Возлюбленная распутника

Эпилог

После дуэли Альфреда Эшби и Джона Черчилля репутация графини Кэррингтон была восстановлена. Сплетники прикусили свои злые языки, опасаясь, что их постигнет участь поверженного герцога Мальборо; и для молодой жены министра финансов снова радушно распахнулись двери всех лучших домов Лондона. Королева Мария, поняв, что она поспешила осудить леди Эшби, вняв лживым наветам, вернула Мейбелл свое расположение. Невозможно верить в распутство женщины, муж которой так самоотверженно и горячо за нее заступается, особенно если этот муж — гордый и высокомерный граф Кэррингтон.

Мейбелл снова почувствовала себя счастливой и беззаботной девчонкой, такой, какой она была, когда в первый раз отправилась в Лондон в сопровождении отца и тетушки Эвелин, чтобы удачно выйти замуж. Можно сказать, она имела на это право, потому что осуществились ее самые смелые и дерзкие мечты. Ей удалось выйти замуж за мужчину, которого она обожала; у нее были любимые дети, к которым она была привязана всеми фибрами своей души. Положение графини Кэррингтон обеспечивало ей место в рядах высшей аристократии страны, а богатство и влияние ее мужа нашло признание даже у ее придирчивой тетушки Эвелин. Что еще требовалось для ее женского счастья? Подружек побольше, да занятных увеселений, которых в избытке предлагала английская столица.

В отличие от жены Альфред был не столь удовлетворен жизнью. Ему до смерти надоела бумажная рутина министерства финансов, хотелось настоящего мужского дела и схватки с врагами Англии. В это время испанцы возобновили вооруженные попытки захватить часть заморских владений англичан, и граф Кэррингтон имел разговор с королем Вильгельм на предмет достойного отпора извечным соперникам своих соотечественников. Кроме того, Альфреду не нравилось, что молодые придворные щеголи слетались на его очаровательную жену как мухи на мед. Он был зрелым мужчиной, научившимся преодолевать жизненные соблазны, а его дорогая Мейбелл осталась слишком доверчивой и увлекающейся натурой, и лучше всего ее было увезти на другой конец света от греха подальше.

Король согласился с доводами своего друга, но обещал ему назначить его губернатором Ямайки, если тот найдет себе достойного преемника на посту финансового министра. Альфред уже имел на примете своего толкового заместителя лорда Рассела, который также отличался кристальной честностью, и все же для принятия окончательного решения он хотел посоветоваться с Мейбелл, желая знать, как его молодая жена отнесется к таким резким переменам в их жизни. Если же она слишком привязана к спокойному и комфортному существованию в Лондоне, то про Ямайку придется забыть.

В конце августа за завтраком Альфред осторожно завел разговор о своих намеченных планах.

— Любовь моя, возможно нам придется предпринять дальнее путешествие по океану, — задумчиво произнес он. — Король Вильгельм возлагает на меня ответственное поручение защитить от испанцев целостность наших заокеанских владений в Вест-Индии и назначает губернатором острова Ямайка. Нам нужно все взвесить «за» и «против» прежде чем решиться принять такое лестное, но опасное предложение.

К его облегчению, Мейбелл с энтузиазмом поддержала эту идею. Они были родственными натурами, — Мейбелл, как и ее муж Альфред, любила яркую, насыщенную новыми событиями жизнь и тяготилась однообразным монотонным существованием.

— Жизнь на Ямайке — какая прелесть! — воскликнула она и восторженно захлопала в ладоши. — Моряки рассказывают, что это самое красивое место на земле, поистине райский уголок. Фред, я уже хочу попасть туда! Какой ты молодец, что задумал такое предприятие.

Мейбелл не боялась ни встречи с пиратами на море, ни войны с испанцами, ни бунтов негритянских невольников. Она верила в своего мужа, и полагала, что ее любимый Альфред из любого испытания с честью выйдет победителем.

Ее слова окончательно склонили Альфреда сменить свой образ жизни и в доме Кэррингтонов начались приготовления к длительному плаванию по Атлантическому океану. Он и Мейбелл решили, что возьмут с собой также младших детей и любимых животных. Доктор Харви согласился жить с ними на Ямайке в качестве их домашнего врача, а вот личная горничная Мейбелл Летти предпочла остаться в Англии, к большому огорчению своей хозяйки. Но девушка нашла личное счастье в лице молодого сержанта тауэрской стражи, и не могла согласиться расстаться со своим любимым.

