Воля владыки. В твоих руках

ГЛАВА 12

Запах Асира она учуяла даже раньше, чем открылась дверь. Дернулась было обернуться, но остановилась, упершись в подоконник, от накатившей предательской слабости чуть не подогнулись колени, томительно потянуло внизу живота, и вновь сильней потекла смазка. Значит, будет еще… Он возьмет ее снова? Лин застонала от скрутившей внутри судороги, и Асир тут же оказался рядом.

Ее окунуло в запах, в тепло и силу, исходящие от его тела. Владыка подхватил на руки так легко, будто Лин вообще ничего не весила.

— И давно ты тут стоишь, как призрак белой воительницы в руинах Альтары?

— Не знаю. Кажется, да. Я… — она обняла Асира за шею обеими руками и спрятала лицо в вырезе его халата. Запах стал гуще, такой необходимый, такой… Любимый. — Я скучала. Хочу еще, — она сглотнула ставшую тягучей и вязкой слюну, — так хочу тебя, но вдруг уже не нужно? Боялась, что не придешь.

— И оставлю тебя, беспомощную, на растерзание профессору? Нет, ты еще не готова к такому.

Он шутил, пытался подбодрить, и от этого вина и боль захлестнули с новой силой. Лин отвесила себе мысленного пинка: «Извинись уж как-нибудь, тряпка, найди в себе силы». Подняла голову. Асир почувствовал что-то, взгляд стал острым и внимательным, и Лин крепче сцепила руки, испугавшись вдруг еще сильнее, как будто, стоило оторваться, и — уйдет. Не прогонит, пожалеет, но уйдет сам.

— Владыка, — чуть слышно прошептала она. — Я не знаю ваших обычаев. Не знаю, как сделать правильно. Скажите мне. Я виновата, понимаю, что виновата, что вела себя как наглая слепая идиотка, наговорила бездна знает чего… Что мне сделать? Я пойму, если вы не простите, но хочу, чтобы вы знали, как сильно я сожалею.

— Я чую твое раскаяние, — голос Асира стал глуше. — Но не понимаю причины. Ты не можешь чувствовать вину за то, что вломилась в окно и пыталась защитить ту, с кем успела сблизиться. А остальное было лишь результатом. — Он дошел до кровати, опустил Лин на нее. — Ты точно хочешь говорить об этом сейчас?

— Меня это мучает. Знать, что сделала вам больно. Остальное было результатом, говорите? Нет. Разве что — результатом моей несдержанности. Да, я хочу, — она сглотнула, — объяснить. Если можно. Если это хоть чему-то поможет.

«Потому что иначе ты уйдешь, когда мне и в самом деле полегчает, и это будет уже точно конец. Навсегда». Хотелось, немыслимо хотелось забыть обо всех неудобных вопросах, поплыть по течению, отдаться во власть этого запаха, этих рук, снова испытать незнакомое, но такое волнующее физическое удовольствие. Но Лин, в конце концов, не была сопливой девчонкой, а взрослый человек должен уметь отвечать за себя. Даже в течку. Тем более зная, что от этого зависит будущее.

Она так и не смогла разжать руки, и Асир, помедлив немного, устроился рядом, притянул к себе, успокаивающе поглаживая по спине.

— Хорошо. Объясни мне.

Трудней всего было начать. Столько всего казалось важным, столько точек, с которых все могло бы пойти по-другому, лучше и правильней…

Но начала Лин почему-то с того, что здесь вообще не имело значения. Ни для кого.

— В нашем мире анхи не предлагают себя кродахам. Это не принято. Не дурной тон или отсутствие воспитания, гораздо хуже. Только шлюхи. У вас не так, но я, кажется, до сих пор не приняла это полностью. Иначе ждала бы, что Хесса сорвется. Она же по Сардару с ума сходит. — «Как я по тебе»… — И потом… в общем, я разозлилась. На себя прежде всего. Куда все делось, спрашивается? Восемь лет работы на самом опасном участке, хрен знает сколько сложных дел за плечами, отморозков обезвреженных — и не суметь остановить идиотку, которая со мной рядом стояла, и от которой я просто обязана была чего-то такого ждать? Может, конечно, я после праздника размякла, у меня тот день как в сладком тумане прошел, мозгов нет, только… — вздохнула, вбирая запах, — вкус винограда… и ваш. До сих пор помню.

