Тихоня

Глава 35

ДРЮ

Меня пронизывает мучительный холод, онемение, если можно так выразиться. Хотя уже ощущаю, как на щеке появляется синяк от удара о стену. Подо мной стол, но я его не чувствую. Все, что я слышу — это его слова, звучащие в моих ушах.

— Ты хорошо рассмотрел эту девушку, Дрю? Она похожа на кого-то из твоих знакомых, не так ли? Конечно, она похожа на свою мать-шлюху, но, возможно, ты узнал в ней кого-то еще. Я узнал, понял это, когда увидел ее в том коридоре.

На что он, черт возьми, намекает? Пытаюсь вырваться из его хватки, но она железная.

— О чем ты говоришь? Откуда ты знаешь мать Бел?

И тут до меня доходит… как будто на грудь наваливается двадцатифунтовая наковальня. Болезнь, с которой она боролась всю свою сознательную жизнь, судя по медицинским записям, которые я мельком видел в ноутбуке Бел. Та же болезнь, что и у моей матери. Врачи всегда диагностировали это как рак или что-то похожее на него.

Наклонившись к моему лицу, он смотрит на меня тошнотворным взглядом, и когда произносит свои слова, они разрушают мое существование, существование, которое он пытался разрушить годами.

— Она твоя сводная сестра.

Нет. Этого не может быть. Нет. Это еще одна из его погнанных игр. Должно быть так и есть. Желудок скручивается в тугой узел. Только вот ее глаза. Ее сверкающие зеленые глаза, которые она прячет за милыми маленькими очками. У нас обоих зеленые глаза; у моего отца зеленые глаза. Пытаюсь подавить ужас и боль, грозящие поглотить меня, но не могу. Я тону в них.

Нет. НЕТ. Нет.

Я отползаю к краю стола, и к горлу подкатывает желчь. Это не может быть правдой. Этого не может быть… прежде чем успеваю что-либо предпринять, меня рвет прямо на стойку. Весь виски, который я выпил ранее, чтобы держать себя в руках и облегчить вечер, разливается по блестящему полу. Только по милости Божьей я остаюсь на ногах, а рука отца все еще крепко сжимает меня.

Когда блевотина забрызгивает его ботинки, он с проклятием отпускает меня. Я врезаюсь в стену, едва удерживаясь на ногах.

— Возьми себя в руки, сын. Это отвратительно, знаю, но, к счастью для тебя, я спас тебя от глупого поступка. Например, от беременности этой шлюхи.

— Не говори о ней так, — рычу я, чувствуя, как во рту появляется медный привкус крови.

Знаю, что реагировать на это — все равно что подливать масла в огонь, но я всю свою жизнь терпел его дерьмо. Мне невыносимо стоять здесь и слушать, как он так плохо отзывается о ком-то, кого даже не знает. Мир погружается в тишину, и я не могу пошевелиться или попытаться отразить его атаку, поэтому позволяю ударить себя снова, его кулак врезается в без того болезненные и опухшие ребра. Боль напоминает тупую ноющую ломоту. Я как будто едва чувствую ее, погружаясь в себя и забываясь, уплывая прочь, стараясь ни на чем не зацикливаться, пока все не закончится.

После того как ущерб будет нанесен, почувствую это, но я понял, что если забраться поглубже в тайное место своего сознания и просто терпеть, то станет легче. Образ отца расплывается, и я чувствую, как его пальцы впиваются в мою шею. Он тащит меня к стойке и прижимает лицом к холодному мрамору. Щека пульсирует, а огненная боль переходит от виска к виску. В мозгу срабатывает предупреждающий сигнал, но я игнорирую его.

— Я должен был заставить твою мать сделать аборт. Клянусь, ты был позорным пятном на нашей семье с самого своего рождения, но ты мой единственный наследник, который хоть чего-то стоит. — Он впивается пальцами в мою шею, сжимая, а затем повторяет то, что делал несколько мгновений назад. Может, на этом все и заканчивается? Слышу, как в ушах отдается биение сердца. Тук. Тук. Тук.

Мир вокруг замирает, и мой рот наполняется кровью. Этот вкус все, что я чувствую. Начинаю двигаться без предупреждения, лечу по воздуху, когда отец швыряет меня через всю кухню, как тряпичную куклу. Смотрю вниз затуманенным зрением и понимаю, что теперь лежу на полу, едва не наткнувшись на лужу рвоты.

