Возлюбленная распутника

Глава 13

Изгнанный Джеймс Скотт, герцог Монмут высадился на берегу Лаймского залива в начале июня 1685 года ясным безмятежным днем, не предвещающим ни бури на море, ни смятения в людских сердцах. Он был настолько уверен во всенародной поддержке своих притязаний на английский трон, что явился в Англию не с хорошо вооруженной армией, а с небольшой группой своих сторонников, насчитывающей восемьдесят восемь человек.

Поначалу все складывалось согласно замыслу мятежного племянника Якова Второго: разрозненные отряды дворян-протестантов присоединялись к нему каждый день, а фермеры Девоншира и Дорсетшира являлись целыми толпами. Монмут не пожалел, что последовал совету шотландского графа Аргайла начать вторжение в юго-западной Англии; местный люд встречал его с ликующей радостью как долгожданного избавителя, и его армия постоянно пополнялась. За короткий срок Монмуту удалось сформировать из добровольцев пять пехотных полков, кавалерийскую часть и артиллерийскую прислугу для имеющихся в наличии четырех орудий. Однако Лондон и центральные графства выжидающе молчали. Да, население в них тоже было за Монмута, но все же Яков Второй был легитимным королем, совершенно законным образом вступившим на английский трон, и было не так-то просто открыто отречься от законного монарха. Если западную Англию захлестнула волна энтузиазма, связанная с появлением желанного претендента, то остальные графства ожидали от него блистательных побед, чтобы в свою очередь без опаски присоединиться к нему. Монмута поддерживали по всей стране, но это по большей части была пассивная поддержка.

Неустойчивое положение герцога Монмута заставило графа Кэррингтона прислушаться к голосу благоразумия, и он, вопреки своему первоначальному намерению, привез Мейбелл не в Гринхиллс, а в Бристоль, откуда было легче в случае опасности покинуть страну. Мейбелл, которая страстно желала увидеть свою маленькую дочь, была сильно расстроена таким решением своего возлюбленного, но умом она понимала, что он прав.

Первым, что бросилось Мейбелл в глаза по прибытии в Бристоль, был морской корабль, застывший на пересечении двух городских улиц. Суда из моря заходили непосредственно в город Бристоль. Они устраивались прямо напротив городской ратуши и преспокойно покачивались себе на волнах, пока местные работяги сгружали с них чужеземные грузы. Корабельные мачты со всех сторон обступили город, подобно густому сосняку, и среди них то здесь, то там вздымались церковные шпили и виднелись крыши фахверковых особняков.

Мейбелл буквально влюбилась в этот овеянный морскими ветрами город, в его причудливые старинные здания, стертые каменные ступеньки соборов и в заманчивые дверные проходы. Очень ей нравился и купленный Альфредом Эшби особняк на центральной улице Бристоля Марш-стрит, построенный в прошлом веке неким предприимчивым купцом. Все в нем напоминало о том, что люди здесь жили насыщенной жизнью. Мейбелл прогулялась по просторным помещениям, стены которых украшали прекрасные картины шестнадцатого века — в них оставалось еще немало хорошей мебели, которую не вывезли прежние хозяева. Миновав пару гостиных, она попала в роскошный банкетный зал, где с высокого потолка свешивалась огромная хрустальная люстра, отражавшаяся в полированной столешнице массивного стола, как в огромном темном зеркале. Право, было трудно предполагать такое великолепие в далекой от столицы провинции, но купеческое семейство Энджуортов не собиралось останавливаться на достигнутом, и, в стремлении покорения новых вершин перебралось в Лондон, продав свой прекрасный дом графу Кэррингтону буквально за полцены.

У Мейбелл дух захватило от восторга, когда она увидела за окнами проплывающий подобно величественному лебедю корабль с поднятыми парусами на расстоянии вытянутой руки. Все это было так необычно для нее и прекрасно, что ее чувство тревоги за жизнь Альфреда Эшби оказалось на время приглушенным.

