Воля владыки. В твоих руках

ГЛАВА 8

Ладуша Лин поймала после ужина. Могла бы раньше, но хотелось поговорить без лишних глаз и ушей. Дождалась, пока он пойдет к себе, постучалась. Хорошее время, все сейчас сидят в зале в ожидании кродахов, и никому нет дела до нее. Она ведь не претендует…

Дверь открылась, и Лин тут же забыла, о чем думала.

— Я, — она сглотнула, — поговорить. Можно?

Ладуш молча отступил, пропуская в комнату, и так же молча закрыл дверь.

Лин вдруг стало страшно. Он ведь ждет, что она скажет, кого выбрала? Иначе, наверное, вообще не пожелал бы ее слушать. Он сочувствовал Лин, но былой теплоты все же не было. А она сейчас запросто может окончательно испортить отношения.

Но она должна попытаться.

— Господин Ладуш… — что сказать? «Я помню, что владыка не желает говорить обо мне, но…»? «Вы же можете провести меня к нему»? «Хотя бы передайте записку.»? Все не то, все неправильно. Ладуш молча ждал, и Лин выпалила, махнув рукой на мысленные заготовки: — Я хочу извиниться перед ним. Ничего больше, если он не хочет меня видеть, но хотя бы прощения попросить я могу? Хотя бы сказать, как жалею обо всем, что наговорила?

— Нет. Не можешь. — Ладуш отошел, повернулся спиной, будто даже смотреть не нее не желал. Добавил чуть мягче: — Пока ты не можешь ничего, только ждать. Я не знаю, что между вами произошло, но последствия… — он вздохнул. — Были впечатляющие. Поверь, извиняться сейчас — не время.

Лин замотала головой.

— Разве нужно какое-то особое время, чтобы сказать человеку, как сожалеешь о своей ошибке? О том, что обидел его?

— Нужно, если не хочешь получить прощение вместе с окончательным разрывом.

— А сейчас… разве не окончательный?

Умершая было надежда вспыхнула — и тут же погасла от слов Ладуша.

— Не знаю.

Лин закрыла глаза, прислонилась затылком к стене. Заговорила быстро, как будто слова могли задушить подступившие слишком близко рыдания:

— Другой кродах — что это, если не разрыв? Что может быть окончательнее?

— Владыка обещал, что проведет эту течку с тобой?

— Я не спрашивала. Вообще боялась говорить о течке.

— Жаль. Было бы проще. Хотя… Ты ведь не хочешь, чтобы он взял тебя только затем, чтобы сдержать слово, верно? Жди, Лин. «Терпение — высшая добродетель», как говорила когда-то моя бабка. Я сделаю все, что смогу. И не потому что мне тебя жаль, или я забыл, что ты натворила. Это же надо было додуматься — так запросто взять и все испортить. Мне просто не нравится то, что я вижу сейчас. А тебе пока стоит заняться собой и своим здоровьем, а не бессмысленными уже самокопаниями. Иди. Если что-то изменится, я скажу.

— Вообще-то мне так и не объяснили, что с моим здоровьем, — буркнула Лин. — А лекарства я пью.

— Больше гуляй и прислушивайся к своему телу. Оно меняется, ты меняешься. Если почувствуешь себя плохо — физически плохо, я имею в виду, — или хотя бы странно, приходи. Обмороки, головокружения, боль, рези, тошнота.

— Такого ничего. А странно… Мне все сейчас странно. То есть то, что, скорее всего, должно быть нормальным. Простите, господин Ладуш, я буду чувствовать себя полной дурой, если начну к вам бегать жаловаться на то, что у меня грудь ноет, и в голову сами собой лезут картинки, как владыка к ней прикасается. — Глаза защипало, и она добавила: — Тем более что от таких жалоб и до истерики недолго, а истерик уже и так перебор. Ладно. Я вас поняла. Спасибо, что объяснили. Но… а, в бездну. Спокойной ночи.

