Воля владыки. В твоих руках

ГЛАВА 9

Если бы Хесса знала, к чему приведет ее проклятый несдержанный язык, она бы себе этот язык сама вырвала с корнем. И руки бы оторвала заодно, чтоб неповадно было драки устраивать.

«Ничего не делай», — сказала Лин. «Не лезь». Наверное, она права: с блядской способностью Хессы все портить умней было бы забиться куда-нибудь подальше и не отсвечивать. Но Хесса не могла. Не могла. От вины и беспомощности выворачивало наизнанку. А Лин еще и не обвиняла ни в чем, не упрекала, даже радовалась за нее. Уперлась — сама натворила дел, никто не тянул.

Что там у них с владыкой случилось, Хесса не знала. «Вышвырнул», — больше Лин ничего не сказала. Хотя нет, сказала. Что раз она еще жива, не в пыточной и не в казармах, значит, все не так плохо. Чего она там наговорила, что могло кончиться пыточной? И как тогда у Хессы получилось бы жить дальше?

В первый день и во второй было хреново, но как-то не по — настоящему. Примерно так же, как казалось унижением лечение Ладуша — ровно до той минуты, пока Лин не напомнила о трущобах. Наверное, Хесса тогда еще просто не верила, не понимала… с ней же обошлось, ее простили, так неужели не простят Лин? Она ведь на самом деле ни в чем вообще не виновата, наоборот, пыталась Хессу, идиотку недоделанную, остановить?

Хесса переломила себя и извинилась перед Лалией. Даже спасибо этой заразе сказала. Та стояла с отрешенным видом, будто ждала чего-то подобного, и все сейчас шло по ее плану. Хесса не могла сказать, как относится к Лалии. Было в той что-то отталкивающее, только вот что? Может, как раз эти ее планы и подтексты, которые мерещились во всем, в каждом слове, даже во взгляде. Хотя Хессе казалось, что вовсе даже не мерещатся, а на самом деле есть всегда. Но вот о причинах той проклятой драки она догадывалась. Ее просто ткнули носом в лужу, как обоссавшегося щенка, чтобы больше не гадил где попало. От этого понимания становилось тоскливо и стыдно. И до ужаса не хотелось давать Лалии повод еще хоть раз сделать что-нибудь подобное. Хессе не нравилось чувствовать себя бестолковым щенком, которого хозяин учит уму-разуму. Но злиться на Лалию не выходило.

Она помялась немного, а потом спросила, что с Лин и что можно сделать. Это было важнее всего прочего, даже важней ее собственной гордости, от которой и так уже остались одни ошметки. Лалия наконец соизволила посмотреть не как на пустое место — сквозь, а прямо, даже, кажется, с легким интересом. Как на любопытную зверушку, попавшуюся на глаза. Ответила:

— О, ты уже сделала даже больше, чем могла. Деятельная ты наша.

И улыбалась при этом так противно, что с души воротило. Может, думала, что она снова сорвется и попытается двинуть по морде? Но врезать в этот миг Хессе хотелось только себе. Лалия молчала, смотрела насмешливо. Хесса тоже молчала и ждала. Из упрямства решила не уходить, пока та не скажет чего-нибудь дельного. Ну, или сама не съебется. И дождалась.

— Язык свой придержи, — тихо и очень серьезно сказала Лалия. — Поверь, цыпленочек, это лучшее, что ты можешь сейчас сделать.

От этого блядского «цыпленочка» всколыхнулась привычная злость и глухая обида. Будто Лалия равняла ее с остальными серальными анхами, с самой невменяемой и слабой их частью. Раньше она ни разу не называла так Хессу, как будто выделяла из прочих, то ли сознательно, то ли интуитивно, и это казалось нормальным. А теперь… «Заслужила. Все это ты заслужила, кретинка.», — злясь только на себя, подумала Хесса. Но Лалии она тогда поверила. Поверила в то, что все будет хорошо. Что это «язык придержи» — о том, чтобы в будущем не закатывала таких отвратных истерик. Как будто она сама не понимала. И еще вдруг поверилось, что нужно только подождать, и все наладится. Владыка простит Лин. Может, уже простил, просто характер выдерживает, показывает анхе ее место.

