Встреча влюбленных

ГЛАВА ПЕРВАЯ

Во вторую неделю месяца ашарха по ясному небу поплыли легкие облака. В дыхании свежего ветра угадывалось приближение муссона. Престарелый «форд» пылил по горячей проселочной дороге.

— Скоро барсат — сезон дождей, господин! — негромко сказал водитель, оглядываясь на хозяина, хранившего молчание, и выруливая на дорогу, ведущую к острову Солсетт. Позади, в коричневом мареве, остались долины Раджастхана. По обеим сторонам дороги мелькали глинобитные крестьянские дома, покрытые тростником и рисовой соломой, утопавшие в густых и прохладных садах.

— В этом году хороший урожай манго, — вновь попытался шофер отвлечь пассажира от тяжелых раздумий, но это ему не удалось.

За окнами позванивали листья акации и ююбы. Были видны пашни. Кое-где уже сеяли архар, тим и баджу. Мелькали зеленые кустики хлопка.

— У меня прекрасная роща манго под Пуной, — наконец произнес седовласый господин, — но кому она теперь достанется?

— Вашей дочери. Кому же еще? А там — внукам…

— Да… Хотелось бы. Вашими бы устами, дорогой Салман, да мед пить. Хороший вы человек!

Водитель смущенно хмыкнул и уставился на дорогу еще пристальнее.

Запыленный «форд», шурша шинами по гравию, подкатил к подъезду светлого особняка.

— Вот мы и дома, господин!

— Спасибо! — ответил тот, и его каштановые глаза влажно блеснули.

Салман вышел из машины, открыл заднюю дверцу и помог хозяину выйти. Затем он подрулил к белому гаражу.

Двухэтажный дом с несколько смещенным от центра белым куполом являл собой шедевр архитектуры начала века. Его построил дед Ганга, вложив в него немалые средства.

Под сенью купола находилась смотровая площадка, откуда открывался живописный вид на парк с ухоженными аллеями, розарием — Гюлистаном, с подстриженными лужайками и прудом. В парке — теннисный корт, площадка для игры в крокет. Внутри дома — крытый плавательный бассейн. Широкие веранды опоясывали дом по периметру. Между колоннами, над окнами, ниспадали синусоидальные каменные ажурно-кружевные занавеси. Замысловатая система архитектурных выступов и углублений, террасы и балконы придавали зданию необычайную легкость — секрет, известный индийским зодчим, которые умеют создавать внутри дома благоговейную и спасительную прохладу, несмотря на невыносимую жару.

Красное тропическое солнце тонуло в бирюзовой толще океана, накаляя ступени Западных Гат.

Порыв ветра перелистывал бумаги на письменном столе красного дерева, когда Ганга Дели открыл дверь на террасу. Темно-красное ширвани давило ему грудь. Он опустился на стул, причудливо изогнутые ножки которого погрузились в густую зелень кашмирского ковра.

Расстегнув сюртук, Ганга обвел отсутствующим взглядом кабинет, словно не узнавая его. На противоположной стене в массивной овальной раме висел портрет его деда, который смотрел на него долгим проницательным взглядом. Это был отец его матери — бородатый сикх в чалме и с приподнятым коротким мечом-кирпаном в руке.

В висках стучало. Он уронил тяжелую седую голову на грудь и сразу же стал похож на браминского орла — красивую птицу с темно-красной спиной и белоснежными головкой и грудью. Сегодня он объехал плантации сахарного тростника, побывал на металлургическом и сахарном заводах. Его компаньон, которому он доверял, как самому себе, воспользовавшись этим, совершил безнравственный поступок с точки зрения общечеловеческой морали и этики деловых людей. Все прибыли от промышленной и сельскохозяйственной продукции он негласно и ловко, подсовывая бумаги на подпись Гангу, «перекачал» на свои счета в банках. Провал не заставил себя долго ждать: не далее как на прошлой неделе произошло обесценивание акций, заставшее Гангу врасплох. Дело дошло до суда. Адвокат Ганги, теряя самообладание и чувствуя свою косвенную вину, с трудом овладел ситуацией.

Ганга, стоя на террасе, ждал прихода адвоката.

«Неужели крах?» — пронеслось в голове могучего орла-промышленника.

— Домоклав меч занесен! — произнес он почти беззвучно.

В вечернем лиловатом океане небес плавали, словно обломки кораблекрушения, грифы… На поверхности пруда колыхались белоснежные и кроваво-красные лотосы, томительно расправляя свои влажные лепестки. С резким криком пронеслась стая попугаев.

«Дочь! Что будет с дочерью, если я решусь на это! Да… Аджит — подлец, каких мало… Но справедливость не может не восторжествовать», — вспыхнул в его сознании светлый огонек надежды, но тотчас угас.

Раздался пронзительный, пугающий крик павлина, взлетевшего на ветку мангового дерева. Ганга вздрогнул. Ссутулившись и безвольно опустив руки, он вернулся к письменному столу.

Вошел слуга и доложил о приходе адвоката.

Адвокат Чатури, приземистый и плотный человек с крупной лысеющей головой, ослабил петлю пестрого галстука и платком вытер пот со лба. Его смуглое лицо было безмятежным, но глаза беспокойно бегали.

— Я только что с заседания суда, господин Ганга, и должен вам сообщить, что дело… — он поперхнулся и отвел глаза, увидев, как его клиент и хозяин напрягся всем могучим торсом.

— Говорите прямо, без обиняков, — взяв себя в руки, сказал Ганга, — я… банкрот?

— Нет, нет! Что вы, господин! Мы подадим в суд штата. Еще не все потеряно!

— Выпейте кофе, дорогой! — тихо произнес Ганга, указав на столик с дымящимся кофейником и приборами, который вкатил слуга, бесшумно удалившись.

Они сели за низкий мраморный стол.

— У вашего компаньона, господина Аджита, есть подписанные вами документы. Они фигурировали в суде.

— И что?

— Суд нашел его действия законными.

— Как? Боже мой! — Ганга встал и прошелся по комнате. — Какое коварство! Но я сам виноват во всем, это моя наивная вера в людей и справедливость! Надеюсь, этот дом мне оставят? Это фамильный особняк, шедевр архитектуры.

— Конечно, конечно, — воспользовался отдушиной адвокат, — это ведь национальное достояние, гордость нации.

— Да… но много алчных людей хотели бы прибрать эту «гордость» к рукам.

Воцарилась тяжелая тишина.

Чатури допил кофе и, осторожно взглянув на хозяина, отважился сказать, что у компаньона все бумаги в порядке.

— К большому сожалению, господин Дели, суд постановил наложить арест на все ваше имущество.

— И на недвижимость?! — сверкнув глазами, воскликнул Ганга.

Руки его дрожали.

Чатури было тяжело смотреть на него. Недавно этот гордый «браминский орел» со своей величественной осанкой и взглядом вызывал в нем трепет и невольное восхищение. Но теперь он видел перед собой обыкновенного человека, убитого горем.

«Да, — подумал Чатури, — неизбежно одно из двух: или человек покидает богатство, или богатство покидает человека».

— За недвижимость, конкретно за этот дом, если я вас правильно понял, — сказал адвокат, — мы еще с вами поборемся.

— Извините, господин Чатури, но я плохо себя чувствую.

— До завтра! — откланялся адвокат и удалился. Гнетущая тишина сомкнулась над головой Ганга. Он медленно опустился в большое мягкое кресло и закрыл глаза.

Ему вспомнилось, как несколько месяцев назад его близкий друг и однокашник, Венаш Бабу, с которым они дружили с детства, в светлом ширвани и гандистской шапочке вошел в его дом. После традиционного вкусного обеда они, выпив вина, сидели на террасе первого этажа, наслаждаясь ароматным чаем.

Еще давно, когда у Венаша родился сын, а у Ганга — дочь, они обручили их с единодушного согласия жен и родственников, дав друг другу слово.

— Твоей юной дочери скоро будет восемнадцать, — улыбаясь, сказал Венаш.

— Ты хорошо считаешь, мой друг, — ответил Ганга, откинувшись на мягкую спинку кресла.

— Я мечтаю, как тебе известно, увидеть женой моего Авенаша твою дочь, дорогой мой друг.

Ганга рассмеялся, довольный:

— Ну так ты ее увидишь!

— Слушай, друг, если дал слово, смотри, не вздумай забрать его обратно.

— За кого ты меня принимаешь? — с сияющим лицом ответил Ганга. — Моя дочь уйдет в твой дом, а мы ведь не чужие, вот и получится, что она снова будет среди родственников.

Друзья пожали друг другу руки.

— И все-таки надо Аниту спросить, — спохватился Венаш.

— Анита! — позвал отец.

На его зов явился слуга и доложил, что Анита купается в бассейне.

— Сообщи ей, когда она вдоволь наплавается, что ее просит к себе отец. Скажи, что я и господин Венаш желаем ее лицезреть.

— Да, да, — добавил Венаш, — пусть соблаговолит предстать пред наши пока еще ясные очи.

Слуга с поклоном удалился.

Юная дочь брахмана Анита получила прекрасное воспитание в традициях касты. Кроме того, она окончила школу и колледж.

Легким движением изящного животного она вышла из воды, взобравшись на мраморный бордюр бассейна.

Вода нежным и ласковым ручейком стекала по ложбинке ее красивой спины, растекаясь по отрогам небольших, но рельефных бедер, схваченных голубым шелком купальника. Анита была среднего роста. Ее точеная фигура и совершенство пропорций создавали иллюзию миниатюрности. На самом же деле тело ее было соразмерно своему весу, сильным, гибким, изящным. Можно было подумать, что природа, проектируя ее, наряду с многочисленными приборами для проектных работ в обязательном порядке употребила лекало — так все в ее фигуре было слажено, мягко сочленено и сопряжено, что любой самый строгий аскет, и тот произнес бы: «Творец! Велики дела твои! Ты создал человека совершенным!»

Безусловно, Анита была несовершенна, как и все представительницы прекрасного пола, хотя бы уже потому, что женщина, как женский вариант человека, не воплощает в себе всего человека. «Совершеннейшими вы станете тогда, когда двое станут одним». А потому — путь к совершенству впереди, он открыт для человека… И именно благодаря этому существует движение, имя которому — жизнь. Жизнь людей…

Наряду с миловидностью, кротостью и поэтичностью натуры характер Анита имела вспыльчивый, гордый и подверженный «волшебному яду желаний». Высокое чувство собственного достоинства, доброта и впечатлительность мирно сосуществовали в этом юном сердце.

Она уже набросила на себя цветастый шелковый халат, когда услышала голос слуги.

— Госпожа Анита! Вас просят пожаловать к себе ваш отец и господин Венаш Бабу.

«Венаш Бабу! — сердце Аниты застучало. — Вот-вот должна решиться моя судьба», — подумала она.

Авенаша, сына господина Бабу, она видела несколько раз. Год назад он был у них в гостях. Они играли в теннис, кормили лазающих по ветвям хануманов и попугаев. Он нравился ей, красивый, высокий, плечистый и кудрявый, с белыми, ровными зубами, а главное, с длинными ресницами!

Она быстро и ловко переоделась в своей комнате. Подкрасила тику. Дорогие, немногочисленные украшения заняли свои привычные места. Легкое, как паутинка, сари лимонного цвета, великолепно подчеркивало ее точеную фигуру. Анита явилась перед отцом и его гостем во всем великолепии молодости и красоты, легкая, как облако в лунном свете. На террасе словно посветлело при ее появлении. Лица стариков озарились сиянием, а в их усталых сердцах проснулась теплая волна неувядаемой жизни. Они встали. Гость на мгновение потерял дар речи.

Голос слуги, доложившего о приходе господина Венаша Бабу, прервал воспоминания Ганга.

— Так проси его! Легок на помине!

Венаш, поклонившись, подошел к старому другу. Они обнялись, обменявшись пожатием рук у локтей.

— Ты печален, мой друг! — сказал Венаш с плохо скрываемой тревогой.

— Тебе, наверное, уже известно из газет о состоянии моих дел?

— Да, немного. Но все образуется. Не переживай! Лучше прикажи подать вина.

— Да, да! Сейчас! Я схожу сам, — воспользовался обстоятельством Ганга, чтобы прийти в себя от замешательства.

Когда он вернулся с вином, слуга уже принес фрукты.

— Чай подашь позднее! — бросил он ему.

— Хорошо, господин! — ответил тот и удалился.

— Как моя дочь? Уже три с лишним месяца она у вас.

— Лучшей жены для своего сына я и не желаю. Они прекрасная пара.

— Да, друг мой, но, — Ганга отпил из бокала глоток красного вина и, подождав, пока его друг сделает то же самое, продолжил, — мой компаньон обокрал меня дочиста. Кроме этого дома, у меня не осталось ничего.

Он немного помолчал и добавил, опустив глаза:

— И я не смогу абсолютно ничего дать в приданое своей дочери.

Венаш с горечью смотрел на своего сразу как-то постаревшего друга, и в его сердце, как он ни противился, закралась жалость, которая могла погубить дружбу, хотя иногда она углубляет и укрепляет ее.

— Для меня важно не приданое, а счастье наших детей. Думаю, все наладится! — И Венаш, наполнив бокалы, предложил выпить за счастье молодых.

Друзья выпили.

— Чай, пожалуйста! — громко сказал хозяин дома.

Слуга сразу же вкатил столик.

— Оставь, мы сами разольем. Спасибо! — проговорил Ганга, стараясь быть как можно вежливее.

— Благодарю тебя, Венаш, ты мой истинный друг и брат! Такие слова услышишь только от настоящего друга.

— Все наладится. Не принимай так близко к сердцу все это. Справедливость восторжествует, и ты снова обретешь свое. Главное, не теряй присутствия духа!

— Спасибо, спасибо, дружище.

Посидев за чаем еще некоторое время, друзья расстались.

Когда за Венашем Бабу закрылась дверь, Ганге стало не по себе. Одиночество, как некое материальное существо, надвигалось на него, а страх сковывал сознание. Он снова погрузился в кресло и предался мучительным размышлениям.

Его мысли прервал резкий телефонный звонок. Ганга подошел к аппарату и посмотрел на него. Звонок неистово заливался, больно отдаваясь в ушах. На мгновение ему показалось, что он видит этот звук. Сжимая тяжелую трубку влажной рукой, он произнес традиционное французское «Алло!»

— Господин Ганга Дели? — хлестко, словно бросок кобры, ударил ему в ухо мужской тенор.

— Да, — сухо обронил он.

— Ваши акции обесценены, и вы, сами понимаете, кем теперь являетесь…

Ганга хорошо понимал, о чем говорил ему голос в трубке. Мысли его витали в ином измерении. Он положил трубку. Это напористое, организованное действо с целью захвата его дома — последнего, что у него осталось, окончательно выбило его из седла.

«Я — банкрот! О, всемогущий Вишну! Что делать? Что?! Дочь моя, прости!..» — сокрушенно думал он. Не чувствуя под собою ног, он медленно приблизился к секретеру. Раздался сильный пугающий крик, похожий на вопль кошки.

— Снова павлин! — произнес он почти беззвучно. Его дрожащая рука не могла попасть в замочную скважину. Наконец, он повернул ключ в замке и выдвинул тяжелый и длинный ящик…

В сердцах с силой захлопнув дверцу автомобиля, Венаш Бабу стал медленно подниматься по ступеням мраморной лестницы в затененный холл своего дома. Он холодно поздоровался со слугой и направился к себе. Но супруга, увидев его, радостно вскрикнула, подошла к нему и спросила, будет ли он пить чай со всей семьей.

Венаш, с трудом скрывая раздражение, поблагодарил жену, сказав, что чай он пил у Ганга Дели, а сейчас идет отдохнуть, поскольку неважно себя чувствует.

Его жена, моложавая и стройная особа по имени Кишори, женским чутьем уловила, что произошло нечто, весьма важное.

— Я надеюсь, ты все же поговоришь со мной перед сном? Мне хотелось бы посоветоваться с тобой об одном важном деле.

— Может быть, Кишори, но только не сейчас, умоляю тебя!

Кишори умолкла и, удовлетворившись обещанием мужа, удалилась в столовую, где сидели Анита и Авенаш, рассматривая красочные картинки какого-то американского иллюстрированного журнала.

Аните было скучно. Она так и не смогла полюбить этого видного, с длинными ресницами парня, который в свою очередь был холоден с ней, а порой и раздражителен. Но он умело это скрывал. Зачитываясь древними эротическими трактатами «Ратишастра», он, несмотря на свои познания, не смог пробудить в жене чувства любви. Роза ее тела не раскрывалась полностью от его прикосновений. Но причина этого таилась не в сексе, не в эротических искусствах, а в том, что, в сущности, они были разными натурами, как теперь оказалось.

Она — красива, поэтична, нежна и чувствительна к малейшей фальши. Он же — груб, горд и злопамятен. В свои двадцать лет он не смог получить образования, достаточного для того, чтобы занять приличную должность в одной из фирм отца или тестя, но главное то, что он не хотел работать. Он любил себаритствовать, как наваб, иметь много слуг, роскошь, богатство и целый гарем женщин, утопать в лени, похоти и чревоугодии и, вместе с тем, требовал к себе уважения и права повелевать.

Но Анита смиряла себя. Как и принято было, она считала, что муж для нее все: это — ее жизнь, любовь и свобода…

— Что-то мрачен отец сегодня, — сказал Авенаш, зевая.

— Да, невесел, — вздохнула мать. — Я схожу к нему.

— Не надо, не раздражай его. Он скоро сам придет сюда. Ты же знаешь, что он не может, чтобы не взглянуть перед сном на нашу прекрасную Аниту, — с иронией заметил Авенаш.

Анита потупила взор.

— А вот и он!

В столовую вошел Венаш в халате и комнатных туфлях.

— Так где же ваш чай, дорогая? — прогудел он хриплым басом.

— Сейчас, дорогой, сейчас!

За чаем разговор не касался никаких серьезных тем. Кишори то и дело бросала вопросительные взгляды на мужа, но он был непроницаем.

Молодые, поблагодарив за чай, поднялись к себе. Венаш и Кишори остались вдвоем.

— Что за дело, о котором ты хотела со мной посоветоваться? — наконец спросил супруг.

— Видишь ли, — прикрыв глаза густо накрашенными ресницами, начала Кишори, — почему бы Авенашу со своей Анитой не жить в великолепном дворце, который занимает один Ганга? Зачем он ему? Пусть купит квартиру, а дом отдаст и запишет на Авенаша.

— Ты с ума спятила, Кишори! Тебе все мало, мало! Вот уж воистину: стареют волосы, зубы, глаза и уши — не стареет лишь жадность, — с раздражением сказал Венаш, и его лицо залила краска. Он тяжело дышал. — Кишори! Я предупреждаю тебя: беден не тот, у кого мало, а тот, кто хочет большего. Угомонись! — он закашлялся и взял чашку, чтобы глотнуть чаю, но она выскользнула из его рук и разбилась о мраморный пол.

Кишори, вспыхнув, метнулась на кухню. Но вспомнив, что давно выставила служанку, поскольку есть бесплатная прислуга — Анита, взяла совок и щетку и стала убирать осколки.

— Все это должна бы сделать твоя любимица Анита! Но на сей раз уж уберу я, — приговаривала Кишори, вытирая тряпкой пол.

— У Ганга несчастье, — вдруг выпалил Венаш.

— Какое несчастье? — разогнувшись, спросила жена, мигая ресницами, с которых сыпалась тушь.

— Его компаньон полностью разорил его.

— Как разорил?

— Вот так и разорил. Долго тебе объяснять, да и ни к чему. Ты все равно не поймешь.

— Так, так! — и щетка выпала из ее рук, издав резкий дребезжащий звук.

С минуту они молчали.

— Хорошенькое дело! Он что, стал теперь нищим? А дом? Что с домом? — надвигалась она на мужа, словно разорился не Ганга, а ее собственный супруг.

— Кишори! Уймись! И убери щетку! Все! Я пошел спать! — прокричал Венаш, отчего вена на его шее вздулась.

— Нет! Нет! Дорогой, я этого так не оставлю! Что же он тебе сказал?

— Сказал, что приданого для дочери у него пока нет. Владельцем дома он еще является… Может быть, все еще уладится. Ведь это афера со стороны его компаньона.

— Афера? Плевать мне, афера это или нет, но если он не дает за дочерью приданого, пусть забирает ее назад!

— Кишори, ты нездорова! Иди проспись! Что с тобой?

— Со мной все в порядке. А вот что с тобой, известно одному Богу, — с этими словами Кишори взяла щетку и совок и, ворча, отнесла реквизиты чистоты на кухню.

Вернувшись, она застала мужа погруженным в раздумья.

Вошел слуга и позвал хозяина к телефону. Венаш неохотно побрел в холл.

— Да! Я господин Венаш Бабу. Что? Не может быть!.. — Венаш выронил трубку и, опершись о спинку кресла, схватился за сердце.

— Что с вами, господин? — встревоженно спросил слуга. — Госпожа! Хозяину плохо!

На его голос прибежала Кишори и помогла мужу сесть в кресло.

— Я сейчас, я сейчас, где аптечка? Ах, да! На кухне! Сейчас…

Минуту спустя, накапав в стакан сердечного лекарства, она подала его мужу.

— Выпей, и все пройдет! — твердым голосом сказала Кишори.

Венаш выпил содержимое стакана. Руки его дрожали.

— Тебе надо лечь. Приляг на диван.

С помощью слуги она подвела мужа к дивану.

— Подушку! — скомандовала Кишори слуге.

Тот мигом принес подушку.

Минут через десять Венашу стало легче.

— А что случилось? Что? — тихо, но настойчиво спрашивала жена.

— Ганга…

— Что Ганга? — переспросила Кишори, подсознательно догадываясь о несчастье.

— Ганга застрелился! — выдохнул Венаш и закрыл глаза. — Утром, — тихо добавил он, — мне надо ехать…

Муссон, вздымая пыль и ломая ветви деревьев, набросился на город. Тяжелые темные тучи полукругом валили со стороны Западных Гат. Знойный и душный воздух, уступая сильному напору влаги, откатывался к океану. Блеснула молния, и сокрушительный разряд потряс стены дома. Хлынул дождь.

— Началось! — раздраженно произнесла Кишори.

Спустился Авенаш. Почесываясь и зевая, он в расстегнутом халате прошел в столовую.

— Авенаш!

— Да, мама!

— Поди сюда.

Сын нехотя подошел к матери.

— Присядь, сынок.

— Что случилось? На тебе лица нет. Где отец? — захлопал глазами Авенаш.

— Случилось несчастье, — резко сказала мать, поджав губы.

Выглядела она ужасно. Под глазами — темные круги, следы бессонницы, неуложенные волосы, хриплый голос, в неподведенных глазах — испуг и затаенная злоба. В эти минуты она выглядела гораздо старше своего возраста.

— Твой тесть разорился. Он нищий. И, стало быть, твоя жена, не кто иная, как нищенка.

— О чем ты говоришь, мама? Что за бред в начале сезона дождей?

— Мало того, — продолжала мать, не обращая внимания на слова сына, — он застрелился.

— Кто?

— Известно кто! — воскликнула Кишори. — Ганга Дели!

— Не может этого быть! Такой джентльмен! Могучий мужчина. Это ошибка.

— Перестань нести чушь! — резко оборвала его мать.

Авенаш умолк.

— Твоя жена нищая. На все имущество наложен арест. На движимое и недвижимое.

— Есть подтверждение? — недоумевая, спросил сын.

— Неопровержимое. Отец был у него накануне смерти. Он ему сам и сказал. И что приданого для дочери у него нет.

— Как? — Авенаш открыл рот. — Нет приданого? А дом?

— И дома нет. Все арестовано. Тем более что он уже мертв. Кто будет судиться дальше? Некому.

— Чьих рук дело?

— Его компаньона.

— А…а! Все ясно! Аджит! Пройдоха еще тот! Да… Дела, дела… Что же теперь делать, а, мама?

— Не знаю! Решай сам. Но я тебе скажу, что при твоих данных ты заслуживаешь жены побогаче.

Она взглянула на сына. Тот опустил глаза. В голове у него был сумбур. Новый удар грома потряс стены. Потоки дождя пеленой стекали со стекол.

Авенаш, постояв в раздумье несколько минут, почесал затылок и, направившись к лестнице, стал медленно подниматься наверх, в спальню.

Анита была уже одета и закалывала волосы, когда вошел Авенаш. В комнате все было прибрано, ухожено и сияло чистотой, из-за опущенных жалюзи и ливня стоял полумрак. Анита включила торшер и посмотрела на вошедшего мужа.

— Анита!

— Да? Я тебя слушаю. Что-то случилось? Отчего ты такой бледный? Плохо спал?

— Нет. Просто дела у твоего отца сложились драматично.

— У моего отца? Какие дела? — моргнув длинными ресницами, спросила она с улыбкой.

— Он разорился. Вернее, его разорил компаньон.

— Господин Аджит?

— Да.

— Подлец! И что же теперь будет?

— Не знаю. Но приданого твой отец тебе не даст.

— Не может такого быть! Ведь у нас есть еще дворец — наша фамильная гордость.

— Его, наверное, тоже заберут, — сухо сказал Авенаш.

— Глупости. Все еще образуется. Есть суд и есть, наконец, справедливость. Господь нас хранит. И ты не волнуйся, милый, все обойдется. Я сегодня же схожу к отцу и все разведаю поточнее… — она перевела дыхание. — Каково ему теперь! Его надо успокоить! Я сейчас же еду к нему! Ты меня отвезешь?

Авенаш молчал.

— Ты молчишь? Почему?

— Возьмешь такси.

— Авенаш! — тихо сказала Анита и взяла мужа за плечо.

— Не прикасайся ко мне! — зло сверкнув глазами, проговорил он и, резко повернувшись, вышел из спальни.

Это жестокое решение Авенаш принял окончательно.

«Пусть убирается куда угодно. Мне не нужна жена без приданого. Не хватало мне еще влачить жалкое существование с такой особой. У меня, наконец, есть Радха. Она не так богата, но все-таки!» — раздумывал он, склонившись над дымящейся чашкой кофе.

Вокруг него увивалась мать.

— Сынок, пойми! И думать нечего! Пусть убирается восвояси. Ты молод. Зачем портить себе жизнь? Жить в бедности, с бедной женой? Это не по тебе! Сколько богатых невест вокруг! — она, сверкая глазами, носилась по комнате, оглядываясь, не идет ли Анита.

— Пойди и скажи ей о своем решении. Пусть уходит тихо и мирно, без всяких эксцессов, сама. А отцу скажем, что она ушла из-за гордости. Мол, не пожелала быть бесприданницей.

