Воля владыки. В твоих руках

ГЛАВА 24

Тем для обсуждения с Асиром вообще становилось все больше. Но, во-первых, сейчас было не ко времени досаждать владыке разговорами, и во-вторых, если уж вламываться в очередной раз в окно, то все-таки ради секса. Иначе следующего раза может не быть. Да и не только поэтому. В конце концов, Джанах прав, глобальные проблемы редко требуют немедленного радикального решения. В отличие от личных и приземленных, в число которых точно входит «мне плохо без моего кродаха, а он почему-то хочет, чтобы я выбрала кого-нибудь другого».

Пальцы уже привычно скользнули по прохладной коже халасана. Накрыло желанием, не таким острым и неутолимым, как в течку, но…

В библиотеку Лин не пошла. Читать и думать над прочитанным она бы сейчас не смогла, рассказывать Хессе о своих выводах и сомнениях не имела права, и вообще, раз нет рядом Асира, то, может, имеет смысл забиться куда-нибудь и представить, что он рядом? В деталях и подробностях?

Лин замедлила шаг и вдруг увидела Ладуша, на бегу отдающего распоряжения старшему евнуху. Посторонилась было, но вдруг ее осенило.

— Господин Ладуш, простите, что отвлекаю, но можно мне ключ от…

Договорить не успела.

— Давно пора было отдать. Держи. Можешь не возвращать. — Сунул ей в руку тот самый ключ и убежал дальше. Лин растерянно смотрела вслед и горячела от мысли, что никто не помешает воплотить смутное желание в жизнь. Лалия наверняка сейчас вместе с Асиром, у митхуны свои обязанности. Оружейка пустая, и там можно запереться.

К себе в комнату Лин вернулась часа через два. Уставшая, смущенная, хотя вроде как смущаться было не перед кем — она заперлась и все делала тихо. Но благостная и успокоенная. Даже решила, что отложит операцию «окно»: все-таки посольство, гости, мероприятия… А вот сходить в купальню не помешает.

— Сальма, деточка моя.

Лин остановилась, едва не выронив халат. Через зал бежала незнакомая анха. Маленькая, тонкая, с роскошной гривой золотистых вьющихся волос ниже пояса, и не возникло ни малейших сомнений, кем она приходится Сальме. Та, застыв у своей комнаты, смотрела на анху огромными глазами.

— Мама? — вскрикнула, отмерев, и бросилась навстречу.

Они удивительно походили друг на друга, отличались только ростом — Сальма была выше почти на голову — и возрастом. Мать перехватила ее в центре зала, повисла на шее и зарыдала, да так громко и отчаянно, что никакой Гании даже не снилось. Потом отстранилась, демонстрируя высыпавшим из комнат анхам тонкое, красивое, заплаканное лицо, и вдруг отшатнулась.

— Предки… — прохрипела она, в ужасе уставившись на дочь. — Предки… детка… Что с тобой? Волосы… Как…

Схватилась за горло, стремительно побелела и вдруг осела на руки Сальме, кажется, без чувств.

— Мама, — пробормотала та. — Мамочка… помо…

Но «помогите» так и не прозвучало. Сальма, наглядно доказывая теорию о наследственности, побелела, пошатнулась и прилегла на ковер — впрочем, не выпустив из рук бесчувственное тело матери.

Ладуша, скорее всего, нет, сообразила Лин, иначе на рыдания даже не вышел бы, а вылетел: в последнее время у него, похоже, намертво замкнулась в мозгах цепочка «опять рыдают — нужно успокоительное». Пока Тасфия брызгала на обморочных водой из графина, Гания демонстративно и громко жалела былую красоту несчастной Сальмы, а остальные наслаждались спектаклем, Лин протиснулась к двери клиб.

— Гостье из Баринтара плохо. И Сальме. Обе в обмороке.

В зал устремились клибы и евнухи, а Лин снова пробралась через толпу и все-таки пошла в купальню.

Мать Сальмы оказалась впечатляющей истеричкой, до высот которой и Гании, и Нариме, и всему курятнику вместе взятому было еще расти и расти. Едва ее привели в чувство, начались причитания и слезы, которые Лин прекрасно слышала и в купальне, и даже в библиотеке, куда поспешно сбежала, едва обмывшись. Кажется, Сальма утащила родительницу в сад, но это не слишком помогло. Скорее, наоборот: теперь, пожалуй, ее плач по утраченной красе доченьки могли слышать и по ту сторону стены.

