Возлюбленная распутника

Глава 28

Мейбелл стояла возле окна своей гостиной в Сент-Джеймском дворце и смотрела на деревья в вечерней темноте, сгущающейся за стеклом.

Толстый слой снега все больше покрывал парк. Он засыпал мраморные статуи античных богов и богинь, скамьи, а также все дорожки в саду. Деревья приобрели неясные, странные очертания в снежной мгле, делая неузнаваемым любимое место для прогулок придворных Якова Второго. Полная тишина не могла успокоить девушку, и она усиленно всматривалась в город, лежащий за дворцовой оградой, напряженно стараясь уловить идущие от него звуки и распознать их значение. В последние дни Мейбелл жила в состоянии постоянной тревоги, и она стремилась угадать, что происходит в кипящей от противоречивых страстей столице, в которой нынче решалась судьба страны и ее собственная. Но место событий было расположено слишком далеко, чтобы молодая леди Уинтворт могла без посторонней помощи узнать, что происходит.

Устав от бесполезного рассматривания вечернего Лондона Мейбелл отошла от окна и набросила на свои плечи палантин — меховую накидку из шкурок черного соболя. Она сильно озябла, — с тех пор, как дворяне и слуги начали массово покидать двор короля-католика, камины во дворце стали топить нерегулярно и плохо. Два истопника явно не справлялись со своей задачей, и покои королевской любовницы обогревались неполные полдня. За три часа потухшего камина стены успевали остыть, и в холодной гостиной стало по-настоящему неуютно.

Мейбелл покосилась на темный камин с остывшей золой и решила вызвать во дворец истопника, который служил в ее лондонском доме. Это было против правил дворцового этикета, но она не могла позволить себе мерзнуть после недавно перенесенной сильной простуды. Осенняя эскапада и пребывание в солсберийской тюрьме не прошли для нее бесследно — по дороге в Лондон ее подкосил сильный жар, лишивший ее на два дня сознания. Король Яков преисполнился нежных чувств к заболевшей девушке, и остановился в Рочестере — кентском городе, который расположился на дальних подступах к столице, прикрывающих путь к Лондону с юга. Свита короля также пребывала в Рочестере в полном составе, пока заболевшей фаворитке Якова не стало лучше. По велению короля ее плотно закутали в толстые меха и посадили рядом с ним в дорожную карету, которая поспешно тронулась в путь, едва ее пассажиры заняли свои места. Яков охотно задержался бы в Рочестере, поскольку Мейбелл еще не оправилась от своей болезни, но новости из столицы делались все более тревожными, и он не мог больше позволить себе задержку в пути. Последние мили дороги промелькнули для больной Мейбелл словно в тумане, она то и дело клонила свою голову в поисках невидимой опоры. Яков предупредительно положил голову своей юной фаворитки себе на плечо, поддерживая ее за талию, и они въехали в Лондон, тесно прижавшись друг к другу.

В Сент-Джеймском дворце Мейбелл наконец получила необходимый уход и лечение от самых лучших докторов столицы. Ее крепкий молодой организм помог справиться с болезнью в самые короткие сроки; тем не менее, она больше не переносила переохлаждения.

Скрипнула дверь, и лакей доложил ей о приходе истопника.

— Пусть он заходит, — оживившись, сказала Мейбелл. Ее обрадовало появление этого слуги, которого она ожидала лишь на следующее утро. Теперь ночь не будет для нее холодной, и жизнь начала вырисовываться в более ярких радужных красках.

Спустя минуту перед Мейбелл предстал пятидесятилетний мужчина в коричневой домотканой одежде. Он смущенно кланялся ей и мял в руках свою темную шапку. Молодая леди Уинтворт сразу узнала его.

— А, Бенедикт, голубчик, как хорошо, что ты так быстро явился, — приветливо сказала она ему. — Я непременно тебя награжу за твою расторопность.

— Миледи, для меня удовольствие услужить вам, — с готовностью произнес истопник.

— Приятно, что мои слуги могут проявить вежливую обходительность в духе придворных кавалеров, — засмеялась Мейбелл, и развела руками: — Приступай же к делу, Бен, а то я совсем окоченела.

Бен с готовностью приступил к делу и уже через десять минут жарко растопил камин. Свет горящего пламени хорошо осветил половину комнаты, тогда как раньше две тонкие свечи в серебряном канделябре едва озаряли ее угол. Мейбелл повеселела, дала Бену его заслуженную плату и велела своей служанке Долли накрыть ужин на двоих. Сегодня вечером она ожидала визита короля Якова, и рассчитывала узнать от него все последние новости. Всем сердцем Мейбелл надеялась, что фортуна снова повернется лицом к королю и в делах ему начнет сопутствовать удача. Яков в последнее время проявлял по отношению к ней много любви, нежности и заботы, и даже менее отзывчивое сердце, чем то, которое имела наша героиня, было бы неизбежно тронуто тем любовным вниманием, которое Яков оказывал ему.

