В клетке у зверя

31. ♀

Валерия

Поднимается тошнота. От волнения ноги ватные. Так не должно быть. Это неправильно. Но я не стану этого говорить. Ответ мне известен: «Не хочешь, тогда вали к Олегу и говори, что отказываешься на него работать». Я знаю, чем это грозит. В тюрьме насилия будет больше.

Упираюсь лбом в стол и жду. Я не смогу этого изменить или избежать. Хоть приму достойно. Волжский прислоняется членом к моей попе, точно хочет ощутить, как дрожит мое тело. Потом проходится пальцами у меня между ног, довольно хмыкает и приставляет член к моей дырочке, а пальцами бегает вокруг самой чувствительной точки.

Мое подлое тело реагирует на эти прикосновения, а сердце заходится в истерике. Отрываю голову от стола и бесполезно шарю взглядом по кабинету. Может, сейчас кто-нибудь войдет, и непоправимого не случится?

Но никто не входит. Кроме Волжского. Он делает резкий толчок и замирает на середине движения. Закусываю губу от боли. Она очень острая и сильная. В глазах на мгновение темнеет.

Чуть отпускает через несколько секунд. Все ещё больно, но не так, что спирает дыхание. Волжский продолжает вторгаться, вызывая все более сильное чувство наполненности и тяжести внизу живота. Он вроде медленно пробирается, но я ощущаю, как он меня растягивает. Незнакомые ощущения, все ещё приправленные болью, разливаются по телу, затапливая его теплой волной. По коже пробегает дрожь, и Волжский её улавливает.

Не двигается. Проводит руками по моей спине сверху вниз, стискивает талию в крепких ладонях и начинает толчки.

Боль снова дает о себе знать. На каждое его вторжение — она вспыхивает сильнее. Волжский этого как не понимает. Ускоряет движения, входя на всю длину. И это тоже больно. Он очень больщой.

Приятно не становится. Я слышала, что это не должно быть ужасным варварским издевательством, а наоборот, большинство женщин кайфуют даже во время первого раза. У меня не получается. Скулю от боли, молясь лишь о том, чтобы это скорее закончилось, но не решаюсь ничего говорить Волжскому. Он всяко опытнее, не мне его учить обращению с женщинами.

Он быстро наращивает темп. Рычит из-за спины, грубее стискивает талию, вонзается с размаху. А потом резко отстраняется, и мне на спину приземляются обжигающие на контрасте с моей заледенелой кожей, обжигающие капли.

Не шевелюсь. Не могу. Хотя стоять тяжело, поэтому большую часть веса я переношу на стол. Насильное возбуждение отпускает, и я снова чувствую ребра. Волжский выдергивает несколько салфеток из коробочки на столе и вытирает меня. Парадоксально нежно ощущаются его прикосновения после того, что он сделал.

А потом он с той же больной заботой сам натягивает на меня трусики и джинсы. После этого нахожу в себе силы выпрямиться и развернуться. Опираюсь о столешницу бедрами, застегиваю ширинку, потом принимаю у Волжского и напяливаю обратно кофту.

— Мне понравилось, хочу еще, — рокотливо мурлычет он, садясь обратно в кресло и показывает глазами на телефон. — Что Трифонов ответил?

Меня потряхивает. Руки дрожат. Не с первой попытки разблокирую телефон и смотрю историю сообщений. Больше ничего.

— Молчит, — отвечаю подавленно, не поднимая взгляд. Очень страшно, что Олег мог что-то заподозрить из-за вопросов.

— Напиши, что я отпущу тебя в пятницу, можно встретиться в центре, — приказывает Волжский. — С местом определишься и напишешь, где будешь.

Так и пишу, только своими словами. Не успеваю заблокировать телефон, от Олега приходит ответ: «Давай и смотри не спались там!» Зачитываю. Волжский смеется в голос и искристо смотрит на меня.

— Я вот думаю, — произносит заговорщически, — могло бы у нас быть другое начало?

Округляю глаза. То есть он считает, что между нами что-то есть? Что есть какие-то «мы»?

— Это кощунственно, — грустно усмехаюсь и добавляю: — У акулы и рыбки гуппи любое начало приводит к закономерному концу. Остается только акула.

— Вот как? — удивляется Волжский. — Ну тогда в твоем случае следует правильнее выбирать акулу.

Киваю. Намекает, чтобы я не призналась Олегу. Мы друг друга поняли. На этом он наконец позволяет мне выйти из кабинета и я убегаю обратно в свою комнату.

Выходит, Волжский допускает, что я могу сдаться Олегу и рассказать, что меня спалили. Теперь, после того, как он силой лишил меня невинности, такое желание и правда есть. Просто чтобы больше не возвращаться в этот ужасный дом, где хозяин сделал меня игрушкой, его дочь хочет сгноить, а брат — пристрелить, как собаку.

Может, если я расскажу правду, Олег сжалится? Не станет сажать меня? Я ведь постаралась, но потерпела фиаско. Я не специально завалила его супермегашпионскую операцию. Но это глупая надежда. Олег не сжалится. К тому же если улики не сфабрикованы, я, выходит, и правда первая подозреваемая в торговле наркотиками. А в суде, мне говорили, работает только то, что можно доказать. Свою невиновность доказать я не могу.

Остается дожить до пятницы и, встретившись с Олегом, сделать все, чтобы себя не выдать.

До вечера я лежу в кровати. Я раздавлена, мне ничего не хочется. Вроде как, когда становишься женщиной, что-то должно измениться. Но я не чувствую изменений. Мне по-прежнему двадцать три, у меня то же тело, то же лицо, и мыслей каких-то сильно взрослых не появилось.

Волжский, как я слышала сквозь дверь, уехал ещё днем, так что наказывать меня некому, если я не спущусь на ужин. Так и лежу, вслушиваясь в звуки. Даже читать идти не хочется.

Вечером моя дверь без стука открывается, и в комнату входит Виктор. Меня точно ледяной водой окатывает, подскакиваю как ужаленная. Страшно находиться с ним в одном помещении, а уйти некуда.

Он держит в руках несколько листов и пальцем манит меня к себе.