Хочу заползти глубоко в свой разум и спрятаться там. Дождаться, когда все это закончится. Никто не сможет спасти меня. Спаси себя сам. Эхом раздается голос в моей голове. Защити их. Борись за них. Бел, свою маму. Защити их. Этот голос дает мне достаточно надежды, достаточно сил, чтобы выбраться из этого темного места в своем сознании, и даже когда мое тело протестует, я, пошатываясь, поднимаюсь на ноги, гнев берет верх над самовнушенным спокойствием.

Глаза почти заплыли, голова раскалывается, волна головокружения грозит свалить меня на пол, но я сжимаю кулаки и выпрямляю спину.

— Не могу поверить, что у тебя хватает наглости называть себя отцом. Ты никто ни для меня, ни для нее. Интересно, что подумают все твои друзья, если узнают, кто на самом деле скрывается под этой маской? Если они узнают, что ты продал меня тому, кто больше всех заплатил, продал для дочери своей клиентки только потому, что она избалованная девчонка, никогда в жизни не слышавшая слова "нет".

Пока стою тут, меня охватывает новый приступ ужасного страха. Что он сделает, если получит Бел в свои руки? Девушку, которой можно было бы швыряться и продать своим друзьям, чтобы ее использовали, поиздевались и выбросили. Ему всегда было наплевать на меня, а он меня вырастил, но не ее… он сказал ей всего пять слов. Если он так обращается с тем, кого якобы любит, могу только представить, что он сделает с ней. Я должен разобраться в ситуации. Раскрутить ее. Пусть он сосредоточится на мне, а не на ней. Точно так же, как в случае с мамой.

Отец усмехается, и я ненавижу видеть себя в каждой черте его лица. Неужели однажды я стану таким же? Вымещающим свою боль на остальном мире? Причиняющим боль тем, кого люблю, черт возьми? Боже, надеюсь, что нет.

— Твоя единственная чертова работа — слушать и повиноваться мне!! А теперь, мать твою, слушай! — он молниеносно пересекает комнату, его рука обхватывает мое горло, длинные пальцы впиваются в плоть. Для старика он чертовски силен. — И ПОВИНУЙСЯ! — выкрикивает он эти слова мне в лицо. Я даже глазом не виду от ярости, которую он выплескивает.

— Чего ты хочешь? — выдавливаю я, едва в состоянии набрать в легкие воздуха, чтобы заговорить. Я должен сделать все возможное, чтобы обезопасить их, пока не придумаю другой план, что-то получше. Способ, чтобы избавиться от него.

— Я только что сказал тебе. — Он снова толкает меня, и я врезаюсь в плиту, едва удерживаясь на ногах. Мы смотрим друг на друга, и я понимаю, что ситуация будет становиться только хуже, если не подчинюсь ему. Нельзя сказать, что он не удержит меня здесь и не пошлет одного из своих тупых головорезов напасть на Бел, и тогда нам всем будет хреново. Я буду вынужден наблюдать за происходящим, чувствуя вину за то, что привел ее в свою жизнь.

— Хорошо, но не вмешивай ее в это. Если хочешь причинить кому-то боль, я здесь. Сделай больно мне.

Отец одергивает манжеты и поправляет галстук-бабочку.

— Как поэтично, что даже когда правда решает твою судьбу, ты все равно хочешь защитить ее. — Он качает головой. — Позволь мне помочь тебе кое-что уяснить. То, что я делаю с ней или не делаю — не твое гребаное дело. Я не отчитываюсь перед тобой, это ты отчитываешься передо мной. Думал, ты начинаешь это понимать, но, оказывается, ошибался. Я позабочусь об этом.

В глубине моего сознания зарождаются вопросы, и я хочу знать, кто снабжает его этой информацией. Вспоминаю, как Себастьян кричал по телефону на французском. Это единственный язык, помимо английского, который знает мой отец. Неужели Себастьян шпионил за мной для моего отца, чтобы защитить? На мгновение мое тело вспыхивает, когда вспоминаю, как Себастьян крутился вокруг нее после объявления. И как наседал на меня в последнее время. Он всегда считал, что возглавить Милл должен был он. А не я. Неужели это расплата за годы, прошедшие с тех пор, как мы были детьми?