Таких экзальтированных особ Лин видела и в своем мире, а уж здесь и вовсе не удивилась. Естественный результат развития анх в неестественных условиях, созданных кродахами. Но Сальму было жаль: та долго привыкала к своему новому облику и к мысли, что короткие волосы — не уродство. Теперь, наверное, все придется начинать сначала. Да еще весь курятник уши греет и злорадствует.

— Что за блядство там опять творится? — пробормотала Хесса, не отрываясь от книги.

— К Сальме мама приехала. Не оценила новую прическу. Доченьку изуродовали, жизнь кончена, все такое.

— Дура, — припечатала Хесса. — Волосы, блядь. Прическа, блядь. Какая нахрен прическа, когда тут такое творится, — она потрясла увесистым томом. — Знаешь, трущобы и казармы, оказывается, еще не самый плохой вариант. Резервации для кродахов. Вот где кошмар. Мастер Джанах об этом не говорил, но анх все-таки не хватало на всех, и кродахи… В общем, крышу у них рвало хлеще, чем у нас. Даже за лишний взгляд в сторону анхи могли отправить в загон. Я-то, идиотка, думала, то, что меня месяц на цепи продержали — это ужас. Жалела себя. А там… Они, блядь, просто на части друг друга рвали, представь, голыми руками. Кто выжил, тот молодец. По-моему, проще было сразу убить.

— Естественный отбор в неестественных условиях, — пробормотала Лин, отгоняя видение толпы ненужных, лишних, погибающих кродахов, которых отчаянно не хватало в другой половине прежде целого мира. Давно это было, никогда раньше она о тех временах даже не задумывалась, а сейчас — словно по живому резало. — Не убивали, наверное, потому что как-то использовали?

— На строительстве в основном. В цепях, под надзором клиб. Ну, там, конечно, все со всеми еблись так-то. Клибы с кродахами, клибы с клибами, кродахи с кродахами, если выживали при попытке, но анхи… их защищали все. Вязка с анхой — только за особые заслуги. Для самых сильных, надежных, здоровых, под присмотром, само собой. Вдруг кто забудется и анху придушит в порыве страсти.

— Строительство, — кивнула Лин. — Тогда ведь не только люди гибли. Города в развалины, море ушло, пустыня пришла. Кто остался, хрен бы выжили, не впахивая до кровавого пота. А ты говоришь, убить проще.

— Так они там все равно друг друга калечили и убивали, какое уж тут строительство, когда все невменяемые. Но строили, да. Через год основали Им-Рок. В других лепестках было примерно так же.

В Красном Утесе тоже было примерно так же, с поправкой на лишних и особо оберегаемых. Но говорить об этом с Хессой Лин не могла, поэтому только кивнула.

— Сейчас я дочитаюсь до того, что начну жалеть этих… этих кродахов, — Хесса захлопнула книгу и грохнула ее на стол. — Ты ела? Пойду обед попрошу. Если впихну в себя что-нибудь после такого чтения.

— Не ела, бери на двоих. — Лин с сомнением посмотрела на книгу. — Нет, на сегодня с меня хватит. Снова кошмары будут сниться.

Пока обедали, Сальма привела мать в комнату для рисования. Показывала свои рисунки, та рассеянно кивала. Лин с Хессой как раз возвращались в библиотеку, когда Тасфия сказала с нажимом:

— У вашей дочери талант.

Тогда, бездна уж знает, отчего, мать зарыдала снова. Лин с Хессой, переглянувшись, сбежали в опустевший сад, и остаток дня прошел в безделье и молчании: обсуждать прочитанное не хотелось, а говорить на другие темы не получалось. Сидели у любимого фонтана Хессы, смотрели, как возится у шпалер с розами Кифая. Та сначала работала длинными садовыми ножницами, потом начала поливать. Бегала с лейкой к фонтану и обратно, пока Лин с Хессой, не выдержав, не начали помогать. Кифая растворяла в воде крупицы вонючего бурого порошка. Объяснила:

— Удобрение. Полью, долго цвести будет.