За два дня до отплытия граф Кэррингтон со своей женой поехал на лондонскую пристань Ботольф посмотреть, как идет снаряжение его трех кораблей, отправляющихся на Ямайку. На набережной царила сильная суматоха. У пристани одновременно разгружались четыре корабля, в то время как другие суда стояли на рейде, ожидая, когда освободится место у причала. Каравеллы и галеоны со всего мира привозили из Америки табак, сахар и ароматный ямайский ром, доставляли из Ближнего Востока шелк и пряности, набивной ситец и перец из Индии, чай и фарфор из Китая. Небольшие речные суденышки, теряющиеся на фоне белопарусных красавцев, снабжали столицу углем из Ньюкасла.

Казалось, здесь яблоку негде было упасть. На пристани были моряки, которые столько лет провели на море, что ходили переваливающейся походкой, по которой их легко можно было узнать. Широкоплечие загорелые грузчики катили бочки или таскали по трапам огромные деревянные ящики и скрепленные металлическими обручами тюки. Уличные торговцы назойливо предлагали всем прохожим свой товар, от них не отставали нищие различных возрастов и внешности. Там были озорные оборванные мальчишки, для которых пристань являлась лучшим развлечением в их жизни, старые инвалиды и раскрашенные проститутки, легко ловящие клиентов среди моряков, долго пробывших в море без женской ласки.

Пока граф Кэррингтон и его спутница шли по порту, все глазели, провожая их взглядами. Альфред Эшби двигался с величавой и добродушной грацией сытого льва; прильнувшая к нему молодая жена своей радостной улыбкой излучала такое счастье, что вызывала на многих лицах зрителей невольные улыбки в ответ. Их драгоценности, шляпы и нарядная одежда сверкали в лучах яркого солнца; они были так прекрасны, что казались существами из иного, какого-то лучшего и более счастливого мира.

Постепенно граф и графиня Кэррингтон дошли до флагманского корабля-флейт «Тритон», на котором они должны были плыть на Ямайку. Грузчики продолжали погружать на него ящики с оружием, книгами и амуницией, а также сундуки с одеждой и конскую упряжь с седлами. Самих лошадей предполагалось везти на небольшом грузовом судне «Норфолк».

Альфред повел жену по палубе и вниз по лестнице в предназначенную для нее и детей каюту. Она была небольшой, но достаточно удобной — в ней помещались не только небольшие кровати для Мейбелл, Арабеллы и Карла, но также для няни Алисы. Тут же имелся мраморный умывальник с серебряным кувшином, прикрепленный к нему тонкой прочной цепочкой.

Удовлетворенная осмотром молодая графиня поднялась на палубу и поспешно подошла к мужу, опирающегося на трость с серебряным набалдашником. Задрав голову вверх, он смотрел, как матросы убирают паруса, а один из них, совсем еще парнишка, весело болтая своими голыми пятками, весело пропел в предвкушении захватывающего морского путешествия:

За ветер добычи, за ветер удачи.

Чтобы мы зажили веселей и богаче!

— Точно, прежде всего мореплавателям нужна удача, — заметил граф Кэррингтон, услышав песню босоногого энтузиаста. — Да будут благосклонны к нам Бог и фортуна.

— Фред, наша самая большая удача — это то, что мы вместе! — засмеялась Мейбелл, находясь в чрезвычайно приподнятом настроении от посещения «Тритона». Мысленно она видела, как этот величественный корабль, рассекая волны океана, плывет к их счастливой жизни на Ямайке, а ветер надувает паруса новых приключений, до которых они с Альфредом были большие охотники.

— Ты, как всегда, права, моя дорогая Мейбл. И я никому не позволю разлучить нас, — с нежностью сказал Альфред жене, помогая ей сесть в подъехавшую к «Тритону» карету.

Ночью Мейбелл приснились чудесные сны, в которых фигурировали пальмы, пронзенные лучезарным солнечным светом, ослепительно белый песчаный пляж, скоро переходящий в густые джунгли. В районе Блу Маунтинс — Голубых гор с кристально чистыми водопадами порхали пестрые колибри, летали попугаи и цвели яркие невиданные цветы с дурманящим ароматом, который привлекал к ним огромных бабочек- махаонов. И — верх мечтаний — она с Альфредом лежит ночью на мелком песке, еще хранящим жар полуденного солнца, небывало огромная луна отражается в волнах умиротворенного Карибского моря, и они занимаются любовью в серебристом лунном сиянии, которое освещает до мелочи все окрестности вокруг.