Мы дружим с детства, и я ненавижу себя за то, что на самом деле рассматриваю тот факт, что он предал меня ради отца. Я полагал, что все мои друзья ненавидят его. Недоверчиво качаю головой. Нет. Нет. Он бы так со мной не поступил. Не после всего, через что мы прошли за все эти годы. Ли никогда бы не сказал ни слова против меня, как и Ариес. Единственный, кто изменился за последнее время — это Себастьян.

— Кто тебе рассказал о ней? — выдавливаю из себя слова.

— Любопытство сгубило кошку, Дрю. Я бы тебе сказал, но это, в общем-то, не твое дело. Просто считай, что я все знаю, и действуй исходя из этого. Тебе следовало быть осторожнее. Ты не смог бы скрыть это от меня, даже если бы захотел, и то, как ты трахал ее по всему кампусу, был собственником и все такое, говорит о том, что ты действительно этого не хотел.

Дерьмо. Как я могу уберечь ее от него, если он следит за нами? У меня нет других вариантов, нет другого способа это исправить, чтобы все не закончилось страданиями. От одной только мысли об этом сводит живот. Мне хочется выблевать все на этот гребаный пол. Снова.

Отец опирается на край стойки, как бы наклоняясь.

— Послушай, Дрю. Ты мой сын. Мой единственный сын. Единственный ребенок, который продолжит мое наследие.

Я не доверяю новому мягкому тону или пониженной громкости. Это никогда не сулит ничего хорошего. Это больше похоже на затишье перед бурей.

— Посмотри на этот брак как на деловую сделку. Слияние, контракт, например. На самом деле это ничего не значит. Это скорее красивое событие и юридически обязывающий контракт, который набьет наши карманы и обеспечит нас необходимыми связями. В этом контракте ничего не говорится о том, что ты должен хранить верность. Я не прошу тебя быть любящим мужем. Женись на этой соплячке, подпиши контракт и можешь идти искать другую кучу трейлерного мусора, которая согреет твою постель, пока она тебе не надоест. Я, знаешь ли, тоже прошел через такой этап, но довольно быстро перерос его.

Я моргаю, переваривая услышанное. Как он смеет? Как он, черт возьми, смеет так говорить о моей матери. Не о том, что касается белых отбросов — она всегда была богатой — а о том, что он никогда не был ей верен. У меня в голове много всякой херни, но измена — это, по-моему, самое худшее, что может быть. На самом деле это не должно удивлять, он всегда вел себя с ней как мудак, а ее болезнь только усилила это мудачество. Ее болезнь.

— Не впутывай ее в это.

— Твою маленькую библиотекаршу? Хорошо, если ты будешь делать то, что тебе говорят.

Я качаю головой.

— Нет. Маму. Не впутывай ее в это дерьмо между нами. Не наказывай ее за мои проступки.

Он закатывает глаза и сцепляет пальцы на колене.

— Мне насрать на твою мать. Я держу ее рядом, чтобы контролировать тебя. Удивительно, что тебе потребовалось так много времени, чтобы понять это. Небольшой совет: никогда не показывай свои слабости, сынок, потому что они всегда будут использованы против тебя.

Внезапно угроза насилия, гребаных пыток, не идет ни в какое сравнение с пылающим внутри адом ярости. Я столько лет терпел его дерьмо. Терпел его побои и ругательства. Оставался в строю и был его грушей для битья. С меня хватит. Я бросаюсь на него, повалив на пол. Обеими руками хватаю его за голову и прижимаю к кафельному полу, затем сжимаю кулак и бью по лицу.

Успеваю нанести только один хороший удар, прежде чем крепкие руки обхватывают меня за талию и оттаскивают в сторону. Мне не нужно оборачиваться, чтобы понять, кто меня схватил. Я и так знаю. Головорезы отца. Сегодня их двое. Роско крепко прижимает меня к груди, так чтобы я не мог пошевелиться, пока Бакстер помогает отцу подняться на ноги.

Поднявшись, он проводит по лицу тыльной стороной ладони и сплевывает кровь на пол, после чего смотрит на меня. Так чертовски приятно видеть, как его зубы окрашиваются в красный, а из носа по губе стекает струйка крови. Похоже, я сломал ему нос, но мне плевать. Я бы убил его, если бы мог.