Но если Мейбелл по молодости лет еще могла на время отвлечься от беспокойства и тоски по маленькой дочери, то Альфред Эшби по-прежнему был напряжен, понимая всю опасность политической ситуации в стране. Все шло к тому, что графству Сомерсет, где находился Гринхиллс, предстояло оказаться эпицентром борьбы между повстанцами и правительственными войсками. К графу Кэррингтону поступили сведения от тайных друзей в Лондоне, что регулярная королевская армия под командованием Луиса де Дюраса, графа Февершема уже двинулась в поход, и столкновения с нею следовало ожидать уже через неделю. Граф Кэррингтон не хотел ставить под удар свою жену и сыновей, открыто принимая участие в мятеже, и он решил инкогнито присоединиться к своим восставшим соотечественникам ради выполнения своего обещания, данного герцогу Монмуту. Джордж Флетчер уже находился в лагере Монмута в качестве одного из его кавалерийских офицеров, а Альфред Эшби несколько задержался, желая обезопасить Мейбелл. И, после успешной покупки дома в Бристоле уже ничто не удерживало его от службы Монмуту.

Слуга доставил из торговой лавки для графа Кэррингтона новый верховой костюм и черную бархатную маску.

— Фред, разве вы собираетесь принимать участие в маскараде? — удивилась Мейбелл, рассматривая его покупки.

— Да, любовь моя, но это будет самый опасный и ответственный маскарад в моей жизни, — грустно улыбнулся ей Альфред Эшби, и взял в руки комок черного бархата. — Эту маску я надену для того, чтобы никто не догадался об участии мужа графини Кэррингтон в мятеже. Нельзя допустить, чтобы Сара и мальчики пострадали из-за меня.

— Ах, Фред, не говорите, что вы собираетесь принять участие в этой войне, тем более, что как вы утверждаете, шансы Монмута на победу невелики!, — воскликнула Мейбелл, в волнении сжимая свои руки.

— Мейбелл, лучше смерть, чем бесчестье! — мягко возразил ей Альфред Эшби, и поцеловал ее дрожащие от волнения пальцы. — Если я нарушу данное мной слово, то потеряю право называться дворянином.

Против этого довода возлюбленного Мейбелл было нечем возразить, и ей оставалось сквозь слезы наблюдать, как он собирается в дорогу. Она сама помогла надеть ему маску на лицо, и ее сердце пронзила острая боль при мысли, что она может никогда не увидеть его снова. Под конец граф Кэррингтон прикрепил к своему поясу пару больших заряженных пистолетов, и, коснувшись губ Мейбелл прощальным поцелуем, он вскочил на своего черного жеребца.

Девушка потеряно смотрела, как он удаляется от нее по улице в сопровождении нескольких приближенных слуг, пожелавших сопровождать своего господина в опасном предприятии. Ей предстояли долгие дни и ночи мучительного ожидания. В случае победы Монмута Альфред Эшби должен был вернуться за нею, чтобы отвезти в Гринхиллс, однако, если мятежников настигнет неудача, ей следовало дождаться Сары с детьми, чтобы вместе с ними покинуть страну.

Всю дорогу к лагерю Монмута Альфред Эшби думал о ней, гадая сумеет ли неопытная девушка самостоятельно справиться со всеми испытаниями, которые выпадут на ее долю. Его путь лежал на городок Бидефорд, куда отступило верное королю Якову Сомерсетское ополчение, не оказавшее никакого сопротивления солдатам Монмута. Он еще толком не доехал до крепостных стен Бидефорда как услышал оружейную пальбу и громкие крики солдат сражающихся армий. Граф Кэррингтон инстинктивно вытащил свою шпагу и пригляделся. Сквозь молодые деревья небольшой рощи мелькали бегущие с поля боя вооруженные всадники. Как было видно из их различных костюмов это были не люди короля, а мятежники, терпящие поражение. Граф Кэррингтон сильно дернул узду своего коня и направил его к бегущим людям. Скоро он заметил знакомое лицо — Джордж Флетчер тщетно пытался остановить бегущих людей, напрасно уговаривая их не поддаваться панике.