Ее несло куда-то не туда, в какие-то совсем неважные дебри, и нужно было взять себя в руки, как тогда с Ладушем — пусть говорит агент, а не анха. Но как же это сложно, когда ты в течке и дышишь запахом кродаха. Единственного кродаха, который тебе необходим. А раз так, если не хочешь его потерять — вперед, Линтариена, объясняйся.

— Я могла выслушать Ладуша. Он, скорее всего, объяснил бы, что все не так, как я себе вообразила. Могла поговорить с Лалией. Видела ведь, чуяла, что и Лалия на себя не похожа, и Сардар не в себе, еще подумала — случилось что-то плохое. Конечно, я бы к вам так не вперлась, если бы знала… Это насчет окна, да. Но я выключила мозги и помчалась задавать вопросы. Ладно. Дура, но пока излечимо. Вы ответили. И вот тогда — тогда я должна была остановиться. Взять себя в руки. Признать ваше право защищать тех, кто вам дорог. Может, тогда сумела бы объяснить… без позорных воплей и незаслуженных упреков.

— Но не остановилась. Ты боялась за Хессу, я понимаю, у тебя были для этого причины. И сейчас есть. — Асир тихо хмыкнул. — Эта твоя дружба совсем не радует меня.

— Иногда нужно много времени, чтобы научиться жить. Она пытается. И, знаете, у нее есть все шансы стать человеком. А у Наримы — нет. Лицемерная завистливая тварь, такой и останется. Но вы и за нее тоже в ответе, а я… наверное, я их сравниваю совсем не так, как вы, вот и все.

— Нарима глупа, чего не скажешь о твоей Хессе. Дурочке можно простить многое, умной — нет. Но я категорически против присутствия их обеих в этой кровати сейчас. Ты хотела сказать что-то еще?

Лин помолчала, пытаясь собраться. Бездна бы забрала Нариму, разве в ней дело? Как вообще можно быть настолько косноязычной, когда речь идет о самом для тебя важном?

Что она может сказать?

И почему, за каким вообще хреном она плачет сейчас?

— Я не знаю, что сказать. Хотела извиниться, получилось… кажется, только хуже. Я… помните тот разговор перед ярмаркой, о надежде? За вами я пошла бы куда угодно. Через любую пустыню, через любое море.

— Разве можно добровольно идти через пустыню за человеком, которого боишься и решениям которого не доверяешь? Это все равно что пойти на смерть ради цели, в которую не веришь. Самоубийственная глупость. Не плачь. — Асир вытер ее лицо тыльной стороной ладони, коснулся губами щеки. — Ты совсем не глупа и не слаба, ты просто еще многого не знаешь о себе и об этом мире. Пройдет немного времени, и ты выберешь себе кродаха, которому сможешь верить. Здесь не о чем плакать.

Лин мотнула головой:

— Один раз… — она осеклась. Хотела объяснить, как это на самом деле больно: один раз не поверила, надумала себе бездна знает чего, и теперь все, не можешь, не имеешь права сказать, что всегда верила. И все равно не нужен ей никакой другой кродах, никому она не сможет и не захочет довериться так, как Асиру, полностью. Но вдруг это оказалось совсем не важным, потому что до мозгов дошло куда более страшное. — Подождите. Нет. Что-то снова не так, и я, кажется, снова слепая идиотка. Вы ведь уже говорили, а я прослушала. С чего вы вообще взяли, что я боюсь — вас?

— С того, что вкус твоего страха, даже не страха, беспредельного ужаса, я до сих пор чувствую на языке. Ты не доверилась, не захотела услышать, я разозлился. Это не делает мне чести, но здесь уже нельзя ничего изменить. Я не хочу, чтобы ты боялась.

Лин не сразу поняла, о чем речь. Снова и снова мучая себя воспоминанием о не тех словах, мыслями о том, что Асир был ранен, она и думать забыла о собственном приступе ужаса, как только разобралась, что именно за ним стоит. И только теперь дошло до тупых мозгов: ведь чуять эмоции — еще не означает правильно определять их причину.

— Да, я вспомнила, — медленно, осторожно подбирая слова, начала Лин. — Я поняла, о каком ужасе вы говорите. Вы, конечно, не поверите сейчас, если скажу что-нибудь банальное вроде «вы не так поняли». Но все-таки почуете, если совру, правильно?