Я, черт возьми, схожу с ума. Из меня вырывается приступ безумного смеха, а Бакстер, повинуясь взмаху руки отца, делает шаг вперед и сильно бьет меня в живот, заставляя согнуться пополам, насколько это возможно, все еще находясь в железной хватке Роско. И все же это лучший момент за последнее время. И если он отправит меня в больницу, значит, будет чем насладиться во сне. По крайней мере, я знаю, что он меня не убьет. Я нужен ему гораздо больше, чем он мне.

Отец берет полотенце и немного льда из морозилки, затем медленно подходит ко мне, его глаза блестят, пока он изучает меня, как зверя в клетке.

— Я возлагал на тебя большие надежды, сын, но теперь вижу, что тебе нужно еще немного подготовиться. Все те побои, которым ты подвергался все эти годы, ни черта не закалили тебя. Похоже, нам придется начать все сначала, и на этот раз я не остановлюсь. Пока не сломаю тебя нахрен и не соберу по кусочкам на свое усмотрение.

Я погружаюсь в самые темные уголки своего сознания, когда Бакстер делает шаг вперед и наносит первый удар. Убожество. На этот раз он даже не собирается меня бить; просто попросит своих головорезов сделать это, пока наблюдает. Типичный ленивый засранец. Он и сам достаточно неплохо умеет пачкать руки, но иногда ему нравится поручать это кому-то другому, ведь они знают, как подвести меня близко к краю.

Я не свожу с него глаз, пока он облокачивается на стойку и прикладывает лед к костяшкам пальцев, просто наблюдая, как Бакстер наносит удар за ударом. Чувствую каждый из них, но боль приглушается моим сознанием. Здесь меня никто не достанет, и это к лучшему. Что-то теплое стекает по подбородку, и я слышу издалека приказ отца.

— Хватит.

Падаю на колени, затем на живот. Ярко-красная жидкость вытекает из меня на сверкающий кафель. Это кровь? Все тело словно онемело, холод ползет по конечностям и проникает в самое сердце.

— Черт возьми, посмотри, что ты заставил меня сделать, Дрю. Если бы ты вел себя прилично, мне не пришлось бы прибегать к таким методам. Здесь повсюду кровь… Сядь и посмотри на меня. Ты сам во всем виноват.

Я переворачиваюсь на бок, но требуется несколько минут, чтобы принять сидячее положение и встретиться с ним взглядом. Не знаю, зачем это делаю или даже пытаюсь.

— А теперь скажи мне, что я от тебя жду, и, пожалуйста, сделай это правильно, чтобы нам больше не пришлось устраивать эти свистопляски.

Я облизываю свою распухшую разбитую губу и выдавливаю слова, от которых меня тошнит.

— Женюсь на девушке и подчинюсь.

Дело уже не в том, чтобы жениться по его приказу. Дело в том, чтобы защитить Бел и мою мать. Уничтожить его и наблюдать, как он сгорает от последствий своих собственных действий. Протянув ту же руку, которой нанес мне бесчисленные увечья, он гладит меня по щеке, и я вздрагиваю от прикосновения.

— Хорошо. А теперь вставай. Я прикажу охранникам вынести тебя через черный ход и отвезти домой. Уверен, кто-нибудь из твоих друзей сможет найти пару бинтов, чтобы тебя подлатать.

Забавно, как беспечно он относится к тому, что мои друзья знают о его издевательствах надо мной, но никто никогда ничего не скажет и не сделает из-за того, кто он такой, чем занимается и с кем работает. Он думает, что непобедим, но я найду способ. Покончу с этим ублюдком, даже если это будет стоить мне всего. Я задыхаюсь и кашляю, грудь болит, когда сплевываю еще больше крови на пол. Трясу головой. Не могу стоять, пока не могу. Комната кружится при каждой попытке.

— У тебя что, уши сломаны? Я сказал тебе встать, мать твою. — Подняв меня с пола, он наносит еще один быстрый удар по лицу. Мир вращается, как на карусели, но, к счастью, я приземляюсь на стойку и удерживаюсь на ногах. Это лучше, чем пол. Теперь осталось заставить свои чертовы ноги работать.

Именно в этот момент густой туман, застилающий мой разум, пронзает крик. Он доносится откуда-то издалека. Я медленно цепляюсь за реальность, глубоко вонзая когти в это пространство. Слева от меня слышится шум и возня. С огромным усилием поднимаю голову и поворачиваюсь, глядя вверх как раз вовремя.

