Воля владыки. В твоих руках

ГЛАВА 13

Руки Асира были горячими, или это Лин трясло от нервного холода? Слез не осталось, но она никак не могла выровнять дыхание, из горла рвались сухие всхлипы. Но стало легче. Как будто вскрыла давно дергавший нарыв, и дело было не только в разрешившемся непонимании с Асиром, но и в той, давней боли, о которой впервые рассказала так откровенно. Асир обнял ее, притянул к себе, и Лин прижалась, обнимая в ответ. Ей было… странно. От тесной близости с кродахом хотелось большего, хотелось, чтобы Асир вмял в кровать, навалился сверху, хотелось вновь ощутить в себе его член. И в то же время хорошо было сидеть вот так, наслаждаясь несущим успокоение запахом и тем, как широкая ладонь легко, нежно гладит спину, задерживаясь то у основания шеи, то между лопатками. Холод уходил, выравнивалось дыхание, отпускала сжимавшая грудь боль.

Затрещал фитиль ночника за спиной, по стене метнулась тень. Лин глубоко вздохнула, подняла голову. Лицо Асира трудно было рассмотреть в сумраке, глаза и вовсе казались черными провалами, проще было по запаху понять, что он чувствует. Почему-то Лин думала — что-то похожее. Как будто и его отпустила ставшая почти привычной боль.

Хотелось сказать ему что-то, но тут Лин терялась. Наговорила она сегодня много. И самое важное, главное тоже вроде бы сказала, пусть как-то глупо и неловко, но Асир ответил — как раз на то, главное.

В конце концов, красивые слова и изысканные фразы — это по части Наримы и ее любимых романчиков. И Лин сказала просто, то, что чувствовала сейчас:

— Пожалуйста, возьми меня снова.

Асир коснулся губами виска. От него пахло возбуждением, но дыхание было ровным.

— Когда я вошел, жажды и похоти в тебе было гораздо больше. Твой профессор говорил, что это будет необычно. От близости к безумию, которую ты пережила днем, до почти полного затишья, как сейчас, немыслимого для нормальной течки. Это пройдет со временем. Будь готова ко всему и ничего не бойся.

Он положил ладони Лин на плечи, до приятной, тянущей ломоты разминая мышцы.

— И еще кое-что. Я чую тебя, но пока этого мало. Не хочу опять ошибиться. Близость кродаха и анхи в постели может стать радостью или разочарованием. Для второго хватит одного раза, для первого придется научиться слушать, чувствовать и говорить. Много говорить. Поэтому говори со мной. Когда тебе хорошо, когда плохо, когда хочется продолжать или остановиться, когда слишком много или слишком мало. Когда ты точно знаешь, чего хочешь, и когда — нет. Никто больше не войдет в эту дверь, пока я не позову. Ты можешь говорить обо всем. Кроме меня, никто не услышит.

Асир вжался лицом Лин в шею, шумно втянул воздух, мокро, горячо провел языком снизу вверх, будто слизывал не то запах, не то вкус, прихватил губами кожу чуть ниже челюсти, как раз там, где обычно кродахи ставят метку, и выпрямился. Запах вокруг него густел, наполнялся тяжелыми острыми нотками, и тело Лин отзывалось на каждую. Кожа покрылась мурашками, заныли соски, в рот потекла сладковатая вязкая слюна.

— Покажи мне, — сказал Асир и потянул за край простыни. — Покажи всю себя. Не так, как днем — от безысходности, а так, как сделала бы это в первый раз, будь у тебя выбор. Сейчас мы оба этого хотим.

— Это может быть сложным, — Лин чувствовала, как бросился в лицо жар — не того смущения, которое было бы сейчас понятным, смущения неопытной анхи перед кродахом, а скорее неловкости от глупого признания. — Я не привыкла… Помнишь, я говорила, у нас не принято, чтобы анха предлагала себя? Я всю жизнь училась сдерживаться. И работа требовала держать лицо. Вот сейчас я хочу, чтобы ты меня взял, но все равно стыдно, — она сглотнула, — показывать тебе свое тело, как делают шлюхи. Когда просто переодеваешься рядом с кем-то, это чувствуется совсем не так.

