Убийственная стрижка

Глава 1

Глядя на гроб с телом несчастной женщины, Лейси Смитсониан предавалась мрачным мыслям: «О Господи, в жизни не видела стрижки отвратнее. А еще говорят, что от плохой прически не умирают!»

К чести Лейси, нужно добавить, что, едва эта мысль промелькнула в мозгу, мгновенно последовал справедливый упрек: «Ну и стерва же ты, Лейси…»

Но что тут поделать? Причесон в самом деле чистый кошмар!

И жуткая эта прическа была у Энджелы Вудз. Энджи — для друзей в «Стайлиттос», ультрамодном салоне Дюпон-Секл[1], где она еще несколько дней назад работала. В настоящее время Энджела была почетной гостьей, возлегавшей в гробу из полированного клена в морге «Эвергрин»[2] столицы США.

Милое круглое личико двадцатипятилетней Энджи никогда не станет старше. А прическа, естественно, не станет лучше.

Усопшая выглядела умиротворенной, разве что только немного печальной на своем последнем, обитом атласом ложе. Темно-розовое платье из шелкового жаккарда с кружевным воротничком совершенно идиотским образом контрастировало с беспорядочно обкорнанными остатками волос всех цветов радуги, сквозь которые просвечивали островки голого, покрытого ссадинами черепа.

О чем, спрашивается, она думала?!

Не будучи близко знакомой с Энджи, Лейси, однако, знала ее как девушку скромную и вежливую. По словам друзей, Энджи придерживалась убеждения, что хороший стилист способен сделать жизнь каждого человека лучше и светлее. Но никакой перманент, никакая окраска и никакое мелирование больше не помогут Энджи усовершенствовать мир.

Сегодня этот город и не нуждался в помощи. Прекрасная апрельская среда, и солнце, наконец, разогнало тучи, поливавшие дождем улицы последние две недели. На вишневых деревьях взорвались набухшие бутоны: розовая метель на фоне бирюзового неба. В такие дни весна в столице превращается в буйное зеленое празднество, невольно трогающее сердца. Такие дни заставляют вашингтонцев забыть о том, что обычная весна — это унылое, сырое, а чаще промозглое испытание на выносливость, начинающееся с бесконечной мороси и холода, а потом врезающееся в лето: истекающая дождями влажность при тридцатипятиградусной жаре, доводящая до нервных срывов и тупой головной боли.

Тем не менее, каждую весну ОК[3] становится местом вторжения странно и пестро одетых туристов: чинных семейств с однодневными путевками, автобусов, набитых разряженными в полиэстер почтенными прародителями, то бишь бабушками и дедушками, и школьниками в одинаковых кислотных синих с оранжевым майках и бейсболках.

Все милы, трогательны и чертовски надоедливы. Туристы слышат, как бьется сердце весны. Отзываются на бой невидимых барабанов, приказывающих толпиться вокруг Капитолийского холма в ежегодном ритуале, столь же предсказуемом, как возвращение ласточек в Капистрано.

Но по крайней мере орды вооруженных пластиковыми фото- и видеокамерами туристов, сквозь которые Лейси продиралась к кладбищу, могли оценить вашингтонскую весну. У сотен тысяч подслеповатых слабаков, вкалывавших в унылых офисах, вообще не хватало ни времени, ни желания, чтобы увидеть эту самую весну. Да и женщина, лежащая в гробу, больше никогда ею не насладится.

А она, Лейси? Что она сама здесь делает? Но в такой роскошный день лучше быть где угодно, чем торчать за письменным столом в редакции газеты и копаться в стопках пресс-релизов в поисках хоть какой-то темы.

— Ну, что я говорила, Лейси? В жизни не видела более бездарной работы бритвой.