— Да, это, пожалуй, выход! — произнес наконец Авенаш, и глаза его потемнели. Он встал, посмотрел на мать.

— Иди, иди, сын мой, и все ей скажи! Пусть убирается вон!

— А куда она пойдет? — поколебавшись с минуту, в раздумье спросил Авенаш.

— Это меня не интересует! Хоть на край света, но мне нищая невестка не нужна! Я еще уважаю себя! А ты достоин лучшей участи. Будь мужчиной и сделай так, как тебе советует мать. Я знаю жизнь. Иди!

Когда Авенаш вернулся в спальню, Анита сидела на стуле. По всему было видно, что она ждет его.

— Так мы поедем к отцу? — тихо спросила она со слабой улыбкой на лице.

— Анита, ты поедешь к своему отцу одна на такси и… навсегда.

— Что?! Что ты говоришь? Повтори! Я, может быть, ослышалась? Авенаш! — ее глаза наполнились слезами.

Резкий порыв ветра с такой силой надавил на оконное стекло, что показалось, будто оно прогибается. Блеснула молния, и сразу же мощный удар грома, раскатываясь, прогремел над крышей. Анита схватилась за голову и в отчаянье заметалась по комнате.

— Авенаш! — она приблизилась к мужу и попыталась обнять его.

— Не прикасайся ко мне, дрянь! Жена называется! За тобой нет и ломаного гроша! Убирайся отсюда по-хорошему!

Анита, словно пораженная громом, опустилась на стул. Перед ее глазами поплыли круги. Она потеряла сознание и медленно сползла со стула на ковер.

Взбешенный Авенаш выбежал из спальни. В холле он столкнулся с отцом.

— Что с тобой, сын? Отчего ты такой взъерошенный? Ты не в себе?

— Ничего. Просто такой случай с твоим другом.

— Ты хотел сказать с твоим тестем? — вскинув брови, промолвил с укоризной отец.

— У меня больше нет тестя и жены.

— Как так «тестя и жены»? Что значит «и жены»? Я смотрю, здесь все посходили с ума! Мать! — громко позвал Венаш.

— Что? Что?! Я здесь. Отчего ты так кричишь в такую грозу? Побойся Бога!

— Что с ним?

— С кем?

— С Авенашем.

— Видимо, поссорились… А что?

— Ладно, где Анита?

— Наверно, в спальне.

— Я пойду к ней и все скажу.

— Лучше, конечно, сразу сказать правду. А вообще, смотри сам, — дипломатично заметила супруга.

Венаш осторожно постучал в дверь спальни. На его стук никто не ответил. Он толкнул дверь и вошел. Анита открыла глаза и медленно приподнялась, опершись на локоть.

— Что с тобой, дочь моя?! — удивленно воскликнул Венаш. — Анита, милая! Давай я тебе помогу!

— Ничего, спасибо! Просто мне Авенаш рассказал об отце… и я…

— Упала в обморок! Боже! Ничего, дочь моя, все будет хорошо. В нашей бренной жизни бывает всякое: и хорошее и плохое. На смену счастью приходит несчастье. Все надо принимать стойко, мудро и с пониманием законов жизни. Вот так! Тебе принести чего-нибудь? Я сейчас.

— Не беспокойтесь, все в порядке. Как отец? Я хочу к нему съездить!

— Дочка! Будь мужественной!

— Что случилось? Он заболел?

— Нет, нет! — Венаш обнял ее за плечи. — Сейчас я велю принести тебе сладостей и чаю.

Когда слуга принес чай и удалился, Венаш налил в чашки ароматного янтарного напитка.

— Вот чай, дорогая. Выпей, и тебе станет легче, а потом съездим к твоему отцу. Он приболел немного…

— А с ним ничего не случилось? — Анита посмотрела на него печальными тревожными глазами.

Венашу стало не по себе. Сердце его разрывалось. Умер его старый друг, страдает его дочь, жена его сына. Теперь в этом доме ей придется несладко! Зная характер и нрав своей супруги, Венаш был почти уверен, что Кишори выживет ее. Да и Авенаш хорош. Но мысли его еще не обрели четкости. Слишком многое обрушилось сразу на его голову в эти два дня…

Когда Анита допила чай, он, собрав всю свою силу воли, заговорил тихим голосом:

— Мы радуемся закату, радуемся восходу и не думаем о том, что ход солнца отмеряет нашу жизнь. Вот и я уже стал старым. И я скоро покину эту грешную землю, и кто знает, будет ли мое второе рождение, приду ли я вновь в этот мир? Но верно одно: душа человека вечна.

— К чему вы это? — с тревогой спросила его Анита.

— Дочка, ты должна быть разумной. Врачи говорят, что отец твой может умереть, если будет так переживать.

— Так едем к нему!

— Мы поедем к нему после обеда.

— Хорошо, — еле вымолвила она и уткнулась лицом в его плечо.

Слезы катились по ее прекрасному лицу. Зерно страдания запало в ее молодое сердце и медленно давало свои разрушающие ростки.

— Я сейчас спущусь и позвоню врачу. И сразу же вернусь, хорошо?

Анита кивнула.

— Все успокаиваешь свою любимицу? Неплохо было бы, если бы она оставила этот дом подобру-поздорову! — прошипела, словно змея, Кишори.

— Побойся Бога! Что ты говоришь, безумная! У бедняжки такое горе!

— Каждому свое. Каждому отмеряется за грехи его и его предков свыше. Пусть и она выпьет свою чашу. Но мой сын достоин лучшей участи.

— Замолчи! Завтра похороны моего друга! А ты, случайный комок ничтожной плоти, как ты смеешь при мне держать такие речи? Кто ты есть пред ликом вечности? — как истый жрец произнес Венаш, и на глазах его выступили слезы.

Он быстро поднялся наверх, постучал в дверь спальни. Анита открыла дверь.

— О, дочь моя! Будь мужественной!

— Что случилось? С отцом плохо? — широко раскрыв глаза, растерянно спросила Анита.

— Да, да…

— Он живой?

— Анита… — Венаш сел на стул. — Твой отец умер.

— Как умер?! Этого не может быть! Вы ошиблись!

Воцарилось молчание. Гроза утихла. Мерный дождь барабанил по стеклам. Венаш молчал, давая возможность сознанию Аниты овладеть информацией под его контролем.

— Он не мог умереть, не позвонив мне!

— Твой отец, Анита, не смог тебе позвонить. Он был очень слаб. Врач и адвокат твоего отца ждут тебя, чтобы поговорить с тобой. После обеда мы поедем туда, хорошо?

Но она не отвечала. Венаш понял, что она потеряла сознание. Он быстро принес сердечные капли. Дал ей понюхать мускуса и, когда она пришла в себя, заставил выпить лекарство.

— Что с моим отцом? Ах, да… Неужели?!

Она упала на грудь Венаша. Ее узкие плечи вздрагивали, как крылья раненой птицы, а он гладил рукой ее волосы, приговаривая успокаивающим тоном самые ласковые слова, которые только приходили ему на ум. Потом он помог добраться до кровати и уложил ее.

— Дочка! После обеда поедем, хорошо?

Анита не ответила. Она забылась тяжелым сном. Венаш постоял несколько минут, прислушиваясь к ее дыханию, затем потихоньку, стараясь не шуметь, вышел и плотно прикрыл за собой дверь.

Он быстро вышел из дома, сел в машину и поехал к старому другу, душа которого покинула временное обиталище и отправилась на свою истинную родину, в бесконечность, где нет печали и страданий, а жизнь — вечная…

На второй день после похорон произошла ужасная сцена: Авенаш грубо сказал Аните, чтобы она убиралась вон из его дома. Свекровь, подливая масла в огонь, играла в этом спектакле главную роль.

— Говорят тебе, убирайся! — визгливо кричала Кишори.

— Нет! Не надо! Не выгоняйте меня! — умоляла Анита, бедная сирота, похоронившая отца и оставшаяся без средств к существованию, одна в целом мире. Где ей приклонить голову?

Но свекровь и муж напористо наседали на нее, не выбирая выражений.

— Убирайся, несчастная, из нашего дома! Уходи по-хорошему, а то… — визжала Кишори.

— Умоляю вас, не выгоняйте меня, пожалейте! — со слезами просила ее Анита, сложив ладони у подбородка.

— Ишь чего захотела! Почему я должна тебя жалеть? — измывалась свекровь, упершись руками в бока.

— Мне некуда идти… Не выгоняйте! — рыдала сноха, стоя на коленях.

— Отца не стало, все его богатство исчезло. А теперь мы тебя должны содержать? — Кишори пошла в наступление. Ее жестокости, алчности и негодованию не было предела. — Вон отсюда, потаскушка! И чтоб я тебя больше не видела! Жалкая нищенка!

Все это время Авенаш сидел в кресле и нетерпеливо ожидал, когда стремительная атака матери увенчается успехом.

Анита подбежала к нему. Ломая руки и обливаясь слезами, она стала умолять его урезонить мать, еще не веря, что он может так жестоко поступить с ней, тем более в такое время, когда на нее обрушилось несчастье.

— Авенаш! Помоги мне! Ты — единственная моя защита! — почти закричала она в отчаянье. — Не бросай меня, у меня никого нет! Я одна на свете…

— Ничего! — презрительно бросил ей он. — Кого-нибудь найдешь!

Он встал, поправил галстук и вышел во двор, под проливной дождь. Через несколько минут взревел мотор, и Авенаш уехал к Радхе, чтобы обсудить ситуацию и развлечься.

Анита, горько рыдая, упала на диван. Силы покидали ее. Неопытная душа билась, как птица в клетке. Реальность разрушила все ее идеалы.

Утром все еще шел дождь. Низкие тучи, гонимые ветром, неслись бесконечной чередой.

Анита проснулась. Она так и проспала всю ночь на диване в холле. С трудом добралась до ванной комнаты. Умывшись, поднялась в спальню. Авенаша не было. Постель была не тронута. Она собрала свои вещи. В сумочке оказалась тысяча рупий. Драгоценности и украшения были на месте. Она сложила все, спустилась в холл и под злобным взглядом свекрови вышла во двор. Дождь лил как из ведра. Минут через десять она остановила такси и уехала.

— Куда прикажет госпожа? — весело спросил ее водитель.

— Пока на восток, — тихо произнесла Анита.

— А потом? На север? — смеясь, сострил таксист.

— Может быть.

Анита лихорадочно соображала, куда ей поехать, и наконец решила. Она поедет к своей подруге по индийской школе.

— Пожалуйста, по направлению к заливу Харбур, улица… я потом скажу.

Анита прикрыла глаза. Ее слегка подташнивало. Она была беременна.

За ужином Венаш Бабу почти ничего не ел.

— Почему ты не ешь, дорогой? Посмотри, какие прекрасные и аппетитные кюфты! Приготовила специально для тебя. Вот вино. Выпей! — осторожно проговорила Кишори.

— А где Анита?

— Она ушла.

— Как ушла? — бросив чайную ложку, удивился Венаш и уставился на жену.

— Просто ушла. Она считает ниже своего достоинства жить в нашем доме в роли содержанки, бесприданницы. Больно горда оказалась твоя любимица! Дочь брахмана, поди ж ты!

— Замолчи! Как ты могла ее отпустить? Она ведь еще ребенок! Сирота! Ведь ее отец умер, и она осталась без гроша! Как можно было ее отпустить?

— Разве я могла ее удержать? Уж больно она горда! Наговорила мне всяких дерзостей и хлопнула дверью.

— Мне придется заявить в полицию, подать в розыск, — резко сказал Венаш. — А если с ней что-нибудь случится? Ведь в таком состоянии ей в голову может взбрести бог знает что!

— Не такая она дура! Она не в своего папочку. Небось, адвокат похлопочет, как ее пристроить. А может быть, ему удастся вырвать некоторый кусок у компаньона ее отца. Кто знает?

— Знай! — прервал ее муж. — С этого дня ты сделала меня несчастным! Где Авенаш? Он не ночевал дома.

— Он звонил и сказал, что находится у своего друга. Друг купил новую машину и хочет, чтобы Авенаш помог ему обкатать ее.

— Да… хорош гусь, нечего сказать! Жена ушла, а он и ухом не ведет.

— Он не любит ее, — холодно отчеканила Кишори.

— Ты уверена?

— Еще бы. Он от меня ничего не скрывает. Но он не пропадет. Еще найдет себе достойную. Да и я не останусь в стороне. У меня уже есть на примете.

— Я не желаю слушать твою болтовню! — Венаш вышел из-за стола и твердой походкой удалился из столовой. Он так хлопнул дверью, что матовое стекло двери треснуло.

«Заявлять в полицию! Никакой полиции! Не хватало еще такого позора!» — возмущалась про себя Кишори.

С детства она прекрасно знала, что древние традиции были на стороне ее и Авенаша. Традиция отдает невестку в полную власть свекрови. А если она выходит за младшего в семье, то и женам старших братьев мужа. Если свекровь не считает нужным привлекать невестку к обсуждению бюджета семьи, к вопросам воспитания и обучения детей и по всем другим проблемам жизни, невестка будет жить, как бесплатная прислуга, проводя свои дни у очага, у детской кроватки, у посуды и не имея права ни на что. Найдут нужным отослать детей к каким-нибудь родственникам — отошлют. Найдут Нужным взять для ее мужа вторую жену — возьмут. По-настоящему плохо приходится бездетным женщинам. Их, как правило, скоро заменяют новыми женами. Кроткие, работящие, терпеливые невестки, особенно те, которые «сумели» родить сына, все же являются радостью семьи. Ступенью ниже тех, кто «умеет» рожать сыновей, стоят те, кто рожает девочек. Но поскольку принято иметь помногу детей, то с годами появляются и мальчики и девочки, и женщина-мать занимает в семье почетное место.

Кишори убрала со стола посуду, взглянула на себя в зеркало и осталась довольна своим видом.

«Я еще не так стара. И я полновластная хозяйка. Мне подчиняются все. Все здесь мое и будет по-моему!» — сказала она себе, и улыбка удовлетворения закатным лучом вспыхнула в ее черных глазах.

Фешенебельный ресторан отеля «Амбассадор» у самой песчаной косы Малабара гудел, как улей. Время было пиковое. Посетители, раскрасневшиеся от выпитого и обильной пищи, довольные, расслабленные и потные, требовали зрелищ. Танцовщица, бренчащая всей традиционной «амуницией» и украшениями, красиво изнемогала в апогее катхака. Танец, как змей, обвивал завороженных гостей. Авенаш промокнул испарину, появившуюся на лбу, носовым платком, сложенным в аккуратный квадрат, автоматически опрокинул в рот очередную рюмку виски, забыв разбавить его водой.

Рядом с ним, подперев подбородок наманикюренным указательным пальцем с дорогим перстнем и склонив луноликую голову, хлопала накрашенными ресницами его любовница — яркая красавица Радха.

Ее внешний вид, нравственные устои и устремления были бесконечно далеки от своей легендарной сестры Радхи — идиллической пастушки и верной супруги бога Кришны. Жуя бетель и призывно улыбаясь, она смотрела по сторонам мутными глазами. Серьги в ее ушах то и дело покачивались, тщетно соревнуясь с пестротой зала и украшениями богатых дам в вечерних туалетах.

Авенаш вонзил серебряную вилку в европейское блюдо — телятину с почкой — и, резким движением ножа отрезав солидную порцию, отправил ее в рот. Сочная прожаренная плоть заполнила полость рта. Глоток красного вина, закипев, легко сопроводил «добычу» по пищеводу в желудок.

Еда, как самая интимная связь с материальным миром, переходя в сытое чревоугодие, овладела посетителями ресторана.

Мощные лопасти вентиляторов, подвешенных к потолку, трудолюбиво вгоняли в приподнятые жалюзи террасы запахи дыма от хукк, сигар и сигарет, кофе и пряностей. Официанты сновали между столами со скоростью гималайских ласточек. Метрдотель, верный сын Ислама, похожий на обгоревший пень во фраке, важно укоренившись у входа в зал, медленно и изнурительно потел. Его голова без шеи, крепко впрессованная в плечи, важно поворачивалась из стороны в сторону вместе с туловищем. Круглые каштановые глаза ассамского гиббона пылали из-под нависших бровей, как мангалы в сезон осенних дождей в хижине бедняка.

Авенаш поглядывал на танцовщицу. Его сердце без руля и ветрил плавало в море энергетической зыби, рожденной алкоголем и обильной мясной пищей, приправленной экзотическими пряностями его Родины. Гибкие бедра танцовщицы мягко, словно хобот слона, покачивались в страстном и бурном ритме музыки.

Радха раздраженно сплюнула бетель в медную плевательницу, отпила из бокала глоток вина и долгим немигающим взглядом уставилась на Авенаша. Она была девица не промах. В свои двадцать с небольшим лет она уже побывала замужем, но муж выгнал ее за измену, застав в своем загородном доме с каким-то коммивояжером из Калькутты. Этот эпизод своей биографии Радха тщательно скрывала. Она владела небольшим ателье мод на Майо-роуд, недалеко от музея Принца Уэльского. Место было бойким, и ей почти не приходилось тратиться на рекламу. Жила она безбедно, ни в чем не нуждаясь. У нее была прекрасная квартира на восьмом этаже дома, расположенного рядом с ее ателье, машина и неплохой гардероб. Казалось бы, чего еще не хватает? Но у нее не было главного — мужа, если не считать такой безделицы, как счастье.

«Пусть нет у женщины украшений, муж — лучшее ее украшение. Пусть прекрасна, лишенная мужа — нет у нее красоты».

— Ну, что, дорогой, выгнал жену? — лукаво прищурившись, с сарказмом спросила Радха, явно потешаясь над захмелевшим Авенашем.

«Этого молодого осла неплохо было бы прибрать к рукам! И я это сделаю! Ну и дура же его жена! Небось малолетка», — размышляла она.

— Молчишь? Уплыли денежки, богатство, роскошь — и ты выгнал жену… И тебе не стыдно, мой мальчик?..

— Замолчи, Радха! Я ее не выгонял. Выгнала ее мать. Она полновластная хозяйка в доме.

— Ну и ну!.. Хорош муженек! — не отставал Радха, продолжая «сверлить ему бока шпорами». — Юная красавица бродит где-то по панели, а муж развлекается в ресторане.

У нее чуть не сорвалось с языка: «на чужие деньги», но она вовремя спохватилась, зная характер Авенаша.

— У каждого своя судьба, — промямлил он, прикуривая сигарету.

— Если кое-кто в нее вмешивается, — едко вставила Радха, но он ее не понял. Тогда она подошла с другого бока. — А если она беременна, Авенаш?

— Кто?

— Кто? Твоя жена, разумеется…

— Об этом я не подумал.

— А надо было бы все сначала взвесить как следует, а уж потом совершать преступление.

— Какое преступление? — уставился на нее Авенаш, мгновенно протрезвев.

— А как же еще это называется? Ты выгнал жену на улицу в сезон дождей, без гроша в кармане, в то самое время, когда она только что схоронила отца и потеряла все свое состояние! — ее лицо вспыхнуло вызывающей улыбкой.

Авенаш был потрясен.

— Тебе ее жалко? — вдруг спросил он.

— А тебе нет? — строго и резко выпалила Радха.

— Мне… мне, — любовник опустил глаза, — нет! Мне ее не жалко! Она дочь брахмана, не пропадет. Пусть о ней родственнички позаботятся… А впрочем, хватит об этом! — Авенаш стукнул кулаком по столу. На них стали оглядываться.

Радха бросила любопытствующим свою очаровательную улыбку со словами извинения: перебрал, мол, парень, дело обычное.

— Я не буду сегодня больше говорить об этом, Авенаш. Обещаю. Но так, как ты, за счет жены, настоящий мужчина не живет! Запомни это. Все… А теперь поцелуй меня! — она обняла Авенаша левой рукой за шею, притянула к себе, и его губы встретили теплую и трепетную погибель ее уст… Этот поцелуй оказался лучшим лекарством для них обоих. Авенаш наполнил бокалы и торжественным шепотом произнес:

— Давай выпьем за нас, Радха, за нашу любовь!

— Давай, дорогой!

Любовники выпили.

Катхак закончился, и заиграла легкая музыка. Несколько пар медленно двигались, плотно прижавшись друг к другу и млея от страсти, подогреваемой и направляемой ритмом музыки. Хрипло, тягуче и пронзительно обволакивали сознание звуки саксофона-тенора. За окном лил дождь, и казалось, что ему не будет конца.

Авенаш глубоко вздохнул и посмотрел на Радху. Она явно захмелела. Последний бокал был, видимо, лишним, как всегда бывает все последнее. Ею овладевала страсть, и она ничего не могла поделать с собой… Придвинувшись вплотную к Авенашу, она левой рукой взяла его за руку, а правой играла золотой запонкой белоснежной манжеты. Горячо обдавая его лицо своим дыханием, она принялась расточать в его адрес цветистые любезности. Взгляд ее глаз как бы занавешивал розовой пеленой все мысли Авенаша. Он был целиком в ее власти.

— Милый, дорогой мой, господин мой! Авенаш! Я буду любить тебя еще крепче. Женись на мне! И ты увидишь, какой верной и преданной женой может быть Радха! Я стану истинной Радхой для тебя. Я буду услаждать тебя, как гетера, в постели, а в остальное время буду твоей рабыней… О, Авенаш! Неужели мы будем мужем и женой? — Она отпустила его руку и откинулась на спинку стула. — Ты хочешь этого? — и прижала его ладонь к своей груди. — Слышишь, как бьется мое сердце? Это сердце принадлежит только тебе, любовь моя!

Авенаш почувствовал, как ложбинку его ладони упруго боднул сосок, передав электрический ток страсти, созревшей в захмелевшей молодой самке. Глаза Радхи увеличились и подернулись синеватой пламенеющей пеленой. Она больно сжала его ладонь и вырвала запонку из манжеты. Авенаш привык к экстравагантностям своей любовницы, но вокруг было слишком много любопытных глаз, и он сказал:

— Все, Радха, поедем! Я сыт и пьян! С меня довольно! — Он взял из ее пальцев, унизанных дорогими перстнями, свою запонку и положил ее в нагрудный карман пиджака.

Они вышли из ресторана под проливной дождь. Авенаш подозвал такси. Машина, миновав Колаба-роуд, выехала на Марин-драйв… Авенаш закурил и под мерное урчание мотора предался своим мыслям. Радха положила голову ему на плечо. Водитель, обогнув Хаджиали-парк, спросил, как ехать дальше.

— На Тардео-роуд, пожалуйста, — пробормотала Радха.

— Да, да… — подтвердил Авенаш, — так ближе.

Через пять минут они вышли из такси у подъезда дома Радхи. Позабыв обо всем на свете, Авенаш погрузился в пучину пьянства и разврата на долгие дни.

«Лжи блюдиси и пьянства, ибо в них погибает душа и тело», — эта великая истина была для него пустым звуком.

ГЛАВА ВТОРАЯ

Спутница юности — наивность и вера в безгрешность мира спасли Аниту от тяжелых последствий пережитых потрясений. Ее глубоко травмированное сердце все же не было сломлено натиском несчастий, выпавших на ее долю. Она, как вешний цветок, лишь закрыла свои лепестки: инстинкт самосохранения сработал верно. Беременность придала Аните сил и уверенности в себе. Втайне она надеялась, что сердца свекрови и Авенаша потеплеют к ней, если она принесет им ребенка. Этими надеждами она и жила.

Родители ее подруги предоставили в ее распоряжение небольшой загородный дом. В нем были: слуга, садовник — добрый и участливый старик, приверженец индуизма и старых национальных традиций. Он носил простую, грубую одежду: дхоти — набедренную повязку. С его стриженой головы свисал седой чоти — специально оставленный пучок волос.

Деньги у Аниты пока еще были, а драгоценностей и украшений становилось все меньше и меньше. Работать она не могла. И даже если бы она захотела устроиться на работу, ее, в таком положении, никто бы не взял.

Шло время. Человеческая жизнь столь ничтожна во времени в сравнении с вечностью, быстро течет к своему концу и своему началу. Ибо конец там, где начало. Только поэтому конечной нам и кажется жизнь…

Анита родила девочку. Родила, как и предназначено, в муках, но легко. Через неделю ее выписали из больницы.

Молодая мать, ощутив чувство материнства, чем-то сходное с ощущением надвременности и вечности, сама как бы родилась вновь. Хотя ребенок, появившийся на свет, похищает молодость матери, все же к ней вернулась уверенность, спокойствие и, главное, надежда, что ее теперь примут в доме мужа. Ведь у дочери есть отец, и он, должно быть, будет рад увидеть свое «произведение», данное Богом.

Спустя несколько дней Анита, запеленав девочку и покормив ее грудью, вышла на улицу и села в автобус. Она ехала на Западное побережье — к тому дому, где она родилась, где познала первые радости любви, разочарование и горе… Шел дождь. Грозовые тучи все теснее громоздились над городом. В автобусе было свободно, и Анита устроилась с ребенком на переднем сиденье, за спиной водителя. Блеснула молния, и через несколько секунд раскат грома, перекрыв грохот проезжающих мимо автомашин и соединившись с ним, заставил задрожать обшивку автобуса. Дождь усилился. «Дворники» на лобовом стекле автобуса едва успевали разгонять потоки дождя.

От остановки до дома Венаша Бабу было пять минут хода.

«Я успею добежать, не промокнув», — подумала Анита и вышла из автобуса. Крепко прижав ребенка к груди и укрыв его концом сари, она быстро добежала до дома и поднялась в холл по мраморным ступеням.

Сердце ее учащенно билось и ныло от сознания своего подвига — ведь она родила человека, она — мать, она выполнила миссию, предназначенную ей Богом на земле, и еще от тяжелого чувства тревоги и неизвестности.

«Он, конечно же, будет рад, ведь дочь так похожа на него», — мысленно говорила она себе.

Слуга узнал ее и поклонился.

— Госпожа Анита! Рам, рам! Молодой хозяин у себя. Позвольте, я вас провожу.

— Спасибо, — слабо улыбнувшись, тихо сказала она.

Анита открыла дверь и, невольно вздрогнув, прижала ребенка к груди. Потом откинула с головы конец сари.

— Ты? — резко спросил Авенаш, от удивления выронив газету.

— Да, милый, и не одна! Ты представляешь, Авенаш, у нас с тобой родилась дочь. Вот она, посмотри на нее! — она подошла к нему и приоткрыла накидку на лице младенца.

