Сильверсмит

Глава 30

Ариэлла

Лед закристаллизовался в моих венах.

Гэвин осторожно опустил меня на кровать и отвернулся.

— Я не хотела, чтобы ты останавливался, — прошептала я, внезапно чувствуя себя пустой оболочкой. Потерянной.

— И, боги, я сам не хочу, — простонал он, проводя дрожащими руками по лицу. — Но я должен, Элла.

Я подняла пальцы к распухшим губам, где все еще ощущала его вкус — сладкий, горячий, живой на языке.

Опустила взгляд: подол моего платья цвета морской волны был все еще задран до пояса, обнажая бедра и белое кружево нижнего белья, которое он сам когда-то подарил мне в Товике.

И мне вдруг стало очень холодно. Слишком… понятно.

Лицо горело, тело трясло мелкой дрожью. Я натянула платье на плечи, опустила его до колен, потом схватила с кровати одеяло и закуталась в него.

— Тебе не нужно прятаться только потому, что я не могу дать тебе то, чего ты заслуживаешь, Элла.

Я застыла под жаром его взгляда, боясь поднять глаза. Мне не нужно было то, чего, он считал, я заслуживаю. Мне нужен был только он, но он, кажется, этого не понимал.

— Тебе нечего стыдиться, — сказал он настойчиво.

Но я ему не поверила.

— Я думала… — я прочистила горло и аккуратно сложила одеяло на коленях, пытаясь успокоить дрожащий голос. — Ты говорил, что нет черты, которую ты не переступишь ради меня.

— Значит, я ошибался. Потому что эту… — он покачал головой и указал на пол. — Эту черту я не переступлю.

— Из-за своей жены, — выдохнула я, произнося то, что уже и так знала. — Верно?

Он не ответил, только бессильно покачал головой и провел мозолистыми пальцами по волосам.

Я почувствовала, как кровь отливает от лица. Я так увлеклась, так отчаянно добивалась желаемого, что даже не подумала о том, что, пусть ее уже нет, он все еще мог чувствовать себя предателем.

Отвратительный стыд раскрылся в животе, переплетаясь с виной, которая втягивала меня все глубже.

Гэвин ясно дал понять, чего он хочет меня, но он все еще был мужчиной, потерявшим жену, а я вела себя как дура. Молодая, безрассудная дура, пытавшаяся соблазнить его ради собственного эгоистичного желания.

Даже его признание в любви было защитой — попыткой оттолкнуть меня. Он просто пытался уберечь меня от боли неизбежной потери. Секс и все, что он за собой влечет, были для меня неизведанным. А он все понимал. И должен был защитить себя от вины — от чувства, что он предает ту, кто была до меня.

Его скорбь ясно говорила: она всегда будет с ним — в жизни или в смерти. А я — нет.

— Она исчезла, но ты не можешь отпустить ее, — я отвела взгляд. — Я понимаю. И мне жаль.

— Тебе не за что извиняться.

Он протянул руку, но я отдернула свою и отодвинулась к изголовью.

— Посмотри на меня.

Я отказалась.

— Это моя вина, Элла. Моя, не твоя.

— Я была эгоисткой, — пробормотала я, механически сцепляя пальцы один за одним, пока ладони не сложились вместе. Мои руки. Единственное, на что я могла положиться. Только на них. Мне нужно было вбить это себе в голову раз и навсегда. — Я больше не буду тебя подталкивать. Ты все ясно дал понять, просто я не хотела слушать. Завтра мы отправимся к Пещерам, и на этом все закончится.

Я уставилась на свои пальцы, боясь поднять глаза, боясь рассыпаться на осколки, которые уже не соберу обратно.

Краем глаза я заметила, как его рука двинулась к моему лицу, — и впервые я возненавидела его привычку всегда тянуться ко мне, чтобы вернуть обратно. Наверное, он понял это, потому что остановился на полпути.

— Я хочу спать, — сказала я, позволяя холодному, чужому чувству осесть в костях. — Не думаю, что тебе стоит оставаться здесь этой ночью.