Лейси повернулась и оказалась лицом к лицу с собственной парикмахершей Стеллой Лейк, считавшейся также менеджером «Стайлиттос». Должность требовала определенного имиджа, который Стелле приходилось достойно поддерживать. Поэтому она оделась соответственно случаю: лучшие черные леггинсы с лайкрой, красное кожаное бюстье и черная кожаная куртка-пилот. Для Стеллы наряд был исключительно скромный. И ногти особенно не привлекали внимания: ярко-красный лак с вкраплением крошечных молний. Кожаный ошейник оттенял асимметричный ежик — на этой неделе бордовый, — вызывающе торчавший на идеально круглой башке Стеллы. Для миниатюрной тридцатипятилетней особы с первыми «гусиными лапками» и прокуренным голосом она выглядела странновато, но эффектно. Нужно сказать, что, несмотря на миниатюрность, Стелла ухитрялась выглядеть намного солиднее.

Она буквально творила чудеса всего лишь парой ножниц… с чужими прическами. И все же считала себя своим истинным шедевром. На ее облик влияли луна, или приливы, или просто критические для волос дни, когда прямо-таки необходимо было попробовать что-то новенькое.

— Знаешь, Стелла, честно говоря, сейчас она выглядит, как большинство ваших стилистов. Если не считать проплешин. И ссадин.

— Ничего подобного! Тот, кто это сотворил, не был профессионалом. Кроме того, панк — не ее стиль. Энджи скорее относилась к типу Джиневры, не находишь?

— Джиневры? — переспросила Лейси. Ничего не скажешь, Стелла была королевой стилистического лаконизма.

— Ну… понимаешь… романтик. Длинные волосы, волнистые пряди. Розовое. Энджи любила розовое.

— Розовое?

К розовому у Лейси отношение было сложным. Вообще-то этот цвет ей нравился. Но тут казался неуместным. Вашингтон, ОК, был типично коричнево-серым, бежевым, песочным городом с упором на черное и серое. Парикмахеры и другие творческие личности предпочитали чисто черный либо белый гардероб. Розовое считалось чересчур вызывающим, особенно среди правоверных республиканцев.

Стелла пожала плечами, вскинула брови и вместе с Лейси снова уставилась на Энджи.

На столике у гроба была выставлена фотография Энджи восемь на десять. На снимке у Энджи были длинные светло-золотистые локоны, ниспадавшие до пояса мягкими волнами. Ничего не скажешь, роскошные волосы, о таких поэты слагают стихи, именно те, которые приходят на ум, когда маленькие девочки читают сказку о Рапунцель.

Всего несколько дней назад Лейси в приступе безумия принесла собственные локоны в жертву Стелле, у которой в то время были золотисто-каштановые волосы с роскошным мелированием. Собственно говоря, именно она и подбила Лейси сделать стрижку.

— Ну? Не умрешь, если попробуешь что-то новенькое. Поверь мне, Лейси, вот увидишь, это сработает. Кроме того, в детстве ты, возможно, была блондинкой. Я права?

Энджи проплыла по салону: безмятежная длинноволосая мадонна в фирменном розовом халатике «Стайлиттос», среди моря стриженных почти наголо панков женского рода, сплошь в черном и благодаря густо подведенным глазам напоминавших огромное семейство енотов: должно быть, экономить на карандаше и туши считалось дурным тоном.

Приостановившись, она заверила Лейси: мелирование — это именно то, что надо. Ее несколько отстраненная манера разговора убеждала куда лучше, чем трескучий говорок Стеллы.

Лейси оглянулась на Стеллу:

— Что с ней стряслось?

— А как по-твоему?

— В сообщении полиции говорится о самоубийстве. Но об этом кошмаре не упоминалось. Черт возьми, Стелла, похоже, она оскальпировала себя в приступе безумия, или была пьяна, или наширялась, а потом очухалась, глянула в зеркало и покончила с собой. Такое возможно?

— По крайней мере, так считает полиция.

Стелла осмотрелась и оттащила Лейси подальше от гроба, словно усопшая могла их подслушать.

— Полиция списала смерть Энджи на самоубийство, точнее, на «самоубийство блондинки», и закрыла дело.