— Что за спектакль, моя дорогая! — поднявшись с кресла, надменно произнес отец ребенка. — Ты с ума сошла! Откуда у тебя этот… ребенок?!

Авенаш несколько растерялся, но быстро справился с собой.

— Авенаш! Дорогой! Я по-прежнему буду тебя любить, и мы вырастим прекрасную дочь, нашу надежду и наследницу. Какая радость! Я так счастлива!.. — глаза Аниты увлажнились.

Но лицо Авенаша выражало лишь испуг и злобу. Он холодно остановил ее речь.

— Довольно! Перестань! Как ты смела явиться сюда? Кто тебя здесь ждет? Кому ты нужна со своим ребенком? Чей он? Он кого? Я не знаю тебя! Уходи!.. — он резким движением руки указал ей на дверь. Ребенок открыл глазки и заплакал.

В эту минуту блеснула молния, резко осветив лица супругов и комнату. Несколько минут длилось молчание. Слышался только непрерывный и тяжелый шум дождя.

— Авенаш! Смилуйся! Ведь ты отец, а это наша с тобой дочь! Ты ведь женился на мне, дав слово моему отцу и мне. Прости меня! Может быть, я была недостаточно внимательна к тебе. Но я стала другой. Я буду любить тебя… У нас все будет по-прежнему… У нас дочь!..

Авенаш, не дослушав ее, вышел из комнаты. Анита опустилась на стул и зарыдала. Через минуту вернулся Авенаш.

— Вот деньги! Бери и уходи! — резко сказал он, бросив ей на колени пачку купюр. — Убирайся отсюда по-хорошему, потаскуха! Прижила с кем-то ребенка, а теперь несешь его ко мне? Вон отсюда! — кипел в гневе Авенаш.

Подойдя к Аните, он схватил ее под руку и приподнял со стула. Ребенок закричал.

— Как у тебя хватило наглости прийти ко мне?! Без денег я ни на одной красавице не женюсь! Убирайся со своим ублюдком подальше! — мечась по комнате, кричал негодяй-отец.

Ребенок пронзительно кричал, и этот крик переворачивал душу Аниты. Непрестанно лил дождь, гремела гроза, ломая деревья…

— А если захочешь, — продолжал Авенаш, — отправиться на тот свет, я с удовольствием оплачу твои похороны!

В это время в комнату вошла свекровь, которая с ходу оценила обстановку:

— Нахалка! Вернулась! Ни стыда, ни совести! Вон из нашего дома! И чтоб глаза мои тебя не видели!

Авенаш грубо толкнул Аниту, прижимавшую к груди плачущего младенца, к дверям. Едва удержавшись на ногах, она произнесла:

— Как это жестоко с твоей стороны!

— Уходи, нищенка! Мне никогда не пришло бы в голову жениться на тебе, если бы у тебя тогда не было денег! Все! Прощай! Возьми деньги и катись отсюда! У меня сегодня помолвка.

Анита швырнула деньги ему в лицо, вытерла слезы и распрямилась.

— Я ухожу! Больше ты не услышишь обо мне. Но дочь моя будет жить! И, я уверена, настанет час, суровый час расплаты. Моя дочь отомстит тебе за меня, и жестоко. Знай, что я тебя проклинаю!..

Свекровь, пораженная, смотрела на преобразившуюся сноху.

— Пусть будут прокляты все родившиеся негодяи на свете! — Анита гордо подняла голову и сказала обращаясь к себе: — Уходи же, дочь брахмана! — С этими словами она покинула ненавистный ей дом, нежно обняв дочь, которая все еще плакала.

Ливень не унимался. Анита, стараясь держаться поближе к стенам домов, быстро шла вдоль улицы. Она была в отчаянии. Все, все пропало. Погас последний луч надежды. Но к своей груди она прижимала новый огонек жизни. Что делать, она не знала, не находила ответа.

«Отец! Где ты? Ты видишь меня, свою дочь? Я спешу к тебе! Решение и выход найдены! А что будет с дочерью?» — эти мысли в считанные секунды овладели ее сознанием.

Анита направилась к храму. Она вошла на паперть и положила своего ребенка на каменную плиту. Девочка снова громко заплакала, и на ее крик вышел служитель культа.

— Эй, девушка! Здесь святое место! Убери ребенка! Он осквернит его. Это плод греха. Уходи! — настойчиво повторял он.

Анита схватила свое плачущее дитя и под секущим ливнем побежала куда глаза глядят. Было уже темно. Вдруг мрак озарился лучом прожектора тепловоза. Сверкнула молния, осветив полотно железной дороги. Рельсы, как чешуя кобры, зловеще блеснули…

Она положила ребенка в какой-то контейнер и упала на рельсы…

И создал Господь земную твердь и все сущее на ней. Но самым дорогим его творением стал человек. Поначалу люди жили в любви и дружбе, как браться и сестры, но постепенно завелась между ними вражда, зависть, ненависть, а любовь ушла… Великий дар любви к ближнему сохранили лишь немногие из людей. Одним из них был Берджу — бедный уличный комедиант.

Выгоревшая длинная рубаха в крупную полоску прилипла к телу Берджу. Смоченная дождем и потом, она саднила кожу. По его лицу в три ручья катился пот, смываемый струями дождя. Руки комедианта были заняты, и не было никакой возможности протереть глаза, которые заливали ручейки, стекающие со лба. Из-за спины Берджу выглядывало круглое личико с торчащими ушами и большими круглыми, пугливо бегающими по сторонам глазами. Это был мальчик двух-трех лет. Его маленькие смуглые ручонки, мокрые от дождя, крепко держали Берджу за плечи. Снизу он был надежно подхвачен и прижат к спине отца, словно лягушонок, коричневым платком, концы которого были связаны у Берджу на животе и на шее. Дождевая вода обильно омывала путников и все вокруг. Комедиант шел по жгучей стерне архара, обходя низкорослые корявые кустарники. Босые ступни его ног, хотя и привыкшие к длительному бездорожью, ныли. Потрескавшаяся кожа на пятках кровоточила. В левое плечо Берджу впилась намокшая веревка барабана. На правом плече, съежившись, сидела обезьяна. Рядом с ним бежал рыжий пес, опустив намокший хвост. Он старательно и безропотно нес большой узел с реквизитом фокусника и великого артиста, своего хозяина… Гремел гром. Ливень не прекращался.

Наконец, бродячая труппа достигла дороги, ведущей к городу.

— Вышли, наконец-то, Божанди, — обратился Берджу к обезьянке, — на финишную прямую!

Впереди, в тон ливню, прошумел железнодорожный состав.

Из поколения в поколение в школах и университетах мира люди изучают жизнь цезарей, кровожадных и развратных, Тамерланов, Македонских и Наполеонов. Они восхищаются их умом, изворотливостью, убийствами. Больше крови — больше славы.

Но если бы человеческое око, отбросив весь хлам ложного образования, внимательным и одухотворенным взором чистого сердца взглянуло на Берджу, бредущего под дождем со своими маленькими собратьями, которые были объединены одним и тем же вездесущим огоньком — огоньком теплящейся в них жизни, который при любом случайном порыве ветра реальности может угаснуть навсегда; если бы внимательное и талантливое око увидело их — измученных, упрямых и не ропщущих на судьбу, а скромно и честно делающих свое дело на земле, — то, думается, перед этим зрелищем тотчас бы рассыпались в прах многие авторитеты мира. Одним своим видом эта мокнущая под безжалостным ливнем труппа перевернула бы многие законы религий и общества, изменила бы науку и политику — все то, что создано людьми с тех пор, как человек стал человеком, и от чего он давно успел отвернуться.

Тот же Александр Македонский, повстречавшись с Диогеном, жилищем которого была бочка, все же сумел в некоторой степени понять истинный смысл жизни, когда сказал, что, если бы он не был Александром, он стал бы Диогеном.

Но Диоген — великий философ, а Берджу — обычный, простой человек, сын прекрасной Индии, озабоченный тем, как заработать несколько рупий, чтобы прокормить себя и свою семью.

Бедность, чистая, трудовая бедность — есть жизнь истинная, ибо при этом не используется труд других людей во имя поддержания своей.

Берджу очнулся от своих мыслей, когда услышал лай Бахадура.

— Бахадур, что случилось? — хрипло спросил он. Тот лаял, стоял на задних лапах, а перед ними упершись в край железного контейнера для мусора.

Обезьяна Божанди молниеносно очутилась в контейнере. Уже через минуту она сидела на бортике контейнера, держа в лапах сверток. До слуха Берджу донесся пронзительный крик младенца. Он вздрогнул. Сверкнула молния и выхватила из дождевой мглы сидящую обезьяну, ханумана Божанди, которая прижимала живое человеческое существо к мокрому меху своей груди.

Берджу был чист душой, близок к природе. Отсюда и его глубокое понимание всего живого. Животные это чувствуют необыкновенно остро. Поэтому во многих сказках всех народов с любовью изображены герои, понимающие язык птиц и зверей. Берджу как раз и был таким героем, хотя, нет, не героем, а всего лишь бедным комедиантом.

За этот день он очень измучился. Заработка никакого: сезон дождей — бич для комедианта. Крик младенца, как бензопила, разрывал его грудь. Он возвел глаза к небу.

— Что это? О, Всемогущий! Ты вновь меня искушаешь? Чего ты от меня хочешь? — спрашивал озадаченный Берджу, стоя под дождливым небом и обращаясь к Господу. — Это — плод греха! Ты хочешь, чтобы я подобрал его? И не подумаю! Мне хватает и того, кто сидит у меня на шее. Нет! Еще одного подкидыша я не подберу. Я не подряжался подбирать всех подкидышей. Ты слышишь, о Всемогущий?!

Хануман упрямо прижимала младенца, и Берджу принялся объяснять ей, что Всемогущий Бог вновь испытывает его.

— Божанди! Пойдем! — Но обезьяна не двинулась с места. — Господи, ты же знаешь, что мы бедные. А его ведь сотворили при твоей помощи. Этот плод и на твоей совести. Ты знаешь, и люди знают.

Берджу, обладавший искренним сердцем, полным веры и чистоты, обращался к Творцу, которого никогда не видел, но чувствовал, ощущал и видел его в вещах, людях, явлениях природы и, главное, в себе. Это был внутренний диалог человека — существа конечного, с Богом — бесконечной инстанцией.

— Пошли, Божанди! — строго приказал он хануману.

Пес Бахадур, неистово лая, зубами хватал хозяина за штанину, не отпуская его с этого места.

Божанди, прижимая плачущего младенца к груди, спрыгнула с контейнера и, прижавшись к ноге Берджу, посмотрела на него грустными, умоляющими глазами, раздувая горловой мешок.

— Что ж, видимо, судьба наша такова! — вздохнул Берджу и зашагал дальше.

Теперь их было пятеро. До дома оставалось километра три.

Берджу почувствовал новый прилив сил и запел под аккомпанемент дождя, струи которого звучали, словно струны гигантской арфы:

Окраина города. Широкие улицы… Сады… Река…

Красное рассветное солнце, царапаясь об острые прибрежные травы, выкатывалось из туманной дымки. Пели петухи. Пестрые стада коров медленно тянулись вверх по зеленому холму. Дхоби из касты прачек спускались к воде со своими ослами, нагруженными бельем. И вот уже раздаются акустические шлепки белья о камни. Стирают дхоби без мыла, но отстирывают прекрасно, хотя порой можно не досчитаться пуговиц.

Берджу жил в глинобитном доме, крытом тростником.

Не испугавшись непосильного труда, уличный комедиант Берджу создал свою семью. И пусть его дом — простая хижина, дети считали ее своим родным домом, а фокусника Берджу — своим отцом. Каждое утро он покупал у молочника парное козье молоко для маленькой девочки. Смешав его с творогом, он заворачивал эту смесь в марлю. Девочка жадно прижималась к теплому сверточку беззубым ротиком, словно к материнской груди, и высасывала живительный продукт. Она росла и крепла. Для нее Берджу подвесил колыбель на кольцо, ввинченное в потолок, для нее пел колыбельные песни. В его отсутствие за младенцем прекрасно ухаживала Божанди, прекрасно выдрессированная фокусником и самой жизнью. Если другие животные обладают только началом ума, то хануман Божанди обладала этим началом в совершенстве и с избытком для такой обезьяны, как она. Ей было около десяти лет от роду. Рыжевато-серая самка, она происходила из рода обыкновенных тонкотелых лангуров из группы гульманов. В Индии эта группа именуется гануман или хануман. Хануман — священная обезьяна. В ее честь построены храмы. В городе Симле, в Кашмире, есть гора Джакухилл, где построен знаменитый храм в честь обезьяньего бога Ханумана.

Хануман — обезьяна, герой «Рамаяны», военачальник и преданный слуга бога Рамы. В обычных храмах, где есть статуи Рамы, зачастую присутствуют и статуи его жены Ситы и Ханумана.

Итак, наша Божанди, истая вегетарианка и комедиантка, обладала длинными руками и ногами. Хвост у нее был длиннее головы и туловища, вместе взятых. Надбровные волосы торчали вперед, а те, что росли на темени, — назад. Это походило на оригинальную шапочку. Ее глаза были круглыми, умными, огненно-рыжего цвета. Весила наша героиня ни много ни мало — около двадцати килограммов.

Ребенок спал спокойно, и Божанди решила немного отдохнуть. Она села у самой двери и задремала. Но долго дремать ей не пришлось. Послышалось царапанье, и Божанди сразу определила по запаху, что пришел Бахадур.

Пес тихо проскользнул в дверь, подтянулся к колыбели, заглянул в нее и довольный, виляя хвостом, подошел к Божанди. Он сел на задние лапы рядом с ней и стал ожидать своего хозяина, великого человека — Берджу.

Бахадур (буквально — отважный, храбрый), не в пример хануману, своей родословной не помнил. Он знал только то, что произошел от дворняжки и лайки. А, как известно, дворняжка вовсе не составляет определенной собачьей породы. Следовательно, в каждой дворняжке соединены все породы собак. Так что она является представительницей великой семьи всех собак, не принадлежа ни к одной из них. В то же время Бахадур принадлежал к более древней и лучшей породе, нежели все другие его аристократические сородичи, хотя об этом и не знал, поскольку эта «лучшая порода» есть попытка природы восстановить первородного шакала — предка всего собачьего племени.

Если Божанди, может быть (что вряд ли), и гордилась своим легендарным происхождением и была почитаема среди людей как священное животное, то Бахадур был псом-плебеем, но отличался от любого из своих «чистопородных» сородичей сметливостью, подвижностью, смелостью и несравненно лучшей приспособленностью к жизненной борьбе. За эти качества он снискал большое уважение у своего великого хозяина Берджу и его друзей во всем околотке.

Конечно же, Бахадур не так быстр, как борзая, но зато не несет в себе зародыша легочных и кожных заболеваний. С бульдогом он не сравнится в силе и безрассудстве, но у него (за что его опять-таки ценит хозяин) имеется нечто в тысячу раз более ценное — здравый ум. Здоровье и ум — это качества, которые имеют немалое значение в борьбе за жизнь. Когда породистые собаки лишаются покровительства человека, они погибают, а дворняжки — в редких случаях.

Уши у Бахадура — большие и торчащие; морда и спина — черные; живот, грудь и хвост — рыжие. Кстати, хвост был пушистым и, при необходимости, Бахадур мог закрутить его крючком. Он очень уважал Божанди за ловкость, за длинные руки с пальцами, за выносливость, что делало ее похожей на собак, но, главное, за то, что она не была конкурентом по пище. Хануман была абсолютной вегетарианкой, и Бахадуру было трудно представить, как это все время можно есть какие-то бананы или, еще того хуже, апельсины! Объединяло их одно — они были профессионалами высшей степени, что неоднократно отмечалось хозяином и зрителями — теми толпами людей, которые приходили глазеть на них. Они были выносливы, могли обходиться без пищи несколько дней подряд и друг за друга стояли «насмерть». «Один за всех, и все — за одного» — было их девизом.

«Подкидыш номер один, Бету, еще совсем недавно был никудышным комедиантом, но теперь он уже поет, читает стихи из «Рамаяны», танцует и крутит, злодей, сальто. А кто научил его делать сальто, кто? Конечно же я, Бахадур! Ладно, хватит! — подумал он, положив морду на лапы. — Полежу малость. Вон, Божанди, небось, уже видит вторую серию своего сна».

Только он устроился поудобнее, утомившись от размышлений, как его ноздри уловили знакомый ему запах башмаков хозяина. В мгновение ока Бахадур оказался на четырех лапах и, спружинив ими, выскочил во двор. Он сходу ударился мордой в живот Берджу, а затем лизнул веснушку на носу улыбающегося Бету.

— Жаль, что вас не было с нами, Бахадур, — сказал мальчик, — мы с отцом заработали много денег, и было много людей…

Бахадур, радостно подпрыгивая, лапой открыл дверь и пропустил кормильцев вперед, а затем вошел сам.

— Ну что, дневальный, как дела? — устало спросил Берджу у ханумана. Та взяла его за руку и подвела к колыбели.

Берджу посмотрел на девочку, которая мирно посапывала. Ее щечки были розовыми.

— Прекрасно! А сейчас будем готовить ужин! — и он поставил корзину на стол.

Бахадур привычным движением челюстей схватил чайник за ручку и отнес его на плиту.

Божанди чистила апельсин и наблюдала за Бахадуром, который взял кость, пожалованную ему хозяином, и положил ее в свою миску.

Берджу промыл рис, порезал маленькими кусочками мясо, добавил пряности, морковь, лук, чеснок и поставил на огонь.

— Сегодня плов, Бету! Ты его заработал.

— А дежурному тоже полагается?

— Конечно! Бахадур обижен не будет.

Бахадур вильнул хвостом и благодарно посмотрел на хозяина своими блестящими и умными глазами.

Хануман положила очищенный фрукт на стол и, усевшись на лавке, стала ждать, когда все сядут за стол.

— Итак, плов готов! — через некоторое время объявил великий фокусник и разложил кушанье по мискам.

Он щелкнул пальцами, и вся семья принялась за еду.

Хануман, щурясь, ела солнечное яблоко — апельсин, пес тщательно расправлялся с костью. Но вдруг шерсть Бахадура встала дыбом. Не успел Берджу спросить, в чем дело, как он в молниеносном прыжке очутился на колыбели и тут же, с грохотом перевернувшись в воздухе, клубком завертелся по глиняному полу. В его челюстях хлесталась большая кобра. Бахадур, урча и брызгая слюной, мгновенно разорвал ее капюшон. Змея, вяло обмякнув, застыла на полу, как пеньковый канат. Обезьяна ловко схватила ее в охапку и выбросила во двор. Двое павлинов набросились на жертву, устроив обильный пир.

Ошеломленный Берджу подбежал к колыбели. Девочка, вся красная от натуги, кричала во всю силу своих легких. Он взял ее на руки и стал успокаивать. Затем положил на свою деревянную кровать — чарпаи, поверхность которой была сплетена из толстых брезентовых лент, заменявших матрац, и смазал ее лоб маслом гхи. Ребенок сразу успокоился, увидев знакомые лица и мордашки.

Вся семья окружила свое дитя.

— Молодец, Бахадур! — весело сказал Бету. — Отец! Надо придумать особенную медаль за отвагу и бдительность!

— Верно, Бету! А пока, — и с этими словами он наложил полную миску плова и под общее одобрение поставил ее перед часто дышащим псом, — вот ему награда. Ешь, Бахадур! Спасибо, брат! Ты спас жизнь еще одному человеку, — он обнял пса, и на его глазах выступили слезы.

Ужин продолжался в спокойной и дружественной обстановке полного взаимопонимания, как сообщают в официальных отчетах.

На другой день после того, как Авенаш со свекровью выгнали Аниту с ребенком на улицу, она очнулась в больнице. Ребенка рядом не было. Она испуганно водила глазами из стороны в сторону и силилась вспомнить, что произошло с ней, где ее ребенок и почему она оказалась здесь. Вскоре она поняла, что ее попытка самоубийства не удалась, но совершенно не могла вспомнить, куда положила свою маленькую девочку. Все произошло слишком внезапно. В памяти всплыл поезд, который ослепил ее прожектором сквозь хлесткие струи ливня и блеск молнии, совпавший с сокрушительным ударом грома, заставившим ее отчаянно и решительно упасть на рельсы… Перед глазами несчастной всплыл ослепительный круг прожектора, и она вновь потеряла сознание.

Придя в себя, Анита увидела, что рядом с ее кроватью сидит молодая девушка в белом халате.

— Где я? — безразличным голосом спросила пострадавшая.

— Вы в больнице, госпожа, — ответила сиделка, поправляя сползшую простыню. — Вчера, в грозу вы потеряли сознание прямо на рельсах. Вас увидел какой-то мужчина и, буквально выхватив из-под поезда, привез сюда. Вы спаслись чудом, госпожа. А теперь вам надо успокоиться. Не волнуйтесь, теперь все позади. Постарайтесь уснуть, — она подала Аните таблетку и стакан воды.

Бедняжка дрожащими руками взяла стакан и выпила лекарство.

— А где моя дочь? — испуганно вскрикнула она.

— Успокойтесь! Ваша дочь, возможно, дома! Спите!

Пострадавшая медленно погрузилась в тяжелое и болезненное забытье.

Спустя неделю Аниту выписали из больницы. Она металась по городу, тщетно разыскивая свою дочь. Анита была в панике. Ее воспаленный мозг не мог спокойно и логично мыслить, и поэтому все ее поиски были безуспешными. Она обошла несколько приютов, детских домов и богаделен, но дочери нигде не было. Униженная и одинокая, без крова и средств к существованию, несчастная мать, лишившаяся своего ребенка, стояла в храме на коленях и молила Бога, чтобы он прояснил ее память, вернул дочь или же забрал последнее, что у нее оставалось, — жизнь…

Несколько дней дочь брахмана кормилась милостыней и ночевала, где придется: на тротуарах, рядом с нищими, в скверах, в парках, на скамейках. Сари ее истрепалось. Украшения, которые еще оставались на ней, были украдены или буквально сорваны ворами, когда она спала. Мангальсутра — ее брачное ожерелье, осталось у подруги…

Настрадавшись, Анита все же набралась смелости обратиться в панчаят — кастовый совет, как истинная дочь брахмана. Там ей выдали пособие в размере тысячи рупий на то время, пока она не устроится на работу.

Анита приобрела новое сари, привела себя в порядок и стала ежедневно бродить по городу в поисках какой-либо работы. И вот однажды ей повезло: она нашла место служанки в богатом доме бывшего индуса-раджпута, когда-то принявшего ислам, шейха Мирзы-Юсуфа.

Юсуф был крупным толстяком. Он носил персидский халат и безмерно гордился своим положением, добавляя к своему имени, как моголы, приставку «мирза» или «ага».

Его сын, офицер, жил в Пакистане — «стране чистых».

— Он у меня могол. Каста эта — выше всех, кроме саидов! — с гордостью подчеркивал Юсуф.

В соответствии с брахманской дхармой, уложением, религией и поведением в общественной жизни Анита не имела права быть в прислугах. Шейх относился с пониманием к этому кастовому ограничению, поскольку сам исповедовал и признавал пантеон индуистских божеств, но Аллаха считал верховным богом над всеми. Он посещал и индуистские храмы, что не запрещалось его кастой, прибегал к услугам брахманов для совершения некоторых традиционных обрядов в особо торжественных или важных случаях жизни.

Такая женщина, как Анита, дочь брахмана, одинокая и не связанная никакими узами со своей кастой, подходила ему как нельзя лучше. Юсуфу нравилась Анита.

«Она будет хорошей прислугой для моей жены и прекрасным примером для моей юной дочери, пери Сулман! Ведь она образованна, умна, красива и грациозна», — решил Юсуф.

— Анита! — позвал он.

— Да, господин?

— Подойди ко мне. Отчего ты так грустна, луноликая? Отчего нет на твоем лице улыбки?

— Судьба похитила ее, мой господин! — тихо ответила девушка и опустила глаза.

— Дорогая, человек должен быть выше обстоятельств. Когда-то я любил одну очень богатую пери. Но ее отец и видеть меня не хотел. Каждый день я с нетерпением ждал сумерек, чтобы проникнуть к ним в сад. Вдыхая свежесть его цветов, я следил за блеском лунного света, любовался фонтанами в водоемах; казалось, их струи танцевали в серебристых лучах. Когда я глядел на цветы, то думал о той, чье тело прекраснее розы; когда взор мой поднимался к луне, я вспоминал лицой луноликой. Но без нее все это великолепие язвило меня, словно шип.

Мелодия орнаментальной речи шейха чаровала Аниту. Она живо представляла себе картины, так умело живописуемые Юсуфом на цветистом урду — языке Северной Индии. Она забывала о своем горе и уносилась далеко, в сказочные страны, в свое детство, отрочество, юность, которая оборвалась так трагично.

— Никогда не следует терять надежду на милость Божью! — вдруг сказал шейх и, прервав свое повествование, посмотрел в глаза девушке. — Для того, кто одним мановением создал восемнадцать тысяч живых существ, что за труд даровать вам еще одного ребенка?..

— Господин Юсуф, а что было дальше с вашей любовью? Она сложилась счастливо?

— Хорошо, дочь моя! Слушай!.. Вот она вышла из дома, словно луна в полнолуние. На ней было платье с парчовой каймой, обшитое жемчугом. На голове — покрывало, конец которого волной спускался до самых браслетов на щиколотках. Вся, с головы до ног, она сверкала драгоценными камнями. Красавица прошла по аллее и остановилась. Ее появление наполнило сад новой свежестью. Легче стало и у меня на душе… Прогулявшись по саду, она поднялась на балкон и села на возвышении, где лежал парчовый маснад и подушки. Влекомый той же силой, что заставляет мотылька кружиться около свечи, я подбежал к ней и покорно, как слуга, остановился, сложив руки. А она холодно ответила мне:

— Можешь не приходить ко мне. Отец не желает нашего брака… Да и я решила, что ты не нужен мне! Можешь идти домой. Вот! — и она бросила мне кошелек с золотом…

От этих слов я словно одеревенел и засох. Рассеки кто-нибудь в этот миг мое тело, не пролилось бы, наверное, ни капли крови. В глазах у меня потемнело, и из самого сердца вырвался вздох отчаяния… В этот миг мне было не на кого уповать, кроме Бога, и я сказал ей: — Неужели преданность и самоотверженность больше не ценятся в этом мире? Почему вы отнеслись с таким бессердечием ко мне, злосчастному? Что ж, теперь мне и жизнь ни к чему! — Юсуф умолк. Глаза его увлажнились. Он с удивлением посмотрел вокруг. — О Боже! Я слишком увлекся и забыл о том, что вокруг сияет солнце, и все благоухает! Я видел только ту лунную ночь… темную ночь… Тогда я ушел и скитался больше месяца. Когда я уставал бродить по городу, то отправлялся в лес. Не ел целыми днями, не спал ночами, как собака прачки-дхоби, которой нет места ни дома, ни на берегу реки. Но жизнь поддерживается пищей. Мельница сильна водой, а человек — едой. Человек — хлебный червь, и тело мое без еды вскоре лишилось сил. Совсем больной, свалился я под стеной старой мечети, где когда-то ждал свою возлюбленную… Вот тут-то и спас меня священнослужитель, мулла, возвращавшийся с пятничной молитвы. Он многому научил меня. Я жадно набросился на книги, изучал науки, окончил университет… И стал теперь уважаемым господином! — с улыбкой закончил Юсуф. Запахнув поглубже халат, он с поклоном удалился.