Мейбелл чувствовала, как сильно она изменилась за месяц после изнурительной болезни. Как это нередко бывает с людьми, побывавшими на пороге смерти, в сознании девушки произошла коренная перемена. Ее жизнь словно раскололась на две части, — до ожидания смертной казни и после него. Теперь, оглядываясь на свое прошлое, девушка искренне недоумевала, вспоминая свои прошлые поступки, отличающиеся безрассудством; ей казалось, что их совершила вовсе не она. Она стала более серьезной, вдумчивой и рассудительной особой. Какими далекими ей казались друзья былых дней, и даже фигура неотразимого Альфреда Эшби оказалась окутанной дымкой забвения. Ее мысли все больше начал занимать король Яков с его тревогами, огорчениями и трудными отношениями с его протестантскими подданными. Еще до того, как Мейбелл вместе с ним добралась до Сент-Джеймского дворца в столице разразилась «Славная революция», имеющая неприкрытую цель посадить на престол Вильгельма Оранского. Пытаясь взять ситуацию в свои руки, Яков пошел на определенные уступки своим подданным и издал прокламацию, в которой обещал принять прежнюю «Хартию вольностей» и созвать «свободно избранный парламент». Он начал восстанавливать чиновников и военных англиканского вероисповедания на их постах, но англичане оказались слишком обозленными на него, чтобы их могли успокоить такие меры. Кроме того, они просто не доверяли этому королю-католику, который проявил в прошлом неприкрытую приверженность своей религиозной вере, и подозревали, что примиренческие шаги со стороны Якова Второго носят временный характер. Поэтому восстание в Лондоне продолжалось. Чуть ли не каждый день Сент-Джеймский дворец окружали толпы народа, которые выкрикивали оскорбления в адрес Якова Второго и всех католиков. Король с горечью в сердце был вынужден наблюдать, как его покидает все больше количество придворных, которые уподобились крысам, бегущим с тонущего корабля. Его предал даже ближайший его советник Роберт Спенсер, граф Сандерленд, занимавший пост министра в его правительстве. Джон Черчилль, герцог Мальборо, прислал Якову Второму длинное и путанное письмо, в котором пытался оправдать свою измену, заодно уверяя монарха в своей личной преданности. Своей блистательной карьерой Черчилль был всецело обязан неизменному покровительству Якова Второго, и он писал, что будет всегда помнить об этом как будет помнить о тех личных узах, которые связывали их. Яков не ответил герцогу Мальборо. Предатели переставали для него существовать с той минуты, как только они переходили на сторону противника. Презрение к ним перевешивало горечь в сердце короля, но все же один раз он дрогнул, и Мейбелл растерянно наблюдала слезы на лице этого жесткого и непреклонного человека, когда он узнал, что его любимые дочери от первого брака с Анной Хайд — принцессы Мария и Анна — тоже перешли на сторону революционеров.

— Мои дорогие доченьки, мои обожаемые крошки, и те отреклись от меня… — рыдал Яков, бессильно свесив голову на грудь и обильно орошая слезами свое белоснежное кружевное жабо. — Я без малейшего колебания мог бы сражаться с врагами, превосходящими мои силы, но как мне бороться с моими ангелочками, ради блага которых я охотно отдал бы всю свою кровь, до последней капли.

Душераздирающее отцовское горе Якова Второго, которому было суждено стать новым королем Лиром тронуло Мейбелл до глубины души. В эту минуту она окончательно сделалась преданной своему венценосному любовнику, и его переживания стали главным предметом ее забот. Девушка кинулась к королю и стала нежно утешать его, больше всего желая в этот момент быть полезной этому человеку.

— Сир, я уверенна, принцессы Мария и Анна по-прежнему любят вас, не смотря ни на что, — сочувственно говорила она, ласково поводя рукой по лицу Якова, вытирая его слезы. — Но Мария вынуждена уступать давлению своего мужа, а ее высочество принцесса Анна находится всецело под влиянием герцогини Мальборо, которая, к сожалению, дает ей не всегда хорошие советы.

— Да, дорогая, возможно, ты права, у Анны и Марии есть веские причины так себя вести, — сказал Яков, несколько утешенный словами своей фаворитки. — Но как тяжело для меня переносить испытания этих дней без доказательства любви с их стороны.

— Сир, я люблю вас! — пылко произнесла в эту минуту Мейбелл, преданно глядя на Якова Второго. — И я постараюсь любить вас так, чтобы возместить вам отсутствие нежности со стороны ваших дочерей.

Яков с благодарностью поцеловал великодушную девушку и прижал ее к своей груди так крепко, словно желал больше никогда не расставаться с нею. Он отнес ее на руках в спальню, и они занялись любовью, которая заставила их забыть о волнениях последних дней.