— Элла, — выдохнул он хрипло. — Элла, милая, прошу…

— Я твоя королева! — сорвалось с губ. Слова звучали пусто и обнаженно. Наконец я послушала голос разума и воздвигла ту стену, что должна была стоять между нами с самого начала. — И как твоя королева, я приказываю тебе уйти.

Я втянула дрожащий вдох, когда последняя ниточка желания тянулась к нему — к тому тусклому, едва живому свету, что еще оставался между нами.

Но он вышел из комнаты, громко хлопнув дверью.

Из горла вырвался жалкий всхлип. Моя новообретенная стена самосохранения треснула и рухнула.

Слезы полились, гася пожар в горле.

Он мог говорить, что любит меня.

Мог смотреть на меня так, будто я самое важное в этом мире.

Мог касаться меня. Мог целовать. Мог, возможно, даже заняться со мной любовью.

Его страстные, захватывающие слова и его всепоглощающее присутствие могли владеть моим сердцем и душой навечно, и все равно… Я никогда не стану для него тем, кем когда-то была она.

Он все еще не любил меня достаточно.

Он все еще не любил меня так, как любил ее.

Люди в этом мире жаждали моей крови, а не сердца в груди. Им не были нужны мои слова, мои мысли, они хотели лишь силы богов, которой я обладала.

Даже Элиас Уинтерсон, мой жених, никогда не узнает меня как Ариэллу — девушку. Я стала его трофеем задолго до того, как стану его женой. Мои желания и нужды всегда будут второстепенны рядом с короной Нириды.

И, как бы я ни надеялась, как бы ни молилась, Гэвин Смит ничем не отличался. Мне не было дано иметь то — или того, — кого я хотела.

А кто я?

Без короны, без силы?

Я не была ничьим первым выбором.

Глупо… с таким грузом на плечах верить в то, что когда-нибудь могла бы им стать.

Он вернулся через три часа.

Когда я услышала, как повернулся замок, то отвернулась от двери, хотя для этого пришлось лечь на раненый бок. Больно, но не так, как болело сердце.

Я не чувствовала онемения уже много недель, но сейчас, лежа в кровати, жаждала его, как спасения.

Ранее я переоделась из платья в темно-зеленый свитер и черные штаны — ночная рубашка казалась слишком откровенной, а мерзнуть я отказывалась. Не хотела иметь даже повод желать, чтобы он лег рядом.

Ветер гремел в ржавых оконных рамах, не давая уснуть, хотя в отражении стекла я видела его достаточно отчетливо, чтобы различить движения.

Он сидел в кресле перед камином, следя за пляской огня, будто загипнотизированный, с застывшим в руке бокалом, к которому так ни разу и не притронулся.

Я лежала без сна и продумывала план на утро.

Скажу ему, что нам нужны две лошади и что мы выдвигаемся прямо к Пещерам.

На каждом привале потребую отдельное место для отдыха. А когда пройдем через Товик, прикажу, чтобы моим сопровождающим стал Даймонд.

Возможно, абсолютный разрыв будет самым безболезненным.

Я как раз вытерла глаза в очередной раз, когда услышала стук в дверь.

Кресло жалобно скрипнуло, когда он поднялся.

Два широких шага — и он рванул дверь с раздраженной резкостью.

— Смит? — из коридора донесся неуверенный мужской голос.

— Феликс? — проворчал Гэвин, выругался и пробормотал что-то невнятное тому, кто стоял по ту сторону двери.

Я пыталась вспомнить, упоминал ли он когда-нибудь Феликса в своих историях, или упоминали ли о нем другие из Пещер, но это имя мне ни о чем не говорило.

Я не села и не повернулась к нему, но он, видимо, понял, что я не сплю, — его шаги приблизились.

— Я буду прямо за дверью. Пожалуйста, останься здесь.

Но через тридцать секунд я все же поднялась и, на цыпочках подойдя к двери, прислушалась.

С замиранием сердца повернула ручку, открыв щель, насколько позволял звук.

Гэвин стоял спиной к комнате.

Он возвышался над Феликсом, но я видела половину его узкого лица и тела — светлые кудри, острый нос.

