Ада
Какое-то странное и мерзкое чувство дежавю накатывает на меня. Как пять лет назад, когда я шла по коридору офиса и… и что?
Любила? Надеялась? Доверяла? Я же ему всецело и безоговорочно… верила. А сейчас?
Он стал совсем другим, да и я тоже не та наивная девчонка. Между нами строгие договоренности. Но это не отменяет того факта, что я имею право на правду. Сейчас же стойкое ощущение, что меня водят за нос. Что крайне неприятно… нет, даже мерзко. И если мы решили заключить взаимовыгодный договор, то… с его стороны подло скрывать что-то от меня.
У него что будет ребенок? От этой женщины? Или кто она вообще такая? Почему он ей помогает?
– Адочка, ты сегодня поздно, а Мирона еще нет, – заботливый голос домработницы встречает меня в его квартире.
Она вновь наготовила на целую роту и пакует еду по контейнерам.
– Для кого эта еда? – строго, не сводя с нее глаз, задаю вопрос. – Это ведь не для деда Мирона, да?
Домработница жмется, отводя взгляд, и молчит.
– Ада, я… – тихо стучит ложкой и раскладывает паровые котлеты.
Но тут хлопает входная дверь.
– Поговори с Мироном, милая. А меня не впутывайте, – быстро ставит контейнеры в холодильник и, сняв фартук, испаряется из кухни.
Через мгновение входная дверь снова хлопает.
– Куда улетела тетя Вера? Что-то случилось?
Мирон заходит в кухню, берет с тарелки ломоть огурца и кидает в рот.
– Решил все дела? – складываю руки на груди.
– Да, – закидывает перчину, вытирает руки о полотенце и расстегивает манжеты рубашки.
– Ты был так занят, что не смог ответить на звонок?
– Ты звонила? Наверное, телефон в машине оставил. Извини. – как ни в чем не бывало отвечает.
И тут-то меня взрывает.
– Извини? Ты за меня дуру держишь? Я тебя пятнадцать минут назад видела с белобрысой глубоко беременной женщиной. И не одна я, а полгорода видело, как ты с ней ходил по женской консультации.
Он замирает и застегивает манжету назад.
– Это твой ребенок, Мирон?
Вздыхает, смотрит в глаза.
Нет-нет-нет. Пожалуйста. Скажи, что не твой.
– Да, мой.
Меня сплющивает, стягивает, выворачивает и кружит, как в центрифуге. Не оттого, что у него ребенок, а от того, во что он превратился.
– Тебе так нужна моя земля, что ты женился на мне и бросил беременную от тебя женщину ради денег? Ты вообще человек? В тебе что-то человечное осталось?
– А ты не видишь?
– Зачем тебе приемный ребенок, если у тебя будет свой! Или подожди… Ты хочешь сделать мне больнее?
– Нет, Ада, послушай…
– Да куда еще больнее? Пять лет назад…
– Да замолчи ты, послушай.
– Это ты меня послушай. Ты решил на две семьи жить? Как удобно? Устроился! В соседних дворах по семье? Прокатит это для опеки и никто не узнает? Или ты специально это сделал? Чтобы они узнали и мне никто не дал ребенка. А ты будешь радостно у меня на глазах растить своего малыша.
– Твою мать. Ладно. Идем.
Делает шаг ко мне, хватает за руку и тащит к выходу.
– Отпусти! Куда ты меня тянешь? Ненормальный!
– Замолчи. Обувайся.
– Никуда я с тобой не пойду!
– Или ты обуешься, или я тебе босую понесу.
– Куда? К ней? Познакомить хочешь? – упираюсь.
Тогда он берет мои первые попавшиеся балетки и, подхватив на руки, выносит из квартиры.
– Обувайся, – ставит на бетонный пол.
– Больной придурок!
Закрывает на ключ дверь.
– Ты бросил наши занятия ради того, чтобы с ней куда-то съездить! – натягиваю дебильные балетки.
– Замолчи и не верещи на весь дом! – разворачивается и вызывает лифт. – А то так тебя заткну, что пожалеешь.
Спускаемся на лифте на первый этаж. С нами едет еще одна семья. Только они сдерживают, чтобы я не продолжила.
Мирон заталкивает меня словно куклу на переднее сиденье своего авто.
А тут… боже… тут пахнет чужими женскими духами. Да так мерзко и противно, будто я опять на пять лет назад вернулась, в тот злосчастный кабинет!
Выезжаем со двора.
Ну вот, сейчас нас познакомит.
– У тебя теперь несколько жен, как у шейха? – язвлю, но мы сворачиваем не в тот двор, а выезжаем с нашего квартала.
– Яровой, куда ты меня везешь? Убивать? – понимаю, что уже чушь несу, но остановиться не могу. – Я тебя не понимаю! Ты как себе это представляешь, мы в твоей квартире будем жить впятером? Ты что опеке будешь говорить? Ты хочешь, чтобы они на меня еще ярлыков навешали?
– Да помолчи ты хоть пять минут!
– Тогда объясни мне хоть что-нибудь!
Он включает поворотник, сворачивает на обочину.
Резко жмет на тормоз, что меня аж подкидывает вперед и ремень больно врезается в грудь.
– Я тебя предупреждал, чтобы ты замолчала, а то пожалеешь, – отстегивает ремень с глухим щелчком и разворачивается ко мне, в глазах – сплошная тьма.
Дергает вперед рукой, пальцами обхватывают меня за шею, притягивают ближе, так, что я слышу его дыхание – сбивчивое, злое, горячее.
И прежде чем я успеваю отреагировать, резко наклоняется и впивается в мои губы.
Это не поцелуй – это бросок в пропасть прошлого. С надрывом, с болью, с привкусом прошлого.
Упираюсь ладонями в его грудь, чувствую, как бешено колотится его сердце. Сопротивляюсь, пытаюсь вырваться, но он крепко держит.
– Отпусти, – выдыхаю, упрямо не давая ему возможности снова коснуться моих губ.
Брезгливо вытираю тыльной стороной ладони губы, оставляя на коже персиковый цвет помады.
– Все у нас через жопу кувырком, – тянется к бардачку, достает салфетки и вытирает губы.
– Еще будешь спорить, так и до первой брачной ночи дойдем.
Отворачиваюсь к окну.
Губы до сих покалывает от поцелуя. Кажется, я уже и разучилась целоваться. После развода у меня не было мужчин. А он вон… даже ребенка сделал.
Сжимаю плотно губы, чтобы не дать волю слезам. Что у него за игра такая, жестокая? Неужели он не понимает, что делает со мной? Или я не понимаю, к чему это все.
Спустя полчаса молчания и езды по кольцевой, мы, наконец, въезжаем в коттеджный поселок и тормозим возле какого-то дома.
СПАСИБО ВСЕМ, КТО ПОШЕЛ С НАМИ ДАЛЬШЕ В ЭТОЙ ИСТОРИИ. ОБЕЩАЕМ, ЧТО ПРОДЫ БУДУБ ВЫХОДИТЬ ТАК ЖЕ РЕГУЛЯРНО КАК И БЫЛО. А ЕЩЕ МЫ ВАС ОЧЕНЬ ПРОСИМ СЕГОДНЯ НЕ СПОЙЛЕРИТЬ В КОММЕНТАРИЯХ СЕГОДНЯ! ДАЙТЕ ВОЗМОЖНОСТЬ ВСЕМ НАСЛАДИТЬСЯ) ВСЕХ ОБНИМАЕМ.