Анита просидела еще несколько минут на балконе, как бы в забытьи, но вдруг вспомнила, что не убрала еще одну комнату…

Так она прожила в доме шейха год, который был для несчастной истинным бальзамом. Сердечные раны затягивались, психологические травмы постепенно отступали и забывались, благодаря доброму отношению к ней со стороны хозяев. Она часто ходила в храм, иногда с господами и их дочерью, Сулман, — юной девушкой невысокого роста, румяной и тихой. Анита учила ее рисовать акварелью. Ученица легко усваивала ее уроки. Несколько ее пейзажей понравились отцу, он, конечно же, гордился этим и повесил картины в холле. Когда у них были гости, он, как бы невзначай, подводил их к «живописным шедеврам» своего чада. И, разумеется, получал от гостей то, чего так ждало его отцовское сердце: они восторгались картинами.

Однажды хозяин пил чай на террасе, увитой виноградником. Увидев Аниту, которая шла мимо, он подозвал ее к себе и предложил присоединиться к нему, но она вежливо отказалась.

— Анита! Уже год, как ты в моем доме, — он отхлебнул глоток чаю и посмотрел ей в глаза. — Ты не тяготишься?

— Нет, нет! Что вы, Мирза-Юсуф! Я всем довольна и благодарна вам, я вновь вернулась к жизни… хотя, конечно…

— Я все вижу, дочь моя, и знаю, — прервал ее шейх. — Сердце, прошедшее земные пути, становится ведущим. Тебе, как говорится, надо устраивать свою жизнь. У меня есть предложение. Ты ведь хорошо танцуешь, и я могу дать тебе рекомендацию в школу индийского классического танца. Там тебе будет обеспечен полный пансион, и через год ты овладеешь этим мастерством в совершенстве. Я жду твоего решения! — он встал и прошелся по террасе.

— Я согласна, господин, если это возможно! — тихо ответила Анита, вся просияв.

— Это, конечно, возможно. И завтра мы все обговорим более подробно. Не годится дочери брахмана долго быть прислугой! — улыбнулся он.

Так произошел переворот в судьбе Аниты. После окончания школы танцев она побывала в Кашмире и во многих городах Индии: Лакхнау, Дели, Симле, Агре, Калькутте, где солнце восходит из Бенгальского залива, и каждый раз с замиранием сердца возвращалась в родной Бомбей, где оно, обжигая своими лучами, закатывается в голубые воды Аравийского моря…

К ней пришли успех и слава, а с ними — безбедная жизнь. Однако ощущение одиночества, обиды и житейской неустроенности не покидало ее. Она уже давно могла бы удачно выйти замуж, но была холодна ко всем предложениям, чувствуя, что ей необходимо проанализировать свое душевное состояние, свое отношение к прошлому, к потере ребенка, которого она так и не смогла вычеркнуть из своей памяти, и только потом сделать выбор.

Иногда Анита подходила к родному дому, великолепному дворцу, где она родилась и выросла, и ее душили слезы. В такие минуты девушка чувствовала себя потерянной и несчастной.

Только искусство, великое искусство индийского эпического танца, язык движений, музыка и песни, могло уносить ее от тяжелых воспоминаний, от ощущения своей отверженности и помогало забыть несчастья, которые выпали на ее долю. Жизнь шла своим чередом, а с ней уходила и молодость Аниты…

ГЛАВА ТРЕТЬЯ

В прибрежном районе Бомбейской провинции снимали второй урожай риса. Крестьяне от мала до велика находились в поле, на плантациях.

Мелькают разноцветные ангочхи на головах загорелых, голых до пояса мужчин. На их бедрах концы дхоти были тщательно подобраны.

На легком горячем ветру реют пестрые ситцевые сари женщин.

Плывут заунывные и веселые песни.

В самом разгаре сухой период уборки урожая — раби.

Берджу и его семья подрядились собирать рис и его разные сорта у зажиточного крестьянина Виджая. Пыль застилала глаза. Ручьи пота, стекая по лицам работавших, орошали землю.

Бахадур то и дело бегал с небольшим цинковым ведром к бочке, где веселый парень наполнял его ключевой водой.

Божанди играла с кудрявой Алакой, которой пошел уже пятый год.

Бету работал рядом с отцом без отдыха, не уступая ему ни в скорости, ни в умении.

Они трудились уже вторую неделю, а по вечерам, правда редко, давали небольшие представления в окрестных деревнях. Но главной их задачей было пополнить запасы риса — основной пищи бедняков.

Алакой девочку назвал Бету. А было это так. Однажды он подошел к отцу и сказал, что у его маленькой сестры красивые вьющиеся волосы.

— А помнишь, отец, ты рассказывал мне легенду об Алаке, небесной деве, чье имя означает «женщина с красивыми вьющимися волосами»?

Отец похвалил сына за поэтичность, память и умение мыслить.

— Тем более, — сказал Берджу, — все наши имена начинаются на букву «Б», пусть имя девочки будет начинаться с буквы «А». Алака! Звучит великолепно! — и он несколько раз вслух повторил имя, наслаждаясь сочетанием его звуков.

После окончания полевых работ, однажды вечером, Виджай пригласил Берджу в гости. Фокусник с благодарностью принял приглашение, зная, что там будут его друзья.

— Божанди, ко мне! — скомандовал Берджу.

Хануман прыгнула на правое плечо хозяина и обняла его за шею.

— Нет-нет, Божанди, сядь на лавку.

Та повиновалась, хотя было видно, что она не совсем довольна. Это не ускользнуло от взгляда Бахадура.

— Слушайте меня внимательно все!

Алака устроилась на коленях у отца, играя куклой, подаренной ей на одном из выступлений.

— Я и Бету идем в гости. А вы поужинайте, уложите Алаку спать и можете заняться своими делами. Бахадур, сторожи дверь!

Пес, завиляв хвостом, пролаял и сел у двери.

Бету быстро покормил Алаку рисовой кашей с топленым коровьим маслом, а Божанди вручила ей спелое, сочное манго.

— Идем, Бету, тебе надо побывать в гостях. Я уверен, что там ты услышишь много интересного и нужного для тебя.

Отец с сыном направились к дому дядюшки Виджая, который дал им возможность довольно хорошо заработать.

— Теперь, отец, мы обеспечены рисом. На месяц хватит?

— Пожалуй, Бету. А ты молодец, хорошо работаешь. Правда, силы надо беречь для выступлений. Спина не болит? — заботливо спросил отец.

— Нет, отец. Руки — немного, но это скоро пройдет.

— Пройдет… пройдет, — пробормотал Берджу себе под нос, думая о том, что Бету скоро исполнится восемь лет и пора бы ему в школу. Но как это сделать? Где достать для этого денег, хотя бы на учебники? — эти вопросы все чаще и чаще мучили Берджу.

«Ведь он необыкновенно способный мальчик, ему бы немного образования! А там, глядишь, и у него, может быть, открылись новые способности… Вот незадача!» — мысленно сокрушался Берджу.

С пяти лет Берджу научил мальчика читать и писать. Рассказывал ему много легенд, сказок, читал «Бхагавадгиту» и упражнял его в культуре речи, учил логике и любви ко всему живому.

— Отец, о чем ты задумался? — спросил мальчик.

— Да так, о своем, Бету, — грустно ответил тот.

— Не волнуйся, отец! Разбогатеем, а потом я пойду учиться! — угадав его мысли, мечтательно и с восторгом проговорил Бету. — Я обязательно буду учиться, вот посмотришь!

— Вот и я думал об этом, сынок!

Окна в доме Виджая светились. Два светлых прямоугольника лежали на темной траве.

В просторной комнате за длинным и широким столом уже сидело с десяток крестьян. Некоторые из них так же, как и Берджу, пришли с ребятишками. На столе стояли вино, мясо и рис.

— Дорогие гости, — торжественно произнес дядя Виджай, — надо выпить за наш урожай, и возблагодарить Творца за то, что он не оставляет детей своих без хлеба насущного.

Все дружно выпили вина. Ели почти молча, но когда насытились, пили еще и еще. Виджай вина почти не пил. Он и его сосед любили чарас — опьяняющий напиток, приготовленный из цветов конопли.

— Дядя Виджай, вы любите чарас не меньше самого Рагху — одного из царей солнечной династии! — заметил Берджу.

— О, Берджу! Я чту предка Рамы! — весело ответил Виджай.

Итак, начало беседы было положено — «великий» фокусник мог делать это довольно искусно.

По индийской традиции на подобных «вечеринках», сборах друзей, большое значение придавалось не возлиянию и жертвоприношению в честь тех или иных богов, в зависимости от причины и сути встречи, а разговору, обмену мыслями.

С психологической точки зрения эта форма вполне жизнеспособна. Человек в одиночестве может разговаривать с книгами, то есть опять-таки с людьми, живыми или мертвыми. В отшельничестве — с природой, Богом. Но в жизни повседневной лучшее мышление — в конкретных образах, в реальных людях, принародно, не через театр, хотя театр и есть одна из форм соборного обмена мнением, но все же односторонняя.

Такие беседы напоминают сократовские, когда древние римляне возлежали и волшебной струей фалернского вина «гоняли мысли по телу».

Искусство духовного общения в Индии очень развито. Умение слушать — отличительный дар собеседников. Разговор должен идти не на уровне слов, а выявить что-то, стоящее за словами, то, что на уровне сердца. В такой атмосфере беседа превращается как бы в совместную медитацию на ту или иную тему. Беседы такого рода на хинди именуются сатсангом. Их самая характерная особенность — направленность в сторону высокого, вечного, беспредельного…

Сама беседа, вне зависимости от ее конечного результата, считается наградой за то хорошее, что человек совершил в этой или прошлой жизни…

— Берджу! Вы не пьете вина?! — дружелюбно спросил его сосед по застолью и друг — усатый, с проседью в волосах крестьянин.

— Мне мои коллеги строго-настрого запрещают это!

— Особенно Бахадур! — вставил Бету.

— Понимаем, понимаем! Животные не любят спиртного и пьяных. Это хорошо! — заметил дядя Виджай. — Но, Берджу, попробуй моего напитка! Сам делал! Какой запах! Нынче конопля цвела обильно! — и он поставил перед Берджу небольшую глиняную чашку.

В комнате стало уютнее и теплее. Глаза присутствующих подобрели. Исчезли морщинки у глаз и ртов. Отдохновение пришло в сердца тружеников. Пора и о душе подумать.

— Наша жизнь, — сказал Берджу, — отравляется мыслью о смерти, тенью неизвестного. А все оттого, что часто мы выпускаем из рук посох веры… А вера — это великий Ангел-хранитель на пути человеческого познания. Это — истинный вестник и помощник человеку. Ведь если бы Бог открыл нашему мышлению то, что ждет нас после разрушения нашего тела, могла бы исчезнуть жизнь на земле. Кто бы из вас в поте лица своего пахал, сеял и собирал урожай, мучился, страдал, болел, если бы знал, что там, на том свете, — благо? Но Бог «завесил» наше сознание. То тайна великая есть! — Берджу, как истинный артист, поднял палец кверху. — Но есть великий Ангел-хранитель — вера. Ее нам дали Великие Святые, вернее, дал Бог через них.

Все слушали поучительную речь Берджу со спокойствием и пристальным вниманием, переживая в воображении и душе каждое его слово и интонацию.

— Редким, избранным людям, — продолжал Берджу, — Творец открывает тайны бытия в раннем возрасте. Вы ведь все являетесь свидетелями, что именно в позднем возрасте, в старости, человеку по частям открываются тайны жизни. Всеобъемлюще тайна не открывается никому, а только по отдельным частям. Отсюда и вера у людей разная и порой сектантская, а не гармоничная. Даже Будда, великий Просветленный Гаутама, принес нам лишь часть тайны!.. — Берджу умолк.

— О, Берджу сладкоголосый! — негромко начал хозяин. — Я часто представляю Гаутаму. Каким он был, этот сын царя? Мне, землевладельцу из касты вайшьев, хотя здесь присутствуют мои друзья из каст паси, занимающиеся животноводством, шудров, выполняющие самую черную работу, чалматы — кожевники, но мы все — труженики… На грешной земле живет обезьяна, живут кошка и собака… Так, извините, я о Будде… Этот сын царя — не чета нам, беднякам — оставил богатство царства Капилавасту, и пошел к людям, проповедуя им истину, терпя лишения… Мне однажды приснился сон… Вижу я нашу вот эту улицу. Идет по ней Пресветлый Будда, тихо и скромно, в желтом одеянии, с чашей для подаяний в руках, погруженный в думы. Его спокойное лицо не было ни радостным, ни грустным, оно как будто освещалось улыбкой изнутри. Со скрытой улыбкой, спокойно, напоминая здоровое дитя, шел вперед Будда, ставя ногу так же, как и все его монахи, по точно предписанным правилам. Но его лицо и походка, его тихо опущенный взор, его свисающая рука и даже каждый палец на этой опущенной руке дышали миром, дышали совершенством. В них не чувствовалось никаких исканий, никакой подражательности; от них веяло кроткой неувядаемой безмятежностью, неугасимым светом, неугасимым миром…

Я смотрел на него, сидя на лавке, и не смог, как ни старался, оторваться, чтобы совершить подаяние Святому. Не смог даже промолвить слова, чтобы спросить его, о чем, не знаю сам… Мне стало тяжело дышать, и я проснулся. Весь потный, вышел за калитку. Полная луна заливала землю… Свет был густой, серебряно-желтый, как праздничное сари моей жены.

— Да… Вот так сон! Ты хоть во сне его видел! — сказал сосед Берджу, старик с седым чоти на бритой голове, и поблагодарил Виджая за прекрасный рассказ о Всевышнем.

— Да, — продолжал старик, — я его таким и представлял, Виджай, каким ты увидел его во сне. Он действительно переплыл море вещей и был безмятежен и спокоен, утвердившись на камне Истины. Это — настоящий брахман. Слава ему! — и он выпил кружку вина залпом. Вытерев губы тыльной стороной правой руки, он, откашлявшись, добавил: — А вот буддизм, как религия, все же рассыпался и вошел в другие частицами…

— А это от того, что зачастую мы кладем Идеи и Истины каноном в религию, и он обрастает, как камень мхом, обрядами, правилами…

— Э…э, Берджу, без правил нельзя! — послышались голоса.

— Да, без правил нельзя и без обрядов нельзя. Человек слеп, он заблудится без правил, без закона, — сказал молодой парень в ангочхе. — Но как бы там ни было, все это — движение человека к познанию мира. Пусть он ошибается, но вехи на пути этом он должен ставить. Ориентиры обязательны. На каждый период нужен канон. И пусть он со временем изживет себя и на смену ему придет другой — это естественно. Это движение вперед, к свету. Главное, я повторяю, ставить вехи. Чтобы человек не заблудился и не ушел назад, не топтался на месте. Память — вот истинная веха. Цепь, единая цепь поколений… — он помолчал. Никто не смел нарушить тишину, поскольку было видно по всему, что мысль еще бродит в нем, ища форму в словах. — В истории нашей страны было много потрясений. И народ, может быть, несколько тысячелетий тому назад и был уже перед Ликом Истины и тайны, но века и мантры разрушали все и засыпали память песком забвения… И человек вновь и вновь вращается как бы по замкнутому кругу. Мне сдается, что и в этом есть некий промысел. Кажется, вот-вот, еще шаг — и ты овладеешь Истиной, но какая-то случайность отбрасывает тебя назад. Важна память, вехи! Я очень счастлив, что есть у нас великая Память. Это восемнадцать томов «Махабхараты»!

Молодой человек сказал все, что хотел.

Многие подняли кружки и выпили. Берджу, переглянувшись с притихшим и навострившим уши Бету, сказал:

— Можно предположить, что все — Истина и нет ничего, что выражало бы полностью Истину. Пока, разумеется. Вот почему важно не отрицание. И такая великая религия, как индуизм, не отрицает никакой религии. И это очень разумно. Важно для индуизма, чтобы в иных религиях присутствовал Бог, то есть единство, любовь… А потому встреча наша сегодня — это единство, это любовь, это присутствие Бога… И Дом нашей веры стоит на крепкой гранитной основе. Идеи не умирают. Идеи Дома, дух Дома, усиленные токами послебытийного мира, возвращаются еще более крепкими. Не доверяйте мысли, ибо мысль ограничена. Тем более что она умирает в Идее. Изречение «Я мыслю, следовательно, существую» подтверждает ограниченность мысли, ей неподвластны планы предсуществования и послесуществования. А потому Будда и йоги придавали такое большое значение медитации, то есть отказу от мысли: она-то и мешает соединению с Богом. Живите, друзья мои, сердцем! Всех вам благ!

Бету прижался к отцу. Кое-что из сказанного он хорошо понимал, а кое-что — нет. Но этот народный университет очень сильно развивал духовное мышление подростка.

Мало-помалу беседа перешла в обычный застольный разговор. Хозяйка дома подала чай и кофе. Гости начали петь гимны Кабирадаса, Сурдаса, Тулсидаса, Палтудаса — известных средневековых поэтов. В частности, Тулсидас (1532–1624) создал на языке хинди поэму «Рамаяна» по мотивам древнеиндийского эпоса. Как известно, древнейший эпос создавался на санскрите. Стихи читались нараспев, как принято в Индии издревле. Потом Виджай стал читать стихи в стиле «ниргуна» — в особенном песенном строе, основоположником которого считается Кабир, — которые пронизаны идеей служения Всевышнему. Каждая вторая строка в них начинается со слов «О, Рама!» или «О, мой Рама!».

Берджу был удивлен, что эти простые люди, индийские земледельцы, знают толк в таких сложных словесных гармониях. Он вышел из-за стола и сел в стороне на табурет, чутко прислушиваясь к пению стихов, затем подозвал Бету и сказал ему на ухо:

— Дорогой мой сын, впитывай все, что слышишь. И когда наступит время поступать в школу, пойдешь сразу в четвертый класс.

— Да, отец, спасибо тебе! — ответил ему мальчик и посмотрел на него черными глазками, в которых светились восторг и почтение.

Виджай тоном наставника подсказывал исполнителям забытые строки. Было видно, что он хорошо знает стихи великого Кабира.

— Друг мой, — обратился Виджай к Берджу, — стихи в стиле «ниргуна» не понимают даже большие ученые! — и он, видимо, причислив и Берджу к тем пресловутым большим ученым, начал объяснять, что говорится в той или иной строке…

Но Берджу шепотом попросил его не мешать слушать. Виджай хмыкнул, но через некоторое время вновь стал дирижировать хором. Гости, чтобы приободриться, прикладывались к чашкам и кружкам. Послышались звуки барабанов, четкие, глуховатые, но глубокие. Постукивания пальцев и ладоней по натянутой коже барабанов заставляли сердца биться сильнее и увереннее… Пение крестьян доставляло Берджу истинное удовольствие, и его бархатистый голос временами вплетался в общий хор поющих. Он не переставал удивляться тому, что эти, казалось бы, невежественные люди превосходно понимают классические стихи. Большинство стихов изобиловало сложнейшими поэтическими образами, но все присутствующие без труда улавливали их смысл…

Был уже час ночи, когда за дверью послышался негромкий лай Бахадура. Бету впустил его.

— Тише, Бахадур, — велел мальчик.

Бахадур подошел к Берджу и потянул его за штанину, приглашая следовать за ним.

— Сейчас пойдем, дорогой Бахадур!

Спустя несколько минут Берджу распрощался со всеми, кланяясь и благодаря хозяина за сердечный прием и высочайшее наслаждение от общения с друзьями, Вселенной, словом, Богом…

Они шли с Бету по серебряной от лунных лучей дороге. Впереди бежал Бахадур. Окна Виджая еще светились. Были слышны ритмические удары барабанов и стройные голоса мужчин, поющих стихи… Трещали цикады. Было тихо. Вдали горели огни большого города.

— Отец, а Кабир хороший поэт, а?

— Очень, сынок. Он был не только поэтом, но и великим общественным деятелем, составил много молитв для религии сикхов. Он стоял у истоков сикхизма.

— А кто такие сикхи?

— Я расскажу тебе о них поподробнее завтра.

— Это те, которые носят чалму и браслет на правой руке?

— Да, но это их внешние атрибуты, среди которых еще борода и кирпан. А вот о сущности их религии, малыш, я расскажу тебе завтра и найду о них книги. У них есть свои храмы. Как-нибудь мы с тобой зайдем туда. Это очень обогатит твои познания.

Когда они вошли в дом, их приветствовала Божанди, которая сразу же бросила маленькому хозяину банан. Бету ловко поймал его и поблагодарил обезьяну кивком головы. Алака мирно спала. Бету лег на полу, укрывшись легким одеялом. Было тепло. Бахадур пристроился во дворе, рядом с Берджу, который быстро уснул крепким сном. А пес время от времени поочередно открывал то один, то другой глаз. Он спал чутким сном «по долгу службы» и по закону своей природы.

В трудах, тренировках, учебе проходили дни за днями. Время шло. Крестьяне снимали уже шестой урожай чая. Ноги комедиантов прошагали немало километров по городам и весям штата Махараштра. Алаке исполнилось четыре года, пошел пятый. Она подросла и была смышленой и красивой девочкой, доброй и отзывчивой.

Семья Берджу представляла собой общину, в которой так же, как и в программе выступлений, каждому было отведено свое место, у каждого были свои обязанности и права, которые неукоснительно выполнялись и соблюдались. Сердцем, умом и твердой рукой был, конечно же, Берджу — великий артист и педагог, ведающий своей душой человека и зверя. Поэтому естественность и гармоничность их выступлений вызывали у зрителей непередаваемый восторг. Здесь не было формального трюкачества. Все делалось со смыслом, символом и скрытым содержанием…

Слаженность и взаимопонимание, жесты, мимика, шепот, тон и полутон, версификация и импровизация — все было в их представлениях. Любая, даже самая малая неудача одного из членов труппы не наказывалась. Но виновник сам понимал свою вину, переживал и старался отработать как можно лучше то место в программе, где произошел срыв, отдельно и сообща с коллегами.

В последнее время Божанди стала проявлять интерес к автомобилям. Она часами наблюдала, каким образом водители заставляют двигаться эти «железные ящики на колесах» в нужных им направлениях. Однажды, когда водитель «джипа» вышел на минутку к лотку, чтобы купить прохладительный напиток, Божанди прыгнула на сидение машины и нажала ногой на газ. Мотор взревел, но автомобиль не тронулся с места. Божанди ловко выпрыгнула наружу, а водитель так и не сообразил, отчего вдруг ни с того ни с сего взревел мотор. Он поднял капот, проверил, все ли в порядке, покачал головой и уехал.

За этот поступок хануман была наказана: ее лишили одного из выступлений. Но Божанди, затаившись, время от времени, когда это ей удавалось, продолжала следить за движениями человека, управляющего машиной, но уже не повторяла той выходки, за которую была наказана.

В основном же каких-либо нарушений со стороны Бахадура и Божанди не наблюдалось. Они исправно выполняли свои роли в программе выступлений, по хозяйству и в быту, которые были прозаическим продолжением художественных представлений труппы.

Поначалу Алака была ассистенткой то у одного, то у другого артиста, но постепенно Берджу стал доверять ей некоторые роли в представлениях, повествующих о жизни бога Кришны. У девочки была хорошая память, и она уже знала наизусть много стихов из «Рамаяны» и куски текстов из «Бхагавадгиты». В белом одеянии пастушки она изображала маленькую Радху, а порой и самого Кришну, исполняла на флейте несколько мелодий. Участие Алаки в выступлениях придавало программе содержательность, красочность и лиричность. В чисто цирковые элементы Берджу ввел сцены из жизни героев эпоса, сказок, фольклора.

Бету и Алаке приходилось заучивать наизусть много текстов. Каждое утро, после молитвы и завтрака брат и сестра садились за книги и тетради, в которые Берджу записывал сценарии. Алака обладала прекрасным музыкальным слухом и голосом. Под звуки флейты и барабана она очаровывала зрителей своим голосом.

Берджу был очень доволен девочкой. Он умел без лишних напоминаний заставить своих питомцев отдаваться делу с профессиональной серьезностью и жертвенностью. За видимой легкостью их выступлений стоял кропотливый и упорный труд. Животные — обезьяна Божанди и пес Бахадур — соблюдали дисциплину естественно, по закону чутья и своему уму, поскольку видели и чуяли в своих друзьях Алаке, Бету и великом Берджу полное понимание их природы. А понимание, безусловно, рождает поступки. Берджу был не только дрессировщиком, но и учителем жизни для своих животных. Он умело и ненавязчиво показывал им, чем живет бедный человек, что ему нужно и каким образом он добывает свою пищу; что такое базар, и за какие предметы, то есть деньги, дают тот или иной продукт или товар. Поскольку ассортимент был невелик и приближался к стандарту, как и дневной бюджет семьи, животные со своими обязанностями справлялись вначале под контролем Берджу, потом Бету, а последнее время их работу по дому стала «контролировать» Алака.

В обязанности Алаки и Берджу входило мытье посуды, а Бету стирал одежду и белье. Божанди бегала за стиральным порошком. Бахадур в основном таскал грузы и сторожил их, когда тот или иной член семьи отлучался. Эта система день ото дня все более отлаживалась и оттачивалась с такой же точностью, как и каждый элемент их выступлений.

Очень редко Берджу устраивал лекции-нотации, наглядные для пса и обезьяны, показывая, как, где и у кого и что покупать. В их квартале этих покупателей уже знали в каждом магазине и у каждого лотка — от продавцов бетеля до мясников и торговцев прохладительными напитками и фруктами. Дхоби из касты прачек считали Бету своим другом вместе с Бахадуром и Божанди.

