Сильверсмит

Глава 36

Ариэлла

Прошла неделя, прежде чем я смогла хоть как-то подняться с постели. Какая бы сила ни удержала меня от смерти, на исцеление у нее уже не осталось мощи, все шло мучительно медленно. Оказалось, что когда тебя потрошат и швыряют с высоты в каменистую расщелину, это сильно выбивает из колеи. Даже если ты человек, отмеченный благословением богов.

Наступил ледяной месяц Невелин, начался новый год. Гэвин так и не вернулся, и это ранило сильнее, чем хотелось бы признать. Я позволила ненависти питать мою ярость вместо того, чтобы погружаться в уныние. В те дни, когда он ушел, я ухватилась за свою горечь как за спасение. Если дать злости настояться, она начнет очернять все хорошее в тебе.

Но с ней дни проходили легче. Злость не была направлена на кого-то конкретного, она просто была. После всего, что я узнала, я не могла решить, кого винить, если не всех сразу.

Хотя я злилась на Даймонда за его причастность ко всему этому, я позволила ему заботиться обо мне… молча. В ответ он позволил мне быть злой. В хижине была одна спальня, но у очага стоял светло-голубой диван, где он спал. Маленькая ванная, крохотная кухня — там он готовил для нас. Он сопровождал меня во время моих медленных, болезненных прогулок по пляжу залива Виндкрест. Самые мерзкие взгляды, какие я могла изобразить, не отпугнули его с моей стороны, и за это я была тайно благодарна. Я боялась, как глубоко могу уйти в себя, если останусь одна.

Хижина пряталась южнее Бриннеи, за густой линией деревьев, у небольшой бухты. Утесы были достаточно высоки, чтобы из окна я не видела ни клочка города. И за это я тоже была благодарна. Переживать все оказалось проще, когда половину времени можно было притворяться, будто у меня нет никаких обязанностей за пределами этой хижины. После того как меня обманули все, кому я доверяла, я не чувствовала вины за то, что лгала самой себе ради того, чтобы выжить. Хоть ненадолго.

Если сам Симеон посчитал нужным удерживать меня от моего народа, моей жизни и моего долга более четырехсот лет, думаю, они смогут подождать еще немного свою кукольную королеву.

Я думала о Гэвине гораздо чаще, чем хотела бы, но его след во мне был слишком глубок, чтобы его игнорировать. Я видела, ощущала, слышала его повсюду — в тепле и безопасности своей постели, в ледяных порывах ветра с моря, в успокаивающем шорохе волн, в серости неба и в жаре солнца. Иногда воспоминания о нем заставляли меня кричать и плакать. Иногда — только воспоминания о его защитном тепле рядом могли утешить и позволить уснуть.

Даймонд рассказал, когда он принес меня сюда, и пока я не очнулась, Гэвин не ел, не спал — только пил воду, которую Даймонд буквально вливал в него силой, и сидел у моей кровати, просто ждал. Лишь когда я начала приходить в себя, Даймонд убедил его ненадолго выйти, чтобы я не испытала шок, увидев первым именно его.

Мы не говорили о нем после этого — ни я, ни Даймонд. До тех пор, пока три недели спустя Гэвин не прислал мне небольшой подарок.

Тем утром Даймонд предупредил, что ему нужно съездить в Бриннею, и что он вернется к ужину.

Когда он окликнул меня снаружи, я поднялась после дневного сна, без которого мое тело пока не могло обойтись, и на мгновение задержала взгляд на двух серебряных кольцах на прикроватном столике. Я привыкла притворяться, что их не существует. Сегодняшний день не был исключением.

Я вышла наружу без особого энтузиазма. Обмотав плечи и шею пушистым оливково-зеленым пледом, я остановилась, когда увидела Даймонда, держащего веревку. На ее конце сидел какой-то серебристо-мохнатый, почти радужный, детеныш дикого кота.

У меня отвисла челюсть.

— Серьезно? — пробормотала я, уже зная, от кого этот подарок. — Он, черт побери, серьезно?

По тому, как кошка неуклюже путалась в песке своими непропорционально огромными лапами, я поняла — до взрослого состояния ей далеко. Я видела только рисунки больших кошек — львов, тигров, ягуаров — и она походила понемногу на всех, и одновременно ни на одну из них. Длинная, гибкая, с массивной головой и сильной челюстью, как у тигра. Глаза были глубокими, завораживающими, фиолетовыми. Между и за ушами пробивалась зачаточная грива. Чем дольше я смотрела, тем сильнее меня завораживала игра ее меха: он словно жил своей жизнью — текучий, серебристый, переливался, как расплавленный металл, ловя и отражая все цвета мира вокруг.