— Черт возьми, Джордж, что у вас тут происходит⁈ Почему люди бегут? — граф Кэррингтон почти вплотную подъехал к молодому офицеру, и тот, несмотря на то, что граф был в маске, сразу узнал его и обрадованно проговорил:

— Ваше сиятельство, какое счастье, что вы подоспели к нам! Его высочество герцог Монмут приказал нам взять Бидефорд и выбить оттуда Сомерсетское ополчение, но командующий кавалерией лорд Джон Грей струсил, и при первых же залпах огня противника покинул поле боя. Бегство, впрочем, ему не помогло, шальная пуля настигла его в спину и сразила наповал. Кавалеристы, оставшись без командира, растерялись как стадо глупых овец без пастуха, и тоже кинулись наутек.

— Все ясно! Джордж, будьте так любезны, подайте мне парик и плащ лорда Грея, а также поднимите полковое знамя и следуйте за мною к Бидефорду. А вы, ребята, кричите всем во всю мочь, что лорд Джон Грей возвращается на поле битвы. Я сыграю роль этого мертвеца, а сыграю ее куда лучше, чем он сам! — твердо заявил Альфред Эшби.

В минуту опасности решительные приказы прирожденного лидера способны сотворить чудо и остановить панику. Так случилось и на этот раз: Джордж Флетчер и его люди радостно кинулись выполнять распоряжения графа Кэррингтона, его слуги подобно проворным собакам пастуха, собирающими заблудших овец, рассыпались по разные стороны, крича бегущим солдатам о возвращении лорда Джона Грея. Среди бегущих было много добровольцев, которые стыдились своего малодушного бегства, и достаточно было малейшего повода, чтобы они остановились и снова взялись за оружие. Вскоре послышались громкие звуки полкового барабана, и большая часть беглецов остановилась, и устремилась за графом Кэррингтоном, принявшим облик лорда Джона Грея, обратно к Бидефорду.

В момент решительной атаки сторонников Монмута Сомерсетское ополчение полностью вышло на поле, но это было на руку мятежникам, поскольку их врагов больше не защищали крепостные стены. Спустя час дрогнуло и обратилось в бегство уже Сомерсетское ополчение, и мятежники под командованием графа Кэррингтона одержали блистательную победу. Но Монмут все равно был зол на лорда Грея за то, что тот покинул своих солдат в начале битвы, и Альфред Эшби был вынужден следовать за посыльным к главнокомандующему для дачи объяснений.

Палатка Монмута оказалась довольно обширной и с высоким верхом. Пол устилали ковры, и Альфред Эшби увидел письменный стол, похожий на те, которыми в армии пользуются старшие офицеры, приспособленный для перевозки на вьючной лошади или муле. По сторонам стояло несколько стульев для посетителей, а чуть дальше в глубине палатки виднелась походная кровать.

Утомленный схваткой Альфред Эшби уже собирался присесть на один из стульев, когда полог палатки резко откинули, и в нее вошел герцог Монмут, чрезвычайно красивый молодой человек, бывший любимцем женщин и кумиром светской молодежи. Его очарование увеличивалось живостью движений и любезностью манер, и многие женщины были так покорены его обликом, что прощали любое небрежение с его стороны, а его прекрасная любовница Генриетта Уинтворт пожертвовала ему все свое состояние для удачного военного похода против Якова Второго.

— Объясните, лорд Грей, как вас угораздило бежать в самом начале боя? — с возмущением в голосе спросил герцог Монмут. — И зачем вы надели эту маску, скажите на милость?

— Лорд Грей мертв, ваше высочество, — ответил граф Кэррингтон, снимая маску и отвешивая Монмуту низкий поклон. — Я взял на себя смелость стать командующим вашей кавалерией ради преломления той неблагоприятной ситуации, которая сложилась для вас возле Бидефорда.