Ее муж наяву тоже ласкал ее тело, но ей был так приятен этот сон, в котором тесно переплелись реальность и ее ночные фантазии, что она не желала просыпаться, и только теснее прижалась к любимому, побуждая его продолжать начатое.

Утром Мейбелл поднялась с постели, преисполненная сил. После того, как ночью она побывала в стране своих грез, Ямайка окончательно окутала ее флером своего очарования, побуждая скорее закончить последние приготовления перед отплытием из Англии. Молодой графине Кэррингтон оставалось нанести прощальный визит королеве Марии и сделать кое-какие покупки в виде предметов женского туалета.

В Хэмптон-Корте ей пришлось ожидать в гостиной королеву, которая задержалась в дворцовой часовне. Мейбелл села на бархатный диван, окидывая задумчивым взглядом комнату, где ей пришлось пережить немало беспокойных и тревожных минут, связанных с королем Яковым и его второй женой. Она по-прежнему испытывала к королю теплые чувства, но больше не желала встретиться с ним. Их жизненные пути окончательно разошлись, и эта встреча грозила разрушить ее мир, в котором царили любовь к мужу и сильнейшая привязанность к детям.

Из состояния задумчивости и невольных воспоминаний Мейбелл вывел шум открываемого окна, из которого показалась грязная детская ручонка. Графиня Кэррингтон насторожилась и подошла поближе, чтобы рассмотреть невольного нарушителя торжественной тишины королевской гостиной. В углу чумазый пятилетний малыш, весь покрытый сажей и угольной копотью, осторожно перелез через подоконник возле изящного китайского шкафчика, и спрыгнул на блестящий дубовый паркет. С первого взгляда было видно, что он являлся совершенным беспризорником, за которым никто не смотрел и не ухаживал. На его исхудавшем теле рваная одежда болталась как на шесте, а черты лица, вымазанного сажей, невозможно было разобрать. При виде приближающейся Мейбелл малолетний нарушитель испуганно вскрикнул и сжался от ужаса в комочек, став еще меньше ростом.

— Ты залез сюда, чтобы что-то украсть, дитя мое? — нерешительно спросила Мейбелл, не зная, как поступить с этим странным созданием. — Воровать нехорошо, это большой грех и бог запрещает это делать.

При этом в голосе молодой женщины не было осуждения, скорее жалость. Ей показалось, что нестерпимый голод толкнул ребенка на кражу, и она уже думала о том, чтобы взять мальчугана под свою опеку.

— Нет, миледи, я не вор! — отчаянно замотал головой в знак отрицания мальчик и испуганно оглянулся назад. — Я сбежал от своего хозяина мистера Калеба, и хотел всего лишь спрятаться от него здесь.

Мейбелл снова села на диван и ласково притянула ребенка к себе.

— Кто такой этот мистер Калеб и почему ты сбежал от него, малыш? — спросила она. — И, прежде всего, скажи, как тебя зовут.

— Ник Бассет, мэм, — ответил мальчик. Он почувствовал сочувствие этой необычайно красивой молодой леди, и весь его страх куда-то исчез. — Я сирота, у меня нет родителей, и сиротский приют, который за мной смотрел, отдал меня в подмастерья трубочисту Калебу Бойсу, когда мне исполнилось четыре года. Мистер Калеб не хочет покупать специальные щетки для чистки узких дымовых труб, и вместо этого заставляет меня чистить эти трубы от копоти. А это очень страшно, мэм, в таких трубах легко можно застрять и задохнуться. Но я терпел эту муку, пока не случилось самое страшное. Мистеру Калебу поручили почистить трубу большого очага дворцовой кухни, и он привел в Хэмптон-Корт моего старшего товарища Рона, несмотря на то, что Рон плохо себя чувствовал. Мистер Калеб оказался недовольным тем, что Рон медленно чистит отверстие над очагом и зажег внизу много соломы, чтобы заставить Рона быстрее работать. Но Рона схватила судорога. Он упал в горящий очаг и получил такие страшные ожоги, что вечером того же дня скончался. Вчера Рона похоронили, а сегодня мистер Калеб привел меня в дворцовую кухню доканчивать чистку трубы… — Ник всхлипнул и жалобно прибавил: — Я очень боюсь, миледи, погибнуть так, как мой товарищ.

Мейбелл крепко обняла несчастного, настрадавшегося ребенка и твердо пообещала ему:

— Теперь тебе нечего бояться, Ник, я не допущу, чтобы тебя вернули жестокому хозяину, и позабочусь о твоей судьбе. Ты наверно голоден?