— Что это за тварь? — спросила я хрипло.

— Ее называют умбра, — ответил Даймонд. — Невероятно редкая порода. Честно говоря, я думал, они вымерли, — он склонил голову к зверьку. — Говорят, они неестественно умны и преданны. Защитники по натуре. И агрессивны, но… она еще мала, большого вреда не нанесет. Пока что.

— Кто тебе это сказал? — буркнула я, не в силах оторваться от ее огромных, густо опушенных серебряных лап — казалось, они больше моего лица.

Даймонд протянул мне записку и бросил выразительный взгляд. Я выхватила бумагу из его рук, но упрямо не отвела глаз. Он кивнул на серебристого зверенка.

— Ты должна суметь найти с ней общий язык. Такой, какой не найдет никто другой.

Я переменила позу. Солтум, восьмой из наших богов. Бог животных. О нем я почти никогда не думала. Из двенадцати моих сил проявились лишь две, и я знала — пройдет еще немало времени, прежде чем хватит сил, чтобы пробудить остальные.

Даймонд наклонился и поднял серебристого зверенка за шкирку, но та заерзала, вырываясь на свободу.

Я поморщилась, видя, как она бьется. Почувствовала это где-то глубоко внутри.

— Опусти ее.

— Тогда прочитай его письмо, — он кивнул на записку у меня в руках.

Я недовольно пробурчала что-то себе под нос, закатила глаза, и подчинилась.

Ариэлла,

Она была едва жива, когда нашла меня на северо-востоке Уоррича, за месяц до того, как я пришел к тебе. Один друг Даймонда ухаживал за ней все это время, пока меня не было. Сейчас ей не больше трех-четырех месяцев — еще достаточно юна, чтобы впитать все, чему ты ее научишь. Будь строга с ней во время обучения. Она будет оружием, когда оно тебе понадобится. Она — выжившая, Элла. Как и ты.

Я назвал ее Шира в честь кошки, что была у тебя раньше. Ты не помнишь, но я помню все.

Серебристая шерсть — редкость, конечно, но мне кажется, вы с ней вместе… просто правильны.

Гэвин

— Шира, — повторила я вслух, будто надеясь, что имя разбудит забытое воспоминание. Ничего. Я уронила записку и руки на колени. — Не хочу ничего от него.

Она взвизгнула высоким, возмущенным звуком, вырываясь из хватки Даймонда. Все четыре лапы били воздух, сильное тело изгибалось в попытке вырваться. На третьем взмахе когти задели Даймонда по запястью. Он выругался от боли и отпустил ее.

Тогда она рванула ко мне, ее массивные лапы скользили и вязли в холодном песке.

Я встретила ее яркий, полный надежды фиолетовый взгляд нахмуренными бровями. Она прижалась к моим ногам, потом проскользнула между ними и подняла голову. В ее взгляде было доверие — к Даймонду такого не было. И через какое-то первобытное чувство, наверное, похожее на то, как мать узнает своего ребенка, я ощутила… любовь.

— Полагаю, уже неважно, как она сюда попала, — выдохнула я, наклоняя голову, пока она гоняла камешек, будто это ее добыча.

Как котенок… Маленькая, очаровательная, бесстрашная… и рожденная убивать.

Я невольно улыбнулась, вспомнив его слова, несмотря на все попытки не позволять себе этого. То, как он заставлял меня себя чувствовать, никогда не казалось ложью.

— Если я оставляю ее, она пойдет со мной в дом.

Даймонд тяжело вздохнул и бросил мне веревку, удерживавшую зверенка.

— Как скажешь.

Я опустилась на колени в песок, позволила ей обнюхать мою руку, ткнуться носом, а потом сняла веревку с ее шеи.

— Вот так, — я метнула пустую веревку в океан. — Хочешь — останься, хочешь — иди. Выбор за тобой.

Когда она прижалась к моему колену и перевернулась на спину, ее серебристая шерсть разлилась радужными бликами под зимним солнцем. Впервые за долгое, слишком долгое время я рассмеялась. Впервые с той ночи в Бриннее, что перевернула мой мир, я улыбалась так широко, что не могла остановиться. Значит, останется.