На лице Монмута изобразилось изумление от внезапного появления графа Кэррингтона, сменившееся искренней радостью. Он порывисто обнял Альфреда Эшби и воскликнул:

— Кэррингтон, я очень ждал вашего приезда! Я знаю, что стоит вам присоединиться ко мне, и мои дела пойдут в гору.

— Дай-то бог, ваше высочество, — с сомнением в голосе проговорил граф Кэррингтон. — Но разрешите мне и дальше оставаться лордом Джоном Греем во имя безопасности моей семьи, пока наше положение не сделается более прочным.

— Для вас, Альфред, все, что угодно, — легко согласился Монмут.

— Что ваше высочество полагает делать дальше? — почтительно осведомился у него граф Кэррингтон.

— Благодаря вам дорога на Тонтон свободна. Я думаю отправиться туда и пополнить ряды моей армии, — ответил Монмут.

На следующее утро, после короткой передышки армия Монмута двинулась дальше, на город Тонтон, где 18 июня ее встретили толпы радостных горожан. В армию Монмута влились новые солдаты, а сам он официально провозгласил себя королем Англии.

Горожане украсили свои дома гирляндами летних цветов и устроили праздничную иллюминацию. Депутация красивых, одетых в свои лучшие наряды девушек поднесла Монмуту огромную Библию и ключи от города. Страну наводнили прокламации, в которых король Яков объявлялся изменником, самозванцем и даже убийцей Карла Второго, а герцог Монмут именовался законным королем. После этого вопиющего поступка Джеймс Скотт стал смертельным врагом для Якова Второго, всякое чувство их родственной привязанности было уничтожено.

21 июня армия Монмута вышла из Тонтона и в течение трех дней двигалась на восток. Восставшие обошли Брилжуотер, Гластонбери и стали лагерем возле Шатонмура, где их настигли вести о приближении королевской армии. Повстанцы закрепились в Бриджуотере, и начали совещаться, что им делать дальше. Граф Февершем обложил армию Монмута в Бриджуотере, и занял военную позицию перед Седжмурским полем, защищенную глубоким оврагом. Он имел значительный численный перевес в виде двух с половиной тысяч солдат регулярной армии и трех тысяч ополчения, тогда как повстанцев насчитывалось самое большее четыре тысячи человек. Вдобавок, войско короля имело гораздо больше артиллерийских пушек, чем солдаты Монмута, располагающие всего тремя. Мнение большинства командиров Монмута сводилось к утверждению, что им следует отступить, чтобы сохранить свою армию.

Граф Кэррингтон отрицательно покачал головой:

— Нет, джентльмены, нам следует принять бой на Седжмурском поле, — решительно заявил он.

— Лорд Грей, вы решили на этот раз погеройствовать? — ехидно спросил его полковник Фергюссон. — Ясно, что нам не выстоять в открытой битве против Февершема. У нас гораздо меньше солдат, которые вдобавок вооружены чем попало, в отличие от наших противников. Нам необходимо пополнить свои ряды!

— Предлагаю ночную вылазку, эффект внезапности будет на нашей стороне, — быстро ответил граф Кэррингтон. — Не тешьтесь иллюзиями, полковник Фергюссон, пополнения нашей армии больше не будет. Самые смелые и отважные люди уже находятся в наших рядах, а остальные присоединятся к нам, если мы одержим убедительную победу на Седжмурском поле.

— Вынужден с вами согласиться, лорд Грей, — медленно проговорил герцог Монмут. От его былой самоуверенности не осталось и следа, после того как он убедился, что приток добровольцев в его ряды прекратился в последние дни. Теперь его лицо выдавало озабоченность и затаенный страх. — Мы атакуем армию Февершема уже сегодня, в ночь на шестое июля.

После решающего слова главнокомандующего остальные командиры замолчали, и принялись молча слушать его указания как им организовать ночную атаку. От предстоящего сражения зависела вся их дальнейшая жизнь, которая могла сказаться неблагоприятным образом также на судьбе их близких в случае их поражения. После военного совета все самым тщательным образом принялись готовиться к ночной схватке.