— Да, мэм, — отозвался мальчик, благодарно глядя на нее своими блестящими глазенками.

Мейбелл позвонила лакею и поручила ему принести закусок. Через несколько минут голодный мальчик принялся жадно поглощать еду, роняя крошки хлеба на пол. Он съел все до последнего бутерброда, и был готов съесть столько же, если бы не заурчал его живот, протестуя против такого непривычного количества еды, которое ему нужно было переварить в это утро.

Графиня Кэррингтон бережно вытерла рот Ника своим кружевным платком и даже сделала попытку очистить его лицо от сажи, но копоть так взъелась в кожу мальчика, что без мыла нельзя было обойтись. Это занятие к тому же было прервано появлением черноволосого мужчины весьма свирепого вида, одетого в поношенный сюртук. Он огляделся в гостиной, и, увидев замершего при его появлении Ника, быстро подошел к нему и схватил за ухо. Мальчик взвыл от боли и на его глазах снова показались слезы.

— Вот где ты отсиживаешься, негодяй! — прорычал его жестокий хозяин, и сделал неуклюжую попытку поклониться графине Кэррингтон. — Прошу прощения за беспокойство, миледи, сейчас я заберу этого бездельника и всыплю ему по первое число.

— Вы никуда не заберете этого ребенка, — гневно воскликнула Мейбелл и освободила Ника от зарвавшегося трубочиста. — Я не допущу, чтобы вы снова мучили его и измывались над ним!

— Мэм, я имею все права на этого мальчишку! — не отступал Калеб Бойс, не решаясь, впрочем, применить силу против знатной дамы. — Приходские власти доверили моему попечению этого лодыря, и я научу его работать, будьте уверены.

— Да вас нельзя подпускать к детям ближе, чем на десять шагов, — продолжала возмущаться Мейбелл, не отпуская от себя Ника, и пригрозила: — Я еще добьюсь того, чтобы вы ответили по закону за убийство вашего малолетнего подмастерья Рона.

— Ах ты, змееныш, уже успел нажаловаться! — трубочист метнул злобный взгляд в сторону сжавшегося от ужаса мальчика, и резко потребовал: — Если вы забираете его, миледи, то извольте возместить мне все траты на него — суммой ровно один фунт.

— Вот вам деньги, — Мейбелл быстро отсчитала из своего кошелька монеты, — и убирайтесь.

Удовлетворенный трубочист быстро схватил деньги и поспешил скрыться в ближайшем от Хэмптон-Корта трактире, чтобы пропить их. И королева Мария застала весьма умиротворенную картину — маленький Ник доверчиво льнул к графине Кэррингтон, одетой в блестящее парчовое платье, а она покровительственно привлекла малыша к себе, несмотря на сыпавшуюся с него сажу.

Услышав историю Ника Мария Вторая стала на сторону Мейбелл и пообещала, что Калеба Бойса непременно накажут за жестокое обращение с маленькими подмастерьями. Кроме того, королева вызвала к себе своего личного секретаря и, с жалостью смотря на исстрадавшегося ребенка, велела ему подготовить указ, по которому жестокое обращение мастеров со своими учениками должно было наказываться штрафами. Также мастера должны были следить за тем, чтобы в воскресенье дети, вверенные их попечению, не работали, а посещали школу с изучением Библии. Ника отмыли от грязи, и одели в нарядный детский костюмчик. Чумазый маленький трубочист оказался прелестным белокурым малышом, и королева Мария сразу почувствовала к нему такое же расположение, как и Мейбелл. Скоро в глазах королевы, устремленных на Ника отразилась тоска женщины, которая желает иметь детей, но лишена счастья материнства. Старшая дочь Якова Второго была очень привязана к своему племяннику — сыну своей сестры Анны, но маленький принц недавно скончался от лихорадки, оставив горевать по себе все королевское семейство.

— Как же этот малыш напоминает мне моего дорогого племянника Уильяма, — грустно произнесла Мария Вторая, и нежно привлекла к себе ребенка. — Ник, хочешь быть моим воспитанником? — спросила она.

— Да, мадам королева, — заулыбался мальчуган, и королева, не сдержавшись, поцеловала его с материнской нежностью, говоря: — Ты заставляешь меня забыть тяжесть моей утраты, дитя мое.