Она отлепилась от стены и шагнула к двери.

— Стой.

Обернулась к Ладушу.

— Лин, давай договоримся. Лучше ты будешь чувствовать себя полной, круглой и какой угодно еще дурой передо мной, чем из-за собственной глупости навредишь себе. О картинках в твоей голове мне знать не обязательно, а вот то, что грудь ноет, нельзя назвать нормальным. Саад говорил, что так будет, и объяснил, почему. Ты слишком рано начала принимать эти ваши «подавители». Твое развитие как анхи — затормозилось где-то между подростком и девушкой. Теперь твое тело будет стремиться наверстать упущенное, стать таким, каким должно быть от природы. Возможно, ты не замечаешь, но сейчас твоя грудь немного больше, чем была, когда ты появилась у нас. Но изменения только начинаются. Этот процесс может быть нелегким. Не относись к нему легкомысленно.

— Вы вряд ли поверите, господин Ладуш, но легкомыслие мне вообще не свойственно. Профессору стоило рассказать все это мне, а не показывать сволочной характер и отыгрываться за порядок работы охранки. Да, я замечаю, что тело меняется. Смазку трудно было бы не заметить, — хотела пошутить, но вслед за словом «смазка» потянулась яркая, слишком яркая цепочка картин — утро перед праздником, разговор с Лалией, сам праздник… Владыка… Она замотала головой. — Перепады настроения тоже вроде из-за этого. Кажется. Простите.

— Перепады, слезы, вялость, томление и ожидание близости. Тяга к мужчинам.

— Честно говоря, лучше бы обошлось без томления и ожидания. Не сейчас.

— Это нормально. Не только для тебя, для всех анх перед течкой.

— Я не хочу. Все-таки жаль, что в вашем мире нет подавителей. Подставляться кому придется… да в бездну, — она выскочила, хотя Ладуш, кажется, хотел ответить. Но еще немного — и разрыдалась бы на его плече, и хорошо если только разрыдалась, а не завыла. Нет уж.

В конце концов, она не за этим приходила.

«Могу я хотя бы попросить прощения? — Не можешь».

«Не можешь». И какой тогда смысл во всем остальном?

Если бы не Исхири, полезла бы снова в окно. И пусть бы убил, плевать. Зато успела бы сказать все то, что уже невыносимо без толку прокручивать в голове.

Лин так и не заснула этой ночью. Плакала, закусив угол подушки, убеждала себя не делать глупостей — сколько можно, в самом деле? Твердила слова Ладуша: больше гуляй, подумай о здоровье, жди. Жди. Он сделает, что сможет. Иногда сон подбирался близко, совсем близко, но полностью отключиться не получалось. Больше было похоже на прострацию, чем на нормальный сон. И в голове крутился единственный вопрос: «Почему?»

А потом настало утро. И нужно было вставать, и постараться выглядеть если не «как обычно», то хотя бы «приемлемо». Что под злорадными взглядами Наримы было очень непросто. Хотя еще недавно Лин этих взглядов и не заметила бы, а если и заметила — что ей за дело до этой дуры? Теперь же… Именно Нариму она вспомнила в ссоре с владыкой, и оттого казалось — Нарима победила в каком-то безмолвном споре. В борьбе за второй шанс, может быть?

«Больше гуляй»… Лин гуляла — с утра и до вечера бесцельно бродила по саду, и ела в саду, подальше ото всех, и не забывала о лекарстве. Делала вид, что все в порядке. Уходила спать раньше других. А поутру снова шла гулять.

И не могла сказать, сколько дней прошло после разговора с Ладушем. Два, три? Или уже четыре? Ладуш, сталкиваясь с ней, молча проходил мимо, только окидывал пристальным взглядом. Сама Лин не замечала прочих. Ей было… пусто, пожалуй. Даже не тоска, для того, чтобы тосковать, нужно хоть что-то чувствовать. Но что может чувствовать человек, которому даже в праве извиниться отказано? Не говоря уж о перспективе секса с чужим, не нужным ей кродахом.

