Вернуть жену любой ценой

Глава 11.

Ада

Я шагаю в игровую комнату детского дома, сжимаю пакеты так, что пальцы ноют.

В одном – полезные вкусняшки: булочки с отрубями, яблочные пирожки, овсяное печенье, которое пекла до полуночи, чтобы дети ели без вреда.

В другом – игрушки.

Я никогда не прихожу с пустыми руками. Это мой способ сказать, что я рядом. Но глазами ищу только его. Всегда. Сколько бы детских взглядов ни встречали меня у входа.

– Ада!

– Ада приехала!

Окружают меня малыши, тянуть руки к пакетам. Я раздаю булочки, сладости, игрушки, улыбаюсь, глажу по головам, но сердце неспокойно колотится, когда не нахожу его.

Где он? Десятки глаз, полных надежды, смеха, но его нет. Пашки нет.

Сначала пекла хлеб только на продажу. Потом захотелось радовать кого-то еще. Сначала это был дом престарелых, куда раз в неделю возила что-то новенькое, потом детский дом.

Туда было ездить сложно. Морально очень сложно. Видеть этих брошенных детей, абсолютно здоровых, от которых отказались родители. Я бы всех их забрала, если бы могла.

А где-то месяцев пять назад тут появился новый мальчишка. Его родители погибли в аварии также как мои. И в пять лет он остался сиротой и попал в детский дом.

Я даже не знаю, почему на него обратила внимание сразу. Что-то екнуло. Растрепанные темные волосы , карие глаза. Такие большими, что в них, кажется, помещается весь мир. То ли по возрасту напоминал мне моего не родившегося ребенка. То ли внешностью. То ли тем, как много у нас было общего при том, что мы были совершенно разные. То ли своим взглядом. Пустым, равнодушным, как будто жизнь ему уже неинтересна и он устал от всего.

Что надо надо было делать с ребенком, чтобы он в четыре так себя чувствовал?

А потом я узнала, что его зовут Паша.

Судьба как будто снова решила посмеяться надо мной эхом прошлого.

Теперь я езжу сюда чаще. И другие дети это предлог. Я езжу к нему. К этому маленькому Паше, которого сейчас нет в этой комнате.

Может заболел или случилось что-то? Или… нет… я бы узнала, если бы кто-то хотел его усыновить.

Наконец Пашку заводит в игровую воспитатель. Я киваю ей, здороваясь, и улыбаюсь, пытаясь словить взгляд мальчишки. Просто наблюдать за ним уже заживляет раны и на месте моей боли распускаются свежие цветы.

Не видит меня.

– Паш, – поднимаю руку и машу ему.

– Ада! – в такие моменты он тоже расцветает. Улыбается, что на щечках появляются ямочки.

Наконец, замечает и бежит в мою сторону. Я присаживаюсь, ловлю его в объятия и обнимаю.

Я не понимаю, как можно обидеть ребенка? Как можно отказаться от него? Как можно забрать у них у всех радость, веру, свет и потушить эти огромные глаза?

Вдыхаю такой теплый, молочный, сладковатый запах и моргаю часто глазами, чтобы не расплакаться.

– Привет, смотри, что я тебе привезла.

Да, может не совсем педагогично, но мне хочется делать что-то для него. Только для него.

Достаю булочку с корицей – его любимую. Новый набор фломастеров. Хотя знаю, что его растащат за пять минут, но в моменте, это только его. И новую металлическую машинку с открывающимися дверцами.

Он прижимает все это к себе, но в глазах не радость, а боль. Такую знакомую боль, которую я видела когда-то в своем отражении в зеркале. Боль, которая говорит: "Зачем, если все отнимут?"

Он не мой сын. Не мой Пашка. Но сердце каждый раз сжимается, как будто это он. И мне хочется его обнять, спрятать от мира, который уже успел его ранить.

– Спасибо, – шепчет он, беря булочку, но не ест, а просто держит, бережет и мягко улыбается.

– Хочешь, поиграем? – спрашиваю, стараясь говорить легко, но голос дрожит.

Мирон. Его наглый голос, его "назови цену" до сих пор звенят в голове. Деньги, деньги, деньги… А тут малыш из-за этой булочки улыбается, пусть и чуть-чуть, но не чувствует себя чужим и одиноким.

– Ты видел, что у нее открываются дверцы?

– А руль крутится?

Кто знает, пожимаю плечами.

– Давай проверим.

Он кивает, и в его глазах мелькает искра, что-то живое. Я цепляюсь за нее, как за спасение. Я хочу, чтобы он знал, что кто-то в этом мире его видит. Кто-то не предаст. Даже если я сама еле держусь после того, как Мирон снова ворвался в мою жизнь, как буря, которой я так боялась.

– А ты возьмешь меня на выходные к себе? – тихо спрашивает, как будто боится, что кто-то услышит и я выберу другого. И это дико, так, конечно, не должно быть.

– Я постараюсь, Паш.

Детей забирают на обед, потом сонный час, а я иду к заведующей, своей уже хорошей знакомой. Которая знает всю мою историю и поэтому идет иногда нам навстречу.

– Теть Маш, привет, – заглядываю к ней в кабинет. – Я по поводу Пашки. Как у вас тут обстановка на выходных? Может, я его возьму?

Но она в ответ виновато выдыхает.

А у меня сжимается сердце. Что-то случилось.

– Ада, – говорит она тихо, закрывая дверь за мной дверь. нами. – Пашины документы забрали. Им заинтересовалась семья.

Я замираю. Слова падают, как камни, и каждый бьет в грудь, туда, где и без того все ноет.

Паша.

Мой Паша – не мой, но мой.

Семья? Какая семья? Кто эти люди, которые хотят забрать его, этого мальчика с глазами, полными боли, как мои?

Я открываю рот, но слова застревают. В груди снова пожар, как после Мирона, как после той аварии, как после всего, что жизнь у меня отняла.

Если его кто-то заберет, то я снова потеряю надежду. Если бы я могла… Если бы только я могла его забрать.

– Теть Маш…

Поджимаю губы, чтобы не расплакаться.

– Ада, я все понимаю, но мальчишке нужна семья, ты же понимаешь. Мы за каждого ребенка тут рады, кто находит новую семью.

– Я понимаю, но… он мой. Я уже не знаю, куда идти и обращаться.

– Ада, прости, я все понимаю и знаю, что с тобой все в порядке, но никто не даст тебе по закону его усыновить.

– А не по закону?

Тетя Маша пожимает плечами.

Девочки, очень Вас просим, если история нравится, то жамкните ей звездочку! Подкормите муза вниманием! Вам не сложно, а нам приятно.