По ночам меня больше не терзали кошмары о поисках Филиппа и Оливера. Не снились золотые гробы или то, как меня рвут на куски, оставляя путаницу из обрывков, которые я не могла собрать — теперь я подозревала, что это были воспоминания, пытавшиеся пробиться наружу.

У меня остался один кошмар: холодные, когтистые пальцы Молохая на моей коже; его тени, заползающие мне в вены; то зло, что рвало мой разум на части, прежде чем он брал свой клинок и рассекал мое тело. Почти каждую ночь я проживала это снова. И снова. И снова.

Когда я просыпалась с криком, Даймонд приходил проверить, все ли со мной в порядке, но помочь ничем не мог, да я и не хотела, чтобы помогал. Разве что приготовить мне сонное зелье. Иногда оно помогало, а иногда только мешало — делало пробуждение из кошмара еще труднее, когда тот возвращался.

Но в первые ночи с Широй я спала спокойно. Без снов. Для трехмесячного дикого зверя она была на удивление тихой и сдержанной. В доме не было ни одного «происшествия», каждое утро она скреблась в дверь, просясь наружу. В книгах, что я читала в Товике, способности Солтума не были описаны так подробно, как у других богов, но я замечала, что Шира успокаивалась, когда спокойной становилась я. Ради нее я заставляла себя остановиться и дышать. Рядом с ней мое настроение было моей силой.

Прошла еще одна спокойная неделя. Мы трое все так же находились в прибрежной хижине. Еще одна неделя мирного сна без кошмаров. Еще одна неделя прогулок, теперь длиннее и быстрее, и моего восстановления. Хотя путь был долгим, я уже чувствовала, как силы возвращаются. Живот все еще ныл, но теперь это была тупая боль, а не та резкая, от которой темнело в глазах.

Обычно Даймонд приносил мне завтрак в постель, чтобы я могла медленно преодолеть утреннюю скованность, но этим утром я сама вышла в гостиную. В этой хижине окон было больше, чем в доме в Уорриче. Больше света. Все из светлого дуба, как в гостинице в Бриннее.

Я смотрела, как волны Бриннейского моря набегают и откатываются от берега нашей крошечной бухты, завороженная туманом, витающим в воздухе.

Голос Даймонда выдернул меня из транса:

— Похоже, сегодня ты… ничего так.

Я метнула в него раздраженный взгляд, отвернулась и налила себе кружку зеленого чая.

— Мои единственные собеседники последние три недели — это ты и кошка. Не льсти себе.

Даймонд тихо усмехнулся и цокнул языком.

— Ты не слишком приятна, когда злишься, Ари.

Я сделала глоток и вспомнила, сколько всего изменилось с тех пор, как мы были в Товике.

— К черту приятность, — пробурчала я. — Не уверена, что теперь вообще могу себе позволить быть приятной.

С этими словами я оттолкнулась от деревянной стойки и села напротив него за крошечный стол на двоих, втиснутый в углу кухни.

— Я была идиоткой, когда побежала к Молохаю добровольно на жертву. Думала, что поступаю правильно. Что это проще для всех. А на деле я приняла решение, опираясь на ложь и людей, в которых должна была хотя бы усомниться.

Даймонд вздохнул, в его взгляде мелькнула печаль.

— Любовь заставляет нас творить глупости.

— Я не люб… — я осеклась, так и не договорив то, что мы оба и так знали.

Я любила его. По крайней мере, часть его. Хотела я того или нет.

Но больше никогда я не буду принимать решения, полагаясь на непроверенные чувства. Никогда больше не стану действовать безрассудно, даже ради тех, кого люблю. Никогда больше не позволю себе лгать самой себе. И никому больше не поверю на слово.

Я приняла за чистую монету слишком много вещей, что оказались ложью.

Хватит.

Молохай убил во мне кое-что — мою слепую веру в добро. Я отрастила новое сердце, и теперь, несмотря на остатки любви и тоски, мне нужно решить — готова ли я когда-нибудь снова отдать это сердце кому бы то ни было.

Я плотнее завернулась в плед и сменила позу на стуле. Шира прижалась к моей ноге, почувствовав мое беспокойство.

— Можно ли любить и ненавидеть человека одновременно? — спросила я тихо.

Даймонд сделал глоток кофе и пожал плечами.

— Если силы этих чувств равны… думаю, можно.

Я сглотнула.