— Надо уповать на бога, ваше величество, и он непременно пошлет вам ребенка — с сочувствием сказала Мейбелл, всем сердцем сострадая одинокой королеве, которая хотела иметь настоящую семью, и не имела ее.

— Моя дорогая графиня, бог отвернулся от нас с Анной за то, что мы пошли против своего отца — горестно покачала головой Мария Вторая. — Нельзя безнаказанно идти против своих родителей, такие люди прокляты Небом и им не знать родительских радостей. Я не могу забеременеть после своего выкидыша, случившегося в Голландии, у Анны дети умирают один за другим. В конце концов, мы останемся полностью бесплодными, — вот какой дорогой ценой нам досталась английская корона!

— Вы принесли своей стране мир и процветание, ваше величество. Бог это учтет и будет милостив к вам, — убежденно проговорила молодая графиня Кэррингтон.

— Спасибо, миледи, вы умеете утешить другого человека добрым словом, — с благодарностью улыбнулась ей королева. — Признаться, я не желаю, чтобы вы плыли на Ямайку, мне не хочется расставаться с вами. Но если уже все твердо решено, мне остается только пожелать вам доброго пути. Берегите себя и своих близких особенно моего брата Карла. Кто знает, может он станет единственной надеждой Англии.

Мейбелл почтительно поклонилась на прощание Марии Второй и ласково поцеловала Ника, радуясь тому, как повезло этому маленькому мальчику. Еще утром он был запуганной и несчастной жертвой злого трубочиста, а теперь он сделался воспитанником самой королевы Англии, которая с первого взгляда полюбила его. Действительно, пути Господни неисповедимы.

После визита к королеве графиня Кэррингтон с легким сердцем принялась совершать намеченные покупки. Щедрость мужа снова сделала ее богатой женщиной, и она могла тратить деньги, не считая их. Мейбелл купила пятьдесят метров сукна на костюмы для своего мужа и мужчин-слуг, несколько отрезов шелка и ситца для себя, детей и служанок; сделала запасы китайского чая, который рассчитывала пить с семьей за океаном, приобрела легкие покрывала и обувь для близких людей. Все это должно пригодиться для жизни на Ямайке, где не было особого выбора одежды. Там имелось только два платяных магазина в главном городе острова — Кингстоне, а обувь шили на заказ. Основательный список покупок молодая жена графа Кэррингтона приготовила для галантерейного магазина — туда входили кружева, ленты, нитки, расчески, пуговицы, веера, перчатки, иголки и шляпы. У нее был знакомый галантерейщик на Ковент-Гарден, качеству товаров которого она всецело доверяла — мистер Денгерфилд, вот в его магазин ей хотелось обратиться в первую очередь.

Мейбелл легко нашла нужное двухэтажное здание с вывеской фирменного знака Денгерфилда — трудолюбивой пчелой — и, не подозревая о том неприятном сюрпризе, который ждал ее внутри, весело вспорхнула в торговый зал. Денгерфилд был занят за стойкой обслуживанием важного покупателя, и у Мейбелл сердце ушло в пятки, когда она узнала Джона Черчилля, герцога Мальборо, разглядывающего выставленные на продажу перчатки. Первой мыслью леди Эшби было незаметно уйти и избежать неловкой встречи с озлобленным против нее мужчиной, которая ничем хорошем не могла закончиться, но почти сразу же она рассердилась на саму себя за эту трусость. Ее муж рисковал жизнью на дуэли, отстаивая ее честь и крепость их совместной семьи, поэтому не может она уйти как ни в чем не бывало, — она же не пугливая курица, которая боится собственной тени. Ей следует себя поставить так, чтобы раз и навсегда отбить охоту у герцога Мальборо вмешиваться в ее жизнь.

Приняв такое решение, Мейбелл смело пошла вперед к стойке, где Джон Черчилль выбирал изысканный подарок для своей жены. На словах леди Мальборо простила мужа за его дуэль с графом Кэррингтоном из-за другой женщины, но их отношения продолжали оставаться прохладными. Герцог надеялся, что небольшой знак с его стороны поможет преодолеть ее отчуждение и придирчиво перебирал левой рукой женские перчатки предлагаемые владельцем магазина — раненая на дуэли правая рука продолжала висеть на привязи.

— Пожалуй, хороши эти, кружевные, — задумчиво произнес герцог, разглядывая выбранный товар. — Сразу видна тонкая работа и отменный вкус мастерицы, связавшей эти перчатки.