Но потом…

Потом с Лин поговорил о чем-то Ладуш, и все рухнуло в бездну. Лин ничего не рассказала, но ходила как стеклянная — тронь, и рассыплется на осколки. Да хрен бы с тем, что не рассказала, она вообще… не молчала, но лучше бы молчала. «Доброе утро», «да, конечно», «нет, не хочу», — вот, кажется, все, что Хесса от нее слышала, причем иногда совсем не к месту. Лин почти перестала есть, то и дело замирала, уставившись в никуда, и лицо у нее тогда становилось такое, что Хесса готова была глотку себе перерезать.

И казалось бы, куда уж хуже? Но жизнь такая блядская штука, что всегда есть, куда. Взгляд Лин стекленел все больше, будто вообще ничего вокруг не видела, разве что в стены не втыкалась. А через несколько дней вдруг начала улыбаться.

Увидев в первый раз сочетание отрешенного взгляда и мечтательной, почти счастливой улыбки, Хесса решила сдуру, что все наладилось. Обошлось. Подскочила к Лин ближе — и «доброе утро» застряло в горле. Все эти дни Лин то ли умудрялась скрывать эмоции, то ли и правда нихрена не чувствовала, но сейчас от нее шибануло едкой болью, тоской, отчаянием… И все это — с такой улыбочкой, будто вот сейчас исполнится самая заветная мечта.

— Э-э-э, ты как? — осторожно спросила Хесса.

— Хорошо, — уверенно ответила Лин. Повторила упрямо: — Я хорошо. А кто усомнится, пусть валит в бездну нахрен.

Хессе это не понравилось, очень. Что задумала Лин, зачем она так — было совсем не понятно. Но из такого вранья, самой себе или всем остальным, ничего хорошего выйти не может. Уж это Хесса знала. Она решила бы, наверное, что Лин свихнулась от тоски или подступающей течки. Трущобные анхи, которых Хесса знала с детства, иногда и не такое откалывали, но Лин не могла вот так запросто взять и свихнуться. Или могла?

Хесса не стала больше ни о чем расспрашивать, зато вечером подкараулила возвращавшегося к себе Ладуша и вцепилась в него.

— Что с ней? Скажите, что с ней, блядь, происходит? Она странная. Совсем.

— У нее есть на это причины. И течка скоро, — Ладуш как будто даже не удивился. И точно знал, о чем Хесса спрашивает. — Не волнуйся. Все нормально.

Не то чтобы Хесса поверила насчет «нормально», но стало немного спокойнее. За Лин присматривают. И если что-то пойдет не так, наверняка примут меры.

Еще пару дней Лин ходила такой же подвинутой, а потом ее не оказалось утром в комнате. «Течка», — кивнула себе Хесса. Было немного странно, что Лин увели прямо ночью, но тут Хесса подумала, что это, наверное, хорошо: вот так, среди ночи, потребовать к себе анху мог только владыка.

Хесса попросила завтрак, потом, подумав, выпила еще кофе, мечтая о том, как Лин вернется наконец нормальной и все снова станет хорошо. Поднялась в библиотеку, долго рылась в книгах, выбирая что-нибудь не слишком сложное, но захватывающее, чтобы вернее убить время. Хотела пристроиться здесь же, но тут ввалилось, кажется, полсераля за каким-то новым приторным романчиком, и она сбежала в сад.

Любимое место у фонтана оказалось занято — на бортике сидела вполоборота Лалия, ловила ладонью струи, и вид у нее при этом был такой, что Хесса молча прошла мимо, в заросли жасмина, где они с Лин иногда прятались от слишком жаркого солнца. Была там одна полянка…

И на этой блядской полянке, в блядской тени под блядским жасмином, лежала Лин. Скрючившись в комок и обхватив себя руками, отчетливо дрожа, и даже с нескольких шагов Хесса уловила душный, густой запах течки.