— Я должна чувствовать к нему одно лишь презрение. И я злюсь, правда, злюсь… но все, чего я хочу, чтобы появилась причина… простить его, — меня передернуло от волны ненависти к себе. — Почему, Даймонд? Почему я хочу его простить? Я ведь должна хотеть убить его. Что со мной не так, если я хочу простить человека, который убил тех, кого я люблю, сильнее, чем хочу ненавидеть его?

Даймонд внимательно на меня посмотрел.

— А ты веришь в то, что у него был выбор? Что он мог не убивать их?

Если бы я не побывала в том месте, где оказался Оливер после смерти, я бы сказала — да, мог. Но человек, который может убить ребенка, не может быть добрым. Не подарит ему игрушечного коня. Молохай причинил мне такую боль лишь своими тенями, сила у него была безмерная, и с такой силой можно было бы сотворить ужас.

Когда я нашла Филиппа и Оливера, они были такими… спокойными. Будто не страдали. Несмотря на кровь, несмотря на весь ужас. Это их умиротворенность — то, что я никогда не забуду.

— Нет, — прошептала я. — Нет, я не думаю, что у него был выбор.

Даймонд перевел взгляд на письмо Гэвина, которое все еще лежало на столе. Мы оставили его там недели назад и с тех пор не трогали.

— Ты читала его? — спросил он.

Я сглотнула и покачала головой.

— Мне нужно идти к Пещерам, но я не пойду туда вслепую. Я пойду на своих условиях. Но те люди… большинство из них, — добавила я, подумав о тех, кто не был Симеоном и Элоуэн, — невиновны. Я не могу бросить тысячи людей.

А то, что было в письме, только усложнит мне возвращение к роли, от которой я пыталась бежать.

Повисла тяжелая пауза. Даймонд постукивал пальцами, не решаясь что-то сказать. Потом вздохнул, развернул письмо и достал из него крошечный, легкий, как перо, обрывок бумаги. И положил передо мной. Бумага была старая, буквы — почти стертые. Я прочла один раз. Второй. Еще раз. Никогда семь слов не значили так много.

Это был Симеон. Не следуй за мной.

Я узнала этот резкий изгиб буквы «С», широкую петлю у строчной «д», и то, как почерк сочетал курсив с печатными буквами. Эти мелочи всегда были неизменны. Я знала, потому что этот почерк был слишком знаком.

Это был мой почерк.

Я медленно втянула в себя воздух и прошептала:

— Это я написала?

Даймонд кивнул, нахмурив темные брови за круглыми очками.

— Ты оставила это для Смита, когда Симеон забрал тебя у него. Четыреста лет назад.

— И он… последовал за мной.

— Да, — Даймонд выдохнул с каким-то благоговейным изумлением и придвинул ко мне записку и письмо. — Да, Ари, он последовал за тобой.

Я сказала ему не идти за мной к лагерю Молохая, но он все равно пошел, а потом…

«Клянусь каждой звездой, каждым небом, каждой душой, прошедшей через этот мир, я пойду за тобой!»

Даже после смерти он сдержал обещание.

— Расскажи, — сказала я, подняв взгляд на своего кудрявого спутника — на друга. Да, теперь я могла назвать его другом. Не врагом. — Расскажи все, что знаешь. Все детали. О моей прошлой жизни. О нем. О нас. О том, кем я была. Я должна услышать это от кого-то, кто не он. А потом решу, чему верить. Или хотя бы попробую.

Даймонд облегченно вздохнул и подался вперед, словно готовился к этому разговору все последние три недели.

— Тебе ведь рассказывали, как Молохай и Симеон пробудили скрытую силу в Нириде, чтобы свергнуть старую власть? Династию Рексусов. Тиранов.

Я кивнула.

— Они поставили Кристабель на трон, решив, что народ охотнее примет матриархат.

— Да. А потом Кристабель влюбилась в другого мужчину, вышла за него замуж, и это свело Молохая с ума.

— Верно, — сказал Даймонд. — Но за годы до того, как Молохай окончательно обратился во тьму, когда он еще пытался завоевать сердце Кристабель и раз за разом терпел неудачу, он искал… другие выходы своей ярости. Одной из его жертв стала молодая служанка по имени Луиза. Уязвимая, лет двадцати. Она забеременела. Что-то пошло не так во время родов — слишком большая кровопотеря. Ребенок выжил, а она — нет. У Луизы была старшая сестра, но та с мужем отказались от бастарда. К счастью, пожилая женщина по имени Иден, помогавшая при родах, не смогла бросить младенца. Она и ее муж, кузнец Айзек, взяли мальчика и вырастили его как своего. Этим ребенком был Смит.