— Отличный выбор, ваша светлость! — с готовностью подтвердил мистер Денгерфилд. — К тому же вы остановились на самой дорогой паре, стоящей десять фунтов стерлингов.

— Решено, беру, — заявил герцог Мальборо, которого окончательно убедила в верности выбора названная цена.

— Сэр Черчилль, в моду вошли перчатки из светлого блестящего лайка с бриллиантовыми пуговицами, вот на них нужно в первую очередь обратить внимание, — как бы невзначай сказала Мейбелл, вплотную подходя к своему противнику. — Слышала, твоей супруге и принцессе Анне больше всего нравятся модные новинки одежды, которые можно с гордостью продемонстрировать остальным дамам.

Герцог Мальборо вздрогнул, услышав голос молодой женщины, которая стала подлинным наваждением для него. Он начал было успокаиваться, долго не видя ее, но она сама напомнила ему о себе. Усилием воли Джон Черчилль заставил держать себя в руках и с учтивым поклоном ответил Мейбелл:

— Приветствую вас, леди Эшби! В первый раз слышу о лайковых перчатках. Мистер Денгерфилд ничего мне о них не сказал.

— Странно, вы ведь уверяли меня, что у вас есть эти перчатки, мистер Денгерфилд, — Мейбелл озадаченно посмотрела на владельца магазина.

— Дело в том, что тюк с лайковыми перчатками только недавно доставили из Парижа, и мои служащие еще не разобрали его, — извиняющим тоном сказал галантерейщик.

Герцог Мальборо пренебрежительным жестом откинул в сторону кружевное изделие и сердито проговорил:

— Забирай свой залежалый товар обратно, любезный, и покажи мне что-то более стоящее, чем продемонстрированною ранее дешевку.

— Сейчас будет исполнено, ваша светлость, — угодливо произнес владелец магазина, стремясь исправить свой промах.

— Заодно, мистер Денгерфилд, примите мой заказ, — вмешалась в их разговор Мейбелл и вручила галантерейщику свой список.

Владелец магазина и его помощники поспешили отправиться на склад, чтобы выполнить прихоть постоянных клиентов, и Мейбелл осталась наедине с герцогом Мальборо. Графиня Кэррингтон почувствовала замешательство от такого тет-а-тет с человеком, который недавно не останавливался ни перед чем, лишь бы ее опорочить, и чтобы скрыть свою растерянность, она уставилась на испанский веер с нарисованными танцовщицами фанданго, делая вид, будто ее заинтересовала эта изящная вещица. В то же время молодая женщина чувствовала на себе упорный взгляд отвергнутого воздыхателя, которого недавние злоключения отнюдь не заставили потерять к ней острый интерес. Джон Черчилль был вынужден признаться самому себе, что, несмотря на все неприятности Мейбелл Уинтворт по-прежнему остается для него самой желанной женщиной в мире. Его словно магнитом тянуло к этой красавице, чье общество было для него запретным, и некоторое время он колебался между благоразумным намерением держаться от нее в стороне и неистовым желанием снова ощутить на себе магическое действие ее лучистых глаз. В конце концов, любовь победила, и он словно очарованный приблизился к царице своих грез, которая упорно отводила от него свой взгляд.

— Леди Мейбелл, позвольте преподнести вам в дар эту безделушку, — необычайно мягким голосом произнес Джон Черчилль, приблизившись к ней вплотную.

— Это лишнее, милорд, мне не нужен этот веер, я смотрю на него только затем, чтобы не смотреть на вас, — передернула плечами Мейбелл, словно от ненавистного голоса Черчилля по ее спине пробежал леденящий мороз.

— Неужели я сделался вам настолько противным? — пробормотал герцог Мальборо, ощутив настоящую боль от ее неприязненных слов. Теперь он сожалел о том, что хотел вынудить ее уступить его желаниям. Счастья ему это не принесло, он добился только ее ненависти, которую легко можно было предвидеть. Вне всякого сомнения, на него нашло затмение рассудка, если он решил добиваться женщины бесчестными способами. — Скажите, могу ли я загладить свою вину перед вами?

— Я прощу вас только в том случае, если вы пообещаете оставить меня и моего мужа в покое, — твердо сказала Мейбелл. — Не преследуйте нас больше, не вмешивайтесь в нашу жизнь, и со временем я забуду то зло, которое вы нам причинили.

— Вы просите невозможного, — тихо отозвался герцог Мальборо. — Нельзя просто так отказаться от любимого человека. Вот вы не отказались от Альфреда Эшби, даже когда все было против вашей любви.