Лейси знала, что процент убийств в округе Колумбия был астрономическим, процент раскрытых убийств был вдвое меньше, чем по стране, в морге царил хаос, а результаты вскрытий зачастую изменялись так же быстро, как меняется погода. Вот уже много лет отдел убийств округа Колумбия был всеобщим посмешищем.

Стелла сказала, что копы считают дело элементарным. По их мнению, парикмахер Энджела Вудз перерезала вены на запястьях прямо в салоне «Стайлиттос» опасной бритвой «Конел Конк», обычным орудием труда стилистов, после чего написала на зеркале собственной кровью лишь одно слово «Пока», которое детективы посчитали прощальной запиской. Она истекла кровью на своем рабочем месте, вероятно, в ночь субботы. В воскресенье утром терзаемая жутким похмельем Стелла открыла салон, обнаружила тело, сразу же рассталась с завтраком, после чего вызвала полицию. Последнее, как она сама признавалась, было неудачной идеей, но в тот момент лучшей просто не подвернулось. Впрочем, вряд ли она могла позвонить своему психиатру (которому следовало бы дать ей инструкции именно на этот случай) или своему специалисту по акупунктуре.

Тело забрали, отправили в офис медэксперта и в среду выставили на прощальную церемонию. Похороны были назначены на десять утра в четверг.

«Стайлиттос» так и не открылся в тот день, когда Стелла нашла Энджи. И оставался закрытым в понедельник, пока служащие компании, специализировавшейся на уборке мест преступлений, смывали пятна крови.

«Компании, специализирующиеся на уборке мест преступлений, — перспективный бизнес в Вашингтоне. Наряду с выпуском машинок по уничтожению документов», — подумала Лейси.

— И выпало же тебе ее найти. Должно быть, паршиво пришлось.

— Бывали у меня дни и получше, — признала Стелла, принимаясь грызть украшенный молнией ноготь. — Сколько крови, Лейси! Никогда не думала, что в человеке столько крови. Копы твердили, что она, возможно, сидела на наркотиках. Я им сказала: «Взгляните на эту стрижку». Они ответили, что Энджи, должно быть, помешалась на членовредительстве. Кретины!

— Наркотики? Они проводили тесты?

— Кто знает! Послали тело в морг ОК. Просто чудо, что они вообще не перепутали трупы!

— Выходит, ты не знаешь. А что показало вскрытие?

Стелла покачала головой. Судя по высказываниям прессы, морг был еще одним кошмаром округа Колумбия. Власти пытались привести его в порядок, но при этом приходилось бороться с коррупцией, бездеятельностью персонала, недоброжелательной прессой, недостаточным финансированием и методами работы его сотрудников.

— Представить не могу, что она это сделала. Вовсе не в ее стиле, и, откровенно говоря, дрянная работа, — заключила Стелла.

— Стрижка или самоубийство?

— И то и другое.

— Кстати, почему ты потребовала, чтобы я приехала сюда?

Стелла позвонила Лейси едва не в истерике, вопила в трубку, что та просто обязана встретиться с ней на кладбище, и едва ли не пригрозила отыграться на прическе Лейси, то есть намекнула, что недавно мелированным локонам грозит опасность.

— Все это действительно ужасно, Стелла, но при чем тут я?

— Мне казалось, ты… ну… понимаешь… заинтересуешься.

Подруги уселись на складные стулья и стали разглядывать цветочные аранжировки. Взгляд Лейси остановился на маленькой корзинке с милыми и грустными фиалками, присланными из салона, и снежно-белой композиции из роз, ирисов и гладиолусов с карточкой, гласившей: «Всегда, Бойд».

Должно быть, Бойд Редфорд, владелец «Стайлиттос», печально известный босс Стеллы. Россыпь розовых гвоздик от семейства Вудз. Приглушенный свет падал на гроб, превращая его в центральную точку. Несмотря на яркие цветы, панели темного дерева и бордовое ковровое покрытие наводили тоску. Коробки с бумажными платками были расставлены по всей комнатке, очевидно, для удобства скорбящих.