Жизнь их была нелегкой, но достойной. Никто в семье хлеба даром не ел.

Прокричали первые петухи, предвещая рассвет, потом вторые, третьи… Было очень тепло. Ветер с востока навеял легкую свежесть. Солнце вот-вот должно было вынырнуть из-за кромки леса. Над рекой еще висело легкое сари тумана. Пели птицы. Кричали дрофы и павлины. В небе появились грифы. Мальчишки бежали к реке на рыбалку.

Берджу спал во дворе, на циновке. Пес Бахадур уже сидел на задних лапах. Остаток кости от его ужина был надежно припрятан. Он все время думал о ней, с трудом отгоняя от себя эти мысли. Но распорядок дня никто не смел нарушать.

«Не стоит горевать, скоро подойдет время завтрака, — подумал он. — В доме напротив все уже встали, а наши «господа» спят! И до чего же смешная эта Божанди! Как это она спит на ветке? Не понимаю».

Вдруг он увидел сухощавого старика, который подоив корову, вышел из хлева, поблескивая оцинкованным ведром, полным молока. Молоко сильно пахло скошенной травой и коровьим потом. Бахадур сморщил нос, увидев пенное кружево молока.

«Ужасная пакость, — мысленно заключал пес, — но Алака и Бету почему-то очень любят его».

Коров Бахадур терпел, но ослы, которые таскали на себе корзины с бельем, очень раздражали его, потому что ни один из них никогда не помог ни Бету, ни ему. Размышления утомили пса, и он стал рассматривать ствол акации, по которому ползла ящерица.

Внезапно кто-то осторожно погладил его по спине против шерсти. Бахадур хотел совершить ошеломляющий прыжок с поворотом и арабским сальто, но вовремя сообразил, что это была разбойница Божанди. Они вошли в дом, где с вечера для них был приготовлен кошелек, в каждом отделении которого лежало определенное количество рупий, завернутых в бумажку, соответствовавшее стоимости каждого продукта в отдельности, а также целлофановые пакеты и две холщовые сумки. Божанди взяла кошелек, ибо она была казначеем, и пустые сумки с ловкостью, присущей только ей, дала легкий подзатыльник Бахадуру, и они помчались на рынок. По настоянию Бахадура, вначале они посещали толстого мясника из касты паси — «усатое чудовище». Мясник встретил своих постоянных покупателей почему-то с хохотом и всякими словами и восклицаниями, похожими на те, которые издает Бахадур, когда бывает раздражен. Он отвесил полкило баранины от бедра и два ребра.

— С вас три рупии, господа фокусники! — прорычал он, улыбаясь.

Божанди, ловко изъяв из кошелька бумажный сверточек с надписью «мясо — пять рупий», отдала его продавцу. Толстяк пересчитал деньги и добавил еще кость.

— Это тебе за верную службу своему господину, — сказал он, обращаясь к Бахадуру.

Пес ткнулся носом в массивный живот мясника и из вежливости дал ему лапу. Тот пожал ее и вдобавок еще и потряс.

Итак, начало положено. Покупатели, вдохновленные первым успехом, весело последовали дальше. Божанди совершала длинные прыжки, а пес шествовал важно, баранкой закрутив пушистый рыжий хвост.

«Его хвост похож на баранку «джипа», — подумала Божанди, из головы которой никак не выходил этот пресловутый «джип». — Когда-нибудь я все-таки прокачусь на нем с ветерком!»

На этом обезьянке пришлось прервать свои «розовые мечты», поскольку ее взору предстали горы фруктов и овощей, из-за которых едва виднелись головы торговцев.

Хануман с привычной ловкостью, не глядя, привязала сумку к ошейнику пса и, словно птица, легко опустилась на край лотка своего давнего друга — торговца фруктами дядюшки Манни.

— Пришла, дорогая? Ну, чего тебе сегодня, а? — с добродушной улыбкой спросил Манни, погладив обезьяну по круглой голове.

Вообще-то Бахадур не ревновал, когда замечал разницу в отношении к себе и Божанди со стороны продавцов и зрителей. И те и другие почему-то проявляли к ней особенное почтение. Он отвернулся. Тем более что овощи и фрукты отнюдь не вызывали в нем ни малейшего интереса в противоположность тому восторгу, который охватывал его партнершу и, конечно же, подругу Божанди при виде этих плодов. Бахадур стоял рядом, спокойно придерживая сумку нижней челюстью, а хануман, неспеша, со знанием дела брала фрукты. Прежде чем опустить очередной плод в сумку, она тщательно осматривала его, выставляя в поле зрения хозяина. Набив почти полную сумку всевозможными фруктами и помидорами, Божанди подала ее хозяину и вытащила из кармана оранжевой жилетки кошелек.

— Так! Манго — три рупии за килограмм, кокосовый орех, полкило, — две рупии, яблоки, груши, бананы… помидоры уступлю за четыре рупии, — смеясь, сказал дядюшка Манни, — итого десять рупий!

Хануман вытащила из кошелька бумажный сверточек с надписью «овощи, фрукты — шесть рупий». Не хватало четырех рупий.

— Ну, ладно! Помидоры я тебе дарю!

Старые знакомые подали друг другу руки и расстались.

По пути домой они остановились около храма. Божанди взяла сумку с плодами и, зайдя внутрь, поставила ее перед изваянием бога Ханумана. Так делали Берджу и Бету, когда учили ее делать покупки. Посидев неподвижно минут пять перед изображением Бога, Божанди с тяжелой сумкой вернулась к ожидавшему у паперти Бахадуру, и они быстро направились домой.

Притащив домой продукты, друзья обнаружили, что их великий Берджу и его милые дети еще спят крепким сном, хотя солнце уже поднялось. Недолго думая, Бахадур взял бидон и помчался к соседу за молоком.

— Многодетным — без очереди! — с улыбкой сказал молочник и доверху наполнил бидон.

Когда он вернулся, Божанди взяла бидон из пасти пса и поставила его на стол.

Бету сладко посапывал на циновке. Бахадур решил стащить с него одеяло. Мальчик проснулся и, позевывая, поприветствовал пса и ханумана. Алака спала у стены на мягком коврике. Бахадур неслышно подошел к девочке и лизнул ее в щеку.

Спустя несколько минут дети уже умывались под водопроводной колонкой. Затем они совершили утреннюю молитву. Стройные детские голоса огласили стены хижины.

— О, наш великий Боже! Спаси нас! — повторили они три раза, смиренно сложив ладони лодочкой у подбородка. После этого Бету расчесал Алаке ее прекрасные вьющиеся волосы, а она сама заплела их в косу, на которой завязала бантом красную ленту.

— Пойду будить отца! — сказала она и вышла во двор, где крепко спал Берджу, сильно уставший минувшим днем.

Алака тронула его за плечо.

— Вставай! Не надо так долго спать! Подъем! — приговаривала она, подражая отцу, который так же порой будил ее ранним утром. — Вставай, а то проспишь все на свете! Вот соня! — настаивала девчушка, но отец не шевелился.

Тогда она взяла ведро и пошла к колонке. Набрав в ведро воды, она вернулась и, подойдя к спящему Берджу, обрызгала его.

Увидев, что отец встрепенулся и быстро приподнялся, она сказала:

— Ага! Вот так! — и засмеялась.

— Зачем ты разбудила меня? — сонным голосом пробормотал тот, прищурившись. — Мне снился такой хороший сон!

продекламировала Алака звонким голосом стихи из программы выступлений.

— Проклятая судьба, — ответил ей Берджу, поднимаясь с циновки, — под ее дудку пляшет каждый родившийся. А меня она заставила плясать под стук барабана. И все за кусок хлеба! — он улыбнулся всей своей «команде» и поприветствовал всех.

Бахадур, положив передние лапы ему на грудь, лизнул хозяина в небритый подбородок, а обезьяна пожала ему правую руку.

— Молодцы! Все уже встали? И все, я вижу, в полной форме и боевой готовности. Ну, а чай у вас готов? — обратился он к сыну.

— Официант! Быстро хозяину чай! — велел Бету хануману.

— Слуге, а не хозяину, — поправил его Берджу.

Божанди взяла за ручку белый чайник с заваркой и, наполнив одну треть чашки темно-золотой жидкостью, вопросительно посмотрела на мальчика.

— Лей еще, Божанди! Разбавлять не надо!

Обезьянка принялась с готовностью выполнять это указание и немного перестаралась, на сей раз налив чашку до краев.

— Божанди! Ну что ты наделала? Теперь придется отлить! — скомандовал Бету.

Хануман беспрекословно повиновалась. Наконец-то выполнив то, что от нее добивались, она, явно довольная этим, поднесла чай хозяину. Берджу с улыбкой принял из ее рук чашку и поблагодарил Божанди, погладив ее по голове. Затем он с удовольствием выпил крепкий, ароматный напиток и сказал:

— Бету, пойдем со мной, обольешь меня водой из ведра.

Через полчаса Берджу гладко выбритый, в свежей рубашке уже сидел за столом и завтракал вместе со всей своей семьей.

— Наша труппа вечера бездействовала! — звонким голосом констатировал Бету. — Продукты и деньги кончаются. Пора за работу! — заключил ответственный за семейный бюджет и антрепренер.

— Сегодня же воскресенье, — возразил Берджу.

— Тем более, отец! Можно больше заработать, порадовав наш бедный народ.

Берджу улыбнулся.

— Что ж! За работу, так за работу! — согласился он. — Уложите реквизит. Через полчаса выходим. Бету, ты отвечаешь за все приготовления!

Когда труппа была полностью готова к выступлению, мальчик скомандовал хануману и Бахадуру:

— На рыночную площадь!

Воскресный рынок шумел. Было людно и пестро. Берджу выбрал удобное место для работы с точки зрения простора и акустики.

Бету был одет, как юный Кришна. Его голова была повязана розовой ангочхой с павлиньим пером, в руках он держал флейту.

Круглолицая и румяная Алака изображала пастушку Радху — любовницу Кришны. Она была в белом сари, с венком из белых роз на головке.

Берджу вышел на середину круга, образованного зрителями. Бету прикоснулся губами к флейте, и из нее полились волшебные звуки.

— Очень давно играл бог Кришна на флейте, — громким голосом начал Берджу, стуча в барабан.

— Бог? На флейте? — тонким, но довольно звонким голоском спросила Алака, в данный момент исполняя в мистерии роль хора.

— Да, именно бог Кришна играл на флейте! Все девушки изнывали от любви, услышав властно призывающий и страстный голос его флейты. А он похищал одежды купающихся пастушек и целовал их под колдовским сиянием луны. Но вместе с тем был верным возлюбленным прекрасной Радхи.

Во время этого вводного речитатива Бету мимикой и жестами изображал Кришну, а Алака — Радху.

— К этой нежной пастушке он стремился неустанно, — продолжал Берджу.

Сцена из похождений Кришну заняла полчаса. Все трое исполняли ее легко, весело и впечатляюще. Зрители умилялись малолетними артистами, Бету и Алакой, которая в сущности была еще совсем ребенком, звонко поющим стихи-монологи Радхи.

Время от времени Берджу поддерживал их своим задушевным голосом, вызывая у зрителей восторг и сопереживание.

Голос Берджу был как бы слегка разбит и звенел, как надтреснутый. Эта хрипотца передавала глубоко сконцентрированную тоску и скорбь. Но о чем? О неразделенной любви? О неприкаянности? О бренности этого мира? О счастье, о Родине, потерянных надеждах и разбитых мечтах?.. В голосе Берджу звучала правдивая душа Индии. Нечто далекое, на миг блеснувшее, как волна на солнце, возникало в образе его песни, вызывая новые надежды и новые мечты…

Когда же при повторах, рефренах и припевах вступали чистый, как родник, голосок Алаки и звенящий, как серебро, голос Бету, песня, как сладкая, розовая пелена иллюзии, навевала «золотой сон» слушателям; их сердца сжимались, закипали и выступали на глазах слезы… А песня продолжала звучать мягко, упоительно и настолько захватывающе, что человек забывал о своих заботах, получая счастливое освобождение от жизни, которое дает красота как чувство присутствия Бога…

Чувствуя окончание первой половины программы, Бахадур, держа в крепких челюстях дужку пластмассового ведерка, начал обходить по кругу зрителей, которые с радостными улыбками бросали в него деньги. Божанди, следуя за ним о пятам, подбирала мелочь и рупии, если они, не достигнув цели, падали на землю.

После окончания спектакля о Кришне, Берджу зычным голосом вновь обратился к зрителям, давая время Бету и Алаке переодеться:

— Эй, не грусти! Улыбнись и не хмурься! Остановись на минуту, прохожий! И ты увидишь, как талантлива наша семья, дружная наша семья!

Начиналась вторая половина программы, в которой основная нагрузка выпадала на Божанди и Бахадура. Успех зависел от четкого исполнения ими всех трюков. Артисты зорко следили за малейшими движениями великого Берджу и Бету. Берджу на редкость умело и талантливо использовал лучшие качества и способности, заложенные природой в животных. Все трюки, которые проделывали Божанди и Бахадур, их мгновенная реакция, неукоснительное послушание и понимание отличались редкостной точностью, быстротой и слаженностью в силу их специфического содержания и образа жизни. В отличие от других подобных цирковых представлений с участием таких же животных, у «артистов» Берджу жизнь не разделялась на тренировочную дрессировку и просто существование, а то и другое было совмещено, а не разделено. Ведь это была семья, община. И программа выступления была лишь своеобразной частью их жизни. Животные на редкость глубоко понимали и чувствовали это. А потому и само выступление Бахадура и Божанди выглядело оригинальным, простым и вместе с тем настолько естественным и гармоничным, что искусство дрессировки было абсолютно незаметно. Казалось, животные лицедействуют по своему желанию и воле. Хотя, может быть, частично это так и было на самом деле.

Бету, с барабаном наперевес, медленно похаживал, пританцовывая в такт и покачивая головой. Его большие черные глаза блестели. Он выбивал сложнейшие ритмы, умело переходя то на крещендо, то на пианиссимо, в соответствии с элементами номера. Берджу пел и играл на флейте. Алака поочередно ассистировала четвероногим артистам, выразительной мимикой как бы комментируя происходящее, как истинная актриса комедийных представлений в духе мистерий средневековья. В случае успеха трюка, в тот момент, когда обезьяна и пес срывали шумный и пестрый букет аплодисментов, давался музыкальный бравурный «проигрыш», и все трое шли и танцевали. В центре — Алака, как маленькая Таваиф или небесная Апсара, показывала первые уроки знаменитого катхака. Ее плечи, руки, шея и голова, совершали плавные движения, сливались в нечто гармоничное, общее и создавали иллюзию триумфа и радости жизни. Зрителей покоряли ее непосредственность, милая красота и детское выражение больших светящихся глаз. Божанди и Бету держали на растянутой проволоке пылающий обруч, через отверстие которого прыгал храбрый Бахадур. Особенно потрясал зрителей его заключительный прыжок. Пес, распластавшись, стремительно летел в обруч, одновременно совершая своим черно-желтым телом вращательное движение вокруг оси, и, выходя из пылающего ада кольца, делал бешеное сальто, мгновенно и туго приземляясь на все четыре лапы. Этот номер вызывал у публики неописуемый восторг и полнейшее изумление. В этот момент Божанди, не дожидаясь команды, уже обходила с чашкой круг, собирая гонорар, кланяясь и пожимая руки веселым, смеющимся людям, а Бету изо всех сил бил в барабан, Берджу играл на флейте, а Алака пела стихи из «Рамаяны».

Божанди великолепно ходила по канату, прыгала с тумбы на тумбу, раскачивалась на канате и, взвившись вверх, совершала умопомрачительные перевороты, которым нет названия ни в одном человеческом языке мира. Хануман также отлично владела тростью и шляпой, умела совершать глубокий пронам — поклон с прикосновением правой рукой ступни почитаемого человека. Когда Божанди легким жестом снимала с головы плоскую шляпу с бантом и кланялась, отставляя ногу в сторону, публика ликовала. Мелкие монеты — пайсы и анны, а порой даже целые рупии сыпались в пластмассовое ведерко, которое Бахадур исправно обносил по кругу. Посмотреть эти представления собирался, в основном, бедный люд, поэтому не каждый мог дать деньги, но зато одобрительные возгласы и аплодисменты осыпали артистов благодарным и обильным дождем. Иногда в ведерко бросали цветы, фрукты и овощи.

Каждый день бродячая труппа давала несколько представлений. Но в этот воскресный день Берджу решил ограничиться одним. Вся семья, собрав свой реквизит и гонорар, собралась покинуть шумную площадь бурлящего пестрого рынка. Седобородый сикх, подойдя к Алаке, подарил ей перламутровое ожерелье. Затем, сильными руками обхватив ее за талию, усадил себе на плечо. На другое его плечо моментально взобралась Божанди. Под веселый шум и одобрительные крики он прошествовал вместе с артистами к прилавкам с фруктами и купил обезьянке увесистый и сочный плод манго. Хануман, пожав сикху руку в знак признательности, перепрыгнула на спину Берджу. После этого участники труппы, попрощавшись с публикой и лично с седовласым сикхом, скрылись в толпе.

Семья артистов медленно продвигалась по пыльной городской дороге. Навстречу шли крестьяне, которые, погоняя волов, несли на плечах деревянные сохи. Их головы были увенчаны пышными желтыми и красными тюрбанами. Мелькали яркие широкие присборенные юбки женщин, на ногах которых позвякивали тяжелые браслеты, украшавшие щиколотки. Зеленели поля пшеницы и хлопка. На обочинах дороги покачивались от знойного ветра пальмы и цветущие олеандры.

Вскоре они вышли на шоссе, ведущее к окраине. Его окаймляли высокие изгороди из кактусов. У всех было приподнятое настроение. Впереди, быстро перебирая лапами, бежал Бахадур с поклажей, а за ним — Божанди. Время от времени хануману надоедало плестись за «пехотинцем» Бахадуром и она усаживалась на плечи Берджу или Бету. Алака, сияющая и довольная, то и дело убегала в поле и рвала цветы. Эти ее «вылазки» строго контролировал Бахадур, терпеливо ожидая на обочине. Если она слишком увлекалась красотой природы, он ненавязчиво, голосом подавал ей знак о том, что пора идти дальше.

— Сейчас, сейчас, Бахадур, иду! — звонко отвечала ему Алака, смеясь, подбегала к верному псу, и они вместе догоняли остальных.

Стоял полдень, и было очень жарко.

— Надо спешить, — спокойно и деловито заметил Бету, и группа комедиантов, фокусников и оптимистов-жизнелюбов, ускорив шаг, устремилась вперед.

Их провожали любопытные взгляды улыбающихся прохожих. В ответ им Божанди покачивала лапой, словно кандидат в депутаты своим избирателям. Этот жест вызывал у них восторг. Мимо них проносились машины и протекали ручьи велосипедистов. Все приветствовали артистов. В конце пути Божанди утомилась и уже равнодушно взирала на все эти знаки внимания. Она проголодалась. Приближалось время обеда, и ее терпение иссякало по мере приближения к дому.

Под вечер Берджу решил прогуляться вместе с Божанди, на которой красовался новый ярко-желтый жилет. Он подошел к лотку торговца бетелем и фруктами — Манни, у которого хануман постоянно покупала фрукты и овощи для всей семьи.

— Привет, дружище! — окликнул Манни Берджу.

— Привет, привет! Рам, рам, дорогой Манни.

— Как идут выступления?

— Ни шатко, ни валко. Так себе. На хлеб хватает, и слава Богу! — весело ответил Берджу своему старому другу.

Они очень любили и уважали друг друга. Часто беседовали и делились своими радостями и горестями. Манни был на редкость отзывчивым человеком. Он любил литературу, стихи, музыку, хорошо играл на ситаре и пел. Поэтому Берджу не один раз в шутку предлагал ему бросить торговлю и присоединиться к его труппе.

— У тебя будет меньше денег, Манни, но зато душа твоя обретет свободу.

Манни шутливо отклонял приглашения.

— Ну что ж, Манни, приготовь-ка мне, пожалуйста, бетель. Калькуттский сироп, бетелевый орех, пальмовый сок, известь, — перечислял Берджу компоненты жвачки, хотя это было излишне, так как Манни прекрасно знал вкус своего друга. Однако артист продолжал подсказывать: — Добавь кардамона, чтобы было поострее!..

— Смотри, Берджу, как разволновалась хануман! Отчего это?

Берджу оглянулся и увидел толпу людей.

— Откуда столько людей? — спросил он удивленно.

— А ты не знаешь? А еще артист! — подзадоривая его, улыбнулся Манни. — Сегодня вон в том огромном зале выступает Анита Дели, исполнительница классических танцев.

— Анита Дели? Не слышал такой.

— Где тебе слышать, если ты полностью поглощен своими выступлениями и семьей.

— И все эти люди хотят достать билет на ее концерт, как я понимаю? Надо же! А на мои представления многие приходят бесплатно. Неужели действительно она прекрасно танцует? Моя Алака скоро будет танцевать, может быть, и не хуже… Хорошо бы отдать ее в школу танцев… — Берджу поперхнулся, опустил голову и умолк. Он тупо смотрел на шумную толпу, галдящую у кассы концертного зала.

— А я ее видел, Берджу, — тихо сказал Манни, прервав задумчивость друга.

— Ты ее видел? Да неужели? — оживился Берджу.

— Конечно! И поверь мне, дружище, у меня голова пошла кругом!

— Так уж и «пошла»? Надо же! — Берджу взмахнул руками от удивления, поскольку знал, что Манни никогда не преувеличивает и к тому же доверял его вкусу.

— Она что, на велисипеде танцует? — задал он конкретный вопрос.

— Ха-ха! — рассмеялся Манни. — Скажи еще: «на самолете»! Сорок рупий один билет стоит!

— Да что ты, Манни! Сорок рупий?! — схватился за голову Берджу. — Сорок рупий! Целое состояние!..

Манни лукаво посмотрел на Берджу. Божанди с любопытством смотрела на толпу.

— Я дам тебе билет! — вдруг сказал Манни. — Если хочешь, конечно!

— Нет, нет! Подаяния, мой друг, оставь для нищих! — гордо ответил Берджу и, отвернувшись, стал смотреть по сторонам.

В это время Манни закончил приготовление бетеля. Жевательная смесь, завернутая в лист трубочкой, благоухая, лежала на прилавке.

— Можешь сегодня отдать только часть, а весь остальной долг, — осторожно начал Манни с другой стороны, — вернуть лет этак через… десять.

Этот ход вполне удался ему. Берджу, радостный, как ребенок, схватил друга за руку и зачастил:

— Так если в долг, то я согласен! Только обещай не торопить! Я только сбегаю домой! Божанди, где ты? Я только накормлю детей и тотчас же прибегу за билетом. Я сейчас! — Берджу круто развернулся и зашагал домой. Божанди ловко вскочила ему на плечо.

— Эй! Берджу! Ты забыл бетель! — вдогонку ему, смеясь, прокричал Манни.

— Угости кого-нибудь за мой счет! Мне сейчас не до бетеля! — ответил друг.

Вода в кастрюле с рисом уже закипала. Берджу с остервенением растирал камнями красный и черный перец, кардамон, гвоздику, корицу, мускатный орех и прочие пряности, которые, как назло закончились, а ему хотелось бы приготовить соус карри. Но он торопился.

«Ладно, сейчас не до соуса, а для риса пока хватит», — решил он и перемешал пряности с рисом, добавив чеснок и зелень.

«Еще бы сладкого перца! — подумал он и, с сожалением вздохнув, заключил свою мысль: — О, деньги — великое зло!»

Он посмотрел на Бету и Алаку, которые гладили белье. Хануман, оседлав Бахадура, гоняла его по кругу бамбуковой палкой: артисты отрабатывали новый номер.

— Так, так, Божанди! Стойку, стойку на голове! — подсказывал Бету. — Бахадур, увеличивай скорость! Сбрасывай ездока! Божанди, сальто! Алле! Гоп!.. Еще, еще! Неплохо! — одобрил мальчик.

— Бету, проводи их во двор. Видишь, какую пыль они здесь подняли! — заметил Берджу.

Тот вывел животных во двор и заставил их вновь и вновь повторять одни и те же элементы по нескольку раз, пока «артисты» не довели их до совершенства, вернее, до предела своих возможностей и способностей.

Через полчаса Берджу накрыл на стол.

— Итак, прошу к столу! — сказал он.

Бахадур, как обычно, ел из своей заветной миски ароматный рис, из которого торчала мозговая кость. Радости пса не было предела!

«Такое блюдо — мечта любой собаки благородных кровей! Но куда им до нас, артистов! Вялое, жалкое, изнеженное племя. А я из плебеев. И горжусь этим!» — так думал Бахадур, поглощая рис. Устав от своих мыслей, он принялся за кость.

Расколов ее, он тщательно высосал мозг и выгрыз ноздреватое известковое наполнение. Остатки он задвинул под лавку и сел у порога, довольно облизываясь.

Бету ел нехотя.

— Невкусно, — сказал он небрежно, поглядев на отца.

— Невкусно, не ешь! — спокойно ответил Берджу.

— А вкуснее нельзя приготовить? — не унимался мальчик.

Алака, видимо, была солидарна с ним. Берджу насторожился и удивленно посмотрел на детей. Божанди спокойно сидела за столом с салфеткой, подвязанной на шее, и жевала яблоко, стреляя глазами.

— Невкусно! — повторил Бету и резко отодвинул от себя миску, которая перевернулась, и рис рассыпался по столу.

Божанди перестала грызть яблоко. Бахадур, виляя хвостом, подошел к Бету и положил лапы ему на колени. Высунув алый язык, он заглядывал мальчику в глаза.

— Послушай, сынок, — начал Берджу, немного успокоившись. — Никогда не бросай в грязь кусок хлеба, это великий грех. Так учил меня отец в далеком детстве. И я бы хотел, чтобы ты усвоил мои слова. Меня он растил так же, как и я вас. И как знать, если бы не я, то кто стал бы кормить вас? — горько заключил он. В его глазах застыли страдание и беспомощность. Он хорошо понимал причину поступка Бету.

«Проклятая бедность! — подумал Берджу. — Только она меня и угнетает. Что я могу дать им, кроме этой повседневной, изо дня в день однообразной пищи? Что?..» — и на его глазах появились слезы.

— Отец! Не сердись! — плача, обратился к нему Бету. — Я не то хотел сказать!

— А что? — у Берджу отлегло от сердца, и он сразу же повеселел, этот большой ребенок.

— Объясни ему, Божанди, — попросил мальчик ханумана, сделав ей незаметный жест.