— Я помню. Поэтому и прошу. В том, чтобы показать желание тому, кого хочешь, когда остаешься наедине с ним, нет ничего стыдного. Шлюхи предлагают себя каждому, кто готов платить. Это работа, нужда или распущенность. Ничего общего с желанием. Считая себя шлюхой, ты унижаешь нас обоих. Я не готов платить деньгами за близость, а ты не готова предложить ее первому встречному. — Асир поднялся, повел плечами, и тонкий халат соскользнул с него вниз, на устланный ковром пол. Лин сглотнула. Она уже видела это. Сильное тело под лучами солнца. Но не так… много и не так отчетливо. Для того, чтобы разглядеть все сейчас, света ночника хватало с лихвой. Толстый, большой налитой член с крупной головкой, длинные ноги, пятна смазки, блестевшие на животе. — Смотри внимательно. Мы здесь одни, это твой запах делает со мной такое, это тебя я собираюсь брать этой ночью, с тобой хочу делиться тем, что имею. Похож ли я на шлюху?

— Я понимаю. Умом понимаю, здесь, — Лин прикоснулась к груди, к сердцу, — тоже понимаю, но… — Она крепко, до боли зажмурилась, быстро вздохнула и открыла глаза. Встала, рывком сдернула с себя простыню и тут же, не давая себе понять до конца, что стоит перед владыкой совсем голой, с залитыми смазкой ногами, призналась: — Когда тебе делали массаж, а я смотрела, я так хотела дотронуться. Хорошо, что сейчас можно, — подняла руки, касаясь кожи Асира самыми кончиками пальцев, почти невесомо, так, как хотела в тот день. Провела по животу к груди, по плечам, спустилась вниз по внешней стороне рук, к крупным кистям, и, поддавшись внезапному порыву, сплела свои пальцы с пальцами Асира.

Тот слегка сжал их в ответ, склонился к Лин, сказал на ухо:

— Когда ты разгуливала рядом со мной по саду голышом, я тоже смотрел, и мне нравилось, но сейчас нравится гораздо больше. Подвести бы тебя к зеркалу и показать то, что вижу я. — Он высвободил одну руку, провел вниз по пояснице, по внутренней стороне бедра, мокрой от смазки, и мягко, одним движением втолкнул пальцы внутрь, кажется, на всю длину, прерывисто выдохнув Лин в макушку.

Лин невольно качнулась вперед, уткнулась Асиру в грудь, обхватила его свободной рукой, удерживая равновесие. Сейчас пальцы внутри ощущались не так, как было днем, хотя как именно «не так», она не сумела бы объяснить. Сильнее? — но и тогда было сильно. Приятней? Может быть. А может, просто сейчас она в более здравом уме, чем тогда? Одно она знала точно — ей нравится. И еще больше понравится, если… Она сжалась и немного, на пробу, повертела бедрами. Пальцы сидели не так туго, как член, Лин смутно помнила, что днем Асир даже шевелил ими… там.

Теперь они медленно двинулись наружу. Асир мягко разминал, растягивал, а потом пальцев стало больше, они вдавились настойчиво, глубоко. Лин чувствовала их отчетливо — каждый в отдельности и все вместе. Она уже не могла шевелиться, только напряженно ждать чего-то, чувствуя животом член Асира, вжимаясь в него еще крепче. Ее встряхивало от удовольствия, резкого, обжигающего, охватившего все тело.

— Хочешь кончить прямо сейчас? Это будет дольше, чем днем, но не слишком.

— Да, — выдохнула она Асиру в шею, — и чтобы дольше не кончалось это — тоже. Не знаю. Сделай, как ты хочешь.

— Я хочу отнести тебя в купальню, — Асир больше не останавливался, голос его стал глуше, — там ярко, как днем под солнцем. Ощупать и осмотреть всю. — Пальцы двигались внутри размеренно, размашисто, в то плавном, то усиливающемся ритме. Удовольствие из ослепительного и короткого становилось обволакивающим и тягучим, копилось внизу живота, внутри. — Перегнуть через борт и взять прямо в воде, распаренную и горячую.