Мейбелл была вполне искренна, когда говорила Якову о своем чувстве к нему. Она полюбила его мучительной, жалостливой любовью, в основе которой было безграничное сочувствие к его горестям. Теперь Мейбелл не замечала ни морщинок на его лице, ни того, что во рту у него не хватало многих зубов. То, что не могли сделать ни угрозы, ни заманчивое предложение короны, сделало сострадание, и Яков Второй ощущал искренность любви Мейбелл Уинтворт, которой он тщетно добивался раньше. Для этой девушки он стал человеком трудной, сложной судьбы, которой невозможно было не проникнуться и не сопереживать. Мейбелл стала трепетно собирать все сведения о любимом короле подобно тому, как скупец собирает золотые монеты, желая сполна удовлетворить свое чувство нежности к нему и заодно найти средство помочь ему в нынешних невзгодах.

Яков Стюарт, который стал второй большой любовью Мейбелл Уинтворт, родился 14 октября 1633 года к большой радости своих родителей и верноподданных, желающих укрепления королевской династии. Уже в три года принцу была предоставлена номинально должность Лорда-Адмирала, обеспечивающая ему в будущем большое влияние на политику Английского королевства. Он получил домашнее образование в компании старшего брата Карла и двух сыновей первого министра герцога Бекингэма — Джорджа и Френсиса Вильерсов, и особенное внимание уделял изучению морского дела, как ему и полагалось по должности Лорда-Адмирала.

Во время первой гражданской войны с парламентом, начавшейся в 1642 году, девятилетний принц находился рядом с отцом в ставке роялистов в Оксфорде. Там же 22 января 1644 года он получил от отца титул герцога Йоркского. После осады и сдачи Оксфорда парламентской армии в 1646 году Яков оказался заключенным в Сент-Джеймском дворце, и ему грозила участь вечного узника. Но гордый подросток не желал терпеть над собою власть фанатиков-пуритан, ставших врагами королевской власти. Благодаря помощи роялистского полковника Джозефа Бамфилда он с большой опасностью для жизни бежал из революционной Англии в Нидерланды, переодевшись в женское платье. Отличающийся миловидностью тринадцатилетний принц легко мог сойти за хорошенькую девушку, и никто не заподозрил в нем второго сына злосчастного Карла Первого. Так, уже в юные годы герцог Яков Йоркский, столкнувшись с большими трудностями, глубокими переживаниями и смертельной опасностью, проявил решительность и стремление любым способом преодолеть препятствия. Кроме того, пребывание в лагерных условиях, борьба за власть и знакомство с военными достижениями Оливера Кромвеля оказали на развивающуюся личность юного принца неизгладимое впечатление и обозначили его дальнейшие пристрастия.

Карл Первый был казнен 30 января 1649 года, а его скорбящая семья нашла приют во Франции у своих родственников Бурбонов, занимающих французский престол. Принц Уэльский принял королевский титул и организовал восстание против Кромвеля и Английской республики. Потерпев поражение при Денбаре в 1650 году и Вустере в 1651 году, он эмигрировал, снова поднимая своих сторонников за границей. А Яков, повзрослев, поступил волонтером на военную службу к Людовику Четырнадцатому, и проявил себя отважным воином с 1652 года участвуя под началом маршала Анри де Тюренна в подавлении гражданской смуты во Франции — Фронды, а позднее — в войне с Испанией. В четырех кампаниях великого полководца Тюренна он зарекомендовал себя храбрым и способным военачальником, и Тюренн с большой похвалой отзывался о нем. «Он — великий принц, и, пожалуй, один из лучших генералов нашего времени» — писал он в донесениях о девятнадцатилетнем изгнаннике.

В 1655 году правитель Франции кардинал Джулио Мазарини вступил в соглашение с Оливером Кромвелем, и Стюарты были вынуждены покинуть Францию, а Яков — маршала Тюренна. Но они остались друзьями и регулярно переписывались.

После разрыва с Францией Карл Второй заключил союз с Испанией. Сомневаясь в том, что старшему брату удастся вернуть Стюартам английский престол, Яков намеревался стать адмиралом испанского флота. Однако судьба сделала очередной крутой поворот и в 1659 году Карл Второй на условиях Бредской декларации был провозглашен английским королем.

Вернувшись в 1660 году в туманный Альбион, герцог Йоркский добавил шотландский титул герцога Олбани к своим званиям и возглавил английское Адмиралтейство. Он командовал английским флотом во время Второй и Третьей англо-голландских войн, лично участвуя в победоносных морских сражениях. Популярности Якову прибавило также умелое руководство тушением Великого пожара в 1666 году в Лондоне. Мейбелл поняла, что по своим личным качествам Яков мог быть вполне успешным королем, если бы не религиозный вопрос. Второй сын Карла Первого был убежден в том, что Англия претерпела ужасы революции в наказание за отступничество от римско-католической апостольской церкви, и он был твердо намерен снова обратить англичан в истинную веру и укрепить королевскую власть за счет лишения своих подданных их традиционных политических свобод. От отца Яков унаследовал шотландскую гордость, упрямство и бескомпромиссность, и, по сути, он совершал те же политические ошибки, что и его свергнутый отец.