Чувства просыпались ночью, когда отгораживалась от всего мира одеялом и дышала все еще заметным запахом Асира. Но даже тогда больше не хотелось ни выть, ни плакать, просто пережить наконец эту проклятую течку. Почему казалось, что потом все наладится, Лин не знала, но очень старалась в это верить.

С Лалией она столкнулась внезапно. Просто врезалась, вписалась носом во что-то мягкое, сладко пахнущее владыкой и сексом, задохнулась от этого свежего, густого, желанного запаха, всхлипнула и подняла глаза.

— Так, — сказала Лалия, сосредоточенно ее разглядывая. — Так. Понятно. Хорошо, что не в стену, идем, — взяла Лин за руку и куда-то повела. Оказалось — в их тайную комнату. Знакомый запах оружия, металла, смазочных составов для дротиков и сюрикенов немного успокаивал, но даже близко не мог перебить запах владыки.

— Очень плохо? — спросила Лалия.

— Не знаю, — Лин прислонилась к стене: ноги не держали. От запаха владыки и секса стало жарко, она зашарила по вороту рубашки, нащупывая мелкие пуговички. Пальцы дрожали, расстегнуть получилось не сразу. — Я же не знаю, как плохо, а как нет. Живая. — В висках стучала кровь, Лин вытерла пот со лба и спросила: — Не рассердишься, если я понюхаю… ближе?

— Сочту это новым пикантным опытом, пожалуй, — Лалия усмехнулась. — Вперед.

Один короткий шаг, и Лин уткнулась носом в ее плечо. Задышала, стараясь не частить и не терять голову, помнить, что перед ней не владыка, а другая анха. Сцепила руки в замок за спиной, чтобы не обнять, случайно забывшись — это было бы уже совсем лишним. Жар расползался по телу и почти нестерпимым огнем собирался внизу живота, между ног стало совсем мокро, зато в голове немного прояснилось, безразличие последних дней отступило, и плевать, что снова стало больно, запах владыки стоил этой боли.

— Странно, — негромко, словно про себя, сказала Лалия. — Ты пахнешь еще слишком слабо для течки, но остальное…

— Нет, еще нет, — Лин мотнула головой и отступила на шаг. Встретила изучающий, задумчивый взгляд. — Я осознаю окружающее и контролирую себя. Меня не тянет кидаться на любого кродаха или клибу. И Ладуш присматривает… кажется.

Вспомнив о Ладуше, Лин задрожала. Обхватила себя руками. Она не знала, договорился тот с кем-то или нет. Наверное, да. Если бы владыка передумал, он сказал бы, правда?

— Ты как-то неправильно представляешь себе течку. Осознавать окружающее — нормально. Даже контролировать кродаха в процессе соития или выражать свои желания — нормально. Ты не теряешь себя, просто… желание становится таким сильным, что границы условностей размываются. Чтобы потерять себя в этом желании, нужно очень долго ждать, это последний шаг до безумия. Но все, что происходит перед этим — происходит постепенно. — Лалия кинула на пол одну из тренировочных циновок, села и похлопала ладонью рядом с собой. — Давай поговорим… о разном.

Лин села, поморщившись: мокрые шаровары неприятно врезались в промежность.

— О чем?

— Во-первых, о твоем выборе. Я знаю, что Ладуш его предлагал.

— А о нем нужно говорить?

— Конечно. Я недостаточно хорошо знаю тебя, чтобы судить о твоих предпочтениях в постели. Ты и сама вряд ли это знаешь, но есть несколько моментов, которые могут стать определяющими. Смотри. Возьмем Сардара. Для него главное — доставить удовольствие анхе. Он никогда не переступит черту, если не будет уверен, что ты хочешь этого по-настоящему. Никогда не причинит боли, если ты не станешь умолять его об этом. Он будет внимательным и осторожным, даже если ты об этом не попросишь. Сардар — идеальный любовник для тех, кому нужна забота. По нему не скажешь, да, — Лалия фыркнула, — но это так.