Лин представила, как цепляется пальцами за холодный мрамор бортика, как ерзает по тому же холодному мрамору грудью, а ниже — приятно горячая вода, и ноги широко расставлены, а член Асира распирает изнутри, вталкивается, и вот Асир почти ложится на нее, притискивая к мрамору грудью так плотно, что дышать можно только животом, и говорит в ухо: «Он там весь». Застонала, сжалась, прогнувшись, стараясь вобрать, принять пока хотя бы пальцы, и уже ощущая, что их мало, что хочет большего. Запрокинула голову, пытаясь поймать взгляд Асира, и почти выкрикнула:

— Да. Сделай так.

— Сделаю. Но сначала ты кончишь здесь. Сейчас. Смотри на меня.

Лин цеплялась за его плечи, едва держась на подгибающихся ногах, и казалось, не сама держится, а держит взгляд — темный, жадный и властный. Не пыталась двигаться навстречу, полностью отдавшись движениям руки Асира, только каким-то краем сознания отметила, что от того, как он сказал это «кончишь здесь, сейчас», ее опалила обжигающе-жаркая волна восторга. Хотела именно этого — подчиняться, довериться кродаху полностью, и не имело значения, что раньше считала такое отвратительным. Отвратительно было бы, если б на месте Асира оказался кто-то другой.

— Давай, — пальцы в последний раз двинулись вниз и с силой толкнулись вверх, и то ли от этого движения, то ли от приказа, Лин качнулась вперед, почти падая, почти теряя связь с реальностью, только чувствуя, как тело охватывает сладкая, тягучая истома и закрываются глаза. Асир подхватил ее на руки, она хотела обнять за шею, но даже на то чтобы пошевелиться, сил уже не оставалось.

Промялась под спиной постель, и тут же еще раз — рядом. Запах Асира был сейчас густым, почти физически ощутимым, возбуждал и будоражил, желание вдруг стало таким острым, будто Лин и не кончила только что. Будто это была лишь игра, прелюдия. Она вдохнула как могла глубоко, и показалось, что пьет запах, словно вино тогда, на празднике. Рот наполнился слюной, и по телу прошла тягучая, почти болезненная волна дрожи.

Даже не открывая глаз, Лин точно знала, что Асир сейчас лежит рядом, почти вплотную к ней, на боку. И смотрит. Его взгляд чувствовался так же явственно, как запах, заставляя кожу гореть от жажды прикосновений.

Лин хотела тоже повернуться на бок. Тогда она могла бы снова прикоснуться, провести пальцами по руке Асира от плеча к кисти, нет, лучше от кисти к плечу, а потом — по боку и ниже, по бедру. Ясно представилось, как пальцы скользят по большому смуглому телу, соскальзывают с бедра и упираются… в член… Какой он на ощупь? Твердый и горячий, это Лин знала точно, а еще? Почему-то казалось, что кожа там должна быть очень нежная и гладкая, нежнее, чем у самой Лин. И еще — если взять в кулак и провести снизу вверх, к головке, что сделает Асир?

Лин повернулась неловко, не столько повернулась, сколько перекатилась — не учла, что под Асиром матрас промялся сильней, чем под ней. Уткнулась носом в грудь, а напряженный и, действительно, твердый и горячий член прижался к ее животу и уперся под ребра. Запах пролился в рот, в горло — как будто сделала слишком большой глоток. И, почти не соображая, что творит, Лин прижалась к груди Асира губами, лизнула, потерлась носом. Закинула ногу на бедро, рукой схватилась куда пришлось, кажется, за запястье, потому что под пальцами отчетливо и часто забился пульс. Сказала каким-то чужим голосом:

— Не двигайся, — и начала лизать. Слизывать запах, пот, вкус желания. Прихватывала губами гладкую кожу, стонала от удовольствия, всасывая в рот.