Мейбелл невольно смягчилась при упоминании ее чувства к Альфреду, — Джону Черчиллю удалось задеть ее чувствительную струнку в душе.

— Джон, ты должен признать — нам не судьба быть вместе, — почти ласково сказала она, невольно начиная жалеть этого мужественного человека, который любил ее вопреки всему.

— Мне просто нужно найти к вам подход, моя прекрасная леди, — с упрямством мальчика, у которого отбирают любимую игрушку, заявил герцог Мальборо и невольно поморщился — от неосторожного движения заныла его раненая рука.

— Дорогой герцог, вы как человек военный должны знать, что неприступную крепость следует обложить со всех сторон для того, чтобы ее взять, — от души рассмеялась Мейбелл. Когда она увидела, как явно трепещет перед ней этот могущественный вельможа, всякий ее страх перед ним исчез. — Подход с одной стороны вам совершенно ничего не даст.

— Однако, если силы противников равны, они обычно определенным образом договариваются между собою, чтобы прекратить войну, — как бы невзначай проговорил Джон Черчилль, зорко глядя на нее.

— И что же вы хотите за ваше миролюбие? — заинтересованно спросила Мейбелл, и тут же быстро добавила: — Только учтите, в ваш уединенный домик я не поеду. Не собираюсь изменять своему мужу. Ваше здоровье, Джон!

Она подошла к круглому столику у входа и выпила из серебряного бокала рейнское вино, поставленное для нее одним из служащих мистера Денгерфилда.

— О, мои желания гораздо более скромны, я вовсе не надеялся, что вы согласитесь провести со мною ночь, леди Мей — мягко ответил герцог Мальборо. — Всего один лишь взаимный поцелуй, и я даю вам слово, что больше не потревожу вас.

— Неужели один поцелуй сможет удовлетворить вас⁈ — с сомнением спросила графиня Кэррингтон.

— Вполне удовлетворит, — серьезно произнес герцог Мальборо. Он обнял ее за плечи неповрежденной левой рукой и приблизил свои глаза к ее лицу. — Если бы ты знала, моя дорогая, как давно я мечтаю попробовать вкус твоих медовых губ.

— Что же, стоит разрешить вам один поцелуй хотя бы для того, чтобы посмотреть, что выйдет из этого эксперимента, — игриво заключила Мейбелл, лукаво глядя на него. Ее голова закружилась — выпитое рейнское вино оказалось гораздо более крепким, чем она предполагала. — Только не обижайтесь, если вам мои сухие губы покажутся горькими, как полынь.

— Дорогая леди Уинтворт, постарайтесь не смеяться, — серьезно попросил ее Джон Черчилль. — Я знаю, вас никогда не интересовали мои чувства, но, если вы попробуете сейчас изобразить будто я вам не безразличен, мне легче будет выполнить обещание, которое я дал вам.

С этими словами герцог прижал ее к стене, его шершавые губы прильнули к ее губам слегка приоткрывшимися для очередного возражения, и Мейбелл обдало непонятным жаром, ее ноги подкосились. Джон Черчилль неистово продолжал целовать ее, и она забыла, где она и что с ней происходит.

О, что это был за поцелуй! Он вынимал ее женскую душу и наполнял грудь неведомым прежде волнением, заставляя всецело подчиниться ласкающему ее мужчине. Мейбелл не заметила, как начала отвечать такими же ласками прежде безразличному ей поклоннику, и герцог Мальборо, обрадованный ее податливостью, удвоил свои усилия, заставляя свою возлюбленную окончательно потерять всякую связь с реальностью.

Какие-то посетители вошли в магазин, однако увидев самозабвенно целующихся герцога Мальборо и графиню Кэррингтон они как всполошившиеся кролики испуганно подались назад. Звон дверного колокольчика привел герцога Мальборо в чувство, он отступил от молодой женщины и Мейбелл, внезапно оставшаяся одна, тревожно сжалась.

— Дорогая, нам нужно привести себя в порядок. Мистер Денгерфилд и его помощники вот-вот вернутся, — тяжело дыша, сказал Джон Черчилль, поправляя свой кружевной воротник.

— Ох, как быстро все произошло, — с сожалением прошептала Мейбелл.

