Вернуть жену любой ценой

Глава 59

Ада

Я лежу с закрытыми глазами, но сон никак не идет.

Мирон спит рядом, а я вслушиваюсь в фоновое шипение радионяни, стоящей на тумбочке.

Может, надо было ее кроватку поставить в нашей комнате? А вдруг мы не услышим плач? А вдруг ребенок подавиться? А вдруг… Да миллион а вдруг может быть.

Мне вроде как все равно на этого ребенка, а вроде бы и нет.

Замираю, когда слышу тихое хныканье. Она проснулась. Кому-то надо подойти.

Или он думает, что я должна? Ничего я ему не должна. Я не просила этого ребенка. Не так…

Когда хныканье усиливается, Мирон дергается во сне и тут же садится на кровати. Матрас чуть проминается, он вздыхает, просыпаясь, поправляет на мне одеяло, поднимается и выходит из комнаты.

Оставляя только специально, то не подумав радионяня, как мостом между моей тревогой и виной.

Сквозь шипение начинает пробиваться плач. Сначала он тихий, словно писк, но быстро усиливается. Я не вижу, что происходит, но слышу, как плач Веры становится надрывным, требующим, а потом прерывается на всхлипы.

Мирон что-то говорит ей, видимо, пытается что-то сделать, укачать. Я слышу сбивчивое, паникующее бормотание и не прекращающиеся шаги. Это отец, который не справляется.

Она хочет есть, а может надо сменить памперс.

Ну что толку ее качать!

Я пытаюсь заставить себя лежать, закрыть глаза и дать ему справляться со всем одному. Он хотел ребенка, он получил.

Но этот плач.

Материнское сердце, которое я так усердно пыталась заморозить, вдруг заходится, словно загнанная птица в груди.

Это не просто крик. Это призыв. Зов о помощи, который проникает сквозь радионяню прямо в мою душу. Она как будто зовет меня.

Сбрасываю одеяло и босиком иду туда. На этот звук беспомощности и отчаяния.

В комнате горит ночник. Дверь в детскую приоткрыта. Я заглядываю внутрь.

Мирон ходит из угла в угол, неуклюже покачивая конверт с Верой. На нем мятая футболка, волосы взъерошены. Он совсем не тот уверенный, все контролирующий Мирон. Сейчас уставший, испуганный отец.

– Дай мне, – захожу в комнату, получается твердо, как приказ, хотя мне просто жалко ребенка.

Мирон поднимает глаза, в них чистая, неразбавленная паника и растерянность.

– Ада? – шепчет, и в этом столько надежды и безнадежности одновременно.

Я протягиваю руки, а Мирон не спорит, не спрашивает. С облегчением, почти с благоговением передает мне этот кружевной, плачущий сверток.

Я беру Веру на руки. Она крошечная, невесомая. Теплая.

– Сделай смесь, Веру надо покормить.

Мирон кивает и оставляет нас.

Кладу ее на пеленальный столик и проверяю памперс. Там все в порядке. Но назад не кутаю.

Беру ее в легком трикотажном боди и прижимаю к груди, начинаю тихонько, инстинктивно покачивать.

Смотрю на нее. На это крохотное личико, которое я видела сегодня днем, но теперь оно раскраснелось от крика, ротик беззвучно открывается, требуя. И вдруг, сквозь пелену моей боли, вины и отчуждения, меня пронзает волна... чего-то абсолютно нового и древнего.

Наклоняюсь к ней и касаюсь губами между бровками.

Ее плач превращаясь в сиплое хныканье, потом в тихое сопение. Она чувствует меня. Чувствует тепло, тихий ритм сердца, который не бьется в панике.

Я смотрю на ее личико: крохотный, сморщенный носик, длинные, реснички. Пухлые губки.

И в этот момент вся моя ледяная стена дает трещину.

По телу проносится волна дрожи и мурашек. А грудь непривычно покалывает.

Это как прилив, который невозможно остановить. Инстинкт. Безусловное, необъяснимое, обжигающее чувство материнства. Это та самая, невозможная мечта, о которой я уже боялась думать. Ребенок, которого я не выносила, но который нежностью и родством бьет меня прямо в солнечное сплетение.

Сердце, которое до этого было камнем, оттаивает. Оно начинает трепетать не от боли, а от нежности. Я глажу ее по щечке, и она чмокает губами. Она не знает о суррогатных матерях, о прошлом, о моих страхах. Она просто нуждается в маме. Кто возьмет на ручки и покачает.

Я прижимаю ее к себе крепче, вдыхаю этот сладкий, молочный, родной запах. Счастье? Нет, еще не счастье. Но это зарождение. Зарождение Веры в моем сердце.

– Я сделал, – Мирон заходит в комнату и трясет бутылочкой. – Покормить?

– Я сама, – забираю у него и сажусь в кресло.

Подношу к ее губкам крохотную соску, Вера инстинктивно приоткрывает губки и обхватывает. Начинает делает маленькие, но жадные глотки.

Представляю, как она пила бы мое молоко, как я кормила бы ее грудью и опять это покалывание. Как напоминание о несбывшейся мечте.

Я поднимаю глаза на Мирона. Он сидит на полу напротив, прислонившись к стене, и смотрит на нас. В его глазах – уже нет паники. Только безмерная, тихая благодарность.

– Ты ее успокоила.

– Ей было просто жарко.

– Нет… ей не хватало мамы.