— Да какого ж хрена, — она рухнула на колени, попробовала перевернуть Лин на спину, заглянуть в лицо, но ту будто свело судорогами от макушки до пяток. Это выглядело совсем ненормально. Чтобы так корчиться, надо было течь уже по меньшей мере сутки, но еще вчера все было в порядке, тогда почему? — Лин. Лин. Ты меня слышишь? Эй. Скажи хоть что-нибудь.

— Жарко, — чуть слышно выдохнула Лин. Теперь Хесса заметила — та была и правда горячая, как в лихорадке.

— Да какого ж блядь хрена тебя в сад понесло. А если б я… — Хесса осеклась, было не время и не место для истерик и упреков. Вскочила и бросилась к фонтану: — Лалия. Ты тут еще? Сюда. Скорей.

Если Лалия уже свалила, придется бежать в сераль. Долго. Слишком. Хессе почему-то казалось, что медлить нельзя. Но Лалия была на месте и даже не спросила, чего это Хесса разоралась на все окрестности. Просто оттолкнула с дороги, ныряя в жасмин. Перевернуть Лин на спину у нее вышло даже как-то слишком легко. Лицо у той было мокрым от пота, все в красных пятнах, она прижимала к животу подушку с золотистой вышивкой и мохнатыми кистями, Хесса видела ее в комнате, и закусывала губы, как будто сдерживала стоны.

— Ты слышишь меня? — спросила Лалия. — Понимаешь, где ты? Больно?

— Ей жарко, — спохватилась Хесса. — Я воды принесу. Что еще? Что сделать-то?

— Молчать. Ни слова никому. Ей сейчас не до зрителей.

Хесса кивнула, рванула к фонтану и только там поняла, что воду набрать нечем.

— Да блядь, — она стянула через голову рубашку и окунула в бассейн. Поболтала для верности, скомкала и рванула назад. — Вот, компресс пока. Сбегаю лейку поищу.

Лейки бросала в самых неожиданных местах Тасфия, когда на нее вдруг накатывало вдохновение, и она неслась рисовать свои художества. В прошлый раз Хесса споткнулась об эту дурацкую поливалку возле роз, сейчас она нашлась на клумбе с чем-то по-цыплячьи желтым и таким же пушистым.

Когда вернулась, Лин лежала с комком из рубашки на голове, по лицу стекали капли воды, а Лалия что-то тихо говорила ей на ухо. Заметив Хессу, сразу отодвинулась, сказала нетерпеливо:

— Наконец-то. Посиди с ней, она в сознании, но проваливается. Говори что-нибудь, заставляй ее отвечать. Я за владыкой.

Хесса открыла было рот, собираясь спросить, какого хрена за владыкой, может, пора бежать еще за кем-нибудь, чтоб уж точно пришел, но тут же захлопнула. В конце концов, Лалия, наверное, знала, что делала.

Она уселась рядом с Лин и просунула ладонь ей под шею, чтобы приподнять голову. Подставила лейку.

— Пей, станет легче, — сказала, стараясь, чтобы голос звучал уверенно.

Лин пила жадно, всхлипывая между глотками. Дрожала все больше. Кожа на шее, под волосами, почти обжигала, и Хесса обтерла ее краем мокрой рубашки.

— Почему ты здесь? — О чем говорить, на ум не шло, к тому же, если Лин уже проваливается, от чужого трепа ей может стать хуже. Нужно заставлять отвечать, заставлять думать, осознавать себя и окружающее. Хреново, как же хреново.

— Жарко, — повторила Лин.

— Жарко, — согласилась Хесса. — И что? Тебя утром не было, я думала…

— Ночью… вышла, — Лин старалась отвечать, цепляться за реальность. — Душно было. Хотела… на воздух… ветер. Понюхать, вдруг…

Это было уже похоже на бред, и Хесса быстро спросила о другом:

— Лекарства свои пила сегодня?

— Н-нет.