— Хесса, — кивнула Лин. — Она боится течки даже больше, чем я.

— Именно. И она получила свой идеальный вариант. Теперь Ваган. Он абсолютно не требователен в постели и не слишком хорошо отслеживает наши запахи. Течка с ним похожа на… м-м-м… на тренировку на плацу, да. Все будет выполнено по форме и правилам, никакой фантазии или творчества, но очень много старания и усердия. Ну и Фаиз… — Лалия побарабанила пальцами по колену, вздохнула. — Сложный случай. Он тоже не перейдет черту и не причинит боли, но боль он причинять любит, и так или иначе ты это почувствуешь. Он не склонен болтать в постели и не станет ни о чем тебя спрашивать, а значит, сделает все так, как считает нужным. От него никто не уходил страдающим, но некоторые, вроде Сальмы или Наримы, его побаиваются.

Лин вдохнула, снова вбирая в себя запах — сейчас он чувствовался не так густо и возбуждающе, как вплотную, но достаточно отчетливо, чтобы, закрыв глаза, представить себе Асира. Таким, каким Лин его не видела и уже, похоже, не увидит. Представить, как он берет за плечи не в гневе, а в желании. Как смотрит, насмешливо кривя губы, будто ждет, чем ты ответишь — сделаешь вид, что не понимаешь, или первой шагнешь ближе. Как скидывает халат и, растянувшись на огромной кровати, смотрит и говорит: «Ну что же ты, раздевайся». Неподходящая мысленная картинка для рассказа о том, каковы в постели его приближенные.

— Знаешь, дома… в том мире, — Лин дышала тяжело: глаза открыла, а картинка никак не желала уходить, впору встать и побиться головой об стену. — Один мой друг любил повторять шуточку, которую мы все считали дебильной. Что если у тебя денег на пару бутылок пива, можно мечтать налакаться в зюзю коллекционным вином, но глупо вносить эту мечту в планы на вечер. Так вот, — она сглотнула, слюна была вязкой и солоноватой, не как обычно, — сейчас я мечтаю именно об этом. Налакаться в зюзю коллекционным вином. И не все ли равно, какой вкус у тех трех бутылок, которые мне по карману? Даже если там окажется не дешевое пиво, а что-то вполне приличное. Без разницы.

— Если ни разу не пробовала ни пива, ни настоек, ни вина, конечно, будет все равно. Но поверь, очень важно подумать, с чего начинать дегустацию, потому что привкус может остаться на всю жизнь. И если после тебе предложат коллекционное вино, а ты днем и ночью будешь мечтать о пиве… Не слишком приятно, да? — Лалия говорила привычно, мягко, но что-то то ли в ее интонациях, то ли в движениях пальцев по синему атласу рубашки отдавало горечью и сожалением.

Наверное, она знала, о чем говорила. Наверняка знала, при ее-то предпочтениях.

— Но я и правда понятия не имею, что мне может понравиться. — Лин хотела ответить взвешенно и логично, но не получилось. Она всхлипнула, согнулась, спрятала лицо в коленях. — Я и не хочу, чтобы мне нравился… кто-то еще. Выживу, с катушек не съеду, и ладно.

— Попытайся понять кое-что, ну, или пока просто поверить мне на слово. Чтобы получать удовольствие в постели, совсем не нужно ни любви, ни влюбленности. А что тебе может нравиться, легко узнать. Ты возбуждена, сейчас это будет совсем просто. Устройся в комфортном месте, закрой глаза и представь по очереди ласку, агрессию, нежность или требовательность. Надеюсь, ты в курсе, как можно доставить себе удовольствие. Не вчера ведь родилась. Выбирай то, от чего больше возбудишься, ну и, конечно, то, от чего кончишь.