Иден и Айзек. Он ведь рассказывал мне о них.

«Я любил тебя с того момента, как ты вошла в мою кузницу…»

Слова Даймонда ткали в моей голове ткань, вплетая нити правды Гэвина.

«Она была самым прекрасным созданием, что я когда-либо видел…»

Когда он это говорил, он смотрел именно на меня.

— Три с половиной года спустя у Кристабель родился ребенок от ее мужа, — продолжил Даймонд. — И это окончательно сломало Молохая. Он убил ее мужа. Потом нашел младенца, девочку трех дней от роду, и вонзил кинжал ей в сердце. И теперь ты знаешь… что этой девочкой была ты.

Мои пальцы медленно коснулись двухдюймового шрама над сердцем. Тайного шрама, который больше не был тайной. Теперь было ясно, почему Элоуэн скрывала от меня правду.

— Только ты не умерла. Ты выжила. Проявила силу такой мощи, что твоя мать и Симеон спрятали тебя в замке, чтобы защитить и не дать Молохаю узнать, что ты жива. То, что ты смогла пережить удар кинжалом в сердце в трехдневном возрасте… — Даймонд передернулся. — Они любили тебя, но и боялись. Хотя ты тогда была всего лишь младенцем, Симеон понимал — если Молохай почувствует твою силу, если найдет тебя… кто знает, что он сделает? Убьет снова… или использует. Так что он запер тебя, а потом решил использовать сам ради… высшего блага.

Вот он, второй злодей в истории моего разбитого прошлого — Симеон. Мой дядя. Не отец, а жадный брат моей настоящей матери, возжелавший власти и державший меня в плену веками.

— Я один из последних, кто стал бы защищать этого манипулятивного ублюдка, — продолжил Даймонд, — но, как ни странно, думаю, — по крайней мере, хочу думать — что Симеон всегда действовал из благих намерений. Смит тоже так говорил. Хотя, уверен, он бы без колебаний его убил, если бы смог.

Когда увижу Симеона снова, я и сама не знала, что сделаю.

— Если Симеон и Молохай равны по силе, — спросила я тихо, — почему Симеон до сих пор не убил Молохая?

— Потому что они не равны по силе, — ответил Даймонд. — Симеон пользуется заклинаниями — как тем, что он использовал, чтобы стереть тебе память, — и охранными чарами на всех крупных городах, вроде тех, что он поставил на Товик и Бриннею. Молохай же зашел гораздо дальше в том, что когда-то было их общей силой. Его тьма, эти тени — это уже не просто магия, а нечто куда более извращенное. Вот почему Симеону нужна ты.

Я покачала головой. Для всего этого еще будет время, сейчас я просто не могла переварить это и оттолкнула прочь.

— Гэвин говорил, я пришла в его кузницу просить оружие, и так мы познакомились.

Даймонд кивнул.

— Тебе было шестнадцать, ему — девятнадцать. Он влюбился, начал добиваться тебя, и вы провели четыре месяца, тайком встречаясь, пока Кристабель не скончалась от болезни. От проклятия, которое на нее наложил Молохай. Город горевал. К тому времени Симеон уже знал о вас со Смитом и запретил вам быть вместе, но вместо того, чтобы послушаться и остаться в замке, как он приказал, ты сбежала к Смиту. Вы поженились, и он привез тебя сюда.

Я огляделась вокруг, впитывая умиротворение прибрежного домика, видя его теперь совсем иначе. Он ведь рассказывал мне об этом месте — о своем любимом месте. И я понимала почему. Светлое дерево, мягкие оттенки синего и зеленого в каждой детали — все дышало покоем, а шум моря за стеной приносил вечное утешение.

— Этот домик не выглядит на четыреста лет.

Даймонд тихо усмехнулся.

— Упрямый ублюдок просто отстраивает его заново каждый раз, когда тот разваливается.

Так же, как он делал это со мной.

— После свадьбы людям Симеона понадобилось десять дней, чтобы вас найти, — продолжил Даймонд. — В тот день, когда они тебя забрали, Смит ушел на охоту, а когда вернулся, тебя уже не было. Ни следа борьбы. Только одна записка.