Стоило Мейбелл подумать о дальнейшей судьбе своего коронованного возлюбленного, как ее охватывала все возрастающая тревога. Неужели революционеры казнят Якова так же, как казнили его отца? Сердце любящей девушки болезненно сжималось, и она усиленно молилась богу, чтобы ее короля миновала эта страшная участь. Для нее не имело особого значения то, что она была протестанткой, а он католиком, в ее глазах главным была искренность веры. Мейбелл начала усиленно интересоваться политикой, к которой была равнодушна — она искренне считала раньше, что не женское дело интересоваться политикой. Но теперь леди Уинтворт пыталась разобраться — кто истинный друг Якову Второму, а кто его заклятый враг, — от этого зависело спасение его жизни.

Тонкий слух девушки уловил все возрастающий шум в отдаленных покоях Сент-Джеймского дворца, и она встрепенулась — гул голосов означал, что Яков вернулся в свою резиденцию. Долли к приходу короля кончала сервировать ужин, блюда к которому Мейбелл заказала исходя из вкусов своего любовника. За границей Яков пристрастился к изысканной французской кухне, поэтому служанка изящно расставила на небольшом столе блюда с омлетом по-лотарингски, мидии с кориандром, писсаландьер — прованский луковый пирог, хрустальный графин с бордо, засахаренные фрукты и профитроли с заварным кремом. Яков Второй особенно любил эти небольшие булочки на десерт, представляющих собой гениальное изобретение Пантерелли, итальянца-повара королевы Екатерины Медичи, которого она привезла вместе с собой из Флоренции в Францию. Расцвет французской кухни начался с итальянских поваров 16 века. Тогда профитроли прочно обосновались в меню французских аристократов, и теперь, в 17 веке начали завоевывать популярность в Англии.

Яков вошел в гостиную, оставив в прихожей сопровождавших его лиц. Он не желал присутствия посторонних глаз и ушей на интимной встрече со своей фавориткой, и по его мрачному лицу Мейбелл с упавшим сердцем поняла, что у него плохие новости.

— Сир, что творится в Лондоне? — решилась спросить она. — Вы очень долго отсутствовали, и опасения за вашу безопасность начали сводить меня с ума.

— Адмирал Торрингтон перешел на сторону Вильгельма, — коротко ответил ей король. Он устало присел на диван и привлек Мейбелл к себе. — Парламентарии решили собраться сегодня вечером, а не летом, как я предлагал им, и у меня отныне нет возможности ввести в их состав своих людей и влиять на их дебаты. Завтра днем они объявят мне в Уайтхолле свое решение.

Говоря эти слова Яков сознавал, что фактически он уже потерял свое королевство. Его главный союзник французский король Людовик Четырнадцатый начал войну в Германии за Пфальцское наследство, и его армия застряла возле упорно сопротивляющейся крепости Филлипсбург. В Йоркшире Вильгельма Оранского поддержал граф Дэнби, в Чешире — лорд Дэламер. Лорд Бат открыл перед принцем Оранским ворота Плимута, граф Кэррингтон занял Дорсетшир. Английский флот под командованием адмирала Бинга перешел на сторону революционеров, а армия под предводительством Джона Черчилля, герцога Мальборо, открыто поддерживала его зятя. Последним ударом для старого короля стало известие, что лорд Альфред Эшби, граф Кэррингтон, прибыл как посланец Вильгельма Оранского в Лондон ко двору его дочери принцессы Анны. Приезд этого заклятого мятежника был двойне огорчителен для Якова и как напоминание о предательстве самых близких ему людей, и как появление его удачливого соперника. Король знал, как сильно Мейбелл любит лорда Эшби, и он тревожился как бы молодая девушка снова не оставила его ради красавца-графа. Он пытливо посмотрел в глаза своей фаворитки и дрогнувшим голосом сказал ей:

— Если бы ты знала, девочка моя, как я опасаюсь того, что и ты покинешь меня, последовав примеру господ, которых не слишком обременяет их совесть. А потерять тебя мне будет еще тяжелее, чем утратить достояние моих предков.

Но Мейбелл ничего не знала о приезде графа Кэррингтона, и ее внутреннюю безмятежность не смутил слишком пристальный и недоверчивый взгляд ее высокопоставленного возлюбленного. И потом, воспоминания об Альфреде Эшби она невольно относила к прошлому другой, более легкомысленной и безрассудной дочери лорда Уинтворта, которой больше не существовало.

— Мой дорогой повелитель, я никогда не покину вас, — принялась она уверять своего собеседника. — Я слишком сильно люблю вас, чтобы совершить такую подлость! Почему вы подумали о такой ужасной вещи, как наша разлука?

— Дитя мое, мне очень горько это признавать, но нужно смотреть правде в глаза — я уже стар для тебя, — печально произнес Яков Второй, которому события последних недель подорвали здоровье настолько, что он стал ощущать свой истинный возраст пожилого мужчины.