— Вот бездна, — пробормотала Лин. — Ты думаешь, правда надо? И это не будет, ну… — она замолчала, не зная, как назвать грызущее чувство неправильности. «Не будет ли это изменой?» Глупый вопрос, от нее не требуют верности, даже наоборот.

— Анх готовят с детства. Их приучают к мысли о связи с кродахами и умению работать со своим телом, чтобы доставить кродаху удовольствие. Скажи, ты когда-нибудь видела член вблизи? В возбужденном состоянии он может быть очень большим. Чтобы принять его без боли, а с радостью, чтобы испытывать удовольствие, а не ужас, анхи делают много чего еще в юном возрасте. Это нормально. Но если ты никогда ни к чему такому не готовилась, будет сложно. Конечно, многое зависит от кродаха. Но далеко не каждый из них терпелив и внимателен. Поэтому, пока будешь занята приятными фантазиями, не помешает еще и подготовить себя. Хотя бы попробовать, чтобы приблизительно знать, что тебя ждет.

Лин застонала. Отчего-то ярко представились взятые в одном притоне в качестве вещественных доказательств искусственные члены, самой разной длины и толщины, с жуткими шишковатыми «набалдашниками», выступами и следами въевшейся крови. Плетки, наручники, какие-то специальные приспособления, которые Лин уже и не рассматривала толком, радуясь, что не ей составлять протокол, и мечтая залить тошноту если не пивом, то хотя бы холодной минералкой.

С другой стороны, если все так, как говорит Лалия, а врать ей незачем, то как-то себя подготовить и в самом деле надо. Если не физически, потому что хрен его знает, как подготовиться к такому физически — самостоятельно, так хоть морально.

— Ну… попробую. — Лин неловко пожала плечами. — Хуже уж точно не будет. В крайнем случае, настроюсь на процесс. Не догоню, так хоть вспотею, да?

— Точно. А если все же определишься, скажи Ладушу. И еще… — Лалия смотрела на Лин долго, будто не могла решить, сказать о чем-то или лучше промолчать. — Я не стала бы тешить тебя пустыми надеждами, но ты не похожа на дурочку, которая за мечтами не видит реальности. Владыка отходчив. Он многое может простить.

Лин прикрыла глаза.

— До сих пор не простил. Сколько времени прошло? Я даже извиниться не смогла, Ладуш не пустил. Но… — Подняла руку, провела пальцами по халасану. — Вот это… только мой выбор. Он обязывает меня, а не его. Не знаю, как у вас, а в нашем мире не принято себя навязывать, тем более кродаху. Если судить, как принято у нас, тогда с Сардаром и Хесса, и Нарима вели себя одинаково — непристойно и недостойно. Выбирают кродахи, только они. А надежды анхи — как туман, или как солнце за облаками, или как пена на волне. Надеяться можно, строить свою жизнь, опираясь на надежды — нет. Этому быстро учишься. Но совсем без надежды… все-таки плохо, да. Спасибо, что сказала.

Лалия кивнула, и Лин, снова поморщившись, встала. Пойти в сад? Нет, уединение среди увитых цветами шпалер годится для разговоров, для рисования, но вряд ли для сексуальных экспериментов. Купальня? Замков там нет, в любой миг может заявиться компания. Похоже, даже без дверей личная комната оставалась лучшим вариантом. Ночь, одеяло, темнота — и вперед. Лин посмотрела в окно — кажется, до ночи оставалось не так уж долго.

— Еще одно. Подождешь тут пару минут? Сбегаю к себе и вернусь, надо принести кое-что.

Она промчалась в зал, едва не сшибив кого-то по дороге, достала из-под своего матраса блокнот. После разлада с владыкой даже открывать его боялась. А оставлять здесь, когда весь сераль будет знать, что она у кого-то там на вязке… нет уж.

Лалия ждала, лениво кидая в мишень шпильку.