Я снова опустила взгляд на пергамент. Незнакомые слова, выведенные моей рукой.

— Он бросился вдогонку, но тогда он был всего лишь кузнецом, который любил драться. Они были быстрее, сильнее, и Симеон знал, как заметать следы. Но Смит не остановился. Одиннадцать лет он искал Симеона, а когда нашел, умолял вернуть тебя. Симеон сказал, что он сделал: погрузил тебя в глубокий сон, чтобы армия людей в Пещерах Уинтерсона могла вырасти, окрепнуть, набраться сил с поколениями и поддержать его в борьбе против Молохая. И чтобы у него было время изучить твою силу. Тогда он придумал свой план — пророчество о молодой спасительнице, королеве, могущественной, податливой и готовой к жертве — какой ты всегда и была. Твоя мать была провидицей, и тем, кто ее знал, поверить в пророчество было легко. Симеон рассказал это Смиту и велел ему забыть тебя.

«Я не отпущу. Никогда.»

Меня.

Я наклонилась и закрыла лицо дрожащими руками.

— Очевидно, Смит не послушал, — продолжил Даймонд. — Когда понял, что Симеон не уступит, он пошел к Молохаю. К своему отцу. Попросил способ стать вне времени, как Симеон, как Молохай, как ты, — чтобы однажды снова тебя увидеть. Он принес клятву на крови. Пообещал убивать ради Молохая в обмен на бессмертие. Застрял в возрасте тридцати одного. Молохай позволил ему поверить, что нужно будет убить лишь однажды, и что жертва будет виновна. Но Молохай обманул. Это было не раз, и не только виновные, — мрачно произнес Даймонд. — Он режет тех, на кого укажет Молохай, и уже более четырех столетий связан этой клятвой.

— А если бы Молохай велел ему убить меня? — спросила я, чувствуя, как в горле поднимается ком. — Что бы он тогда сделал?

— Молохай хотел убить тебя сам, — ответил Даймонд, кивая на мой торс. — Даже если бы это было не так, клятва требует, чтобы Молохай назвал имя жертвы, а для него, когда он впервые узнал о тебе, ты была Ариэлла Голд. Симеон оказался умен — придумал лазейку, чтобы защитить тебя. Ты была в безопасности со Смитом, пока Молохай не знал, кто ты на самом деле.

«Он не должен узнать,» — сказал тогда Гэвин.

Даймонд тяжело вздохнул.

— Даже тогда Смит подстраховался. Он поручил мне следить за вами. Я держался достаточно далеко, чтобы не мешать, но достаточно близко, чтобы помочь, если понадобится… — он поморщился. — Он бы убил себя, прежде чем причинил тебе вред, Ари.

«Если я причиню тебе боль, я убью себя первым..»

Те самые слова о том, как Эзра грозился убить его. Он говорил… вполне буквально.

Я моргнула, стряхивая слезу. Пусть он этого и не заслуживал.

Слушать всю эту историю теперь, со свежей головой, из уст кого-то… кто не Гэвин, делало ее реальной. Я пыталась не верить, отказывалась принимать, но если это правда — многое становилось понятным. Хотя бы то, почему Джемма осмелилась оставить меня наедине с ним. Если я и правда была его женой, а все, что говорил Симеон, оказалось ложью…

Приходи, когда будешь готова, сказала она тогда. Делай то, что должна… чтобы найти себя.

Она ведь тоже имела в виду это буквально.

Я снова уткнулась лицом в ладони и потерла глаза, пытаясь унять гул в голове.

— Джемма расскажет Элиасу и остальным правду? — прошептала я.

— Смит просил ее не говорить, — ответил Даймонд, тяжело вздыхая, — хотя, думаю, Финну она все же расскажет. Симеон слишком долго управлял твоей жизнью. То, как ты откроешься им, должно быть твоим выбором. Она согласилась с этим.

Волна благодарности накрыла меня к ним обоим. К двум людям, которые знали меня лучше всех в мире.

— Это правда? — прошептала я, указывая на стол, на письмо. — Я хочу, чтобы ты поклялся, Даймонд, что это правда. Поклянись. Своей жизнью, жизнями всех, кого ты когда-либо любил.

Я чувствовала, как сила бьется где-то глубоко внутри. Я не могла дотянуться до нее, еще нет, в этом теле, все еще слабом, все еще заживающем. Но она была там.