— Все с ним поливаешь? — спросила Хесса.

— Нет, зачем? — удивилась Кифая. — Не всем цветам полезно долго цвести. Розы поливаю, они любят.

Кифаю потрясения сераля обошли стороной, вернее, она сама держалась в стороне. До сих пор казалось, что и не видит ничего, кроме сада, но сейчас даже ее проняло. Сказала, отставив в сторону лейку и взяв в руки тяпку:

— Мать Сальмы глупа. Не видит красоту в собственной дочери. Не понимает, что убивает ее своими слезами.

Разбивала тяпкой комья влажной земли под кустами, качала головой — сожалея то ли о неухоженном саде, то ли о Сальме.

— Она пробудет тут долго. Надо бы что-то придумать, — Лин вдохнула насыщенный, густой аромат роз, спросила: — Мне кажется, или они стали сильнее пахнуть?

— Госпожа Линтариена, — поклонился, прервав разговор, подошедший клиба. — Уделите мне минуту наедине.

Лин отошла, клиба сказал тихо:

— Вам письмо. Лично в руки. — Лист обычной писчей бумаги был запечатан сургучом и пах владыкой. Клиба отдал его с поклоном и тут же ушел. Лин неумело разломала печать, развернула.

«За калиткой сразу после полуночи. Не надевай светлое».

Жар бросился в лицо. Обсуждать Сальму, кродахов, анх, розы и кого или что угодно еще резко расхотелось. Лин вернулась к Хессе, сказала:

— Я к себе. До завтра, наверное, уже.

Та посмотрела удивленно, но тут же, будто что-то почуяв, хмыкнула, кивнула, спросила Кифаю:

— Помочь тебе? Не думай, мне не трудно, все равно сдурела уже нихрена не делать.

Лин прошлась по саду, свернула к жасмину. Тот почти отцвел. И это было хорошо: желающих «наслаждаться изысканным ароматом увядания», как называли это здешние поэты, не нашлось, тот угол сада был тих и безлюден.

А вот в общем зале собрались, кажется, все — и, насколько Лин успела их изучить, к полуночи отправятся спать разве что самые нелюбопытные и не жадные до внимания кродахов. Это днем единственным развлечением была мать Сальмы, а ближе к вечеру можно ждать визитов благородных харитийских или баринтарских кродахов, ищущих себе анху на ночь или, чем бездна не шутит, на всю жизнь.

Лин быстро прошла к себе. Влезла чуть ли не с головой в шкаф, поднесла письмо к лицу, жадно втянула запах Асира. «За калиткой после полуночи». Нет уж, если она соберется куда-то ближе к полуночи, самое меньшее, на что можно рассчитывать — любопытные взгляды в спину, и точно хоть кто-то захочет проследить, если не куда она ушла, то когда и в каком виде вернется. А если выйти в сад сейчас, открыто, на глазах у всех, да еще и в самой неброской, темной одежде, то решат, что снова, как в дни праздника, прячется от чужих кродахов.

Да, так и надо сделать.

Черные плотные шаровары, темно-зеленая, почти черная рубашка — без вышивки, без украшений. Лин провела пальцами по халасану, шепнула: «Светлое есть, всегда». Было трудно удержать улыбку: счастье пузырилось игристым вином, рвалось наружу. Но через зал Лин все же прошла с каменно-недовольным лицом.

На часах было без четверти девять.

Три часа и еще немного. Лин нырнула в заросли жасмина, напоминая сама себе вороватую кошку — оглядывалась и кралась, таясь от чужих взглядов, но на всякий случай делала вид, что прогуливается именно здесь совершенно случайно. И все же, когда густые кусты уже точно скрыли ее от возможных взглядов, оказалось, что сердце колотится, будто не меньше часа наматывала круги на интенсивной тренировке.

Вот когда не помешали бы наручные часы. Темнело в Им-Роке рано, в саду уже царили густые сумерки, а в кустах так и вовсе непроглядная темень, но до полуночи еще ждать и ждать. Лин толкнула калитку. Заперта, как она и ожидала. На лицо наползла улыбка.

— Вместо операции «окно» будет операция «стена».