— Ах, не существует возраста для истинной любви! — отмахнулась от этого заявления юная кокетка. Она любила своего короля настолько, что самая неприглядная действительность переставала для нее существовать. Разница в возрасте, «Славная революция», предательство придворных — это, безусловно, были вещи огорчительные, но и они теряли свою власть, когда людей связывало настоящее нежное чувство. Мейбелл стремилась убедить в этом Якова, и она хотела заставить его смотреть на мир ее глазами. Готовясь открыть прелестный секрет, девушка очаровательно ему улыбнулась и мягко проговорила тоном ласкового упрека:

— Сир, вы сильно огорчили меня своим недоверием, но я докажу вам, что в самом деле верна вам. Как я могу предать мужчину, ребенка которого я ношу под сердцем⁈

— Как, Мейбелл, ты беременна? — поразился король. Мейбелл утвердительно закивала головой, радуясь тому, что ее сюрприз удался, и весело сказала:

— Да, ваше величество, и вы — виновник моего интересного положения.

Яков минуту молчал, пытаясь освоиться со счастливым ощущением своего будущего отцовства. Ему казалось, он еще никогда не был так счастлив как сейчас; новость, что любимая девушка ждет от него ребенка, словно воскресила его.

— Дорогая, ты сказала единственную хорошую новость в эти смутные дни; она для меня словно луч света в сплошном мраке, — с признательностью сказал он своей фаворитке. — У меня появились новые силы для борьбы, и эту ночь я проведу за составлением речи мятежникам. Пусть они не думают, что я сломлен и сдался на их милость.

Но Мейбелл вовсе не хотела провести ночь в постели без любимого мужчины. Она желала снова и снова слышать от него слова признательности и любви, и ей удалось без труда изменить его намерения подготовить себя к встрече с политическими противниками. Они поужинали и вдвоем отправились в спальню на ночной отдых. Теперь, когда явственно обнаружилась беременность Мейбелл, не могло быть речи о любовных ласках, но девушка хотела утешить Якова иным способом. В разговоре с ним она обнаружила столько сострадания и любви к нему, что король почти забыл о своих разочарованиях и огорчениях. Мейбелл оказалась целительным бальзамом, заживляющим его душевные раны, и Яков почти равнодушно стал думать о мятежниках, которые завтра собрались свергнуть его с трона. Все казалось таким незначительным по сравнению с тем, что рядом с ним находилась эта замечательная девушка.

Видя, как разгладилось обычно нахмуренное лицо Якова, Мейбелл принялась напевать деревенскую песенку, которую она слышала из уст дочерей арендаторов своего отца. Ее чистый мелодичный голос оказывал магическое действие на людей, которые слышали ее пение, и ей хотелось окончательно завлечь Якова во власть своих женских чар.

Весною Дженет пошла к реке

Нарвать камыша у ивы

Тут Робин увлек ее в надежную тень

Ивы, зеленой ивы.

Два любящих сердца связала она,

Ива, зеленая ива.

С тех пор влюбленных манила река,

И тень зеленой ивы.

Но Робин ушел в военный поход

Дженет его провожала.

Не вняли они предостережению вод,

И ивы, зеленой ивы.

Ему не вернуться уже никогда,

И Дженет не может утешить река.

Печаль поселилась у речных вод,

Где ива тихую песню поет.

Сестричка Элен понятливей была

Гуляя близ ивы говорливой.

Разлучаться не должны два любящих сердца, —

О ива, зеленая ива!

Незамысловатая песня окончательно отрешила Якова от всех его земных забот. Чудодейственным образом он проникся переживаниями двух молодых влюбленных людей из фермерского сословия, и его сердце очистилось от злобы, ненависти и жажды мести врагам. Утром он проснулся свежим и исполненным сил, и теперь тягостное испытание лишения его королевской власти не смущало его душевный покой. Мейбелл выразила желание присутствовать рядом с ним в эти тяжелые для него минуты, желая поддержать его. Раньше для самолюбия Якова Второго было бы невыносимо, если дорогая его сердцу женщина стала свидетельницей его публичного унижения, но теперь он был только благодарен любимой за то, что она решила пройти с ним его скорбный путь до конца.

К удивлению Якова Второго и его приближенных решение Парламента вовсе не носило непримиримого характера по отношению к нему. Парламентарии сошлись на том, что Яков Второй может остаться на троне если он, королева Мария Моденская, а также их наследник принц Джеймс Френсис Эдвард примут англиканское вероисповедание, а также он должен объявить амнистию всем участникам восстания против него.

Король застыл, услышав это неожиданное предложение. Растерянность Якова Второго была понятна, многим присутствующим в тронном зале Уайтхолла такое заявление тоже казалось поразительным. Но, после минутного колебания, Яков Второй гордо выпрямился и необычайно резким голосом проговорил:

— Милорды, я говорю вам нет в ответ на ваше возмутительное предложение! Богу я обязан всем, а вам — ничем! Вы теперь не можете даже внешне быть верными подданными своему монарху, как это подобало бы жителям истинной христианской страны. Я — честный человек, и никогда не пойду на сделку со своей совестью в отличие от вас. А вы! Вы погрязли в торгашестве, криводушии и лжи. Законы чести перестали существовать в Англии с тех пор, как вы отреклись от истинной римско-католической веры и стали еретиками. Золотой Телец — вот ваш истинный бог. Да, теперь вы свергаете меня, но не гордитесь этим поступком, поскольку меня низвергают не ваши достоинства, а мои грехи. Но я буду бороться за свой трон, свое королевство и ваши души, это есть главная обязанность, возложенная на меня Богом!