— Заинтересуюсь? — выжидающе повторила Лейси.

Стелла шумно вздохнула:

— Ну… поскольку ты специалист по таким делам, я подумала, а вдруг…

— Специалист?

Что она несет?

Лейси была вне себя.

— Стелла, я пишу обзоры мод!

— А я очем?

— Специалист в какой области?

— Стиль. Оттенки. Как ты написала на прошлой неделе: «Оттенки стиля — ключ к обретению индивидуальности».

— А… да… что-то в этом роде. Погоди! Да ведь ты не читаешь мою колонку.

— «Преступления против моды»? Шутишь? Как Библию. А «Укусы моды»? Мы их просто обожаем! Следовало бы печатать их каждый день.

— Каждый день? Да я едва вытягиваю «Преступления» раз в неделю! Что же до «Укусов», они кусаются, только когда у меня есть настроение или когда заставляет главный редактор.

Лейси поверить не могла, что кто-то в самом деле читает ее колонку или «Ай-стрит обсервер», новомодную ежедневную газету, в которой она появлялась. Лейси втайне думала о ней как о никчемной газетенке и твердо верила, что проклятая колонка уничтожит ее как журналиста, если не буквально, то фигурально. Убьет ее мечту стать хорошим репортером. Настоящим репортером. Не обозревателем мод, даже не обозревателем антимод, как ей нравилось о себе думать. Она предполагала, что еженедельные обличительные речи по адресу портновского искусства изливались в компьютер, как в бездонную пропасть, чтобы уже никогда не появиться на свет. Но как оказалось, люди действительно их читают, оценивают и даже цитируют! О Господи!

— И ты посчитала, что стоит мне взглянуть на мертвое тело, и я сразу соображу, что случилось?

Только в округе Колумбия люди способны поверить, что первая попавшаяся идиотка с улицы, пусть даже и обозреватель мод, может раскрыть убийство раньше полиции.

— Я не следователь, Стелла, — начала Лейси, пытаясь отрезвить Стеллу. — Почему не нанять частного детектива?

— Да по сотне причин. Во-первых, это стоит денег. Во-вторых, я никого не знаю. В-третьих, у меня есть ты.

— О, Стелла, — вздохнула Лейси. — Не представляю, что и сказать.

— В-четвертых — оттенки. Лейси, взгляни на нее. Тут, можно сказать, масса оттенков. Как на неоновой вывеске. А у тебя особое чутье в том, что касается оттенков.

Стелла принялась грызть второй ноготь. Вся эта неразбериха отрицательно сказалась на ее маникюре, и прибытие копов ничего не решило.

— Что ж, это лишь идея. Можешь подать на меня в суд.

— Очень мило с твоей стороны, но… Что за идея, Стелла?

Немедленно убирайся отсюда. Тебе незачем в это вникать.

— Понимаешь, ты всегда пишешь, что по манере одеваться можно узнать человека. Что-то вроде ключа к разгадке характера и тому подобное. Прическа. Одежда. Макияж. Совсем как язык или особый код, верно? Вот ты, например, одеваешься по моде сороковых. Сразу видно: ум, красота и без дураков. Что-то в этом роде. Я права?

Лейси не могла спорить со Стеллой, поскольку оцепенела, слушая собственную философию моды в чужом упрощенном изложении.

Неужели все так очевидно?

Стелла с гордостью показала на собственный кожаный, испещренный молниями прикид:

— Возьми хоть меня. Что я хочу этим сказать? Ну же, пораскинь мозгами. Это легче легкого — панковская богиня с сердцем из чистого золота. Верно?

Из чистого ЛСД, подумала Лейси.

— На мне он работает, поскольку я знаю, что делаю. Знаю, что хочу сказать своей одеждой. Ношу то, что выражает мой характер. Выражаю свой характер тем, что ношу.

— И я все это написала?