Мелькнула даже мысль перелезть заранее — уж наверное, на той стороне тоже найдутся вполне густые кусты. Но… Лин покачала головой. Она хотела Асира, предвкушала встречу и наверняка пахла возбуждением. Неловко получится, если ее запах примет на свой счет праздно гуляющий баринтарец или харитиец из посольства.

Она села, прислонившись спиной к калитке, надеясь, что учует появление Асира. Раньше агент Линтариена неплохо чувствовала время, но теперь оно, кажется, вообще стояло, замерло, застыло. Неужели в этом мире нет наручных часов? Механические часы — довольно древнее изобретение, вроде бы они должны были быть до Краха. Неужели с тех пор не додумались ни до чего компактней, чем настенные, вроде тех, что висят в зале?

Вспомнился вдруг разговор с Джанахом, и мелькнула даже не мысль, а тень мысли: рассказал он Асиру или нет? Почему владыка позвал ее именно сегодня? Соскучился и хочет, как сама Лин? Или появился повод для разговора? А может… может, снова собирается что-то показать, куда-то повести, как было до течки, до той проклятой размолвки? Тогда им обоим нравилось проводить время вместе даже без секса. С владыкой было интересно и волнующе, и Лин надеялась, что и она ему чем-то интересна — как человек, друг, собеседник, а не только как анха. Хотя сейчас прежде всего хотелось не разговоров. Даже не прикоснуться — обнять со всей дури, прижаться всем, чем только можно, почувствовать, почуять.

Нетерпение охватывало все сильнее, сидеть стало мокро, как будто она текла. Лин встала. Сколько осталось, сколько? Час, два? Полчаса? Это невыносимо, так ждать, не имея возможности даже считать минуты.

Лин скинула тапки, засунула за пояс шароваров и полезла на стену. Она не будет спускаться, на стене ее точно не застукает никто посторонний. Зато можно видеть сад с той стороны. И вовремя заметить Асира.

Каким-то невероятным чудом она угадала со временем: не успела толком осмотреться, как заметила знакомую фигуру, быстро идущую по направлению к калитке. Асир тоже оделся в темное и почти растворялся в темноте, но как Лин могла его не узнать?

Она улыбнулась широко и довольно и спрыгнула вниз.

Ее стиснуло почти мгновенно, крепко, со всех сторон, окунуло с головой в тонкий, пропитанный благовониями и собственным запахом Асира шелк, обдало жаром, чужим и своим, оторвало от земли, крутануло. И она оказалась в пышных розах и, кажется, ногами на лавке. Потому что лицо Асира сейчас было почти вровень.

— Соскучилась? — спросил тот шепотом и зажал рот быстрым, жадным поцелуем.

Лин отвечала всей собой: «да» можно сказать и телом. Отвечала на поцелуй и на объятия, прижималась в точности так, как хотела и мечтала, сидя там внизу у калитки — со всей дури, сцепляя руки в замок у Асира на спине, чувствуя животом его горячий, напряженный член и зная, что Асир чует ее желание и возбуждение. Поцелуй отдавал терпким, крепким, пьянящим — не вином, Лин помнила, что вино Асир не любит, скорее, чем-то похожим на крепленый бренди.

— Еще секунда — и наш грандиозный побег сорвется. Потерпишь? Немного? — Асир отстранился, на плечи Лин легла тонкая темная накидка, до пола. Асир был в такой же. Опустил на голову капюшон и потянул Лин с лавки. — За мной. Быстро и тихо.

Хорошо, что тапки так и остались заткнутыми за пояс — по крайней мере, Лин не рисковала их потерять или, что куда хуже, споткнуться и наделать шума. Босиком получалось идти бесшумно. Мягкая трава щекотала ноги, оглушительно стрекотали цикады, тихо плескалась вода в фонтане и, наверное, пахли розы, но из всех запахов Лин чуяла сейчас только Асира.

Тот быстро пересек сад, прошел под знакомым окном, тем самым, из несостоявшейся «операции» и воспоминаний, свернул у беседки, в которой когда-то они говорили о холодильниках, и перед Лин наконец замаячила дворцовая стена. Только позже, когда Асир уже полез вверх, Лин разглядела в потемках крутую, с высоченными ступеньками, каменную лестницу. Камень, нагретый за день палящим солнцем Имхары, еще не остыл, ступням было горячо, и Лин бодро прыгала выше и выше, все же отметив, что за Асиром поспевает с трудом. Но тот, единственный раз оглянувшись и убедившись, что она не отстает, не сбавлял темп, а даже, кажется, еще прибавил. Как будто и в самом деле побег, с реальной опасностью погони.

