал последний вдох.

— К сожалению, — вздохнул я, — не ты.

И перерезал ему горло.

Обычно мне нравилось заливать кровью своих жертв. Когда убийство — мой выбор, я убеждаюсь, что они этого заслужили. Я перерезал столько глоток, что мог предугадать, как всплеснет и польется кровь, так что закончил с Феликсом быстро, не забрызгав ничего, кроме рук и предплечий.

Этим вечером мне не хотелось устраивать беспорядок. Я жаждал вернуться к Ариэлле, хоть на мгновение, чтобы насладиться спокойным выражением ее лица во сне и наблюдать ровное движение ее груди, такой маленькой и такой крепкой. Сегодня ночью я не смогу взять ее. Я сам все испортил правдой.

Но это было неизбежно — сказать ей правду. Как и неизбежно было рассказать ей все остальное.

Завтра, решил я. Я скажу ей все завтра.

С усталым вздохом я нагнулся и обмыл руки в близлежащем ручье, не чувствуя жалящих укусов ледяной воды, что кололи мозолистые ладони. Отражение заставило меня нахмуриться: изможденная, исцарапанная версия молодого человека, за которого она когда-то вышла замуж.

Я ненавидел то, что мне придется вести ее к тем Пещерам. К лгуну и манипулятору Симеону. К душегубке Элоуэн. К молодому, незапятнанному принцу-воину Элиасу Уинтерсону, жаждущему отнять у меня то, что мое по праву. Но он даже не знает меня. Нет, никто из них не видел моего лица, когда я расправлялся с их близкими. Я позаботился о том, чтобы они знали меня лишь по знаку, который Молохай вынуждал меня оставлять на телах жертв. По клейму Мясника.

Как бы мне ни хотелось еще отсрочить сдачу моей Эллы в ловушку, созданную Симеоном, времени на обучение, на то, чтобы показать ей ее ценность помимо короны и этой гребаной пророческой сказки, больше не оставалось. То, что здесь оказался замешан Феликс Мортон, заставило меня понять: Молохай как-то узнал, что она под моей защитой, а теперь, благодаря Феликсу, он знал и о моей жене.

Он хотел обманом выменять Эллу у меня на мою жену. Он не знал, что это одна и та же женщина. Но если он догадается, если узнает ее настоящее, полное имя…

Я проглотил ком тошноты и ускорился по дороге назад. Через несколько минут заметил пустую узду, свисающую с кольца у привязного столба. Раньше рядом стоял темно-каштановый мерин.

Феликс был мертв, а его лошадь исчезла.

И почему-то я чувствовал… ее здесь нет.

Нет.

— Элла! — закричал я, захлебываясь паникой, едва не споткнувшись, врываясь через заднюю дверь трактира. За четыре длинных шага я пересек коридор и распахнул дверь нашей комнаты. — Ариэлла!

Пустая кровать. Пустая комната.

Нет.

Только не снова.

— Ариэлла! — выкрикнул я, сердце грохотало в ушах, слезы обжигали глаза.

Хотелось выть. Кричать. Рвать на себе волосы, выцарапывать глаза — все, что угодно, лишь бы не чувствовать этого. Этого ужаса от мысли, что потерял ее снова. Хотелось увянуть, сдохнуть нахрен.

Но потом я задумался. Может, стоит радоваться, что она успела сбежать. Хотя бы ненадолго. Спрятавшись, она будет в безопасности… от меня. Если Молохай отдаст приказ, которого я не смогу ослушаться.

Если я успею, можно будет проглотить этот яд, что висит у меня на шее, и закончить все самому, прежде чем меня отправят на невольное задание уничтожить единственное существо, которое я когда-либо любил.

Так я и поступлю. Выпью яд. А если не подействует, вырву себе сердце, заплачу кому-нибудь, чтобы порезал его и сжег куски.

Все равно оно принадлежало ей. Без нее оно мне не нужно.

Она была умна. Быстра. Доказала, что все еще умеет ездить верхом, как раньше. Ее тело помнило, даже если разум — нет. А теперь, после почти месяца еды и тренировок, она стала куда, куда сильнее. Сможет добраться до тех Пещер сама.

Но…

— Нет… — выдохнул я, глядя на хаос из бумаг, разбросанных по полу. — Нет.

Моя сумка была перевернута, выпотрошена до последнего клочка. Письма — наследие многих поколений мужчин из рода Мортонов — валялись повсюду, словно мусор. А на прикроватном столике лежала записка. Ее почерк. Безошибочно.

— Нет, нет, нет, нет…

Желудок скрутило, тошнота подступила к горлу, и меня накрыла волна ужаса, такого же, как в тот прошлый раз, когда она оставила мне письмо и ушла.

Я поднял листок.

Гэвин,

Я знаю, что твоя жена у Молохая, и я добровольно пойду на обмен. Я верну ее тебе. Он может забрать меня и мою силу, если отпустит ее и освободит мой народ.

Я заставлю его пообещать, что он возьмет только меня и покинет эти земли.

Ты сказал, что хочешь, чтобы я была свободна, но я хочу того же для тебя. Я бы никогда не стала такой сильной, если бы не встретила тебя, и я никогда не смогу выразить, насколько благодарна тебе за это. Ты помог мне стать человеком, которым я горжусь. И уже ради одного этого ты заслуживаешь все добро, что есть в этом мире.

Я знаю, что справлюсь.

Пожалуйста, не следуй за мной.

Будь счастлив.

Элла.

Я выдохнул сухой, выжженный рыданием звук, и слезы хлынули наружу. Я сломался сразу, целиком, рухнул, спотыкаясь, к двери, сминая записку в кулаке.

— Нет, Элла, нет!

Я вылетел наружу, в лес, и увидел следы копыт, тянущиеся на юг.

— Ариэлла!

Это была моя вина. Только моя.

Я сам распахнул свой гребаный рот тогда, в отчаянии, — сказал, что у меня есть жена, пытаясь заставить ее вспомнить, что она моя. И я знал: она не верит, что ее может быть достаточно. Тогда не верила — и сейчас не верит.

Никто не виноват, кроме меня.

Она на лошади. Доберется до лагеря за час. Если я побегу, не останавливаясь, успею за два. Лошадь могла бы ускорить, но поблизости не было ни одной, а пока я найду… будет поздно.

Так что я побежал.

Ничего не видел, ничего не слышал — кроме нее. Бежал и снова, и снова ревел ее имя в лес, надеясь, что она услышит. Что узнает, даже если никогда не вспомнит.

Я найду ее в каждой жизни.