— Ну… не в таких именно выражениях, но я поняла, что ты пытаешься сказать.

— Стелла, моя колонка — чушь собачья. Мне не следовало браться за эту работу. Чистое надувательство. Я все еще пытаюсь отказаться от нее.

— Да ты что?! Тебе бы гордиться этим, Лейси. Мы в нашем салоне читаем вслух «Преступления против моды» каждую пятницу, за утренним кофе. Я просто подумала, что тебе стоит посмотреть на Энджи. Может, и сообразишь что-то.

— Стелла, я не ясновидящая.

— Она не убивала себя, Лейси! Посмотри на нее! Это лицо так и кричит «Я скорее умерла бы, чем показалась на людях в таком виде!» Думаю, тебе стоило бы рассказать об этом. В своей колонке, которую обязательно прочтут ее друзья. Знакомые. Это что-то значило бы для них. Для нее.

Лейси вдруг пришло в голову, что Стелла — единственный в Вашингтоне стилист, умевшая подстричь ее светло-каштановые локоны так, что они потом отлично ложились на место и даже навевали воспоминания о молодой Лорен Баколл[4]. И нужно признать, мелирование — просто высший класс. Осветленные волны падали на плечи, обрамляя лицо так, что зелено-голубые глаза казались огромными. Кроме того, Стелла ей нравилась еще и потому, что вечно смешила.

Ты попалась, Лейси. Она взяла тебя за горло.

— У нее были планы. Жизненные.

Стелла протянула руку, осторожно провела пальцами по коротким прядям и прищелкнула языком.

— Если это и самоубийство, то ей помогли. Усекаешь, о чем я?

Лейси глубоко вздохнула и присмотрелась к Энджи. К той, что на снимке. Потом к трупу в гробу. Стелла права. Что-то тут не монтируется.

— Детали не совпадают?

— Вот именно, — кивнула Стелла.

Но если Энджи не убивала себя, тогда кто это сделал? Возможно ли, что какой-то дегенерат спятил настолько, что зверски ее обкорнал? И что потом? Прикончил Энджи? Или наоборот? Кто время от времени не желал лютой смерти своему стилисту? И так ли уж это неправдоподобно?

Лейси вернулась мыслями к катастрофам, которые пережила, прежде чем нашла Стеллу. Перманент, превративший волосы в мочалку Брилло[5]. «Подравнивание», превратившее ее в подобие Жанны д'Арк. Мелирование, вызеленившее пряди до цвета весенней травки.

Может, завязалась драка, но, конечно, не до…

— Считаешь, это убийство, Стелла?

Если возможность раскрытия убийства в ОК была весьма слабой, то возможность чистенького, аккуратного самоубийства, переквалифицированного в убийство и только потом раскрытого, вообще равна нулю.

Стелла пожала плечами.

— Но кому нужно было ее убивать? Клиенту? — допытывалась Лейси.

— Нет, все любили Энджи.

— Как насчет бойфренда?

— Таковых не имелось. По крайней мере мне ничего об этом не известно. Она бы мне сказала. Сама знаешь, как трудно найти достойного представителя мужского пола в этом городе. Кроме того, Энджи была крайне разборчива в связях и целиком поглощена карьерой.

Лейси закрыла глаза и попыталась вспомнить все, что знала об Энджи.

Энджела Вудз только становилась настоящим профессионалом. И от души наслаждалась известностью, которой добилась после магического преображения жертвы последнего скандала на Капитолийском холме из невинной овечки в хитрую лисицу — по крайней мере по стандартам ОК. Энджи оказалась одной из немногих извлекших выгоду из уродливой политической халтуры.

Политика в Вашингтоне — все равно что «мьюзек»[6] в лифтах. Она везде и повсюду, проникает в любые щели, и большинство вашингтонцев, в конце концов, приучаются воспринимать ее как фоновый шум. Но даже политические наркоманы, эти вампиры Вашингтона, которые живут и дышат любым ударом в спину, исходящим от очередного члена конгресса, и делают предсказания по спискам кандидатов от той или иной партии, как профессиональные гадалки по кофейной гуще, тоже нуждаются в парикмахерах. Вот она — точка пересечения Энджи Вудз и политики.