— Бездна и все великие предки, — Асир хрипло рассмеялся. — Общение с анкарами не прошло даром. Ты решила зализать меня до смерти или избавить от всех чужих запахов сразу? — Его ладонь привычно, тяжело легла на затылок, взъерошила волосы, придавила, вжимая сильнее. — Если вдруг захочешь попробовать меня на зуб, сдвинься выше. Правее или левее.

«Зачем на зуб?» — хотела спросить Лин, но тут то ли сам Асир шевельнулся, то ли член еще увеличился, вдавливаясь ей в живот, и Лин, не думая, что делает, свободной рукой попыталась его отвести. Обхватила, почувствовала под пальцами нежную и скользкую, словно дорогой шелк, кожу, поняла, что именно держит в ладони, и ее накрыло. Из горла вырвался полустон, полурык, мышцы закаменели, а зубы и правда сжались — где придется. Кажется, слегка прихватив Асира. Лин сжимала ноги, вжималась лбом, из нее текло, и сквозь ослепительное и ошеломляющее удовольствие проступало такое же ошеломляющее изумление. Она кончила только от того, что вылизывала Асира, а потом взяла в ладонь член?

— И чему ты так удивляешься? — Голос донесся будто сквозь вату. Лин скорее почувствовала его, чем услышала. В голове было пусто и ясно, и каждая мысль казалась отчетливой. А вот тело… Тело вело себя странно. Вместо слабости в него словно вливалась энергия. Лин даже открыла глаза — держать их закрытыми отчего-то казалось неправильным. А еще хотелось… не лежать, не нежиться, переводя дух и отдыхая, хотелось двигаться, действовать, и еще… Если бы ее спросили, не смогла бы объяснить словами, но внутри нее будто зарождалась жажда. Сосущая, зудящая, волнующая.

Лин слегка отодвинулась, прижала ладонь к животу, прислушиваясь к себе. Облизала губы, которые сейчас показались сухими, будто не пила сто лет. Только вряд ли вода изменила бы хоть что-нибудь. Вряд ли бы хоть от чего-то спасла.

Асир пошевелился, и Лин посмотрела на него. Увидела нахмуренные брови и сосредоточенное лицо. Слишком сосредоточенное. Будто вслушивался во что-то едва слышное, пытался разобрать неясное. Ноздри хищно подрагивали, словно запах Лин ему сейчас мешал, отвлекал от главного. Или, наоборот, именно в нем Асир искал ответы, изучая, раскладывая на составляющие.

— Все хорошо, — сказал он. — Вы сейчас одно, не мешай ему, не думай, чувствуй.

— Что со мной? — спросила Лин. Эмоций не было — ни страха, ни хотя бы волнения, даже любопытство куда-то делось, осталась лишь эта странная, тревожащая, мучительная жажда.

— Все хорошо, — повторил Асир. — С тобой наконец все правильно. Это течка. Нормальная, правильная течка. Не бойся.

— Я не боюсь. Я… хочу. — Она снова облизала губы и поморщилась: как будто за какие-то несколько секунд они стали еще суше. Повторила: — Хочу, и мне от этого так… не знаю. Это и есть течка? А что было до того? — в горле вдруг зародился смех, и Лин испугалась — только истерики не хватало. «Не думай, чувствуй», — повторила она вслед за Асиром. «Не мешай»…

Это «не мешай» показалось своим и чужим одновременно, как будто одна половина Лин, та, которую тревожило происходящее и которая хотела получить ответы, здорово раздражала другую. Той нужны были не ответы, не рассуждения, а действия. Лин все еще сжимала член Асира. И деятельная ее половина провела пальцами по напряженному, скользкому от смазки толстому стволу, прихватила кулаком головку и хрипло сказала:

— Я хочу тебя. Твой член. Возьми.

И когда Асир рывком перевернул ее на живот, навалился сверху, прикусывая кожу на шее, там, где еще недавно была белая лента, Лин, вжимаясь в него спиной, задницей, всей собой, наконец снова почувствовала себя целой и поняла — все и впрямь правильно. Она — это все еще она, выросшая трущобная девчонка, которая сейчас смотрит прямо в глаза своему главному страху. И больше не боится.