Ну да, ясно, что нет, если она с ночи здесь валяется. Чувствуя себя распоследней дебилкой, Хесса брякнула вопрос совсем уж идиотский:

— Больно? Блядь, прости. Сама вижу. Слушай, не могу я, говори что-нибудь. Ты же и первый раз еще, боишься?

Лин то ли засмеялась, то ли закашлялась.

— Похрен. Боялась, а теперь… нет. Все равно. Не думала… что так будет… плохо.

Хессу вдруг будто прижало к земле. Она чуть не выпустила лейку и вытаращила глаза. Запах она узнала, но нет, владыка… еще никогда не пах так. Тяжелое, густое, почти что вязкое марево запаха забилось в горло, мешая дышать. Хесса уронила лейку и вцепилась в Лин. Хотелось отползти подальше, спрятаться среди кустов, не попадаться на глаза. Но гораздо сильнее, до боли, до звериной тяги хотелось поползти навстречу этому запаху.

Лин оторвала руку от подушки, заскребла пальцами по земле. Рваное, поверхностное дыхание стало глубже, казалось, она пьет насыщенный запахом воздух — пьет так же жадно, как пила воду, и так же никак не может напиться. По лицу потекли слезы, губы кривились, как будто хотела сказать что-то и не могла.

Владыка ступил на полянку, и полянки будто не осталось. Хесса зажмурилась. Это проклятое чувство было сильней ее, сильней всего вообще, и противиться ему было невозможно. Сердце колотилось, по языку растекался железистый привкус, как будто Хесса его прокусила к хренам. А между ног стало мокро, как в течку.

Владыка склонился над Лин, втянул воздух, прижал ладонь к мокрой щеке.

— Выбери, — сказал он тихо. — Выбери сейчас. Я знаю, ты меня слышишь. Тебе будет хорошо с Сардаром. Не страшно, не больно. Лучше, чем…

Хесса не знала, как вообще сумела открыть рот, как отважилась заговорить, а не заскулить и не ткнуться лбом владыке в бок — или куда достала бы. Но имя Сардара… сейчас. Было настолько неуместным, что даже в мозгах прояснилось.

— Что? Как-кой Сардар. Она вас ждала. Чуть с ума не сошла, чуть…

Лалия с силой стиснула ее плечо, и Хесса заткнулась. Только сейчас поняла, что владыка смотрит на нее, и от взгляда этого, тяжелого, мрачного, несет не просто опасностью, а прямой угрозой.

— Ты.

Тишина стала осязаемой и острой, как клинок у горла.

— Убейте, — сказала Хесса. Ее вдруг затрясло, не то от ужаса, не то от осознания, что это вообще последние слова в жизни. И они, блядь, должны быть нормальными. Не как всегда, — Казните, повесьте, отправьте куда угодно, но она ждала вас. Она…

Лалия шагнула вперед и задрала Лин голову.

— Видел? — спросила спокойно. — Вот тебе ответ. Вот ее выбор.

— Ты не понимаешь. Тебя там не было. — Владыка задумчиво коснулся белой ленты на шее Лин, провел пальцами над ней, под ней и вдруг дернул, разрывая пополам.

— Больше тебе это не понадобится.

Он поднял Лин, прижал к себе и пошел прямо в жасмин, бросив на ходу:

— Ладуша ко мне. И Саада. Быстро.

Хесса с трудом поднялась. Надо было бежать в сераль, искать Ладуша, но ее шатало от накатившей слабости. Она подняла свою мокрую рубашку, прижала к горящему лицу. Сказала хрипло:

— Спасибо.

Она благодарила Лалию за все сразу. За то, что та позвала к Лин владыку, и за то, что она сама сейчас продолжает дышать. Не вмешайся Лалия, не отвлеки внимание, хрен знает чем бы это все закончилось.

— Найди Ладуша. Если его нет в серале, скажи клибам, чтоб нашли. Я за Саадом, — Лалия будто не услышала. Но Хесса отчего-то знала, что это не так.