— Возьми, сохрани для меня, — Лин протянула ей блокнот. — Одни предки знают, когда меня накроет и надолго ли. Не хочу, чтобы Нарима или еще кто-нибудь совал свой нос. Пусть, что ли, здесь запертым полежит. Ты можешь посмотреть, если хочешь. Только больше никому не показывай.

— А, это тот самый, — Лалия взвесила блокнот в руке. — Давно хотела взглянуть. Хорошо, он тебя дождется.

Вечер Лин просидела в купальне, намываясь до скрипа. Отмывать в промежности тянуло с особой навязчивостью, она даже, оглянувшись на закрытую дверь, несколько раз провела между складок и осторожно ткнулась пальцем во влагалище. Неглубоко, совсем чуточку. Входил легко, не больно, там было мокро и скользко, и тут же захотелось попробовать что-нибудь побольше. Лин вспомнила даже не вставший, а лишь слегка возбужденный член владыки, всхлипнула и торопливо вылезла.

Ужинать не стала. Ответила что-то невпопад Хессе — та смотрела встревоженно и жалобно, — и сбежала к себе.

Ночь, одеяло и темнота оказались хорошим укрытием. Нервное смущение, охватывавшее от одной мысли об «эксперименте», мешало заснуть и обостряло чувства. Лин слышала, как расходились по комнатам анхи, как клибы почти бесшумно наводили в зале порядок. Слушала, а в голове вертелось: ласка, нежность, агрессия, требовательность… Ваган — тщательно и без фантазии. Сардар — заботливый. Фаиз — не причинит боли, но ты почувствуешь, что он это любит. Кто из них?

Чего она хотела бы?

Мечтать по заказу оказалось все равно, что пытаться нарисовать чье-то лицо, удерживая карандаш ногой. Лин, конечно же, помнила Вагана, начальника стражи владыки. Но представить этого служаку, глуповатого, исполнительного и по — собачьи преданного Асиру, занимающимся постельными утехами — не получалось. Совсем. В голову лезло дурацкое «ноги раздвинула на ширину плеч.» — обязательно тем же зычным басом, которым отдавал команды стражникам. Бр-р-р.

Сардара она помнила разным. Сосредоточенным и ошеломленным, в эффектном праздничном наряде и встрепанного, всклокоченного, заляпанного чьей-то кровью — в тот самый вечер. Но вообразить, как он проявляет нежность… а как? Да бездна его знает. Хоть у Хессы беги спрашивай.

«Чего бы я хотела»? Лин накрыла грудь ладонями — как владыка тогда. Обвела, подумав: а ведь правда, уже не такая плоская, как раньше. «Ну что, Лин? Не вчера родилась — должна знать, как доставить себе удовольствие?»

Даже не смешно. Какое удовольствие, когда ты на подавителях? Случай, о котором рассказывала владыке, был единственной попыткой.

Точно так же она пыталась понять, что делать с Исхири, и не могла, пока не отпустила себя и не доверилась внутреннему зверю. Почему бы сейчас не поступить так же?

«Чего ты хочешь? Нежности?»

Она погладила грудь, живот. Ласкать себя самой было… неловко? Странно? Глупо? Вот если бы… если вспомнить, как…

«Когда ты начала травить себя этой гадостью? Сколько лет тебе было?». Руки скользят по плечам, задерживаются на груди, спускаются ниже — на живот, на талию. А если… если бы — еще ниже? Лин быстро облизала губы, погладила лобок, раздвинула складки. Пальцы погрузились в мокрое. А если бы это были пальцы Асира? Если бы он… Лин повела рукой вниз, вдавливая, пока не нащупала вход во влагалище. Потерла там, прикусив губу — было слегка страшно, сердце колотилось, и почему-то снова почудился голос Асира. «И этого ты тоже не должна стыдиться».

Вкус винограда на губах, пальцы владыки обводят кромку халасана. «Вот так — взяла и надела».