Божанди спрыгнула на пол, затем сиганула на тумбочку и сняла со стены небольшую картину в рамке, на которой была изображена красивая женщина в одежде куртизанки. Обезьянка прошлась по кругу, неся портрет перед собой, словно демонстрант. Затем она приложила его к своему мохнатому надбровному гребешку.

— Спасибо, Божанди! — поблагодарил Бету. — На место!

Хануман повиновалась. Картина в мгновение ока была водружена на свое место.

— Мне не ясно, что она хотела сказать этим? Божанди, дружок, что ты хотела сказать? — обратился к обезьянке артист.

— Не ясно? Она просит найти женщину для ведения хозяйства, — грустно произнес Бету, а Божанди закивала головой и пожала ему руку.

Берджу рассмеялся.

— Эту сцену необходимо включить в нашу программу! Ты, Бету, отличный дрессировщик. Звери любят и понимают тебя. Но и вы должны понять меня, дорогие мои! Ведь если сейчас нам живется впроголодь, то где уж тут взять… — Берджу понизил голос и отвернулся.

Некоторое время все молчали. Вдруг Берджу вскочил со стула.

— Концерт! Концерт! Я опаздываю! Заканчивайте ужин без меня! — прокричал он уже в дверях изумленным домочадцам.

Запыхавшись от бега, Берджу остановился около лотка Манни. Усатый великан, улыбаясь, протянул ему заранее приготовленный билет.

— Манни, друг, я не опоздал?! — спросил его вспотевший артист.

— Бери билет и торопись! — добродушно сказал Манни.

— Спасибо! В долг! Только ты не торопи, ладно? Сорок рупий!..

Манни похлопал его по плечу своей широкой, как пальмовый лист, ладонью.

— Иди, иди, артист, тебя ждет подлинное искусство! Выше голову и вперед!

Впервые в жизни Берджу попал на такое зрелище. Огромный зал под открытым небом в виде амфитеатра был набит до отказа. Его можно было сравнить с крутым песчаным берегом реки, на котором расположилась многотысячная птичья стая.

Женщины в дорогих нарядах и украшениях, с замысловатыми прическами; мужчины в светлых и пестрых ширвани, а также в европейских костюмах с белыми рубашками и цветастыми галстуками; бородатые великаны в ярких чалмах; молодежь и бритоголовые старики с пучком волос на макушке — чоти, одетые в сюртуки и штаны из грубого кхади, — все ждали появления Апсары, великой Аниты Дели.

Место Берджу было в третьем ряду.

«Как близко! Это хорошо! Уж я высмотрю все до тонкостей, а потом научу Алаку», — радовался он, с трудом проталкиваясь сквозь гудящую толпу к своему месту. Наконец он добрался до цели и, усевшись поудобнее, спросил у соседей, скоро ли начнется представление. Ему с улыбкой ответили, что скоро.

— А если она не появится? Вдруг заболеет? Тогда пропадут билеты? — с тревогой снова осведомился он.

— Если она не появится, деньги вернут, — успокоил его пожилой мужчина в белом ширвани.

Взволнованное лицо Берджу сияло. Он ждал начала представления с таким нетерпением, с каким дети ждут начала волшебной сказки. Сердце его билось учащенно. Ему казалось, что он выпил чарас. У него рябило в глазах, а в ушах слышался какой-то звон.

Наконец из-за закрытого занавеса к рампе вышел моложавый элегантный мужчина в костюме и галстуке, видимо, импрессарио танцовщицы, и обратился к публике с обычными в таких случаях словами:

— Леди и джентльмены! Счастлив сообщить, что сегодня перед вами выступит непревзойденная исполнительница индийских танцев — Анита Дели!

Зал взорвался оглушительными аплодисментами. Захлопал в ладони и Берджу, не отрывая глаз от элегантного джентльмена.

— Ее замечательное искусство снискало множество восторженных поклонников во всех уголках нашей страны! — продолжал импрессарио.

— А скоро она начнет выступление? — снова спросил Берджу у своего соседа.

— Скоро, — ответил тот. — Как только закончится вступительная речь.

— Хорошо, хорошо, ясно, — шепотом пробормотал Берджу. Ему не терпелось посмотреть искусство, которым владеет эта пресловутая Анита Дели, и он ничего не мог поделать с собой.

«В чем же ее тайна?» — мысленно спрашивал он себя.

Между тем конферансье продолжал:

— Встреча с Анитой Дели станет ярким впечатлением в вашей жизни. Мы уверены, что вы никогда не пожалеете, что пришли на наш концерт.

— Тянет время, — прошептал Берджу. — Я это знаю. Наверное, актриса еще не готова, вот он и разболтался… Не пожалеем, не пожалеем…

— Извините, что мы, — слышался со сцены голос, — что мы заставили вас ждать начала представления. Но вы не обидитесь на нас, потому что встречи с Анитой Дели можно ждать всю жизнь! — Джентльмен сделал паузу. Затем, набрав в легкие побольше воздуха, торжественно произнес: — Итак! Сегодня перед вами танцует Анита Дели!..

Тяжелый занавес медленно пошел в стороны. Из глубины сцены на середину вышел высокий мужчина в черном, наглухо застегнутом ширвани и белых брюках. Его волосы были гладко зачесаны назад. Он сделал едва уловимый для глаз жест рукой, который не ускользнул от Берджу, и рядом с ним появились два музыканта.

Толстый барабанщик табалчи, с лицом кофейного цвета, начал постукивать кончиками пальцев по табла, другой — проводить смычком по саранги, а их руководитель, мужчина в черном ширвани, — разливать чарующую мелодию флейты шахнай. Зазвенели струны ситары.

Берджу, позабыв обо всем на свете, погрузился в музыку. Музыканты эти, несомненно, были великолепными мастерами своего дела. Зная все самые сокровенные тайны звучания своих инструментов, они осторожно извлекали звуки, посылая их зрителям, и медленно, но верно, покоряли и пленяли их…

Руководитель оркестра сделал знак рукой — и из-за легкого занавеса перед кулисами бесшумно появилась стройная девушка. Она раскрыла пестрый веер из павлиньих перьев. Ее блестящие, иссиня-черные волосы были заплетены в косы, украшенные несколькими рядами жемчужных нитей; в голове у нее сверкали серебряные заколки.

Берджу почувствовал легкое головокружение. В зале было так тихо, словно он опустел. И лишь психологическая энергия, исходившая от зрителей, делала эту тишину чувствительной и густой.

Девушка запела стихи из «Рамаяны» — о любви Ситы к Раме. Легкая, словно пушинка, вуаль ниспадала с головы танцовщицы на белую ткань, которая скорее подчеркивала, чем скрывала ее золотую наготу.

После первых строк песни она стала изображать в танце любовные страдания под монотонные удары небольшого барабана и мелодичные звуки ситары. Свои чувства Анита Дели передавала сначала мимикой лица, главным образом, выражением и движением глаз. Из-под полуприкрытых ресниц она бросала взгляды то на своего руководителя, то на зрителей.

Берджу показалось, что она подарила ему призывный кокетливый взгляд, называемый «гамза».

Потом танцовщица стала изображать сюжеты из легенд о боге Кришне и его возлюбленной Радхе. Все эти мизансцены были знакомы Берджу с детства. Со своей труппой он также исполнял их. Но то, что делала эта артистка, передавая тот же сюжет движениями танца, покорило его. Берджу показалось, что он — Кришна, а Анита Дели — Радха. Он уже не видел физически самого танца, он был полностью поглощен тем, что было навеяно этим танцем, он участвовал в этом сюжете, он — Кришна.

Вот он поет:

В самой чарующей мелодии, надрывающей сердце, в голосе артистки, в ее движениях, в ритме танца, красках одежды, освещении было сосредоточено столько силы, энергии, что никто в эти минуты не сомневался в бесконечности жизни и любви. Все сливалось воедино. Не было ни каст, ни богатых, ни бедных, ни злых, ни добрых — были люди, возвращающиеся на первозданные «круги своя», на круги любви…

Ритм танца все убыстрялся. Гибкие руки Аниты, украшенные браслетами и бубенцами, стремительно взлетали, словно языки пламени, и неожиданно бессильно опускались. Бедра сладострастно колебались под быстрый ритм барабана, а грудь под легкой материей плавно покачивалась в такт. В момент апогея музыка прекратилась, чтобы потом обрушиться с новой силой, словно град… Танец кончился.

Как в грозу после молнии есть малый промежуток времени между ее блеском и грохотом грома, так и в потрясенном переполненном зале после нескольких секунд паузы грянул шквал аплодисментов. Раздавались крики. Сосед Берджу неистово вопил:

— Это восхитительно! Это сверх могущества всех богов!

Берджу с трудом приходил в себя. У него не было сил даже аплодировать. Но потом ливень оваций увлек и его, как муссон увлекает за собой сухой лист.

Во втором танце на темы народного фольклора Анита Дели появилась под аккомпанемент музыки в бирюзовой короткой кофточке-лифчике, расшитой красными золотистыми нитями, легкой и яркой юбке, сияющей всеми цветами радуги, с огромными серьгами из черного янтаря в ушах. Барабанщик заходился в экстазе. Флейтист выводил сложнейшие мелодии, как соловей на чайном кусте.

Сладострастные движения Аниты Дели сотворяли чудеса. На глазах у зрителей происходило внеплотское рождение иллюзии вечной жизни. В этом танце проявлялось все могущество народного язычества.

Берджу был поражен в полном смысле этого слова. Он был заворожен, очарован. Его поэтическая душа художника не принадлежала своему телу, она покинула его, она была на сцене, она была на небесах, на земле — везде.

Когда представление закончилось, публика быстро разошлась, а Берджу все сидел в жестком кресле и смотрел на закрытый занавес. Внутренним взором он вновь видел то, что недавно созерцал на этой сцене. Так он сидел, пока не уснул.

Утром его разбудил уборщик. Артист посмотрел на него безумными глазами и, так ничего и не поняв, вышел из зала и долго шел по улице, чувствуя себя, словно с похмелья.

Первый луч солнца застал адвоката Чатури в конторе. С довольной улыбкой он подколол в папку последний документ, пронумеровал его и занес в регистрационную книгу. Секретарши еще не было. Адвокат встал и, подойдя к зеркалу, внимательно посмотрел на свое отражение.

«Ну и постарел же я за эти годы! — сделал он заключение. — Бедный Ганга Дели! Не выдержал! А ведь вот как бывает… Надо срочно ехать к Аните и обрадовать ее семью», — решил Чатури.

Он уже не один раз звонил Венашу Бабу, но к телефону все время подходила его супруга и отвечала, что его нет дома, а Анита и Авенаш то уехали отдыхать, то на прогулке.

«Теперь я могу появиться в этом доме. Тогда я, конечно, здорово ошибся. Но сейчас моя совесть чиста, я довел дело до конца». — Он поправил галстук, взял со стула свой кейс и вышел на улицу.

Чатури мягко подрулил к подъезду и вышел из машины. Солнце уже основательно пекло. Он быстро взбежал по гладким мраморным ступеням и вошел в холл.

Навстречу ему вышел сам Венаш Бабу. Седой, высокий и сильно ссутулившийся, он улыбался, не узнавая адвоката.

— Доброе утро, господин Венаш Бабу! Рам, рам!

— Доброе утро, господин…

— Чатури, адвокат.

— А-а!.. — вспомнил Венаш. — Пожалуйста, садитесь, — и указал на коричневый кожаный диван.

— Нет, благодарю вас, мне нужно срочно переговорить с Анитой и вашим сыном, ее супругом.

— Пожалуйста, но что произошло? — подняв седые брови, спросил Венаш. — Надеюсь…

— Все хорошо, — опередил его адвокат. — Есть добрые известия. Я по делу Ганга Дели и, естественно, ваших молодых…

— Одну минуту, я сейчас им сообщу, — и старик, тяжело ступая, поднялся наверх.

Кишори и Авенаш возились около клетки с канарейками.

— Подержи клетку, Авенаш! — строго попросила мать.

— Отвлекись, дорогая! — обратился к ней вошедший муж. — К нам пришел адвокат!

— Адвокат? — сердце Кишори екнуло. — Может быть, я грех какой совершила, если к нам пришел адвокат? О, я несчастная! — запричитала она, чувствуя что-то неладное, и взволнованно заметалась по комнате.

Сын смотрел на родителей с недоумением.

«Наверное, он с дурной вестью!» — подумала Кишори, и ее сердце наполнилось тревогой. И это было, конечно, не случайно, ибо она прекрасно помнила свое преступление, совершенное по отношению к невестке.

— Ошибаешься! — возразил ей Венаш. — Он пришел по делу нашего сына.

— По делу нашего сына? — переспросила она и бросила взволнованный взгляд на Авенаша.

Венаш спустился в холл и пригласил адвоката наверх, а сам вышел в сад.

Чатури вошел в комнату и с поклоном поздоровался.

— Прошу вас, господин адвокат, садитесь, пожалуйста, — вежливо, соблюдая этикет; предложила ему Кишори, указав на кресло.

Адвокат сел.

— Надо принять гостя как следует, Авенаш! — сказала она сыну.

— Я пришел к вам с доброй вестью! — произнес Чатури.

— С доброй? — удивленно переспросила Кишори и внутри у нее полегчало.

— Очень! — улыбаясь, торжественно подчеркнул адвокат. — Наше дело выиграно.

— Какая радость! — воскликнула Кишори и засуетилась.

— Недвижимое имущество и все деньги Аните возвращены.

— Вот удача! Прямо, как обухом по голове! — промолвила мать Авенаша, у которой прямо-таки отвисла челюсть.

Авенаш плюхнулся на стул и несколько мгновений сидел, словно пораженный громом.

— А где Анита? — быстро спросил адвокат и, встав с кресла, громко позвал: — Анита! — но, не дождавшись ответа, повернулся к Авенашу и снова спросил: — Где она сейчас?

— Э-э… — начал было Авенаш, но Кишори, как юркая ящерица, мгновенно вклинилась в разговор:

— Она у подруги!.. Знаете, соскучилась и пошла ее навестить… Дело молодое, сами понимаете…

Ее ответ немного смутил Чатури, поскольку в индийских семьях не принято, чтобы жена одна навещала своих подруг. Однако он сказал:

— Передайте Аните мои поздравления!

Тон его голоса насторожил мать и сына.

— Скоро я еще зайду к вам. А сейчас мне пора! — он направился к двери, открыл ее и быстро вышел.

— Да-а!.. — это было все, что смог произнести Авенаш.

— Постойте, куда же вы? — закудахтала Кишори. — Сынок, его надо задержать! Какой ужас! — воскликнула она, когда шаги адвоката затихли. — Если он узнает правду, мы останемся ни с чем! — Она схватила сына за руки и, качая головой, с большим волнением тихо произнесла: — Такое богатство! И всей ей одной! Какой дворец! С ума сойти! Деньги! Боже мой!

— Мама! Ма-ма! — в панике закричал Авенаш. — Я совершил ошибку! Но мне известно, где она!

— Известно? — обрадовалась и вместе с тем удивилась Кишори. — Так иди скорее! Упроси вернуться домой. Приласкай, наконец! — призывала она сына голосом трагической актрисы, играющей леди Макбет в приливе алчности и испепеляющей зависти.

— Она своенравна! Но если не вернется, то ей же будет хуже! И тогда… — глаза Авенаша бешено сверкнули. Он зловеще загоготал. Красный луч солнца пробежал по его лицу.

— Что «тогда»?! — Кишори испуганно уставилась на него, открыв рот.

— Тогда… — тихо прошипел сынок, — тогда прольется кровь…

— Кровь?! Боже!.. — Кишори в изнеможении опустилась в кресло. — Какое богатство!.. И все ей одной…

Пообедав кое-как, без аппетита, Авенаш закрылся у себя в комнате.

Однажды он был на концерте известной танцовщицы, выступавшей под именем Аниты Дели, и убедился, что это была его жена. Тогда ему и в голову не пришло снова сблизиться с ней. Но сейчас, когда к ней вновь вернулось такое богатство, он решил, что должен во что бы то ни стало воспользоваться своим правом, и готов был даже «снизойти» до того, чтобы уговорить ее.

На его пути к достижению этой цели стояло лишь одно, но важное препятствие. Анита была его женой, однако юридически их брак не был оформлен, поскольку с ее отцом случилась такая трагедия. «Если дело дойдет до суда, то может ничего и не «выгореть». Тогда мне останется лишь одно: обман и сила…» — он пристально посмотрел на себя в зеркало.

Через час, облаченный в синий костюм европейского покроя, Авенаш выкатил из гаража устаревшую марку «ауди» серого цвета и вырулил на дорогу.

Он знал, что Анита выступает в концертном зале «Эрос» почти каждый день, и поэтому сразу поехал туда. Сегодня, действительно, был ее концерт. Когда он кончился, Авенаш подошел к ее импрессарио и представился мужем танцовщицы.

— Я сейчас же доложу о вас, господин, — сказал тот и направился вдоль по коридору к гримерной танцовщицы.

Авенаш незаметно пошел следом за ним и остановился около закрывшейся двери.

Минут через пять вышла Анита.

— Здравствуй, Анита! Милая, я так восхощен твоим талантом! — воскликнул Авенаш. — Отчего ты не возвращаешься домой? Мы сбились с ног, разыскивая тебя! Ты извини меня… я тогда погорячился.

Анита спокойно и грустно смотрела на своего бывшего мужа, слушая его слова, полные фальши и лицемерия.

«Удался в мамочку», — подумала она.

— Извини, но у меня нет ни времени, ни желания выслушивать эту ложь! — Она немного помедлила и резко добавила: — Прощай, Авенаш, нам не о чем говорить! У нас разные пути. Наша встреча была ошибкой судьбы, но она ее исправила, правда, с великими жертвами!

— Что ты говоришь, Анита? Ведь я твой муж. Ведь все это произошло из-за матери. Она наговорила мне про тебя всякого вздора. Но теперь она призналась мне во всем и раскаялась. Она ждет нас, тебя и меня. Анита, прости!..

— Я сказала все! Прочь от меня, негодяй! Я прокляла тебя и всех негодяев, родившихся на свет! Разве ты забыл об этом? А сейчас мне надо идти. Прощай! — и она захлопнула перед его носом дверь. Резкая волна французской парфюмерии ударила ему в лицо.

«Ну, красавица моя, погоди же! Вот только бы тебя не разыскал адвокат! Надо спешить!» — и он, круто повернувшись, решительно зашагал по узкому коридору на улицу…

Неприятный визит Авенаша, его наглое поведение и коварное, вероломное предложение вернуться потрясли Аниту до глубины души. У нее участились приступы головокружения. По ночам она просыпалась в холодном поту, испуганная: ее вновь преследовали картины надвигающегося поезда, вспышек молний. Она слышала, как наяву, плач грудной девочки, истошный крик свекрови: «Вон отсюда, нищенка!» — и грязные слова мужа, которые всплывали со дна ее измученной души. Весь ужас трагедии, которую перенесла Анита, мягко затянувшийся пеленой забвения за год, проведенный в доме шейха Юсуфа, вновь всплывал, туманил ее мозг. Встреча с мужем разрушила все. Анита снова впала в отчаяние.

— Где моя дочь? — кричала она во сне.

В разгар катхака, на сцене, когда раздавались аплодисменты публики, артистке виделось искаженное злобой лицо свекрови и слышался крик Авенаша: «Убирайся, потаскуха! Вон отсюда! Убирайся со своим ублюдком подальше! А если хочешь отправиться на тот свет, то я с удовольствием оплачу твои похороны!» — который болью отдавался у нее в голове. В такие минуты в глазах Аниты темнело, вспышки молнии поражали сознание, а плач дочери разрывал душу.

«И этот человек, уничтоживший мою жизнь и жизнь моего ребенка, просит вернуться к нему, призывая меня соблюсти супружеский долг! — с содроганием думала она. — Неужели что-то изменилось? Ведь он садист, он жаден и расчетлив!»

Анита была настолько потрясена встречей с этим убийцей, что не могла мыслить логически, это было выше ее сил. Ее чистой, девственно искренней и поэтической натуре был нанесен сокрушительный удар.

В небе кружились ласточки. В парке было тихо. Бархатные тюльпаны еще не закрыли свои лепестки; сладкий запах акации привлекал мотыльков и пчел. Ракша-сизоворонка, сидя на манговой ветке, терзала ящерицу. Трещали попугаи и цикады. Вечерело… Анита села на скамейку… Вдруг она услышала голос:

— Вы Анита Дели?

Не успела она ответить, как двое мужчин схватили ее за руки и, зажав рот, быстро втиснули в душный салон машины, которая, видимо, слишком долго простояла на солнцепеке. Сиденье обжигало ноги танцовщицы.

— Ну вот, дорогая, мы снова встретились! — услышала она скрипучий, как треснувшая доска, голос Авенаша.

Волна гнева, обиды и ощущение беспомощности окатили ее исстрадавшееся сердце.

Мужчина с узкой бородкой, обрамлявшей его круглое лицо с глазами буйвола, приставил к ее животу кирпан — небольшой, слегка изогнутый меч, который обычно носят сикхи.

— Негодяй! — вырвалось у Аниты.

— Молчи, дрянь! Иначе будешь в другом месте. Эта железка очень мягко входит внутрь! — прорычал бандит.

— Сейчас мы отвезем тебя домой. Там я запру тебя. Будешь у меня верной женой, и станешь все делать по дому: готовить, мыть посуду, стирать, чистить туалет…

Но женщина уже не слышала последних слов мужа. Кровь ударила ей в голову. В гневе и отчаянье она набросилась на Авенаша. Он не удержал руль и резко вильнул. Этого оказалось достаточно, чтобы встречный грузовик направил «ауди» в кювет.

У Аниты словно появилось второе дыхание. Страх и отчаяние прошли, в ее глазах сверкали молнии. Она вырвалась и, резко открыв дверцу, которая оказалась наверху, словно из люка, выскочила из машины и стремглав побежала по дороге.

Солнце, коснувшись туманной морской грани, быстро опускалось. Темнота, как это обычно бывает на экваторе, наступила мгновенно. Справа блеснула река. Анита повернула направо и побежала по пыльной улице какого-то поселка. Позади себя она слышала топот приближающихся преследователей. Оглянувшись, она увидела двух бандитов: скобка бороды, как черный месяц, зловеще приближалась. В лунном свете блеснул кирпан. Беглянка неслась что было духу.

«Нет, нет и нет! Я лучше умру!..» — решила она. В это мгновение на ее пути вырос колодец, и Анита бросилась в него, не раздумывая…

ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ

Безденежье, постоянно преследовавшее семью бедного уличного комедианта, вынудило его подрабатывать в свободное от выступлений время. Он взял напрокат большую двухколесную повозку — тонгу, и по вечерам перевозил со склада в магазин рис, муку, горох и другие продукты. Эта работа сильно изматывала, забирая последние силы. Времени для сна оставалось совсем мало.

Как истинный тонга-вала, он, наклонившись вперед и упираясь ногами в булыжник, таскал тяжести, обливаясь потом. Плату за прокат повозки он отработал только в прошлый раз, и теперь работал уже на себя. Кто бы ни проходил мимо по улице — индус, мусульманин, крупный чиновник, раджа, раис, — все они равнодушно смотрели на тяжело дышащего Берджу, впрягшегося, как мул, в груженую тонгу. Никто из них не проявлял к нему истинного, от чистого сердца, сострадания. Тот, кто занят собственной персоной, не в состоянии за внешностью человека рассмотреть его душу.

«Разделение труда, только и всего», — защищается иной лживой фразой, которая узаконивает бессердечие и равнодушие человека к человеку.

Считать живого мертвым, а мертвого живым — это и заблуждение и истина одновременно.

Завидев на огороде ругало, олени и шакалы принимают его за живого человека. На что осторожен бурундук, а и тот, бывает, заберется на спящего человека, принимая его за камень.

Кто знает, что представляют собой люди, свысока глядящие на падающих под грузом рикш, грузчиков, равнодушно проходящих мимо голодных и нищих?.. Все коренится в сознании…

Берджу медленно переставлял ступни, стараясь не останавливаться. Набрав инерцию, он шел и шел вперед. Невдалеке белела палатка его давнего знакомого, торговца прохладительными напитками, чаем и кофе. К ней подошли несколько молодых парней.

— Почем твои сигареты? — спросил один из них.

— Две рупии за штуку, — невозмутимо ответил торговец.

— Давай четыре!

У Берджу пересохло в горле. Он изнывал от усталости и жажды.

— Эй! — хрипло окликнул он. — Хозяин, без денег не угостишь кофе?.. Я имею в виду в долг…

— А, это ты, Берджу! — воскликнул торговец, узнав комедианта. — Конечно, конечно! О чем разговор?! — и он поставил перед ним дымящуюся чашку. — Кофе для Берджу! — со значением подчеркнул он и поднял кверху палец.

— Спасибо!

— Пей на здоровье!

После того, как Берджу медленно выпил спасительный напиток и сердце его обрело нормальный ритм, хозяин палатки сочувственно посмотрел на него и по-отечески спросил:

— Почему ты не хочешь по-настоящему открыть свое дело? — он немного помолчал и добавил: — Неужели так и останешься на всю жизнь уличным комедиантом? А?..

Берджу поставил пустую чашку на прилавок, вытер губы тыльной стороной ладони и ответил, не раздумывая:

— А мне нравится развлекать людей! Это такое удовольствие! В жизни у каждого мало радости… — он немного помолчал, провел рукой по оглобле и грустно закончил: — Особенно у таких, как я. Ну что ж, я — простой комедиант и изменить свою жизнь не в силах…

К палатке подошло еще несколько человек, которые покупали лимонад.

— Душно-то как! — промолвил один из них.

— Спасибо, хозяин, сдачи не надо! — сказал другой.

— Пейте на здоровье, — произнес торговец банальную фразу.

Берджу, подождав, когда они с хозяином остались одни, доверительно поведал ему:

— Но у меня есть мечта: вытащить из нищеты моих детей! Мне надо вырастить их, дать образование. А для этого нужно много денег… — Берджу грустно улыбнулся.

Диск луны молчаливо заливал серебром окрестности. Время от времени раздавался треск цикад, мимо проносились легковые автомобили. Где-то звучала свирель, и нежный женский голос пел о любви. Немного постояв, Берджу еще раз поблагодарил торговца за кофе и, стронув с места тонгу, груженую мешками, медленно потащился дальше.

В это время дети Берджу, поджидая его, коротали время на улице около своего дома. Алака дрессировала Божанди. Бахадур изредка лаял, наблюдая за ними. Бету сидел под деревом и скучал. Было светло от луны.