Очень ясно она поняла, что у нее только одна попытка. Единственный шанс. Просрет — второго не будет, потому что она не трусливая тварь вроде Наримы и даже не долбоебка вроде Хессы. Ей сразу дали многое, куда больше, чем заслуживала. Дважды таких авансов не дают никому.

Заставила себя расцепить все еще сомкнутые на шее Асира руки, но тут же ухватила его ладонь. Та история, которую она должна была сейчас рассказать, требовала якоря. Лин вообще не думала, что когда-нибудь вытащит все это на свет.

— Однажды вы рассказали мне кое-что… очень личное. Кажется, пришло время ответить тем же.

Было тяжело, было больно, но она смотрела Асиру в глаза.

— Я не знаю, кем были мои родители, и меня никогда это не тревожило — в Нижнем городе полно беспризорников, рядом с морем легко выживать. Сколько себя помню, я болталась в стае уличных мальчишек. Но в моей жизни был один взрослый… анха, которую я могла бы назвать близким человеком. Она жила в трущобах, и я бегала к ней два-три раза в неделю, иногда просто так, иногда — с какими-то вопросами или с глупыми девчачьими бедами. Да, я знаю, что такое трущобные анхи… очень хорошо знаю. У Альды не было ни кродаха, ни денег на подавители. Она всегда предупреждала меня, когда подступала течка. Говорила, чтобы я не приходила. Что мне еще рано знать некоторые вещи.

Лицо Асира расплывалось перед глазами, почему-то было трудно дышать.

— Мне было двенадцать, когда я пришла не вовремя. Так получилось, случайно — удирала от одного утырка, оторвалась от него совсем рядом с халупой Альды, была уже почти ночь, и я подумала, что могу поспать в ее сарае, а утром тихо уйти. А т-там…

Лин прикусила губу: вспоминать все еще было больно, никакие психологи с этим не справились — в основном потому, что на всяких дурацких собеседованиях она просто молчала об этом. А сейчас не могла перестать плакать.

Терла глаза краем простыни, дышала, пытаясь хоть немного успокоиться. Это самое начало, рассказ будет долгим. Владыке нужна правда, а не ее рыдания.

— Наверное, надо сказать. Эта история не о том, о чем вы сейчас подумаете. Не об убитой в течку анхе, а о том, как я стала убийцей. Мне повезло, я пришла слишком поздно. То есть это потом уже я поняла… что повезло. После того, как много лет грызла себя за опоздание. Мне она снилась. Мертвая, вся в крови, и с улыбкой.

Она крепче сжала руку Асира и почувствовала ответное, успокаивающее пожатие.

— Каким-то долбаным чудом там была охранка. Они не успели взять убийцу, зато увезли меня. Соплячку, воющую от первого в жизни настоящего горя. Я провела ночь в участке. Здоровенный кродах качал меня на руках, как младенца, поил успокоительным и обещал, что все будет хорошо, а я выла, ругалась и слала его в бездну.

Она закрыла глаза и глубоко вздохнула. Тогда успокоительное не слишком помогло, но с тех пор Лин научилась брать себя в руки от одного вида Каюма. Даже, оказывается, от воспоминания о нем.

— Утром он отвез меня в интернат. При мне поговорил с директором — сказал, что по закону никто не разрешит ему опекунство, но, если со мной возникнут проблемы, нужно обращаться к нему. И мне сказал, что могу приходить. Уж дорогу до участка небось найду.

Теперь у нее получалось говорить спокойно. Или почти спокойно. Только посмотреть Асиру в лицо не могла себя заставить.

— Я не приходила, конечно. Я почти ненавидела его, потому что какого хрена, где он был, где все они были, когда Альду еще можно было спасти? А потом… Мне было семнадцать, когда я увидела то дело. Да, забыла сказать. Интернат был чем-то вроде спецшколы. Обычная программа плюс профильные предметы. Оттуда многие потом шли учиться дальше, клибы в основном — на юристов, адвокатов. Но я как-то сразу нацелилась на охранку. Решила, что не буду… как те. Не опоздаю. Никогда больше не опоздаю.

Асир вдруг усадил ее, налил воды в кружку:

— Пей. Ну, пей.

Лин пила, зубы стучали о край. Всхлипывала. Дышала — снова на счет.