— Да, очень короткой оказалась наша сказка, — грустно заметил Мальборо, и тут же улыбнулся. — Но я получил поцелуй, воспоминание о котором буду хранить всю свою жизнь, так что не сомневайтесь, миледи, ваш долг передо мной полностью оплачен. Больше претензий к вам не имею. Я вернусь к своей жене — теперь она единственная женщина, которая для меня существует. Сара велела мне сделать выбор между ней и вами, и я понял, что мне отказаться от нее все равно, что согласиться на то, чтобы от меня отрезали часть моего тела. Жена поистине сделалась частицей меня самого!

— Пусть бог благословит ваш супружеский союз, Джон, но, похоже, вы навсегда похитили мой душевный покой, — в смятении проговорила молодая графиня Кэррингтон.

Джон Черчилль крепко сжал ее руку и твердо сказал:

— Мужайтесь, моя дорогая! Земная жизнь так устроена, что в ней человек не может иметь все. Нам остается только смириться со своей судьбой и хранить воспоминания о том хорошем, что между нами было.

Мейбелл кивнула ему в знак согласия головой и машинально стала поправлять свою прическу, следя за тем, как вернувшийся мистер Денгерфилд предлагает вельможному покупателю светлые лайковые перчатки на выбор. Герцог Мальборо выбрал наиболее изысканные перчатки и ушел, бросив на Мейбелл долгий прощальный взгляд.

Молодая графиня Кэррингтон безучастно проверила товары, которые ей предъявили служащие галантерейного магазина в качестве исполнения ее заказа, и, не высказав ни одного возражения, купила все предлагаемые ей предметы. Она все еще не могла опомниться от своего поцелуя с герцогом Мальборо. Он нравился ей, начиная с их первой встречи, и наверно она влюбилась бы в Джона Черчилля, если бы не встретила Альфреда Эшби. Интимные ласки с ним показали ей, что Черчилль притягивает ее к себе гораздо больше, чем она думала, прежде встречаясь с этим привлекательным молодым вельможей. Ее сердце тревожно ныло и тосковало по ушедшему Джону Черчиллю, и словно в забытьи Мейбелл посетила еще несколько магазинов на Ковент-Гарден, стараясь успокоиться. Она приобрела приглянувшуюся ей новую куклу для Арабеллы, нарядную шляпку со страусовыми перьями для себя и теплую шаль для няни Дженни. Молодая графиня спохватилась только тогда, когда солнце начало клониться к горизонту. Наступал вечер, а она обещала мужу вернуться домой к обеду. Уже прошел, по крайней мере, час до назначенного времени встречи, и Мейбелл приказала кучеру во всю мочь гнать лошадей.

Едва карета остановилась возле парадного входа, Мейбелл выскочила и быстро побежала в столовую, где уже давно был накрыт стол. Альфред стоял возле камина и озабоченно смотрел на стоящие на каминной полке часы, циферблат которых держали два золотых купидона с большими крыльями. Он никогда не садился обедать без любимой жены, как бы ни был голоден, и терпеливо дожидался ее появления. Испытывая чувство вины, молодая женщина бросилась к любимому и, пряча зардевшееся от смущения лицо на его груди, прошептала:

— Фред, дорогой, прости! Я увлеклась покупками в магазине и совершенно потеряла ощущение времени.

Граф Альфред посмотрел понимающим взглядом в виноватые глаза жены, на ее губы, еще припухшие от поцелуев другого мужчины, и нежно произнес:

— Это уже не важно, любовь моя. Главное это то, что ты вернулась!

И он крепко прижал к себе свое сокровище, чтобы уже никогда не выпускать его из своих рук. Мейбелл еще теснее прижалась к нему, испытывая такую полноту счастья, что ей хотелось петь от восторга. Своей нежностью Альфред прогнал все темные зовы плотского инстинкта, которые пробудились в ней после жаркого поцелуя герцога Мальборо и снова беспредельная любовь к мужу, словно яркое солнце, воцарилась в ее сердце. Молодая графиня Кэррингтона снова молчаливо возблагодарила бога за свое счастье, понимая при этом, что полностью заслужила милость своего Творца. Любовь и доброта были теми двумя путеводными звездами, которые вели ее по жизни, и какие бы ошибки она не совершала, в какие бы заблуждения не впадала, она не теряла чистоту своей души, которая снова дарила ей мир и согласие со всеми окружающими ее людьми.

Граф Кэррингтон бережно усадил жену за обеденный стол и позвонил в колокольчик, чтобы дать поручение лакею пригласить в столовую остальных домочадцев. Их прощальная трапеза перед отплытием из Англии прошла в обстановке покоя и умиротворение, даря надежду на то, что будущее окажется к ним не менее благосклонным, чем настоящее.