Мимо медленно проехал голубой «форд», за рулем которого сидел мужчина средних лет, а рядом с ним — красивая молодая женщина. Они внимательно, с интересом посмотрели на Бету…

Мужчина, сидевший за рулем, помахал мальчику рукой. Бету в недоумении поднялся и из вежливости помахал ему в ответ.

Мужчина был в темном пиджаке и галстуке.

«Какие-то важные господа. И чего им надо здесь?» — подумал он.

Божанди проводила автомобиль внимательным взглядом своих огненно-рыжих, как только что расцветший табак, глаз, и в ее круглом черепе возникла, расколовшись, словно кокосовый орех, мысль: «В этом ящике я все же когда-нибудь прокачусь!»

Моментально оседлав Бахадура, она громко крикнула, и пес, подпрыгивая, понес ее по кругу.

И вдруг Бету, а раньше его Бахадур, встрепенувшись, увидел женщину, бегущую вдоль улицы. На ней было сари ярко-лимонного цвета. Ее черная коса извивалась в воздухе, точно змея. Она громко кричала. Как на зло, на улице никого не было. За ней по пятам неслись двое крупных мужчин в белых рубашках и темных брюках. У одного из них, как заметил Бету, была тонкая бородка, окаймляющая круглое лицо. В руке он держал кирпан, который зловеще блеснул в лунном свете. Женщина, обезумевшая от страха, неистово вопила. Вдруг на ее пути возник колодец, и она с ходу бросилась в него. Бандиты, обескураженные таким непредвиденным исходом дела, оценив обстановку, мгновенно исчезли…

Бахадур с лаем бросился к колодцу. Хануман последовала за ним. Бету и Алака, пораженные увиденным, несколько минут стояли без движения. Первым из оцепенения вышел мальчик. Он сорвался с места и побежал вслед за собакой и обезьяной.

Подбежав к колодцу, Бету услышал призывы бедной женщины о помощи.

— Держитесь, тетя! — закричал Бету, склонившись над бетонным кольцом колодца.

Молодая женщина беспомощно барахталась в воде. В это время подбежала Алака. Она не могла достать до края колодца, но повторила звонким голоском слова Бету:

— Тетя, держитесь!

Дети были в замешательстве, не зная, как помочь утопающей? Никого из взрослых рядом не было. Божанди сообразила быстрее всех. Она пулей помчалась домой и принесла смотанную веревку. Бахадур с трудом тащил в зубах лестницу. Бету быстро размотал веревку и опустил ее в колодец. По голосу женщины было слышно, что силы покидают ее и что она глотает все больше и больше воды.

— Тетя, хватайтесь за веревку! — закричал Бету. Но его призывы были напрасными. Утопающая, видимо, уже ничего не слышала и не видела. Тогда Бету привязал к веревке лестницу и стал осторожно опускать ее в колодец. Оказалось, что он был настолько глубоким, что лестница утонула в нем бесследно. Ситуация становилась критической. Бету быстро извлек лестницу наверх и отвязал веревку, а Божанди спустилась по ней в колодец и, укрепившись на одном из выступов, пыталась привязать ее к рукам утопающей, но у нее ничего не получалось, так как женщина в панике била руками по воде, испуская глухие, булькающие звуки. Тогда Бету скомандовал Божанди, чтобы та отпустила веревку. Мальчик снова быстро вытащил веревку наверх, они с Алакой завязали ее петлей и бросили в колодец. В этот момент женщина стала тонуть, и на поверхности воды дергались только ее руки и коса. Обезьяна, изловчившись, схватила ее за волосы и сразу же ловко накинула петлю на обе руки. Бету резко рванул веревку на себя, и петля, слава Богу, затянулась, крепко связав запястья рук женщины, которая, видимо, уже потеряла сознание: она не издавала ни единого звука и не шевелилась. Божанди молниеносно выскочила по веревке наверх.

Вся четверка принялась изо всех сил тянуть веревку. Бету командовал. Он стоял у колодца первым, за ним была Алака, потом Божанди, а конец веревки, упираясь всеми четырьмя лапами, рыча и обливаясь слюной, тянул Бахадур — храбрая собака из породы дворняжек. Дети уже выбивались из сил. Они тянули что есть мочи. Было видно, что успех близок, поскольку длина веревки, вытянутой из колодца, все увеличивалась. Наконец, показались руки женщины, надежно схваченные петлей. Браслеты на запястьях ее рук подкрепляли эту надежность.

«Спасательная команда» как бы обрела второе дыхание: у них неведомо откуда появились дополнительные силы, к тому же они услышали, что женщина глухо застонала, а это означало, что она жива! Бету подзадоривал команду отчаянным криком. Пот заливал ему глаза, и он плохо видел. Бедная маленькая Алака хныкала, но тянула за веревку изо всех силенок. Божанди, обладая немалой силой, молча и угрюмо делала свое дело: тянула и одновременно перехватывала. А Бахадур так остервенело тащил ненавистную ему веревку, что можно было только диву даваться, как у него голова не отделилась от туловища.

Наконец женщина, по пояс извлеченная из колодца, перекинулась через его бетонное кольцо головой вниз. Бету быстро схватил ее под руки. К нему подоспела Божанди. Сообща им удалось окончательно вытянуть ее наружу и положить на траву.

Мальчик быстро снял веревку с ее рук. Женщина дышала. Через минуту она открыла глаза, но взгляд у нее был пустой и безразличный.

— Божанди! Быстро одеяло! — скомандовал Бету.

Хануман быстро принесла одеяло. Они осторожно уложили на него женщину и поволокли на нем спасенную ими утопающую, каждый ухватившись за край одеяла, домой.

Тонга, скрипя колесами, медленно катилась по мостовой. До магазина оставались считанные шаги, и, как это обычно бывает в конце пути, силы Берджу были на исходе.

Вдруг до его слуха донесся свирепый голос полицейского:

— Эй ты! Куда везешь свою тележку? Стой!

Полицейский сержант в синей с коричневой полосой пилотке, покачиваясь на кривых, как у ассамского гиппопотама ногах, уставился на Берджу. В его больших выпученных глазах отразилась луна.

— Стоило мне только остановиться, как я уже не смогу сдвинуться с места, — тяжело дыша, глухо ответил тонга-вала Берджу.

— И не удивительно! — проревел сержант. — Ты знаешь, какой у меня голос? Даже самолеты в воздухе останавливаются.

— Ты, наверное, спятил, братец, — устало сказал Берджу по простоте душевной, за которую тут же поплатился.

Полицейский, выпятив грудь и наклонившись к Берджу, отчего его ноги скривились настолько, что между ними вполне мог бы проехать мотоцикл, провизжал, словно колесо на крутом вираже:

— Что ты сказал?

В лицо Берджу ударила плотная струя перегара, и, поскольку он был непьющим, ему стало не по себе.

— Ты назвал сержанта Хохуна Сингха сумасшедшим? — икнул полицейский, словно поставив после своего вопроса многоточие. В его голосе звучала угроза и вседозволенность.

— Извините меня! — спохватившись, искренне и мягко сказал ему Берджу.

Медленно переминаясь с ноги на ногу, он вытер левой рукой пот, выступивший на лбу.

Воздух был влажным и душным. Мундир полицейского мерцал в лунном сиянии. В голове артиста стучало и гудело, ноги слабели, и ему казалось, что он вот-вот упадет.

— Выходи и предъяви! — рявкнул сержант, надвигаясь на Берджу.

— Что, господин, означают ваши слова? — спросил стража закона бедный уличный комедиант, отец семейства, в поте лица зарабатывающий свой хлеб.

Но тупая голова сержанта с мутными глазами буйвола, лежащего в теплой грязной жиже, была лишена какого-либо воображения и здравого ума, не говоря уж о сердце и душе, которые полностью утратили свое человеческое назначение в непосильной работе по обслуживанию этой глыбы, состоявшей из массы костей, мяса, сухожилий и слизи…

— Не путай меня, а предъяви пропуск! Ты тащишь тележку туда, куда входить запрещается! — проинформировал его страж закона, закосневший в частом злоупотреблении наивностью и невежеством бедных людей. Его ум работал в одном направлении: напустить страху и заставить жертву откупиться.

Берджу это понял и не стал с ним пререкаться, а только произнес:

— Сжальтесь, господин! Меня всегда преследуют неудачи! Где уж тут пропуск!

— Где пропуск? Ты неудачник?! — полицейский, слегка откинув голову назад, снова посмотрел на бедного извозчика так, будто только что увидел его. — Ты неудачник? — это слово зацепило в нем какую-то струну, некое больное место в его биографии.

— Я тоже неудачник, — вдруг признался сержант. — Меня заставили пятнадцать раз сдавать экзамены. И сдал я их только потому, что сильно надоел комиссии. Но это страшная тайна! — глухо заключил он, покачав толстым, как банан, указательным пальцем перед носом Берджу.

Фокусник оживился и заговорщицки произнес:

— Я вас не выдам! Я почему-то подумал, что вы проскочили через экзамены точно таким же образом, каким и я сейчас пытаюсь выскочить из создавшейся ситуации.

В голове полицейского, где-то на периферии мозгового полушария, с трудом зашевелилось несколько мыслей, которые сразу же погрузились в небытие, и он, побагровев, рявкнул:

— А? Что? Не смей поучать меня! Не смей поучать! — он схватился волосатой рукой за оглоблю, и тонга покатилась вперед. — Может, ты хочешь сесть в тюрьму? Так я тебе покажу! — захлебываясь прохрипел сержант, сотрясая лунное сияние ночи. — Ты знаешь, что это такое? — принялся он «наводить тень на плетень». — Это нарушение закона!..

— Не стращайте меня, господин! Прошу вас! — взмолился Берджу. — Дома меня ждут жена и маленькие дети. Если вы заберете меня в полицию…

— Ага! — утвердительно кивнул сержант, прервав Берджу.

— То я не приду ночевать домой.

— Ага!.. Не придешь.

— А если я вовремя не приду домой, то могут произойти сразу два больших несчастья.

— А? — полицейский покрутил головой.

— Главное, моя семья ляжет спать голодной, а второе — они могут пойти искать меня.

— Да неужели? — сержант выпучил круглые, как фары, глаза.

— А поскольку они будут голодные, то оба несчастья произойдут по вашей…

Но сержант не дал ему договорить, поскольку ничего не понял в его логике, а лишь почувствовал, что его пытаются учить, а этого он не позволял делать никому, за исключением своего начальника.

— Э-э! Не смей меня поучать! Я не люблю этого! — строго отчеканил он.

К счастью Берджу, они уже достигли магазина. Двое грузчиков быстро сняли с тонги мешки. Хозяин незаметно для полицейского расплатился с артистом.

— Вы нарушили закон! — снова повторил полицейский.

— Господин! Меня ждут жена и дети! Я же вам сказал.

— Я должен увидеть это своими глазами. А может, ты бродяга и вор? Пойдем к тебе!

Берджу катил пустую тонгу, а рядом с ним, переваливаясь, пыхтел страж закона.

«Все обойдется, может быть. Но вот насчет жены, я зря обманул! А вдруг он захочет ее увидеть?» — мысленно волновался Берджу, легко ступая под горку.

Тонга, подталкиваемая Берджу, стуча по камням, вкатилась во двор его дома. Навстречу выскочил радостный Бахадур и, подпрыгнув, лизнул его подбородок, но, увидев полицейского, ощетинился и громко залаял, преградив ему путь к двери.

— Не смей лаять на начальство! Не смей! — прикрикнул на него тот.

Пес облизал острые клыки, брызгая слюной.

— Ты слышишь? Тебе говорю! — покачиваясь на пороге, гудел сержант на собаку. — Он зарегистрирован? А? Или зарегистрирован улицей? — укрепившись на пороге, спросил он, держась руками за стойки дверной коробки.

— Не волнуйтесь, господин сержант, не волнуйтесь! — повторял Берджу, довольный, что вернулся домой, и уверенный, что отсюда его будет забрать нелегко.

«Денег я ему все равно не дам, даже под страхом смерти», — подумал он.

— Что? Безобразие…

— Пес дрессированный.

— Дрессированный? Что-то не видно! — усомнился сержант. — Вот если я дрессированный, так я не лаю!

— Подождите, господин, минуточку, выслушайте меня! — вежливо упрашивал его Берджу.

Пес лаял не переставая.

— Что еще?! — «господин» высокомерно, но с опаской, повернулся к псу.

— Это домашняя собака. Ее не боятся даже дети.

— Дети? А где они? — вспомнил полицейский цель своего прихода в дом бедняка.

— Вот, посмотрите! — артист показал рукой на притихших в углу Бету и Алаку, которые, как по команде, выросли перед «грозным дядей в мундире».

— Добрый вечер! — хором и звонко поприветствовали они его.

Полицейский чувствовал, что теряет последние зацепки из своего арсенала и, чтобы все-таки добыть себе на выпивку, бросил козырь, который явно напугал Берджу:

— Без матери не бывает детей!..

Бахадур вновь громко залаял.

— Не лай на начальство, я сказал, псина!

Но тот продолжал лаять, так как ему явно не нравился этот грубый и злой человек, тем более что Берджу его не останавливал. Он немного отошел в сторону, следя за малейшими движениями кривоногого, как гиббон, толстяка.

— Не обижайтесь, господин! Он ведь охраняет малышей.

— А где же мать? Ну-ка, взгляну! — сержант вошел в комнату и, подойдя к стоявшей у стены кровати, увидел, что на ней лежит женщина, укрытая стеганым одеялом. Рельефный изгиб ее тела свидетельствовал о том, что под одеялом спала женщина с очень хорошей фигурой. Он немного подобрел.

— Эй, парень! Она и вправду мать? И эти дети… ты уверен, что они принадлежат ей? Но уверен ли ты в том, что она твоя жена?

— А вы сомневаетесь, господин? — подавляя улыбку, спросил Берджу, искренне радуясь, что дети умело соорудили на постели нечто, сильно напоминающее спящую женщину.

— Конечно! Я всю жизнь сомневаюсь! И когда слышу, и когда глаза видят, я все равно сомневаюсь. Закону нужно только доказательство. А оно, парень, лежит у тебя на кровати. — Тут он вдруг спохватился: — Да! Я совсем забыл! Я покинул свой пост! Мне надо идти! А то меня могут уволить! — и бесшумно удалился.

Провожая толстяка до дверей, пес не издал ни звука.

Довольный Берджу уселся на циновку, подвернул, как йог, ноги и с улыбкой принял от ханумана чашку горячего кофе.

— Ox! — облегченно вздохнул он. — Здорово вы разыграли этого идиота! Настоящие фокусники! Хвалю! — и Берджу обвел сияющими глазами, полными любви и восхищения, обступивших его детей.

Бету и Алака торжествующе смотрели на отца. Их глазки так и светились восторгом. Они были возбуждены.

— А ты взгляни! — изрек Бету, величественным жестом руки указав на кровать. — Там и вправду женщина!..

Чашка выскользнула из рук артиста, но Божанди ловко подхватила ее и поставила на стол.

Берджу вскочил на ноги, вошел за перегородку и приблизился к кровати. На ней и вправду лежала настоящая живая женщина, накрытая его стеганым одеялом. Пораженный комедиант не верил своим глазам. На всякий случай, он протер их.

Женщина, застонав, открыла глаза, привстала и испуганно посмотрела на него.

— Боже мой! — воскликнул пораженный бедный уличный комедиант. — Анита Дели!..

ГЛАВА ПЯТАЯ

Круглая ясная луна стояла в окне, освещая измученное лицо женщины.

— Где я? И что со мной? — едва слышно спросила она, пошевелив сухими губами. В ее больших глазах, смотревших на Берджу, застыл испуг.

— Анита Дели! Боже мой! — артист схватился за голову и стал ходить по комнате, потрясенный этим обстоятельством. — Может быть, я сошел с ума? Это вы? Я не ослеп? Месяц назад я был на вашем концерте, а сейчас вижу вас в своем доме совершенно бесплатно! — как ребенок приговаривал Берджу, все еще не веря своим глазам.

Алака и Бету, прижавшись друг к другу, присели у кровати, наблюдая за происходящим широко раскрытыми глазами. К ним прижались Бахадур и Божанди, не подозревавшие о том, что несколько часов назад они так самоотверженно сражались за жизнь утопающей знаменитости — Аниты Дели.

Берджу опустился на колени перед кроватью, на которой слегка приподнявшись, лежала знаменитая танцовщица, и с восхищением продолжал:

— Денег мне не жалко! Подумаешь, сорок рупий! Но они не всегда есть, — искренне, положив руку на сердце, как бы оправдывался он. — Вы, конечно, меня не знаете, но поверьте, — затараторил Берджу, как поглупевший влюбленный, — люди говорят, что на меня можно положиться! Меня повсюду знают. У меня есть друзья на каждой улице, в каждом переулке, в каждом доме… Мне можно смело довериться. Скажите ваш адрес, и я немедленно доставлю вас домой!

Последние слова отца не понравились Бету, и он с тревогой посмотрел на маленькую Алаку, по щекам которой катились слезы. Бету хотел что-то сказать отцу, но не смог: предательский комок стоял в горле.

— Мне некуда идти! — вдруг сказала незнакомка устало и безразлично и посмотрела на Берджу блестящими, полными отчаяния глазами.

Опершись рукой о спинку чарпаи, она зарыдала. Плечи ее вздрагивали. По ее гибкому телу пробегали судороги.

— Не расстраивайтесь, не надо плакать! Умоляю вас! — нежным, полным сострадания и любви голосом просил, почти заклинал ее Берджу.

— Я совсем одна… У меня отняли все…

— Ну не надо, не надо плакать, прошу вас! Ведь я только с виду такой неотесанный, а сердце у меня нежное. Как только вы начинаете лить слезы, я сразу таю. Так ведь от меня ничего не останется! — терпеливо уговаривал ее и даже попробовал пошутить этот человек «большого сердца», который тянул в этом мире тяжелую лямку, уличный комедиант, приютивший и воспитывающий двух подкидышей и брошенных кем-то собаку и обезьяну.

На мгновение Берджу почувствовал себя несчастным. Но появившаяся вдруг возможность помочь этой женщине, утешить ее, спасти, вселила в него новые надежды, влила силы и придала его существованию новый смысл. Он не находил себе места. Ему было тревожно и радостно.

— Вам не надо ничего рассказывать о себе! — говорил он ей слова, подсказанные его проницательным, всеведающим сердцем, а не умом и расчетливостью. — У вас беда? Нет крыши над головой? Ничего! Живите здесь, у нас! — просто объявил Берджу, как о чем-то само собой разумеющемся.

Это очень понравилось детям. По всему было видно, что Бахадур и Божанди тоже все поняли и одобряют хозяина.

«А иначе зачем было вытаскивать ее из колодца», — единодушно решили про себя хвостатые приятели.

Тот, кто сам терпел лишения, несчастья и унижения, понимает собрата с полуслова. Но, к сожалению, часто не внимают словам бедняка — мудрым, убедительным, полезным; внимают словам богача — дурным, грубым, бесполезным; приветствуют того, кто не достоин приветствия.

Бедный Берджу, с трудом зарабатывающий, чтобы прокормить семью, в этот час мог бы сказать себе: «Слава тебе, бедность! Твоей милостью я стал волшебником: я вижу весь мир, а меня не видит никто!»

Бедность, чистая трудовая бедность! «Это любовь к земле разбудила во мне художника, — говорил великий испанский поэт Гарсия Лорка, — земля для меня неразделима с бедностью, а бедность я люблю больше всего на свете. Не нищету, измызганную и алчную, а бедность — благородную, трогательную и простую, как черный хлеб».

Вот так же и Берджу со своей семьей не мог не вызывать по отношению к себе благородных и трогательных чувств, выраженным великим испанцем.

— Пожалуйста, отдыхайте спокойно. Спите здесь, а я буду спать на улице, — сказал Берджу.

Анита все еще плакала.

— Ну пожалуйста, утрите слезы, — сказал спасенной отец семейства, словно уговаривая одного из своих детей, — прошу вас!

Наконец она глубоко вздохнула, и ее сердце стало биться ровнее.

Берджу со своими домочадцами решили, что пока лучше оставить ее в покое, и разошлись спать.

Была теплая лунная ночь. Звезды, привычно мигая, внимательно смотрели на землю…

Солнце, оторвавшись от горизонта, бросало на землю первые горячие лучи.

Берджу уложил в сумку сухари, несколько рисовых лепешек и реквизит для выступлений.

Бахадур ведрами таскал воду, а Божанди наполняла ею деревянную бочку. Бету и Алака обливались водой у колонки. Анита Дели еще спала.

Дхоби, распевая тягучие песни, шли рядом с гружеными ослами к реке стирать белье. Пахло свежей пресной водой и ивняком.

К дому Берджу подошел старик-сосед. Поздоровавшись, он угостил его плодами манго.

— Очень уж вкусные и сладкие манго довелось мне вчера попробовать в саду соседа! — сообщил он. — Ты попробуй, откуси немного и сразу убедишься в моей правоте! — настаивал старик.

— Спасибо, дядюшка, они восхитительны! — сказал Берджу, отведав сказочный плод.

Урожай манго, действительно, удался на славу, и это очень радовало крестьянина. Со счастливой улыбкой на изможденном лице бедный труженик попрощался и поспешно ушел. Его ждали дела: была страдная пора.

Повсюду пахали поля. С раннего утра и до полудня почти все деревенские мальчишки постарше, девушки и женщины собирали урожай манго. Они трясли деревья, перебрасываясь шутками, а затем собирали плоды в большие корзины.

Дети помладше были здесь же. Они бегали по бархатистой зеленой траве, прыгали, боролись, играли в пятнашки и чижика, успевая поглядывать, как бы кто-нибудь из посторонних не покусился на урожай.

Берджу и его семья, быстро позавтракав, отправились на выступления. На столе они оставили еду для Аниты Дели.

— Пусть отдыхает! Она, несчастная, так устала! — сочувственно заметил Берджу, и комедианты покинули хижину.

Выступления прошли удачно. Они заработали двадцать рупий. Божанди с Бахадуром тащили полную сумку фруктов.

Войдя в дом, семейство обнаружило, что Аниты нет. Все было чисто и прибрано, посуда вымыта, но женщины не было.

Берджу, ничего не сказав, выпил чашку кофе и вышел из дома. Он взял тонгу и, грохоча по дороге, укатил с нею в магазин.

Дети наслаждались манго. Божанди тоже устроила себе обильный пир, а пес, понурив голову, ходил по комнате и обнюхивал каждую вещь.

Бету насторожился.

— Что такое, Бахадур?

Пес залаял и выбежал во двор. Он оглянулся на Бету, как бы приглашая его следовать за собой.

В храме, сквозь дымку от агарбатти виднелась одинокая фигура женщины в сари светло-лимонного цвета, которая молилась, стоя на коленях.

Слева от нее возвышались статуи богов Рамы и Ситы. Справа — статуя обезьяньего бога Ханумана.

У алтаря раздавался протяжный голос брахмана. Он читал мантры у священного огня.

— О, обезьяний бог Хануман! — восклицала Анита Дели сокрушенно. — Ты спас меня и оставил мучиться! Жизнь для меня теперь хуже смерти! Тебе это известно. Ведь ты все видишь. Мне отвратительны свекровь и муж. Эти люди пытаются убить меня. Они втоптали меня в грязь… — слезы прервали ее исповедь. Спустя несколько минут, немного успокоившись, несчастная вытерла слезы и вновь открыла свое сердце Богу. — Я не в силах выносить издевательства и терпеть оскорбления, я не заслужила их!.. Слушай же меня! — решительно воскликнула она. — Я умру здесь, в храме, прямо на твоих глазах, Хануман!

Анита поднялась с колен, подошла к мраморной колонне и нарочно ударилась затылком о ее холодный камень. Затем еще и еще. Звуки ударов эхом разносились в пустом храме. Анита почувствовала, как по ее шее и спине потекло что-то теплое и липкое, и с еще большей силой ударилась головой о колонну.

В этот драматический момент со скоростью муссона в начале барсата в храм влетел Бету и, схватив ее за руки, с плачем уткнулся разгоряченным лицом ей в живот.

При неожиданном появлении мальчика Анита немного опомнилась, но все же полностью не отдавала себе отчета в своем поведении.

— Остановитесь! — кричал Бету чистым звонким фальцетом. — Что вы делаете?! Остановитесь! Вы не должны бросать нас на произвол судьбы.

— Не надо! Не надо! Мама! — кричала маленькая Алака. По ее круглому нежному личику текли крупные и горячие слезы любящего сиротского сердца.

— Ма! Умоляю тебя, не делай этого! — тоже просил мальчик.

Алака, обняв ее за ногу, уткнулась лицом в сари Аниты и подняла на нее глаза, полные мольбы, словно птенец, выпавший из гнезда. Девочка и не подозревала, что обнимает свою мать по плоти и крови, как не подозревала и Анита, готовая к самоубийству, что рядом с ней бьется сердце ее ребенка, ее дочери, которую она выносила под своим сердцем, родила, но, так и не вскормив до срока своей материнской грудью, в помрачении рассудка положила в контейнер перед тем, как упасть на рельсы…

— Отец очень-очень любит нас! Это правда. Но без мамы все равно плохо! — Алака скользнула руками по ноге Аниты и опустилась на каменный пол храма, продолжая всхлипывать.

— Ма! Не плачь! — снова сказал Бету. — Мы никогда не знали родной матери и почему-то подумали, что ты будешь любить сирот, — его голос дрогнул, но он собрался с силами и договорил главное: — и станешь нам матерью.

Анита стояла как завороженная. От мудрых речей этих маленьких сирот ее душа словно очнулась от долгого сна. Она посмотрела на них сухими глазами.

Алака плакала, не унимаясь. Она встала с пола, взяла Аниту за руку, доверчиво посмотрела на мать широко раскрытыми мокрыми от слез глазами и тихо произнесла:

— Отец нас вырастил. Он думает, что нам ничего не известно, — и, не сумев дальше сформулировать свою мысль, она уткнулась лицом в тонкое шелковистое сари Аниты.

— Но люди объяснили нам, — подхватил Бету слова сестры, — что мы не его дети!

— Мам, не говори ему об этом! А то он очень огорчится, — быстро сообразила девочка.

Дети притихли. Они доверили Аните семейную тайну.

— Ма, если ты бросишь нас, мы умрем от горя! — сказал Бету. Эти слова исходили из глубины страдающего, но мужественного и жертвенного сердца мальчика, который был достойным сыном своей нации.