— Потому что я клянусь, — выдохнула я сквозь стиснутые зубы, — клянусь здесь и сейчас: следующему, кто солжет мне, понадобится защита всех двенадцати богов сразу.

— Это правда, Ари. Клянусь собственной душой, — его губы изогнулись в лукавой улыбке. — А ты же знаешь, я люблю себя слишком сильно, чтобы рисковать душой.

Я снова закрыла лицо ладонями, сосредоточилась на тяжести, удерживающей мои ноги на полу.

— Где он? — спросила я.

— Не знаю, — ответил Даймонд.

— Он вернется?

— Не может, — он сжал мое предплечье. — Ему нужно найти способ разорвать клятву. Пока он не сделает этого — ты не в безопасности.

Слезы наполнили глаза, смягчая жжение, но я быстро вытерла их рукавами своего слишком большого свитера и выпрямилась. Больше никаких слез. Я не могла себе их позволить. Мне нужно быть сильной для себя, для своего народа… даже для него.

— Ты не слаба, если плачешь из-за него, — тихо сказал Даймонд, отпуская мой рукав и беря мою ладонь. Видимо, война на лице выдавала меня с головой. — Боги знают, он пролил слез за тебя больше, чем можно вообразить за четыре века.

Мой затуманенный взгляд упал на письмо.

Четыреста лет.

Минимум, что я могла сделать, — прочесть его.

Даймонд обнял меня, не вставая со своего места, и крепко прижал.

— Хочешь, я останусь?

Я покачала головой, не отрывая взгляда от бумаги.

— Нет. Я должна прочесть его одна.

Он мягко сжал меня еще раз и повернулся к двери. Я слушала тяжелые шаги его сапог и…

— Даймонд? — выдохнула я поспешно.

Он обернулся, рука все еще была на дверной ручке.

Я сглотнула.

— Ты бы простил его? За все, что он сделал?

Его губы вытянулись в тонкую линию, потом изогнулись в знакомую, понимающую улыбку.

— Я уже простил, — Увидев мой нахмуренный взгляд, он пояснил: — Мои родители… потомки дяди Смита по материнской линии… были шпионами у Уинтерсонов. Они пытались внедриться в отряд Инсидионов и были раскрыты. Им удалось сбежать, но Молохай дал Смиту приказ найти их и убить. Мне было десять лет. Он позаботился, чтобы я не увидел самого… — он осекся, — этого. После того, как он убил их, он нашел для меня семью в Товике. Когда мне исполнилось восемнадцать, он купил мне трактир. С тех пор он присматривал за мной.

Грусть блеснула в теплых карих глазах друга.

— У него никогда не было семьи без тебя. А мои родители… он ведь знал их. Они были его друзьями.

Меня скрутило изнутри от тошноты, горя, чего-то, что невозможно назвать. Его друзья. Он был вынужден убить своих друзей. И если Даймонд смог простить его за то, что тот убил его родителей, когда ему было всего десять…

Я содрогнулась.

Я подумала о своих друзьях — Джемме, Эзре, Финне, Казе, Даймонде. Если бы я потеряла контроль над телом, если бы меня заставили убить их — видеть это своими глазами, осознавая ужас, но не иметь сил остановить себя… как бы я жила после этого? Как он вообще пережил этот кошмар, который назывался жизнью?

Я глубоко вдохнула, вспоминая, что он сам мне сказал:

«Держусь за первое хорошее, что приходит на ум. В последнее время — это ты. Невредимая, в тепле, накормленная, счастливая. И ты, Элла… Ты вытаскиваешь меня из моих кошмаров и возвращаешь обратно во сны.»

Воздух. Мне нужен был воздух.

Я схватила письмо и вылетела за дверь. Верная Шира — за мной.

Я огляделась, но Даймонда уже не было рядом. Видимо, он заранее понял, что мне потребуется одиночество и свежий воздух, чтобы выдержать то, что я собиралась прочесть.

Я развернула письмо и постаралась выровнять дыхание.

Ариэлла,

Нет большей истины в моем существовании, чем моя любовь к тебе. Ты — лучшая часть меня.

Пожалуйста, борись. Не ради меня, не ради них — ради себя. Борись за жизнь, которую хочешь, а не за ту, в которую Симеон тебя загнал.