Наверху откуда-то взялся ветер. Налетел, сорвав с головы капюшон, дохнул в лицо приятной прохладой. Асир перемахнул через невысокое ограждение и остановился, задрав голову.

— Через месяц придет проклятье Имхары — ядовитый талетин. Дыши, пока можно.

— Что за талетин? — отчего-то вздрогнув, спросила Лин. Несерьезный, почти детский азарт «побега» сменился настоящей тревогой. Сколько критично важного она еще не знает об этом мире?

— Дыхание бездны. Песчаный ветер. Разъедающий жаром, проникающий в поры. Тридцать дней смерти в пустыне для всего, что не успеет найти укрытие. Не для человека и не для зверогрыза. Не для нас, мы знаем, как защититься. — Асир опустил ладонь Лин на плечо и подтолкнул вперед. — О беспечных прогулках в саду придется забыть, дышать будет сложно, не так, как сейчас. Но не думай об этом. Пока — не думай. Смотри.

— Тридцать дней, — повторила Лин. — Посольства успеют уехать или будут пережидать здесь?

— Помоги нам предки, чтобы самые медлительные успели приехать, — зло ответил Асир. Похоже, не все владыки восприняли всерьез его зов. Плохо.

Тут Лин дошла до внешнего края стены — и забыла о том, что еще хотела сказать, о посольствах, талетине, почти обо всем. Внизу раскинулся Им-Рок. Ночной город — не такой блестящий и яркий, как Утес, без электрических огней, повторяющих очертания кварталов, без агрессивного мигания реклам, без всепроникающей ночной жизни. Мягко подсвеченный неяркими фонарями, купающий белые шпили башен в серебряном свете луны, таинственный, сумрачно-тихий. Почти полностью спящий.

— Красиво, — шепотом, словно боясь потревожить сон города, выдохнула Лин. — Не так, как у нас. Тише, спокойнее.

Асир крепко обнял со спины, провел носом по шее, сказал негромко:

— Ночью город спит. Приказ владыки — не таскаться по ночным улицам, если совсем не приперло. Потому что по ночным улицам таскается владыка. Но это — страшная тайна.

Лин рассмеялась:

— Серьезно?

— Очень. И не смешно. — Руки Асира сместились на бедра, скользили по гладкому шелку, прожигая его, кажется, насквозь. — Думаешь, очень весело разъезжать по собственному городу с толпой вооруженной до зубов охраны, а если и в одиночестве, то под бесконечными взглядами всех мастей?

— Небо упаси, — Лин откинулась назад, прижимаясь теснее, запрокинула голову. Смуглое лицо Асира почти терялось, пряталось в тени, угадывался лишь силуэт — резкая линия скул, нос, губы… Она потянулась на цыпочках — к этим губам… И выдохнула уже в рот. Асир, целуя, рывком задрал ее рубашку. Ощупывал так тщательно, будто проверял, все ли на месте и точно ли ему в руки попалась та самая Лин. Ладони двигались то вверх, то вниз, то вбок, большие, горячие и требовательные.

— Опаздываем. Но успеем, — отрывисто сказал Асир, оторвавшись от губ.

Заграждение с внешней стороны доходило Лин до груди. Раньше. Она едва не вскрикнула от неожиданности, когда оно оказалось под животом и частично под грудью, широкое, каменное, горячее. Перед глазами качнулся и поплыл ночной город, плечи повисли в воздухе.

— Держись.

Пальцы сами вцепились в гладкий камень, Лин безотчетно напряглась, пытаясь дотянуться до пола хотя бы кончиками пальцев ног — тщетно; хотя бы колени прижать к парапету — но толку с того? А потом как-то вдруг расслабилась, так же безотчетно, инстинктивно поняв, что сама, случись потерять равновесие, не удержится никаким чудом, и остается лишь положиться на Асира.