Сказав все, что он хотел, Яков Второй подал руку Мейбелл, и, больше не обращая внимания на возмущенных парламентариев и собравшихся придворных, вышел вместе с нею на Стоун Гэлери — центральную галерею в Уайтхолле. Там собралось еще больше любопытных, чем в тронном зале, но Яков и Мейбелл были слишком заняты друг другом и игнорировали настойчивые взгляды присутствующих господ. Не скрывая своих чувств, они публично поцеловались, и их поцелуй вышел таким чувственным, что лорд Дэнем чуть не проглотил табак, который он жевал, а зеваки удовлетворенно зашептались, получив пищу для сплетен. Скомпрометированная Мейбелл чувствовала радость при мысли о том, что она послужила настоящей поддержкой в этот трудный день для короля Якова и нисколько не печалилась о своей погубленной репутации, ее привязанность к свергнутому королю оказалась поистине большой. Она охотно и дальше продолжала сопровождать его, но Яков, опасаясь за ее безопасность, велел ей вернуться в Сент-Джеймский дворец. Сам он намеревался отправиться к мэру Лондона, планируя обсудить с ним меры по сдерживанию натиска взбудораженной толпы. Офицеры-католики плотной стеной сдвинулись к королю, чтобы недоброжелатели не могли причинить ему вреда, и сопровождаемый враждебными взглядами сторонников Парламента Яков Второй двинулся к выходу в окружении своих верных телохранителей.

Оставшись в одиночестве, Мейбелл почувствовала себя неуютно под насмешливыми взглядами окружающих ее придворных, и заторопилась уйти. По ее знаку прислуживающий ей арапчонок проворно подбежал к ней, протягивая ей черный шерстяной плащ и такого же цвета шляпу с белыми страусиновыми перьями. Девушка небрежно надела головной убор, после чего быстро застегнула на себе плащ, стараясь не смотреть на толпу. Но ей не удалось сразу уйти. Большая темная тень преградила ей дорогу, и Мейбелл, подняв голову, узнала герцога Мальборо в человеке, ставшем на ее пути. Он смотрел на нее с восхищением — молодая леди Уинтворт в щегольской шляпе и выбивающимся из-за черного плаща в красном бархатном платье казалась ему на редкость манящей и привлекательной. Особенно ее красила изящная посадка головы и открытый взгляд прекрасных серых глаз, в котором, несмотря на испытания последних дней, по-прежнему ощущалась ее нежная душа, полная любви к жизни и всем живым существам на свете.

— Дорогая, как я рад нашей встрече! — с чувством воскликнул Джон Черчилль. Он задержался в военном лагере и приехал в Уайтхолл, когда уже прошел разговор короля Якова с парламентариями. Но встреча с герцогиней Дарлингтонской, о которой он не переставал беспокоиться, воодушевила его. Мейбелл не разделяла его энтузиазма — в эти дни все люди, предавшие Якова Второго вызывали у нее невольную неприязнь. Волнения и опасение за участь короля мешали ей быть объективной и делали ее пристрастной.

— Не могу сказать того же о вас, герцог. Охотно встретилась с любым другим своим знакомым, но только не с вами, — сухо сказала она, не подавая ему своей руки. Ее неприветливость неприятно удивила Мальборо, и он огорченно спросил:

— Что случилось, леди Уинтворт? Кажется, я не сделал ничего, что могло бы вызвать ваше неудовольствие.

— Ответ на ваш вопрос должна сказать вам ваша совесть, милорд, — неласково проговорила его собеседница. — Но, поскольку она у вас молчит, скажу я. Сегодняшний спектакль с давлением на короля не был бы возможен без вашего участия.

— Ах, вот в чем дело, — догадался Джон Черчилль, и, видя, что разговор принимает опасный оборот, увлек девушку в амбразуру окна подальше от посторонних ушей. — А я думал, вы будете мне благодарны за то, что я старался быть вам полезным.

— Я должна быть вам благодарной за то, что вы изменили нашему королю? — в изумлении вскричала Мейбелл.

— Вспомните, он собирался вас казнить, — умоляюще проговорил герцог Мальборо. — Я перешел на сторону принца Оранского, чтобы иметь возможность вырвать вас из рук Якова.

Но Мейбелл не поверила своему поклоннику.

— А я слышала, влияние семейства Черчиллей стало возрастать с того дня, как вы изменили королю, — с иронией произнесла она. — Так что не надо морочить мне голову рассказами о том, что вас беспокоило мое спасение. К тому же, король меня помиловал, а вы до сих пор продолжаете находиться на стороне мятежников.

— Для меня уже нет обратной дороги, — глухо признался герцог. — Яков Второй не забудет и не простит моей измены. И все напрасно. Вы нисколько не признательны мне за то, что я пришел к вам на помощь в трудную минуту.