— Он знает, что у тебя дочь Симеона, — торопливо проговорил Феликс, нервно переминаясь с ноги на ногу. — Он разбил лагерь в трех часах к югу, пешком. Хочет обмен, — он кивнул в сторону комнаты. — У него твоя жена, Смит.

Плечи Гэвина напряглись, — легкое, почти незаметное движение, но я почувствовала, как по телу пробежала волна чего-то опасного.

— Вот как? — наконец произнес он, и его голос стал спокойным, холодным, как лед, под которым бушевало цунами ярости.

Феликс сглотнул, кивнул и, понижая голос до дрожащего шепота, добавил:

— Просто отдай девчонку. Получишь, что хочешь, и все наконец закончится.

Левая рука Гэвина дернулась, пальцы судорожно сжались. После долгой, пугающей паузы он заговорил снова — отстраненно, ровно, слишком спокойно:

— Поговорим об этом снаружи, Феликс, — он кивнул в сторону конца коридора, где дверь вела в лес за трактиром.

Я зажала рот одной рукой, а другой живот, чтобы не вырвало. Пот заливал лицо, слезы жгли кожу. Беззвучные рыдания сотрясали грудь. Я должна была догадаться.

Дура.

Как же глупо было говорить, что я не хочу знать. Он клялся, что не отдаст меня, но ведь уже лгал однажды… Сквозь пелену слез я увидела его забытую кожаную сумку у камина. Я бросилась к ней и начала рыться. Искала все равно что… что угодно. Доказательство. Что он не собирается предать меня. Что не отдаст меня Молохаю, как сказал Феликс. Или доказательство обратного, потому что тогда, по крайней мере, не останется сомнений.

Тогда я смогу бежать. И, может быть, в сердце, со временем, сумею залечить это. Или хотя бы примириться.

От сумки пахнуло кожей и кедром — тем самым запахом, который я так любила. Его запахом. В поношенном кожаном мешке не было почти ничего, кроме одежды и предметов гигиены — ничего особенного, ничего, чего не было бы у любого другого.

С досадным рычанием я перевернула сумку, вываливая все содержимое на пол.

К ногам упал старый кожаный журнал, а из него — стопка бумаг, перевязанных бечевкой.

Письма. Каждое старше предыдущего. Я взяла то, что выглядело самым недавним.

День 146 797

Смит,

Мой отец так и не вернулся, поэтому теперь пишу от его имени. Думаю, старый колдун убил его, прежде чем он успел добраться до нее. Я продолжу поиски, но не стану бросать ему вызов, и молю, чтобы вы не просили меня об этом.

Феликс Мортон

День 146 243

Кажется, я нашел ее, сэр. Попробую проникнуть и вытащить ее для вас. Быть может, вы наконец воссоединитесь со своей женой.

Найджел Мортон

Писем было много, и все они повторяли одно и то же, только другими словами. Все эти люди, Мортоны, искали его жену. Никто из них так и не смог ее найти.

Ноги задрожали. Я была слишком слаба, чтобы стоять, поэтому опустилась на колени перед огнем и стала перебирать письма, добираясь до самого низа стопки.

День 96 114

За последние месяцы мне не удалось ничего найти. Не думаю, что мне повезет больше, чем тем, кто искал до меня, но я продолжу поиски, как, знаю, и вы. Ради вас молюсь, чтобы она все еще была жива.

Питер Мортон

День 83 902…

День 69 899…

День 47 039…

День 28 562…

День 19 421

Сегодня я думал, что наткнулся на ее след, но чертов маг оказался слишком силен. Он спрятал ее. Я потерял след, сэр. Простите.

Роджер Мортон

День 17 256…

День 13 469…

День 8 931…

День 2 583…

День 278

Дорогой друг Смит,

Следов по-прежнему нет. Этим летом я отправлюсь дальше на север, вдруг там найдутся новые улики. Пусть Сельварен утешит тебя. Я сделаю все, что смогу.

Виктор Мортон

— Виктор… — прошептала я, закрыв рот ладонями. Его друг детства.

На каждом письме — одна и та же рука. Почерк Гэвина. Он отмечал дату на каждом. И если тот самый Феликс Мортон за дверью был тем же Феликсом, что написал письмо на день 146 797… Если она все еще жива так же, как живы Молохай и Симеон, значит, она все еще там.