В голове застучала кровь, в ушах зашумело, то ли от ветра, то ли от всего, что сейчас происходило. Но этот шум не мешал чувствовать. И ослабший пояс шаровар, и крепкую хватку на левом бедре, и пальцы, которые, не церемонясь, вломились внутрь. А потом…

«Кажется, он как раз то, что мне нужно, когда перестанет осторожничать», — вспомнила Лин собственные слова. Теперь она была в этом уверена. Когда под конец течки просила, говорила, что хочет попробовать сильней и быстрее, Асир как будто не слышал. Сейчас же — без всяких просьб, сам действовал именно так, как втайне, через опасения и даже страх, хотелось Лин. Без прелюдий, почти жестко. Она еще не успела привыкнуть к пальцам, как их сменил член. И снова — быстро, почти сразу весь, целиком. Так резко, что в голове забилась отчаянно идиотская мысль: если она заорет сейчас, там, внизу, услышат? Хотя, бездна, есть еще и стража, здесь же, на стене. То есть просто должна быть, обязана, хотя с охраной во дворце такая лажа, что она бы ничему не удивилась.

Лин заставила себя оторвать одну руку, заткнула ладонью рот. Это помогло удержаться от криков. Она выгибалась от толчков, наверное, ерзала бы и съезжала на гладком камне, но ладонь Асира давила на спину, прижимала. Второй рукой он так и удерживал бедро — Лин чувствовала это так же отчетливо, как член, входящий раз за разом до упора.

Перед глазами расплывался Им-Рок, тек бело-желтым светом фонарей по синему. Лин не ощущала пальцев на левой руке, с такой силой впивалась в ограждение. Внутри было горячо, мокро, напряженно до спазмов, а в самом низу живота будто стремительно разрастался тугой, обжигающе-сладкий комок. Лин жмурилась, мычала в мокрую ладонь, прижатые соски то и дело терлись о камень, рассыпая болезненные вспышки по всему телу. Еще немного. Еще совсем…

Все-таки она заорала. Вряд ли ладонь сильно приглушила, хотя прижимала ее ко рту так, что зубам больно было. Тягучие волны оргазма судорогами шли по телу, сжимали член Асира, перед глазами потемнело, судорога сменилась истомной, вязкой слабостью. Асир рывком втащил ее за парапет, прижал к себе и лишь затем вынул член — Лин вяло сжималась, пытаясь не выпускать, как будто чего-то еще не хватало до завершения, пока Асир не сказал в ухо:

— Расслабься. Я не должен кончать в тебя.

Его ладонь легла на грудь, будто проверяя, цела ли, и Лин со стоном обмякла. Почувствовала опору под ногами и навалилась на ограждение уже сама, чтобы перевести дух. Прижалась щекой к камню, услышала хриплый выдох Асира за спиной, в ноздри вплыл запах его семени, и Лин облизала губы. Да, нельзя кончать в нее, но ведь можно иначе. Почему она еще ни разу не думала об этом?

Асир натянул на Лин шаровары, фыркнул в ухо:

— Опять тапки потеряла. Вон, валяются.

А потом, когда Лин непослушными пальцами нащупала под ногами брошенные тапки, добавил:

— А теперь бежим. Стража сменилась, сейчас будут здесь.

«Бежим»? Лин казалось, она и шагу ступить не сможет по крайней мере в ближайшие пять минут. Ноги подкашивались, внизу живота тянуло, похоже, она еще не слишком готова к «быстро и сильно». Но стража оказалась веским доводом. Шаг, другой — прикусив губу, цепляясь за Асира, чтобы не упасть, а потом Лин сама не поняла, как и в самом деле побежала. Больновато, но вполне терпимо. Зато вернулся азарт, переполнявший с самого начала встречи, и почему-то безудержно хотелось смеяться, даже ржать. В самом деле — владыка и его анха удирают, чтобы не попасть на глаза собственной страже.

Асир втащил ее в какую-то дверь, захлопнул, и Лин расхохоталась.

— Рано. Мы еще не добежали. — Асир ухватил ее за запястье и потянул за собой, в непроглядную темень. Вокруг пахло пылью и затхлостью, старым деревом и почему-то железом. — Семьдесят ступеней вниз. Раз. Два. Бегом.