— Да, взяла и надела, и не стыжусь, — Лин всхлипнула и толкнула палец внутрь. Другая рука сжалась на груди, Лин напряглась, выгнулась, раздвинув ноги. Туго и мокро, и слегка больно. Она сильнее сжала пальцы, задела сосок. Прикусила губу, иначе не сдержала бы вскрик. Кровь стучала в висках, пульсировала в промежности, внутри сжималось, будто судорогой сводило. Страшно — она ведь даже не знает, нормально ли это? Она ведь никогда раньше…

«Тебе знакомо чувство физического возбуждения? Успела ты испытать его?»

— Теперь — да? Это ведь оно? — Лин точно знала одно — об этом она не побежит рассказывать Ладушу, чего бы тот ни требовал. Может, еще сумела бы спросить у Лалии, но… сейчас Лалии здесь нет, только Лин — и Асир в ее фантазиях и памяти. И ей совсем не хочется прекращать.

А если бы… Она провела пальцами по халасану, ощущая подушечками грани камней и мягкость шелка, зарылась в волосы на затылке. «Владыка любит волосы»… Осторожно пошевелила тем пальцем, что внутри. Вдавила его глубже, и пальцы в волосах почему-то сами собой сжались в кулак. Плеснуло острым, на грани боли, удовольствием.

Если бы Асир так перехватил волосы, у самых корней, запрокинул ей голову, чтобы прижаться к шее зубами, сжал сосок… Лин выгнулась, раскинула ноги шире, согнув колени. Потянула волосы, выгибаясь дугой. Одеяло мешало, и она спихнула его. Какое, в бездну, одеяло, когда…

Не хватает рук. Она сжала сосок мокрыми от смазки пальцами, это было приятно, но внизу — внутри — стало слишком пусто. И Лин снова повела ладонью сверху вниз, от груди по животу, к лобку, к промежности. Еще шире развела ноги, сдавленно ахнула, задев клитор, и, уже не осторожничая, впихнула в себя пальцы. Теперь два. Не на всю длину, уж слишком было туго, но зато больно-сладко. Остро. И можно было хотя бы попытаться представить вместо них член. Она не знала, как это может быть. Но хотела узнать.

Член… Асира. Его ладони мнут грудь. Он прикусывает шею под ухом, оттягивает голову назад, и… Лин двигала пальцами, толкала их глубже и сама дергалась навстречу, неумело, судорожными рывками, теряясь в новых, слишком острых ощущениях. Не понимала, как так может быть — больно, но настолько приятно, что хочется заорать от восторга. По пальцам текло, по телу разливался жар, а судорогой сводило уже, кажется, весь живот. Хотелось сжаться, хотелось почувствовать еще острее, еще глубже.

Лин выпустила волосы и сдавила сосок. Сильно, еще сильнее. Тело содрогалось от незнакомого прежде удовольствия, и вдруг обмякло, как будто все мышцы разом отказались работать. Хотя нет, не все. Сердце билось в бешеном ритме, дыхания не хватало, и Лин кое-как вытащила пальцы.

Было хорошо. И хотелось еще. Но сил не осталось, сейчас она даже не смогла бы дотянуться до кувшина с водой, хотя пить хотелось тоже. Много. А простыня под ней промокла так, что придется встать и перестелить — не спать же на мокром. Но это потом. Сейчас Лин не могла пошевелиться. Могла только лежать, медленно приходя в себя. «И почему я никогда раньше…» Она глубоко, медленно вздохнула.

«Когда выберешь, скажи Ладушу».

Нет. Она уже выбрала и не собирается менять свой выбор. Если не Асир… Никто другой. Пошли они все в пень, в бездну нахрен. Пусть Ладуш выбирает, а Лин будет, как в анекдоте: «закрой глаза и думай о Родине», то есть о владыке.

А этот эксперимент… надо будет повторить, обязательно повторить. В конце концов, Лалия ведь посоветовала подготовиться. Кажется, теперь она примерно понимает, как именно…