Граф Кэррингтон провел придирчивый осмотр своих кавалеристов, уделяя особое внимание их снаряжению. Одно обстоятельство особенно беспокоило его — Седжмурская равнина на самом деле не была ровной; она была покрыта небольшими буграми, значительно затрудняющими передвижение по ней. В темноте незаметно двигаться по ней могли только крайне осторожные и предусмотрительные люди. Подумав, граф Кэррингтон приказал части своих людей спешиться, оставив верхом только тех кавалеристов, которые в совершенстве могли управляться со своими лошадьми и, следовательно, могли бесшумно двигаться в ночном мраке.

Окончив подготовку к ночной вылазке, Альфред Эшби позволил себе немного расслабиться и отдохнуть перед ночным боем. Он окинул задумчивым взглядом Седжмурскую равнину, которую уже начали окутывать вечерние сумерки. Стояла поразительная тишина, нередко наступающая перед гибельной бурей. Алый закат плыл над большим полем, придавая всем предметам фантастические и причудливые тени, а также бросая розовый отсвет на многочисленные палатки солдат Февершема, белеющие издали. Но граф Кэррингтон думал в этот момент не о врагах и предстоящей схватке с ними, нет, ему вспомнилась вся его прошедшая жизнь, начиная с самого раннего детства, когда няня Элис поила его теплым, необычайно вкусным парным молоком. Вспомнились ему его озорные игры с детьми соседей, среди которых выделялось милое личико некрасивой девочки Сары, всегда восторженно на него смотревшей и приходящей в восхищение от каждого его слова и движения. Затем счастливая Сара предстала перед ним в его воспоминаниях в свадебном уборе. Она так радовалась тому, что он согласился взять ее в жены, так была благодарна ему за это, что в его равнодушном сердце родилась ответная нежность к ней, и он мысленно поклялся самому себе всегда защищать свою жену и оберегать ее от всех опасностей. Под влиянием этих мыслей он написал письмо Саре и отдал его Джорджу Флетчеру со следующими словами:

— Джордж, если со мной что-нибудь случится в бою, передай письмо моей жене. В случае нашего поражения она должна присоединиться с детьми к леди Мейбелл и вместе с нею покинуть страну.

— Конечно, милорд, а вы, если я буду убит, передайте это письмо моей невесте Эмилии, — в свою очередь попросил молодой человек, протягивая запечатанную бумагу. Они обменялись письмами, граф Кэррингтон снова посмотрел на Седжмурскую равнину. Дорогие его сердцу воспоминания яснее слов сказали ему почему он, Альфред Эшби, граф Кэррингтон, находится сейчас на этом Седжмурском поле перед лицом численно превосходящего его боевых товарищей противника, с которым ему надлежит скоро сразиться. Его привела сюда любовь к родному краю, огромной силы душевная привязанность к людям, с которыми его связала судьба. Альфред Эшби пришел сражаться за лучшее будущее своих соотечественников, за их личную и политическую свободу, которой будет не страшен никакой религиозный и политический гнет. Лорд Эшби верил: если в мире настанет больше счастья, то будет больше любви, и взаимное согласие станет основой для всеобщего благоденствия.

Он отказался от ужина и, к удивлению полкового повара, попросил лишь кружку теплого молока, которая и была ему скоро принесена. Граф Кэррингтон медленно, не торопясь и растягивая удовольствие, выпил молоко. Молоко было почти такое же вкусное, как и у няни Элис, и с каждым его глотком в него вливались новые силы. Альфред Кэррингтон удовлетворенно вздохнул и прилег на час отдохнуть перед боем.

В десять часов вечера, когда сгустилась тьма, передовые отряды повстанцев Монмута выступили из Бриджуотера по направлению к оврагу, служившей линией разграничения между двумя армиями. Их товарищи молчаливыми тенями выскальзывали из крепостных стен города и следовали за ними. Они старались идти как можно тише, стремясь в свою очередь полностью окружить правительственные войска, но на подходе к линии патрулей на Седжмурском поле один из повстанцев споткнулся об невидимый бугорок, и его мушкет выстрелил, всполошив при этом своим звуком весь лагерь противника.