Служащая конгресса Марша Робинсон нуждалась в преображении — и чуде. Последний городской скандал с участием знаменитостей щедро полил воду на мельницу прессы: молодая, наивная, но далеко не невинная Марша, как утверждали, слишком близко к сердцу принимала Первую поправку к конституции[7] и использовала дарованные ей права, чтобы шарить по Интернету и вербовать несовершеннолетних стажеров с Капитолийского холма, имевших несчастье обладать эксгибиционистскими наклонностями.

Когда длинноволосая красавица Марша получила приглашение с просьбой потолковать с постоянным представителем прокуратуры по особо важным делам, она поняла, что ей срочно требуется сменить имидж. Ведь если замешанная в вашингтонском скандале женщина предстает перед телекамерами, плохая прическа означает дурные новости.

— Она сотворила настоящее чудо с этой Маршей Робинсон.

— Скорее уж потрудилась на благо общества, — откликнулась Лейси, в свое время освещавшая чудесное преображение в колонке «Преступления против моды»: «Моя жизнь — сущий кошмар, но я никогда не выглядела лучше!»

Последнее достижение Энджелы Вудз в этом мире заключалось в успешной корректировке имиджа, превратившей нескладную, разлохмаченную кибер-шлюху в печальную, умудренную опытом деву с шелковистыми, уложенными феном локонами, воплощенную невинность с глазами газели, угнетенную нападками прессы, но державшуюся храбро и с достоинством. И Энджела по праву пожинала плоды внезапной известности. Ее интервью помещали в разделах «Образ жизни» многих местных газетенок рядом с подборками советов, как лучше всего выглядеть в беспощадном свете прессы. Как подытожила Лейси в своей колонке: «Укроти гриву, подчеркни глаза, держи губы накрашенными и сомкнутыми».

Бесценный совет для округа Колумбия.

В книге записи клиентов Энджи не осталось свободного места, и жаждущим приходилось неделями ждать желанного свидания с парикмахером. В «Стайлиттос» хранились все газетные вырезки, которые Стелла приклеивала скотчем на входную дверь салона. Однако и слава имела свои темные стороны, поскольку посеяла вражду в среде счастливой маленькой команды «Стайлиттос». И вот теперь внезапная смерть Энджи.

В размышления Лейси ворвался голос Стеллы:

— Ну как?

— Не могу же я написать, что ее убили. Где факты?

Разве что никто, кроме Стеллы, не прочитает статью.

— Расследование! Ты репортер. Репортеры на ТВ все время проводят журналистские расследования.

— Только не обозреватели мод.

— Ты будешь первой.

— Так я и разбежалась! Кстати, почему бы стилисту не стать детективом?

— Издеваешься? В таком прикиде? Кроме того, у меня полно работы, — возмутилась Стелла, выхватывая из сумки лак для волос, расческу и блондинистый парик. — Это для мамы Энджи. Прилетает сегодня вечером.

— Очень предусмотрительно с твоей стороны, Стелла.

На глазах Лейси выступили слезы. Пришлось потянуться за бумажным платком.

— Я ухитряюсь ладить со всеми матерями, кроме своей собственной, — вздохнула Стелла, принимаясь приводить труп в порядок для последнего появления на публике. — Кстати, Лейси, та колонка на прошлой неделе: «Никогда не надевайте розовое для дачи показаний перед постоянным представителем прокуратуры по особо важным делам» — просто супер. Увидимся на похоронах.

— Эй, я не сказала «да»! Похороны угнетают, и, кроме того, я едва ее знала. Стелла, ты меня слышишь?

— Можешь там и начать свое расследование. Киллеры всегда появляются на похоронах жертвы, разве не знаешь?

— Нет, Стелла. Я говорю «нет». Мне нечего надеть.