Вернуть жену любой ценой

Глава 2.

Но дальше я ее не слушаю, разворачиваюсь и ухожу, поднимаюсь на лифте на этаж выше.

Достаю телефон и набираю Мирона. Может, он уже домой поехал и мы разминулись, а Светка напилась и несет фигню?

Каждый шаг по этому коридору, как предательство самой себя, воришкой себя ощущаю. Я иду, хотя хочу развернуться. Хочу убежать, зажмуриться, не знать, не видеть, не чувствовать.

Но иду. Добровольно. Как будто веду себя на казнь.

Сердце стучит в горле, в висках. На языке горечь.

Даже малыш в животе замирает. Тоже чувствует.

Мирон не отвечает.

Вызов заканчивается. Я набираю снова и иду дальше по полумрачному, пустому коридору.

Здесь мне все до боли знакомо, и я, даже на ощупь, любой кабинет найду.

Дохожу до двери с заветной табличкой: “Генеральный директор “Лигастрой” Яровой Мирон Александрович”. И слабая полоска желтого света из-под нее говорит, что там кто-то есть.

Может быть, клининг припозднился? Или просто не выключили свет?

Сама себя уговариваю и успокаиваю, только сердце все равно не на месте.

Дышать вдруг становится сложно, словно воздуха не хватает. Ноги ватными становятся , а губы дрожат, когда слышу мелодию звонка его телефона за этой самой дверью.

Может, не заходить? Может, развернуться и просто… жить в незнании?

Но уже поздно. Я здесь.

Внезапно вспотевшими ледяными пальцами нажимаю на ручку двери, она послушно поддается и мягко открывается.

А я, как девчонка зажмуриваюсь, словно боясь увидеть что-то страшное. Как в детстве кошмары. Но когда открываю глаза…

Все внутри сносит ледяным валом.

Картинка будто застывает во времени – только мелодия звонка его телефона на рабочем столе делает ее реальной.

Мирон сидит на диване развалившись. В одной руке – бокал виски, янтарная жидкость чуть колышется. А вторая рука… лежит на голове девушки, что стоит на коленях между его широко расставленных ног.

И все становится кристально ясно.

Я не могу дышать. Мое тело будто не мое – я стою, как прикованная, не могу ни шагнуть, ни закричать, ни развернуться.

Мир сужается до одного кадра. Все как в замедленной съемке. Дотошно и внимательно запечатляю каждый пиксель увиденной картины: его лицо, откинутая голова, прикрытые глаза, расслабленное выражение.

Ему хорошо, приятно. Это выражение лица я не спутаю ни с чем и никогда. Ведь столько раз видела его…

Мои ослабевшие пальцы теряют хватку. Телефон выпадает из рук, падает на пол с глухим стуком. Звук, словно выстрел, разносится по пустому просторному кабинету.

И они одновременно переводят на меня взгляды. Эта тварь смущается и прикрывает оголенную пышную грудь, облизывая припухшие губы с размазанной алой помадой. А Мирон… на него смотреть больно. Но я смотрю, чтобы навсегда запомнить, как умирает любовь.

– Ада? – произносит мое имя, будто это что-то может изменить.

Удовольствие сменяется ошеломлением, потом – страхом.

А я стою. Все внутри горит, но снаружи – я камень. Интересно, камням бывает нестерпимо больно?

В ушах гул, под кожей битое стекло по венам течет.

Я даже не знаю, кто я сейчас.

Жена? Женщина? Просто человек, который хотел верить, что любим? А я ведь верила, до последнего!

– Ада…Ты… что тут делаешь?

Мирон отталкивает ее, поднимается с дивана и спешно заправляет свое хозяйство в штаны…

А мой мир резко обваливается, как потолок.

Кажется, даже боль приходит не сразу, а с легкой задержкой, как удар током – ты сначала не веришь, а потом тебя накрывает. И трясет - трясет в конвульсиях и нервном припадке.

Разговоры. Оправдания.

Зачем?

Ничего этого не хочу.

Все видела глазами своими. Да так, что ни единая потеря памяти забыть не даст. Не спасет мой мир.

“Мой Мир”.

Так я его записала когда-то в телефоне.

А сейчас он этот мир разрушил. Хладнокровно и цинично.

Разворачиваюсь и иду на выход.

– Ада, подожди, – бросается за мной.

Время… мне нужно время. Я хочу побыстрее отсюда убраться.

Зачем? Зачем я приехала? Лучше бы не видела. Лучше бы узнала… не так…

Его. Ее. Их.

Картинка искажается из-за пелены слез вызванной болью и страхом.

Лифт так и ждет меня. Потом увозит вниз.

Не вижу, не замечаю людей вокруг, только рукой придерживаю каменный живот, пытаясь удержать себя и ребенка.

И что-то не так.

Живот вдруг стягивает резкой болью.

А у турникета замечаю, как под ногами появляются капли крови, быстро превращающиеся в дорожку.

– Пашенька, нет… – шепчу онемевшими губами.

Ноги слабеют, боль становится невыносимой, я оседаю прямо там, на землю.

– Помогите, – шепчу, умирая от боли.

Спасает только внезапная темнота, что накрывает сознание.