Но армия Монмута успела занять сильную позицию, кроме того, на ее стороне был элемент неожиданности. Армия роялистов, поднятая по тревоге, с значительными трудностями принялась развертываться в боевой порядок. Луис де Дюрас, второй граф Февершем, чьим единственным достоинством была личная дружба с королем Яковым, лишь формально командовал армией; фактически всем ходом военной компании руководил его заместитель, молодой талантливый военачальник Джон Черчилль. Он приказал полку ван Батона вступить в бой с наступающими повстанцами, и под его прикрытием принялся перегруппировывать подвластных ему солдат, перебрасывая полки Тулона и Кемпа с левого фланга на правый, представляющий собою наибольшую опасность.

После полуночи кавалерия графа Кэррингтона пошла в атаку, артиллеристы повстанцев поддерживали ее, обстреливая роялистов из трех орудий. Пехота Монмута продолжала идти вперед, однако повстанцы застряли возле оврага. В темноте возле оврага солдаты двух армий смешались, и началась сумятица.

Короткая летняя ночь быстро прошла, и ночная тьма — естественная союзница повстанцев Монмута — начала отступать. Когда начало светать, Джон Черчилль приказал своей кавалерии напасть на повстанцев, и он лично возглавил атаку. Черчилль давно заприметил загадочного всадника в маске, командующего кавалеристами Монмута, и его интерес к нему усиливался с каждой минутой. Что-то знакомое мерещилось ему в фигуре командира повстанцев, и Джон Черчилль, вынув шпагу наперевес, помчался к нему, пришпоривая своего коня. Выбранный им противник принял брошенный ему вызов, и их клинки скрестились, высекая несколько, быстро погасших искр. Альфред Эшби успешно отбивался от своего противника, не догадываясь, что того интересует главным образом его лицо. Изловчившись, Джон Черчилль перезал правую тесемку его маски, слегка задев при этом кожу, и ничем больше не защищенное лицо его противника открылось перед ним.

— Как, Кэррингтон⁈ — с изумлением проговорил Джон Черчилль, не ожидавший увидеть своего давнего знакомого на Седжмурском поле.

Граф Кэррингтон ничего не ответил ему, но на его лице отразилась крайняя досада и огорчение оттого, что тайна его личности оказалась раскрытой.

Тем временем повстанцы снова атаковали, и Джон Черчилль был вынужден отступить вместе со своими людьми. Но вскоре королевские войска перешли в контрнаступление. Канониры с их стороны установили десять своих орудий, и начали методично обстреливать ими мятежников. Это стало началом конца; повстанцы ничего не могли противопоставить той лавине огня, которая обрушилась на них. Фермеры и рудокопы, воевавшие на стороне Монмута, дрогнули и обратились в бегство, проклиная при этом бугры неровной Седжмурской равнины, препятствующей их бегу. Граф Кэррингтон попытался остановить бегущих людей, как это он сделал под Бидефордом, но тщетно. Вскоре он сильно вздрогнул и уткнулся лицом в гриву своего жеребца. Джордж Флетчер с ужасом увидел, как на левом боку графа появилось большое кровавое пятно, которое с каждой минутой расплывалось все больше. Молодой офицер во всю мочь погнал своего коня к командиру и, поравнявшись с ним, с волнением проговорил:

— Лорд Эшби, вы меня слышите? Очнитесь, нам нужно немедленно покинуть поле боя.

Один из товарищей Флетчера закричал ему:

— Брось графа, Джордж, он уже мертвец! С такой раной долго не живут.

— Ну нет, я не брошу Альфреда Эшби, — упрямо ответил на это Джордж Флетчер. — Его сиятельство не оставил меня в беде, когда на меня ночью напала шайка грабителей в Гайд-парке. Я тоже не оставлю его.