Пытаюсь заговорить, но слова застревают в горле. Нет. Знаю, что причинил ей боль, и знаю, что все это полный пиздец, но не позволю моему отцу, нашему отцу, прикоснуться к ней. Нет времени содрогаться от этой мысли. Это Бел. Она здесь, и я должен сделать все возможное, чтобы она ушла невредимой. Отец бросает на нее долгий взгляд, который заставляет меня встать, несмотря на протест каждой клеточки моего тела.

Нет, я не позволю ему причинить ей боль. Не в отместку мне.

Я должен уберечь ее. Это моя вина. Во всем.

Делаю шаг вперед, пошатываясь, и крепко обхватываю себя за талию, словно это может помешать легким вытечь через отверстия и трещины в грудной клетке.

— Пожалуйста… оставь ее в покое. Она этого не заслуживает. — Встаю между ними, заслоняя ее от его взгляда.

Он усмехается.

— Что ты делаешь?

— Не даю тебе совершить какую-нибудь глупость. Она просто девушка, пытающаяся заработать немного денег на учебу. Вот и все. Она не имеет никакого отношения к нашему миру.

Его глаза снова сужаются.

— Она имеет самое непосредственное отношение к нашему миру, сын. Больше, чем ты можешь себе представить. Вот почему нам нужно избавиться от нее.

Избавиться от нее? Его слова кажутся такими категоричными, но он не станет ее убивать на самом деле, верно? Он сумасшедший и долбанутый, но, конечно, не убийца?

Я делаю шаг назад, вынуждая Бел сделать то же самое. По опыту знаю, что она не позволит ему сломать себя. Не так, как он сломал меня за эти годы. Бел сильнее, чем я когда-либо буду. Погруженный в свои мысли, не замечаю, как один из людей отца приближается к нам, пока не становится слишком поздно. В ушах раздается оглушительный треск, и мир начинает вращаться чертовски быстро. Я оборачиваюсь как раз вовремя, чтобы с ужасом увидеть, как голова Бел откидывается в сторону, а ее хрупкие черты лица принимают удар Бакстера.

Что-то внутри меня обрывается, и я бросаюсь вперед, плечи впиваются в живот Бакстера, а ноги не останавливаются, пока мы не врезаемся в стену. Я отвожу руку назад и наношу удар по его лицу, звук ломающейся кости заполняет пространство.

— Больше никогда, блядь, к ней не прикасайся. — Шиплю от злости, едва держась на ногах. Бакстер недовольно морщится, но не двигается с места. Отец посмеивается с другого конца комнаты, и я медленно возвращаюсь к нему. Каждый шаг требует значительных усилий, и я делаю неглубокие вдохи, чтобы боль не поглотила меня целиком. — Отец, остановись. Позволь мне разобраться с этим. Позволь мне проявить себя. Я сделаю все, что ты захочешь. Просто не надо… умоляю.

Я никогда ни о чем не умолял своего отца, но сегодня сделаю это, если это поможет спасти Бел. Он стоит гордо, словно выиграл битву. Он и понятия не имеет, что эта война только началась.

— Хорошо, если ты этого хочешь. Разберись с ней, но я ожидаю, что в ближайшие десять минут она выйдет из здания и уедет отсюда. Или вернется в главный дом вместе с нами. Там ей будет чем заняться.

Я киваю и переключаю свое внимание на Бел. На ее лице застыли растерянность и обида, но когда она поднимает на меня взгляд, эти две эмоции превращаются во что-то более мягкое, ласковое, во что-то, что мне показывает только она. Ненавижу то, что причинение ей боли — единственный способ защитить ее, но так нужно. Когда-нибудь она поймет. Знаю, что поймет.

Наклонившись вперед, я провожу пальцами по ее щеке и шее. Она вздрагивает, взгляд мечется между мной и отцом. Мне жаль, Бел. Мне так чертовски жаль. Чувствую, как взгляд отца обжигает спину. Он следит за каждым моим движением, и мне нужно сделать это как можно правдоподобнее.

Когда она прижимается лицом к моей ладони и расслабляется, я запускаю пальцы в ее волосы и накручиваю длинную косу на свой кулак. Затем натягиваю маску ярости.

— Что я говорил о том, чтобы ты не лезла не в свое дело, тихоня?

Ее глаза — застывшие озера страха, и думаю — нет, знаю — именно так он сломает меня навсегда.