— Я верну вам те деньги, которые вы потратили на меня в Солсбери, причем возмещу их с процентами, — сухо сказала молодая девушка. — Надеюсь, сумма покажется вам удовлетворительной.

По лицу оскорбленного ее словами Джона Черчилля мелькнула странная улыбка.

— Я бы посоветовал вам быть со мной более осторожной в обращении, милая Мейбелл, — предостерегающе проговорил он. — Обстоятельства складываются таким образом, что вам, возможно, еще не раз понадобится моя поддержка.

«Да я ни за что не обращусь за помощью к этому презренному человеку!» — запальчиво подумала девушка. Но в душе она признавала, что несколько перегнула палку в выражении своей неприязни. Герцог Мальборо становился чуть не ключевой фигурой при королевском дворе, и ссориться с ним было, по меньшей мере, неразумно.

— Я сожалею о своей несдержанности, милорд, — пробормотала она, разглядывая кончики своих туфель.

— Пустое, красавица моя, — облегченно рассмеялся Джон Черчилль, довольствуясь даже вынужденным ее извинением. — Вы всегда можете рассчитывать на мою снисходительность.

— Джон, я хотела бы знать, известно ли вам что-нибудь о моем друге Джордже Флетчере? — спросила девушка, стремясь изменить тему неприятного для нее разговора. — Я знаю, что он собирался ехать к вам для переговоров.

— Флетчер был серьезно ранен в стычке с якобитами возле Ноттингема, — сообщил ей герцог Мальборо. — После выздоровления он непременно отправится в Лондон, и вы сможете услышать рассказ о его приключениях из его уст.

— Что ж, буду ждать его приезда, — сказала Мейбелл, невольно расстроенная ранением Флетчера. В эту минуту она поняла, что по-настоящему соскучилась по этому преданному ей молодому человеку. Но девушка не стала задерживаться возле неприятного ей герцога Мальборо, чтобы расспросить подробности ранения Джорджа, и поэтому она решительно попрощалась с своим собеседником. — Теперь прошу простить меня, милорд, мне нужно ехать.

Через полчаса Мейбелл вернулась в Сент-Джеймский дворец, и он показался ей как никогда прежде безлюдным и унылым. Представив себе, как сейчас одиноко и страшно Марии Моденской, девушка поспешила в покои королевы, желая поддержать также и ее. Ее догадка подтвердилась, возле заплаканной жены Якова Второго находились только две дамы — Анна Монтекукули и мадам Мольца, которые приехали вместе с нею из Италии. Английские леди полностью отсутствовали, и Мария Моденская была рада появлению фаворитки своего мужа. Для нее было что-то обнадеживающее в том, что нашлась англичанка, которая не покинула ее и ее мужа в эти дни, когда предательство английских придворных сделалось массовым явлением.

— Леди Уинтворт, у вас есть какие-нибудь новости о моем супруге? — спросила королева, и от глубокого волнения итальянский акцент сделался еще более заметным в ее речи.

— Да, ваше величество, парламентарии предложили королю соглашение, по которому он сохраняет за собой английский трон, если ваша семья примет англиканское вероисповедание, — с глубоким поклоном сообщила королеве Мейбелл.

Мария Моденская страшно побледнела и воскликнула:

— О нет, я никогда не соглашусь на это кощунство!

— То же самое сказал король, ваше величество, — поспешила добавить Мейбелл. — Его невозможно заставить отречься от своей веры.

— Мой супруг поступил так, как он должен был поступить, и я горжусь им — облегченно произнесла Мария Моденская. Но она тут же снова залилась слезами: — Но, бог мой, что теперь со всеми нами будет⁈ Свергнутые короли долго не живут, я знаю. Этой революции не было, если бы его дочери не встали на сторону его врагов. Ну почему принцессы так поступают, неужели они не понимают, что таким поведением они убивают своего отца⁈ Это же против бога, против природы, против всех человеческих законов и человеческих чувств.

— Ваше величество, я скорблю вместе с вами, — печально сказала Мейбелл, но ее сочувствие вместо того, чтобы успокоить Марию Моденскую, вызвало в ней взрыв ее итальянской импульсивности.

— Нет, я поеду в Ричмондский дворец и добъюсь того, чтобы принцесса Анна раскаялась в своем отречении от отца! — закричала королева. — И может тогда совесть заговорит в душе других отступников.

Мейбелл и дамы-итальянки принялись успокаивать свою госпожу, но сильно расстроенную Марию Моденскую уже нельзя было утешить словами.

— Ах, нужно же что-то делать! — твердила жена Якова Второго. — Нельзя сидеть, сложа руки. Катастрофа неотвратима, я знаю, но как это малодушно ждать беды и не предпринимать никаких усилий, чтобы избежать ее.