С этими словами молодой Флетчер решительно спрыгнул со своего коня и быстро уселся на черного жеребца графа Кэррингтона, надежно прикрепив к седлу обмякшее тело его раненого хозяина. Он знал, что конь Альфреда Эшби силен настолько, что без труда выдержит вес обоих всадников, и породистый конь графа оправдал его доверие. В считанные минуты он с легкостью вынес обоих всадников за пределы Седжмурского поля посреди непрекращающихся выстрелов, шума и гама. Джордж Флетчер направил его к ближайшей деревне, надеясь найти в ней временный приют для себя и раненого графа Кэррингтона.

Все повстанцы, которые не смогли спастись бегством, полегли на поле битвы. Их расстреливали в упор, без всякой пощады, и во время отступления с их стороны погибла тысяча человек. Их товарищам повезло немногим больше; на них была объявлена настоящая охота, и в течение двух дней местными властями было пленено триста человек.

По всей западной Англии с быстротой молнии разнеслась горестная весть о роковом исходе Седжмурского сражения. Сначала люди не могли поверить в то, что их самые смелые и отважные молодые ребята, с веселыми шутками присоединяющиеся к армии Монмута оказались побежденными, но вид пленных повстанцев, число которых увеличивалось с каждым днем, убеждал их в горестной правде.

В Бристоле в неурочный час выстрелила пушка с крепостной стены, и Мейбелл с бьющимся сердцем поняла, что означает ее грозный рык. Власть решила продемонстрировать своему народу, что бывает с теми непокорными, которые выступают против нее, и девушка, не помня себя от страха, выбежала на большую проезжую дорогу. Обе ее стороны уже были заполнены толпами людей, и они в молчании смотрели на понурых повстанцев, числом пятьдесят человек, которых вели под усиленным конвоем.

Измученные пленники шли беспорядочно, низко опустив головы, уже не имея сил прибавить шагу или посмотреть на сочувствующих им жителей Бристоля. Их заросшие лица были худы от недоедания и бледны от изнеможения; они шли оборванные, в лохмотьях, не отличимые друг от друга. Многие из них были серьезно ранены, каждый шаг причинял им мучительную боль, и все свои муки они терпели для того, чтобы в конце своего пути, ведущего в Лондон, испытать еще более худшие пытки, издевательства и жестокую казнь, которой обычно карали государственных преступников.

Многие в толпе, не стесняясь, плакали, глядя на них. Вот они, эти молодцы, в которых англичане видели своих избавителей от жестокой тирании короля-католика Якова. Теперь они жертвы, чья горестная участь могла вызвать сострадание даже у самого жестокого человека. Мейбелл как чайка с подбитым крылом металась от одного края толпы к другой. Ее нежные руки не могли раздвинуть массивные фигуры ремесленников и пышные тела их жен, поэтому ей оставалось смотреть на проходящих мимо повстанцев из-за их спин. Она надеялась и страшилась увидеть среди пленников графа Кэррингтона. Надеялась, поскольку в этом случае она могла увидеть его живым, и страшилась, понимая какой ужасный конец ожидает в Лондоне пленных сторонников Монмута.

Графа Кэррингтона Мейбелл в этот день не увидела, и никто не мог ей дать никакого ответа на все вопросы о нем. Опустошенная и истерзанная страхами за участь любимого девушка вернулась домой. Зато очень много говорили в Бристоле о герцоге Монмуте.

После поражения в Седжмурской битве Монмут в сопровождении трех человек бежал в Гемпшир, и после бесплодных попыток уехать из Англии был схвачен королевскими драгунами в Портмане. В тот момент «король Джеймс» являл собою жалкое зрелище. Одетый в какое-то пастушеское рубище, обросший, со спутанной грязной бородой, поседевший от горя и волнений, он умолял о милосердии и добивался личного свидания с королем Яковым, понимая, что только от дяди теперь зависит его дальнейшая судьба. По воспоминаниям современников, все его дальнейшее поведение развеяло былое очарование его личностью и вызвало отвращение своим малодушием. Впечатление от его низости сглаживалось только тем, что король Яков повел себя еще более недостойным образом.