С Молохаем.

— Сколько… сколько же ты ее искал? — прошептала я, во рту пересохло, горло сжалось от подступающей тошноты.

Если Симеон и Молохай были настолько стары, неудивительно, что и другие могли быть такими же. Меня угнетали подсчеты, я снова и снова пересчитывала, надеясь получить более правдоподобное число. Но нет. 146 797 дней — это больше четырехсот лет.

«Потому что весь этот долбаный мир веками норовит отобрать у меня то, чего я хочу, то, что мое по праву.»

Долгое время, да. Чудовищно долгое.

Я позволила слезам беззвучно течь за него — за то, что он потерял ее так давно. За то, что столько лет был один. И за себя. Я оплакивала то, чего никогда не получу — ту любовь, ради которой мужчина потратил четыреста лет, чтобы найти одну-единственную женщину.

Четыреста одиноких лет, если последней, с кем он был, действительно оставалась она, как он говорил.

Неудивительно, что он отказался от меня.

Неудивительно, что ненавидел себя за то, что чувствовал ко мне хоть что-то.

Я стояла между ними.

Мой жених не ждал меня — он ждал идею.

А Гэвин ждал ту, кого по-настоящему любил.

— Боги… — выдохнула я, проводя дрожащими руками по лицу и ненавидя себя еще сильнее.

Я была ошеломлена, разбита и ужаснулась до глубины души, но злиться — нет, на это меня не хватало. Не на него. Не по-настоящему. Если он и правда собирался отдать меня, чтобы вернуть ее… могла ли я его винить?

Разве кто-то не сделал бы то же ради того, кого любит?

Разве я сама не поступила бы так ради Оливера?

Я смотрела в огонь, позволив его жару высушить слезы, что все текли, и пыталась придумать хоть одну причину не делать то, что знала — должна.

Несмотря на трещину, которую он оставил в моем сердце, я думала только о его улыбке. О его смехе — глубоком, теплом, свободном. О том, как глаза его могли быть полны света, если бы в них больше не было боли и тоски.

После всей доброты, что он проявил ко мне, после всей заботы, он заслуживал счастья.

Я вспомнила Финна и Джемму, Каза и Марин с их ребенком — свободных, живущих без страха в стенах Пещер. Свободных идти куда угодно.

И тех детей с палками, на которых плясал огонь, празднующих солнцестояние.

Таких праздников будет еще много, если я справлюсь. Больше не нужно будет охранных чар Симеона вокруг городов. Не будет эвакуаций от Инсидионов, несущих смерть и разрушение.

Может, мне не придется убивать Молохая, чтобы освободить свой народ. Молохай был отвергнут женщиной, которую любил. Потерял себя в этой боли. Если именно отсутствие Кристабель свело его с ума… может быть, я смогу заменить ее.

Если я похожа на Симеона — похожа на нее — может, этого будет достаточно.

Может, то, что его разрушило, теперь сможет его собрать, пусть даже ненадолго, лишь бы прекратить страдания. И я буду свободна, зная, что те, кого я люблю, в безопасности.

Да. Я могла вернуть жену Гэвину и спасти свой народ.

Заключить сделку.

Я и моя сила в обмен на жену Гэвина и свободу Нириды с условием, что Молохай и я уйдем и никогда не вернемся.

Я вспомнила, как Джемма и Финн говорили о далеких землях за морем Бриннеи.

Каждое движение отзывалось болью, но я поднялась. Я ведь и правда не обещала Гэвину, что не пожертвую собой ради народа.

Это была правда. Я сделаю то, что нужно. А ради него — ради его счастья и покоя — я сделаю еще больше.

Я должна что-то сделать.

Дрожащими пальцами и сквозь мутные слезы я написала то, что хотела, чтобы он знал. Потом натянула сапоги, выбралась из окна первого этажа и украла у постоялого двора темно-каштанового мерина. Если Гэвин попытается догнать, пешком он будет медленнее.

Я остановилась на краю леса. Ни Гэвина, ни Феликса не было видно. Бросила последний взгляд на зеленые и красные огни костров солнцестояния…

И поехала на юг. В лагерь Молохая.