— Ваше величество, вам ни в коем случае нельзя появляться в Лондоне. Здешний люд взбудоражен и настроен против католиков как никогда, и вам грозит реальная опасность пострадать от их рук, если вас узнают, — испуганно произнесла Мейбелл, и, подумав, предложила: — Позвольте мне ехать вместо вас в Ричмондский дворец. Я поговорю с принцессой Анной, и постараюсь убедить ее принять сторону своего отца.

— Ах, леди Уинтворт, я никогда не забуду вашей услуги, — с признательностью произнесла Мария Моденская. — Я напишу письмо принцессе Анне, в котором напомню ей о ее дочернем долге.

Приняв такое решение, королева позвала секретаря и продиктовала ему письмо, полное упреков и наставлений мятежной падчерице. Вслушиваясь в слова, которые Мария Моденская адресовала принцессе Анне, Мейбелл поняла, что для нее будет крайне опасным доставить в Ричмондский дворец подобное письмо. Но она преисполнилась решимости оказать услугу Марии Моденской, и потому принялась обдумывать, как ей встретиться с Анной Стюарт. Было понятно, что так просто ей в Ричмонд не попасть, и мысли Мейбелл невольно обратились к человеку, который стал настолько влиятельным, что для него не представляло никакого труда ввести ее в любое общество в Англии, хотя еще днем она поклялась самой себе больше не принимать от него никакой помощи. Но королевская семья была в беде, и поэтому Мейбелл с тяжелым сердцем решила еще раз встретиться с Джоном Черчиллем.

Поздно вечером карета доставила ее в Бленхэймский дворец герцогов Мальборо. В ярко освещенном вестибюле дворецкий осведомился о цели ее визита, и предложил ей подождать хозяина в гостиной — герцог еще не вернулся домой из очередного заседания парламента, где решалось, как поступить с несговорчивым королем Яковым. Уставшая от волнений дня Мейбелл заснула на кушетке, но спала она некрепко и проснулась сразу, едва за вошедшим Черчиллем скрипнула дверь.

Герцог с радостью узнал в таинственной гостье свою даму сердца, но ее появление оказалось для него полной неожиданностью.

— Милая, что привело вас ко мне? — взволнованно спросил он, быстро стаскивая со своих рук зимние перчатки.

— Мне понадобилась ваша помощь, милорд, — тихо ответила девушка, стараясь отодвинуться от него как можно дальше.

— Как я и предполагал, — удовлетворенно улыбнулся прославленный генерал. — Дорогая, не будьте такой настороженной. Право, я не собираюсь посягать на вас прежде, чем добъюсь от вас ответного чувства. Так зачем я вам понадобился?

— Мне нужно передать письмо принцессе Анне от королевы, — призналась Мейбелл. — Ваша жена имеет безграничное влияние на принцессу, а вы — на вашу жену. Поэтому я вынуждена просить вас помочь попасть мне в Ричмондский дворец.

Герцог Мальборо глубоко задумался, и по его лицу было видно, что просьба девушки не нравится ему.

— Мейбелл, вы собираетесь совершить очень большую глупость, которая вам ничего, кроме неприятностей, не принесет, — предупредил он ее. — Поверьте моему слову, вам лучше отказаться от своего намерения, а я готов исполнить любую вашу просьбу, но только не эту.

— Ну как вы не понимаете, Джон, я дала слово королеве! — воскликнула в ответ молодая леди Уинтворт. — Да, я понимаю всю безнадежность моего предприятия, но это был единственный способ успокоить ее величество и заставить ее воздержаться от безрассудных поступков. Она находится на грани отчаяния, уверяю вас. Если бы я не пообещала королеве выполнить ее поручение, она сама отправилась бы в Ричмонд.

— Это меняет дело, — согласился герцог Мальборо, и с улыбкой посмотрел на свою любимую, обладающую таким великодушным сердцем. Несмотря на вынужденные проявления расчетливости, Черчилль ценил понятия верности и чести, и самоотверженный поступок Мейбелл по-настоящему тронул его — он полюбил ее еще сильнее. — Хорошо, дорогая, я введу вас в Ричмондский дворец. Завтра у принцессы состоит большой прием, и я позабочусь о том, чтобы вы были в списке приглашенных гостей.

— Благодарю, Джон, — Мейбелл нерешительно улыбнулась ему. Право, он был не так уж плох, хотя и предал своего господина, которому стольким был обязан.

Видя, что он начинает возвращать расположение леди Уинтворт, Джон Черчилль просиял, и они расстались взаимно довольные друг другом.

По возвращении Мейбелл с чистой совестью доложила Марии Моденской, что она сможет выполнить ее поручение. Обрадованная королева принялась призывать благословения на голову верной девушки и пообещала молиться за нее, пока она целой и невредимой не вернется в Сент-Джеймский дворец. Ободренная словами королевы, молодая леди Уинтворт начала готовиться к поездке к принцессе Анне, догадываясь при этом, какой ей предстоит тяжелый день, чреватый многими трудностями и неприятными сюрпризами. Но трудности и препятствия не пугали Мейбелл. Когда она влюблялась, то целиком, без остатка отдавалась своему чувству, и не было той жертвы, которой бы она не согласилась принести во имя любви.