Когда до Якова Второго дошла весть о взятии Монмута в плен, он арестовал его троих малолетних детей от герцогини Анны Баклю и заточил их в Тауэр. Спустя четыре дня туда же привезли их блудного отца. Монмут сильно пал духом, зная, что его дядя-король не такой человек, который прощает посягательство на свою власть. Уже с дороги он написал королю униженное письмо, каясь в своем поступке и прося о снисхождении и пощаде. Теперь он все свои надежды возлагал на личное свидание с Яковым, молил его величество допустить кающегося грешника к своим стопам, где он признается во всех своих заблуждениях и сообщит кое-какие важные сведения, касающиеся безопасности королевской особы.

Яков согласился выполнить просьбу Монмута только ради того, чтобы узнать об остальных заговорщиках. Монмута встретили расчетливым унижением: привезя его закованным в цепи в королевскую приемную, заставили дожидаться, пока его величество отобедает. Когда Яков вошел в приемную, Монмут со слезами упал на колени перед ним и все старался облобызать своими губами королевские туфли, от чего Яков брезгливо уклонялся.

А Монмут все равно взывал к родственным чувствам Якова.

— Я сын вашего брата! — кричал он. — Если вы отнимите у меня жизнь, то прольете собственную кровь!

— О нет, вы не мой племянник, — ответил на это король, с презрением глядя на ползающего перед ним в пыли молодого человека, закованного в цепи. — Ваша мать, Люси Уолтер, морочила голову моему брату, а на самом деле вы — незаконнорожденное отродье полковника Роберта Сидни! Будь вы моим племянником тот голос крови, на который вы ссылаетесь, никогда не позволил бы вам поднять восстание против меня. Отвечайте, к вашему заговору причастен мой зять, Вильгельм Оранский?

— Я ничего об этом не знаю, — зарыдал от отчаяния при виде королевской непреклонности Монмут, и больше Яков не мог добиться от него внятного ответа. Поэтому он не только не проявил никакого снисхождения к узнику, но назначил его палачом самого жестокого из них — Джона Кега.

Яков Второй оказал только одну милость Монмуту — разрешил ему последнее свидание с женой и детьми. Но Монмут, разочарованный тем, что связи жены не могли добиться для него желанного помилования, заявил, что его истинная жена перед богом не Анна Баклю, а его любовница Генриетта Уинтворт. Бедная герцогиня упала в обморок, услышав такое заявление своего супруга, но Монмут ничуть не раскаивался в своих словах.

В утро казни, 15 июля, жена привела к нему детей для прощания. Монмут был вежлив с нею, но холоден как лед. Всем, кого он видел в этот день, он поручал передать его предсмертный привет леди Генриетте Уинтворт. Рыдающая жена без чувств упала к его ногам, дети всхлипывали, но Монмут остался равнодушен к своей семье.

В десять часов за ним приехала карета, чтобы отвезти на место казни. Возле эшафота Монмут начал проявлять признаки волнения. Он то умолял отсрочить казнь, то впадал в уныние и апатию; однако священникам так и не удалось добиться от него раскаяния в измене жене. Поднявшись на эшафот, Монмут подал палачу шесть гиней.

— Вот вам деньги, — сказал осужденный герцог. — Только не мучьте меня.

Но палачу Джону Кегу вознаграждение показалось слишком незначительным для такой важной особы. Первый удар топора только поранил шею Монмута, который с упреком посмотрел на своего мучителя. Следующие два удара также не прекратили страданий осужденного, и только с четвертого раза Кег отделил голову Монмута от тела. Действия палача вызвали в толпе взрыв сочувствия к «королю Джеймсу», и садиста Кега едва не растерзали на месте. Однако солдаты отстояли палача от народного гнева.

Герцога Монмута погребли в цепях в церкви Святого Петра. Генриетта Уинтворт пережила своего возлюбленного всего на несколько месяцев и умерла от тоски по нему.