За то короткое время, что было у нас, я успел научить тебя лишь основам — дыханию, равновесию, как наносить удар и владеть кинжалом. Я ненавижу, что у нас не было больше времени, но знаю, как ты любишь читать. Я собрал для тебя целый том манускриптов с приемами, стратегиями, всем, что тебе нужно, чтобы стать смертоносной. Они в хижине в Бриннее. Изучи их. Запомни все. Тренируйся, оттачивай навыки, проси помощи у Даймонда, если нужно. Потрать время, чтобы испытать свои силы. Земля, ветер, вода, лед, огонь, исцеление — я думал, видел все, но ты доказала: есть больше. У тебя нет пределов.

Даймонд не предаст тебя, но он знает — тебе все равно придется пойти в Пещеры.

Как бы я ни хотел уберечь тебя от этого, я тоже знаю: ты не сможешь сидеть спокойно, пока другие страдают. Это одно из бесконечно прекрасных качеств в тебе. Он постарается привести тебя туда, когда ты восстановишься, но если не готова — не иди! Не играй по их правилам. Не давай им то, чего они не заслужили, потому что, черт возьми, они точно не заслужили тебя. Делай все, чтобы выжить, и доверься инстинктам. Если чувствуешь, что это ловушка — так оно и есть. Замети следы и беги к черту. Прячься на виду. Ты сама поймешь, как. Береги себя любой ценой. И когда поднимаешь кулак или клинок — не промахнись. Как я тебя учил.

Будь той королевой, какой ты хочешь быть. Обещаю, они полюбят тебя. Тебя невозможно не любить.

Тебя, моя нежная любовь, больше, чем достаточно.

Эта клятва крови и опасность, что она несет тебе, — единственное, что держит меня вдали.

Молохай уже понял по жизни и силе, что он не смог отнять у тебя второй раз, что ему придется искать другой способ. Что он не сможет убить тебя клинком. Но это не значит, что он не попытается использовать меня, чтобы ранить тебя.

Так что, как только оправишься — уходи из Бриннеи. Пока клятва не разорвана, я не хочу знать, где ты.

Я освобожу себя от Молохая любой ценой, и пока я жив, я вернусь к тебе.

Буду рядом, в любой форме, какой ты позволишь. Но не заблуждайся… если я освобожусь, я буду сражаться за твое сердце. Однажды я уже его выиграл и намерен выиграть снова.

Я люблю тебя. Ты — чудо, слишком великое для этого мира, со своими силами или без них.

Не позволяй никому убедить тебя в обратном.

Гэвин.

P.S. Я знаю, ты хотела узнать значение моих татуировок. Зарубки — не за убийства, а за годы. Четыреста два.

Одна за каждый год, что я прожил без тебя.

С дрожащими руками и солеными слезами чернила на бумаге почти расплылись, но это не имело значения — его слова уже отпечатались у меня в сердце.

Закатное солнце пробивалось сквозь тяжелые зимние облака и блестело на океане — ослепительно местами, даже сквозь пелену слез. Как и надежда в моем возрожденном сердце — ослепительная, непостижимая, но живая.

Это было бы предательством — лгать себе о том, кем он был для меня. Где-то глубоко я знала: его защита, наставления, странные взгляды, полные тоски, его желание, его загадочные, полные силы слова — все это было его попыткой сказать, что я значу для него. Просто тогда это не складывалось в понятную картину. Я думала, он ждет некую таинственную женщину, далекую, недосягаемую. Но это была я.

Она — это я. И теперь мне придется стать кем-то новым.

Я не знала, как исполню свой долг перед этими людьми, но знала одно — я возьму время, что мне отпущено, и разберусь. По-своему. Попытка Симеона превратить меня в мягкую глину, из которой можно вылепить оружие, провалилась. Отняв мои воспоминания, он лишил меня фундамента того, кем я была, но Гэвин дал мне инструменты, чтобы выстроить себя заново — здесь, в настоящем. Несмотря на клятву, связывавшую его с моим врагом, он позволил мне самой понять, в чем моя сила, не приковав к союзу, которому уже века.

Он был далеко не идеален.

Но он был рядом.

И когда-то, давным-давно, пусть я и не помнила этого, он был моим.

И ничто: ни магически выкованная личина, ни злая клятва, ни древний долг, ни обаятельный жених не заставят меня забыть это.

Я не знала, чему верить, кому доверять, но, глядя в бесконечный океан, я думала о нем.

Два серебряных кольца — символ нашей вечной связи, к лучшему или худшему, — коснулись друг друга у меня на груди, звеня под порывом холодного морского ветра, и их звук меня успокаивал.