— Нам давали материалы старых дел, для примера. Оказалось, что убийца Альды был серийником, вот откуда там взялась охранка. Проклятый вечно обдолбанный наркоман. Его убили на следующей анхе, написали «сопротивление при задержании», но нам тогда уже объяснили, что иногда и служители закона срываются. А еще там было, что на него вышли, когда копали под одного… Наим Муяс его звали. Клиба. Официально — владелец фармацевтического завода и сети аптек. И подпольный цех наркотиков. Так вот этот Наим до сих пор ходит на свободе, потому что адвокаты у него хорошие, денег как у психа фантиков, а на охранку он срать хотел. Уважаемый член общества, как же.

Я тогда уже третий год была на подавителях. Решила, что никогда не стану такой, как Альда, уязвимой. Почти не пахла. Нашла его дом, поболталась там с неделю, поняла, что не пройду, охраны много. Зато выяснила, что по вечерам, ровно в семь, он ходит в клуб. Пешком. С охраной, но это была охрана скорее от попрошаек или «быков». От дротика с крыши не спасли.

Через два дня за мной пришел Каюм — тот самый кродах, мой неофициальный опекун. Забрал прямо с урока, отвез в участок, затащил в допросную, потому что криками оттуда никого не удивишь, и выдрал. Ремнем. Все бляшки на заднице отпечатались, неделю на животе спала. Он сказал — это не за то, что я чуть не спустила свою жизнь в дерьмо, потому что каждый сам волен оценивать, сколько его жизнь стоит. И не за то, что стерла с дротиков отпечатки, но не подумала, как легко найти покупателя любого оружия: вы, сказал, этого еще не проходили, неопытной соплячке простительно. Но я сорвала операцию, которую они готовили несколько месяцев. Он сказал: «Пять лет ты знала ко мне дорогу, кто мешал прийти и спросить: ты, блядь, должен хранить закон и порядок, ты кродах и начальник, так почему всякая мразь ходит на свободе, а ты протираешь задницей кресло? И я бы тебе ответил. Правду».

Он много чего тогда рассказал — такого, о чем молчали учителя. Снова всю ночь вливал в меня успокоительное. А утром решил, что хватит с меня школы. «Там остается слишком много времени на долбоебство. Завтра сдаешь экзамен, послезавтра приступаешь к работе»…

— Твой начальник.

— Да. Мой начальник и мой пятый участок. — Лин глубоко вздохнула. Снова стало страшно. Момент истины, чтоб ее. — Теперь ты поймешь, от чего я тогда пришла в ужас. Ты мог меня убить, хотел и с трудом сдерживался, я это ощущала так же ясно, как сейчас чую твой запах. А мне было похрен. Ты мог делать со мной все, ты имел право. Я испугалась этого чувства. Испугалась себя. Того, что стала, как Альда. Хуже Альды. Наши анхи, даже трущобные… они могут так съехать только в течку, но у меня еще и течки не было. Я тогда решила, что спятила. Потом… спросила у Лалии, она объяснила. Что так бывает. Что мои мозги при мне, что это не сумасшествие… я просто стала анхой тогда, когда совсем этого не ожидала. Вот. Теперь решай.

— Это не сумасшествие, — повторил Асир и поднялся. В комнате совсем стемнело. Лин почти не видела его. От слез ломило глаза. Она не помнила, когда столько ревела в последний раз. Наверное, как раз тогда, еще девчонкой. Больше — нет.

Тянуло ветром из распахнутого окна. Лин поежилась. Кровать, на которой она осталась одна, казалась огромной и холодной.

— Это выбор. — Голос Асира раздался откуда-то позади. Лин обернулась и заморгала, щурясь. На столе загорелся ночник — небольшой фитиль в чаше, наполненной воском. Асир сел рядом.

— В течку свободная анха не может выбирать, она подчинится и прогнется, если не сможет сопротивляться своему зверю. Она примет боль за удовольствие и смерть за радость. Я не понимал этого тогда, в детстве. И больше всего на свете боюсь ошибиться снова.

Он опустил руки Лин на колени, ладонями вверх.

— Ты уже прошла свою пустыню. Ты видела, на что я способен. Это далеко не все. Может быть гораздо хуже. Но если ты выбрала меня и если в самом деле хочешь идти за мной, идем.

Достаточно было, наверное, просто вложить ладони, но Лин схватилась за его руки, как будто это был спасательный круг, страховочный трос и бездна знает что еще.

— Выбрала. Хочу.