Сердце Аниты, словно нива, орошенная вешними дождями, дало первый росток ощущения жизни… В чистых, искренних и светлых, как слеза, словах Бету звучало горе, жажда любви и сострадания, способность любить и быть любимым как главные и животрепещущие основы, на которых зиждится человеческая сущность. Она смахнула слезу с его щеки и попыталась улыбнуться.

Малыш, почувствовав, что «лед тронулся», с жаром стал уверять ее, что все будет хорошо, если она останется с ними, в их дружной, пусть бедной, но честной семье, где все по-настоящему любят друг друга и где царят взаимопонимание и выручка.

— Пожалей нас, ма! Мы будем любить тебя, как родную… Не отказывайся от нас! — продолжал упрашивать ее Бету, все еще боясь, что «тонкая соломинка», перекинутая между ними, переломится. — Без матери мы так измучились! — Он не выдержал и снова заплакал. Слезы ручьями покатились по его щекам, и он едва успевал утирать их кулачками.

Анита погладила его по черным вьющимся волосам, а он доверчиво и крепко взял ее за руку.

Женщина почувствовала, как в ней снова пробуждается жизнь. Она как бы проснулась. Эти милые, красивые, добрые и преданные, умоляющие ее дети заставили дрогнуть ее сердце, сердце матери, которое словно окаменело за эти годы…

«Только материнская ласка согреет их сиротскую жизнь», — решила она и, крепко обняв Бету и Алаку, сказала:

— Я была совсем одинока в этом мире, и Всевышний послал мне вас, милые мои дети…

Все трое, держась за руки, медленно вышли из храма. Их ждал верный Бахадур.

Прошло несколько дней. Труппа Берджу продолжала успешно выступать. Кое-как «залатав дыры» в семейном бюджете, он вернул тонгу владельцу и с большой энергией взялся за разработку новой программы, попутно репетируя с Алакой танцы, которая оказалась очень способной к ним и все схватывала на лету.

Анита Дели постепенно приходила в себя; ее сердце оттаивало, и она потихоньку вливалась в жизнь семьи, привыкала к Божанди и Бахадуру, которые сыграли основную роль в ее спасении. Особенно Анита полюбила Божанди. Пес немного ревновал ее, хотя и ему она уделяла внимания не меньше, чем обезьянке, и однажды даже угостила его куском настоящего мяса. За это Бахадур беззаветно полюбил ее.

«Это настоящая хозяйка», — подумал он и решил, что она вполне подходит великому Берджу.

Как-то рано утром Берджу дрессировал Божанди для нового номера. Вдруг он увидел Аниту, которая несла полное ведро воды. Он удивился и с осуждением посмотрел на Бахадура. Тот быстро подбежал к ней и, вцепившись в дужку, стал тянуть ведро на себя.

— Что ты, что ты, Бахадур! Ведь оно тяжелое, ты не донесешь! Не волнуйся, милый, я сама! — и Анита внесла ведро в дом.

— Божанди, что-то плоховато получается! Надо еще и еще отрабатывать этот трюк. Смотри! Алле! Гоп! Вот так! Молодец! Ну, пока все. Иди погуляй! — И Берджу вошел в дом. На кухне был образцовый порядок, который могли навести только женские руки. Это удивило и обрадовало Берджу, но тем не менее он сказал:

— Гостям работать не положено, Анита.

— Нет, Берджу, кому дали крышу над головой, тот больше не гость… Я в долгу перед вами, — тихим, спокойным голосом ответила она.

Берджу благодарно посмотрел на нее. Его сердце, не знавшее женской любви, ласки и внимания, учащенно билось…

— Это я в долгу перед вами за то, что вы живете здесь. Вы же великая артистка! — ответил он, сделав руками выразительный жест.

— Это ваш долг перед артисткой, — с улыбкой возразила она, окинув взглядом его статную фигуру. — Но вам возвращает свой долг благодарная женщина. — Она немного помолчала и добавила, опустив глаза: — А теперь я, с вашего позволения, разумеется, хочу взять на себя домашнюю работу.

Бету слушал этот диалог, «навострив уши», стараясь не пропустить ни единого слова. Последняя фраза Аниты, которую они с Алакой уже считали своей матерью, его успокоила. Все развивалось так, как ему хотелось. Он не раз слышал от взрослых, что в доме хозяйкой должна быть женщина. И вот судьба подарила им мать и хозяйку дома. В силу своего решительного характера мальчик, не долго думая, решил поддержать мать. Он подошел к отцу и резонно заметил:

— Отец! Мать занялась хозяйством! Не мешай ей, пожалуйста!

— Бету, что за ерунду ты говоришь, — смутился Берджу и растерянно улыбаясь, обратился к Аните: — Извините его, пожалуйста! Он еще ребенок, да к тому же с малых лет без матери.

Бету не обиделся на отца, потому что знал его характер, простой, непосредственный и правдивый. Чувствуя, что разговор зашел в тупик, он быстро нашелся и, смущаясь, обратился к нему.

— Отец, в магазин опоздаешь! — напомнил он, взяв инициативу и не собираясь ее уступать: — Если сахар кончится, с чем ты будешь пить чай?

— Да, мне пора! — согласился Берджу и с улыбкой посмотрел на сына, про себя поблагодарив его за брошенный вовремя «спасательный круг».

После ухода отца Бету с серьезным выражением лица и ухваткой настоящего мастера-столяра принялся чинить поломанный венский стул. Он намазал пазы клеем, затем привинтил заднюю спинку к ножкам двумя шурупами, и, перевернув стул, оставил его сушиться.

В это время Анита и Алака готовили обед.

До ушей Бету, который изо всех сил стремился укрепить семейный очаг, а потому вольно или невольно установил за всеми неусыпный контроль, доносился их разговор.

— А кто стирает белье? — спросила мать. — Бету?

— Да! — ответила Алака.

— А кто его развешивает?

— Тоже Бету, но ему часто помогает Божанди, если бывает свободна и в хорошем настроении, конечно, — ответила девочка.

Алака взяла мать за руку и сказала:

— Идем, я тебе покажу, где мы полоскаем и развешиваем белье.

— Одну минутку, я только возьму таз с бельем.

Они вышли из дома. Анита грациозно несла на голове алюминиевый таз, нагруженный выстиранным бельем.

На берегу реки кипела жизнь. Пели петухи, блеяли овцы. Бронзовые тела дхоби-прачек блестели на солнце, как бамбук. Они нещадно колотили мокрое белье о прибрежные камни. Ослы время от времени издавали жалобные крики. В стороне от прачек купались мальчишки. Три стройные девушки из деревни шумно полоскали простыни. Анита сняла с головы таз и, поставив его на траву, принялась проворно полоскать белье.

Девушки весело перебрасывались остротами. Их явно нельзя было упрекнуть в чрезмерной стыдливости. По деревенским обычаям, они были без блузок, но без всякого стеснения нагибались так, что все их прелести открывались даже самому ленивому взору. Их груди, полные и сочные, как плоды манго, с темно-коричневыми, словно поджаренные зерна кофе, сосками, устремившими свои взоры на дно реки, колебались в такт движениям рук.

Женщины постарше украшали берег яркими сари и сборчатыми юбками.

— Какой вид отсюда!.. Вон, и деревня невдалеке, — восхищенно произнесла Анита, разгибаясь и оглядываясь по сторонам. — Красота-то какая! И умирать не хочется!..

В густой траве шныряли и прыгали черные грачи. Гогоча, важно шествовали гуси… Фыркая, подбежал Бахадур и лег у ног Алаки. Высунув язык, он поводил мордой из стороны в сторону.

— А чем у нас занимается Бахадур? — ласково спросила Анита, обращаясь к собаке.

— Он у нас занимается бизнесом, — сказала Алака.

— Бизнесом? — удивилась танцовщица.

— Да! Он прыгает. Прыг, скок, кувырок — вот тебе и бизнес, — смеясь объясняла девочка.

— Не понимаю, — ответила Анита, выжимая узкую холщовую простыню.

— А что тут непонятного? — придерживая конец простыни, ответила Алака. — Он уличный артист. Бахадур и Божанди показывают фокусы. А мы с Бету танцуем и поем.

— Понятно! Значит вы все трудитесь, чтобы заработать на жизнь? — допытывалась Анита.

— Конечно!

— А сколько вы получаете за выступление?

— Ну, если с мелочью, — поводя глазками и прищуриваясь, отвечала Алака, — то семнадцать рупий или около этого.

— Как можно жить на семнадцать рупий в день?! — ужаснулась Анита и сочувственно посмотрела на девочку. — Я в это не верю.

— Значит, можно! — весело ответила та. — Хоть ты в это и не веришь.

К ним незаметно подошел Бету. Он слышал последнюю фразу, произнесенную Алакой, и сразу вступил в разговор.

— Но бывают дни, когда и по десять не выходит. Но мы с сестрой скрываем это от отца, — озабоченно сообщил он, — чтобы не огорчать его.

Выполоскав белье, Анита еще раз отжала его и с помощью детей принялась развешивать его на веревку, натянутую между двумя деревьями. Небо было ясным и безоблачным. Ласточки то высоко взмывали вверх, то пикировали вниз, громко щебеча.

Ранним утром следующего дня семья артистов была уже на ногах, но среди них не было Аниты. Бету тревожно поглядывал на Алаку. Его постоянно преследовал страх, что однажды утром их приемная мать может внезапно покинуть этот дом. Взгляд мальчика остановился на коробке со стиральным порошком. Он лихорадочно искал причину, чтобы выбежать из дома и поискать Аниту.

«Может быть, она опять пошла стирать?» — подумал он.

— Отец! Мама забыла стиральный порошок! Я отнесу!

— А может, она совсем ушла? — грустно ответил ему Берджу и, опустив глаза, стал проверять кастрюли. — Еду приготовила, постирала! Вот что значит женщина в доме! Учись, Божанди, учись! Как вкусно пахнет! — воскликнул он, открыв кастрюлю и наслаждаясь запахом, исходившим из нее. — Да… А что? Может быть, и ушла. Испугалась трудной работы. Семья у нас большая, слишком много народу. Испугалась и сбежала, — без умолку бормотал Берджу себе под нос. По всему было видно, что он сильно переживает и так же, как дети, боится, что она их покинет.

«Она ведь известная артистка! Зачем ей здесь чахнуть? Кто я такой? Бродячий уличный комедиант ей не нужен, да и дети его тоже…» — подумал он.

— Еще хорошо, если она сбежала, что в карман не залезла! А ведь могло и такое случиться. Все они одинаковы! — говорил он слова, которые не вязались с его чувствами. Он как бы уговаривал себя: «Оставь глупые мечты, Берджу! Все они одинаковы! Все обманщицы!»

— Придет вот такая, в сари, — снова воскликнул комедиант, вконец раздосадованный, — прикинется несчастной, потом кошелек вытянет — и смотришь, ее и след простыл! Ищи потом ветра в поле… А чем эта лучше других? — и он почувствовал страшную заброшенность. К его сердцу медленно подкрадывалось отчаяние. Он терял самообладание.

«Неужели я влюблен?» — спрашивал он себя, хотя смутно догадывался, что значит любовь к женщине. Но он точно знал, что свою жизнь без Аниты уже не представляет…

— Я с самого начала подозревал, что она уйдет! — снова тихо сказал он.

Никто не хотел завтракать. Стояла тяжелая тишина. Вернулся Бету с пачкой стирального порошка.

— Вкусно пахнет! Как она умеет готовить, Божанди! Вот это женщина! — восхищался Берджу.

Хануман забралась ему на плечо. Артист гладил обезьяну. Уставившись в одну точку, он молчал. Вдруг Бахадур вскочил. Дверь открылась, и вошла Анита Дели. От неожиданности Берджу выронил из рук ковш с подливкой, но Божанди ловко подхватила его и поставила на стол.

Вскрикнув от неожиданности и смущения, он сразу раскаялся в своих подозрениях и болтливости.

— А мы уже не ждали вас! — просто сказал он. — Я плохо о вас подумал, принял за воровку. Теперь все женщины такие. Когда я увидел вас, то сразу понял, что вы все равно уйдете. Но ошибся. То есть, не совсем ошибся. Вы сначала ушли, а потом вернулись назад, — объяснял Берджу, краснея и бледнея и не находя себе места.

Он посмотрел на детей, как бы ища у них поддержки, но те стояли, не поднимая глаза, и до артиста дошло, что он несет чепуху, потеряв над собой контроль и не понимая смысла сказанного. От этого Берджу совсем смутился и стоял посреди комнаты, как памятник, не смея сдвинуться с места.

— Надо бы позавтракать! — бросил ему Бету «спасательный круг».

— Да, да, дети, действительно, пора! Ма… наша Анита приготовила великолепный завтрак.

— Чаю выпьете? — обратился он к танцовщице. — Я приготовлю. Вы ходили прогуляться? — мягко поинтересовался он.

К Берджу вернулась ясность мысли, он как бы спустился с небес на землю, он вновь стал самим собой.

— Я пыталась найти работу, — грустно ответила Анита.

— Дорогая Анита! Пока вы здесь живете, прошу не намекать фокуснику, что он не может обеспечить семью. Берджу легко может вынести любые лишения, но не унижения.

— Я прошу прощения, — все так же грустно произнесла она, — но, может быть, вы позволите мне выступать в вашей программе?

Берджу был потрясен. Он и в мечтах своих не мог представить, что такая артистка снизойдет до выступлений в их труппе и согласится бродить по городам и весям штата.

— О! — с восторгом воскликнул Бету, не веря своим ушам. — Что ты сказала, мама?! — По всему было видно, что мальчик дождался «своего часа».

— Я сказала, что мечтаю принять участие в вашей программе.

— Вот это здорово! — весело закричала маленькая Алака. Она подпрыгнула и обняла мать.

Анита рассмеялась. Пес и обезьянка тоже оживились. Бахадур, виляя хвостом, важно, как павлин, дефилировал между своими коллегами. Хануман вспрыгнула Аните на плечо и обняла ее своими великолепными длинными руками.

Берджу отвернулся и смотрел в окно, чтобы никто не заметил набежавших на его глаза слез.

— Отец, ведь ты хотел найти себе ассистентку! — воскликнул Бету, живо подбежал к Аните и взял ее за руку.

— Да, да, — тихо пробормотал комедиант.

— Так вот считай, что ты ее нашел! — констатировала девочка веселым голоском.

— Прекрасная идея! Я действительно ее нашел! — все еще смущаясь подтвердил Берджу, пряча глаза от Аниты. Красноречие, так необходимое уличному комедианту, окончательно покинуло его.

— Вместе станем петь и танцевать! — хором проскандировали дети, весьма обрадованные таким поворотом событий.

В семье было шумно и весело.

— Вы не волнуйтесь, все будет хорошо! — сказал Аните Берджу, несколько успокоившись.

— Все к столу! — бодро скомандовал Бету.

Никто не заставил себя ждать, так как аппетит у всех был на сей раз отменным.

У водопроводной колонки, находившейся рядом с домом Берджу, остановился велорикша. Покрикивая и хлопая себя ладонями по обнаженному до пояса телу, он обливался водой.

Божанди, мгновенно оценив ситуацию, быстро вскочила на седло его велосипеда и, надавливая длинными ногами на педали, помчалась по дороге, которая шла немного под уклон. По счастью, на улице в это время находился Бету, иначе катастрофа, которая обошлась бы семье в копеечку, была бы неминуема.

— Божанди! — громко крикнул мальчик.

Обезьянка, услышав голос своего молодого хозяина и, естественно, не имея ни малейшего представления о том, как «эта колесница» останавливается, на ходу спрыгнула с велосипеда и моментально вернулась домой.

Ничего не подозревающий велорикша, закончив «водные процедуры», направился к своему транспорту и обнаружил, что его, увы, на месте не было. Несчастный схватился за голову и в замешательстве сел на траву, но потом вскочил и побежал по дороге. Педикеб, целый и невредимый, к счастью, ждал своего владельца в кювете.

Берджу был вынужден снова наказать Божанди за такое опасное любопытство.

Она сидела в углу, упрямо сверля всех присутствующих огненно-рыжими бегающими глазами, в которых явно не чувствовалось никаких угрызений совести.

«Я все равно буду кататься на этих штуковинах с колесами, — злорадно думала она, — как бы вы меня ни наказывали!»

— Отец, когда мы разбогатеем, для Божанди можно придумать отличный номер с велосипедом! — заметил Бету.

— Да, сынок, ты прав. Рамки нашей программы, видимо, стали тесными для Божанди.

— Она у нас такая способная, что сможет водить не только велосипед, но и автомобиль! — произнесла Алака.

— Ладно, Божанди, или ко мне! — ласково сказал Берджу. — Ты у нас просто гений!

Хануман взгромоздилась на плечо хозяина. Она ликовала: ее простили!

— А сейчас мы будем репетировать с Анитой новый номер! — объявил Берджу торжественно.

Он поставил танцовщицу у щита и, отойдя на расстояние, стал метать ножи, которые вонзались вокруг ее красивой головки. Делал это он очень искусно.

Бету с замиранием сердца следил за репетицией. Ему не нравился этот номер, но он не осмеливался сказать об этом отцу.

Вот Берджу очередной раз метнул нож, и мальчику показалось, что он, просвистев, вонзился прямо в живот Аните!

— Нет, нет! — закричал Бету вне себя. — Не делай этого, отец! — он подбежал к Аните и заплакал. — Не умирай, пожалуйста!

— Что случилось, Бету? — удивился Берджу.

— Не надо! — рыдал мальчик, припав к матери. — Мама, откажись от этого номера! Вдруг произойдет несчастный случай, и ты умрешь?! Прошу тебя! — приговаривал он. — Тогда мы снова осиротеем! — Он умоляюще посмотрел на отца и вдруг строго сказал: — Папа, я очень прошу тебя, никогда, никогда больше не учи маму этому ужасному номеру!

Берджу стал успокаивать сына, как мог. Анита, в слезах, обнимала Бету, вытирая его и свои слезы.

Прошло несколько минут. Берджу собрал ножи и вышел на улицу.

«Малыш действительно прав. Ведь она изумительно танцует и поет! Что может быть лучше этого?» — подумал он и облегченно вздохнул.

Светло-голубой «форд», всполошив цесарок и подняв клубы пыли, остановился около хижины Берджу.

Из машины вышел элегантный мужчина с гладко причесанными на пробор, слегка тронутыми сединой волосами, которые прекрасно гармонировали с синим летним костюмом европейского покроя.

Уличный музыкант, сидя на пороге, чинил свои видавшие виды башмаки. От неожиданности он приподнялся и тупо уставился на важного господина.

— Вас зовут Берджу? — приятным голосом спросил тот.

— Да! — доверчиво ответил артист.

Анита, увидев из окна представительного господина, вздрогнула: ей вспомнился отец, такой же элегантный, только немного выше ростом и более седой. И в этот момент все последние годы ее жизни, как кинолента, почему-то пробежали перед ее глазами.

«Где моя дочь? Погибла? Или жива?» — Эти мысли жгли ее мозг.

В доме Берджу она нашла подлинное успокоение. Теперь у нее были дети, Бету и Алака, которую она любила особенно, потому что эта прекрасная девчушка была одного возраста с ее дочерью… Ей очень нравился Берджу, этот молодой, с открытым сердцем, прямодушный, поэтичный и трудолюбивый человек, воспитывающий своих детей, стремясь привить им лучшие духовные качества, и мечтающий дать им образование, если разбогатеет.

Ей, воспитанной в холе и неге, среди достатка, поначалу было трудно свыкнуться с лишениями и бедностью. Но трагедия ее судьбы, случайно оставившей ее в живых, все же вызвала к жизни резервные силы организма. И они, эти силы, при поддержке семьи Берджу помогли остаться Аните, что называется, «на плаву» в тот момент, когда она уже решила распрощаться с великим даром Всевышнего — жизнью.

Она прикипела к этой семье не потому, что в соответствии со словами мудреца «цари, женщины и лианы льнут к тому, кто рядом», а потому, что она, дочь брахмана, потеряв все, обрела здесь истинную жизнь и поняла ее подлинную цену. Ее сердце, окруженное искренней любовью детей, расцветало в сладостной, жертвенной материнской нежности и беззаветной преданности им.

Бету стоял рядом с Анитой у окна. Он тоже увидел этот знакомый ему «форд» и господина, который вышел из него. Почувствовав что-то неладное, мальчик прижался к ней. Сердце его стучало.

— Мне надо поговорить с вами, — спокойно и деловито сказал господин в синем костюме.

— Со мной? — удивился Берджу, прижимая правую руку к груди и беспомощно улыбаясь.

— Садитесь в машину! — жестом руки предложил приезжий.

— Честно говоря, в таких машинах мне приходилось ездить только во сне, — извиняющимся голосом признался комедиант, окинув взглядом мягкую обивку. — Вам, наверное, нужен другой Берджу, — и он направился к двери своей хижины.

— Не уходите, прошу вас! — вдруг попросил незнакомец, изменив свой ровный тон. В его голосе прозвучали ноты мольбы и тревоги, а правая рука с белоснежной манжетой на мгновение застыла в воздухе.

Берджу остановился, решив, что этот господин, возможно, желает видеть его у себя в доме по роду его профессии, и буднично спросил:

— Вы хотите заказать нам представление? Да?

Элегантный господин, мгновенно оценив обстановку и вновь обретя прежнюю уверенность, ответил, что действительно намерен заказать представление.

Берджу, внутренне радуясь такой неожиданной удаче, подошел к владельцу машины.

— Прошу садиться! — вежливо пригласил тот, открывая блестевшую на солнце дверцу.

Берджу сел в машину. Его тело утонуло в мягких подушках сидений. Нагретая на солнце обивка приятно ласкала его спину, дубленую солнцем, ветром и ливнями. Господин включил мотор, и машина мягко поплыла по улице. Бахадур с лаем побежал было за автомобилем, но Бету вернул его повелительным возгласом:

— Ко мне!

А Божанди все это время, не отрывая глаз, снова следила за тем, как водитель управляет рулем и рычагами, постигая тайную причину движения «железного ящика на колесах».

Сделав правый поворот, «форд» вырулил на шоссе и, набрав скорость, устремился на юго-запад, оставляя позади бедный поселок в пригороде. Вот они уже миновали знакомую Берджу Мэтьюндж-роуд и выехали на Сиври кросс-роуд. Ровные пятиэтажные дома в викторианском стиле мелькали по сторонам дороги, затененные густой зеленью. Было жарко, пестро и оживленно. Солнце еще не коснулось туманной кромки моря и слепило глаза. Хозяин опустил защитные козырьки. Велосипеды сновали в потоке, словно мелкая рыбешка между акулами. По переходам шумно двигались толпы пешеходов.

Наконец «форд» остановился около пятиэтажного многоквартирного дома на Фрир-роуд, недалеко от кинотеатра «Империал», фасад которого полностью занимала афиша-реклама нового фильма, и Берджу стал с интересом разглядывать изображенных на ней молодого мужчину в смокинге и женщину в длинном белом платье в талию.

— В этом доме я живу, — донеслось до его слуха, и он только теперь вспомнил, куда ехал и зачем, поскольку эти десять-пятнадцать минут показались ему увлекательным путешествием. Было так хорошо сидеть в машине и, ничего не делая, глазеть по сторонам!..

Поднялись на четвертый этаж по крутой неширокой лестнице и вошли сначала в прихожую, а затем — в гостиную. Берджу несколько оробел при виде окружавшей его роскоши. Базары, улицы, проселочные дороги и бедные хижины были привычными в его существовании. Оказаться в богатой квартире, оснащенной всеми достижениями цивилизации, для Берджу было в диковинку.

Огромная блестящая хрустальная люстра, состоящая из множества мелких и крупных подвесок, пылала над головой, как солнце среди ясного неба. Берджу, опасливо посмотрев на нее, отошел в сторону. Его башмаки мягко утопали в «газоне» кашмирского ковра. На стенах, оклеенных красивыми цветастыми обоями, висели две огромные картины, написанные маслом. На них были изображены сцены сражений раджпутов с войсками Великого Могола Акбара.

— Пройдемте со мной, — спокойно и вежливо проговорил хозяин дома, взяв за руку растерянного Берджу.

Они вошли в большую комнату с двумя окнами, выходящими во двор, уставленную светлой мебелью, которая не особенно радовала глаз своими линиями, но зато создавала ощущение праздничности и внушительности, играя чистотой цвета и блеском полировки в ярких лучах солнца.

— Ого! — вырвалось у Берджу. — Прямо-таки дворец для принца! — Перед ним словно ожили картины, которые рисовались в его воображении во время чтения эпоса и сказок.

Соседняя комната была обставлена в классическом индийском стиле. Здесь были бархатные кресла с резьбой по красному сандалу, стол на могучих, но изящных ножках, ковер на стене, канделябры, огромный шкаф с зеркалами. На окнах шевелились шелковые шторы. Слышался мерный шелест кондиционера. В квартире было прохладно. Дышалось очень легко, несмотря на страшный зной и смог на улице.

— А теперь сюда! — пригласил незнакомец, глядя на полностью покоренного гостя уже более уверенно.

Эта комната, обставленная мебелью, рассчитанной на малышей от трех до пяти лет, была, конечно же, детской. Ее украшали столы и стульчики различной высоты, мягкие кресла, диван и софа. Одну из стен полностью занимали полки с игрушками. Пол покрывал роскошный ковер, на который Берджу не осмеливался даже наступить.

— Ну вот! — возбужденно произнес хозяин. — Этот замечательный дворец может стать и твоим. — И он внимательно посмотрел на Берджу. — Нравится? — спросил он на всякий случай, хотя и так было видно, что гость потрясен.

— Мне все ясно! — ответил Берджу. — Ваш дом, милостью Божьей, как я понял, полон детей… И вы хотите заказать представление ко дню рождения одного из своих малышей?

Воцарилось молчание.

Хозяин снял костюм, прошелся по детской комнате, потрогал руками игрушки.

«Кажется, он «созрел». Теперь можно напрямую сказать, зачем я его пригласил», — подумал он и сказал:

— Нет, Берджу, я пригласил тебя не для того, чтобы заказать выступление вашей труппе. В нашем доме много игрушек… — он понизил голос и с трудом договорил: — но ими некому играть!

— Как это? — хрипло переспросил его гость.

— Да вот так уж сложилось… — господин понурил голову, но тут же взял себя в руки; как известно, в Индии учат с колыбели владеть собой и сдерживать свои чувства.

Послышались мягкие шаги, и в комнату вошла красивая моложавая женщина в легком шелковом сари и дорогих украшениях. Ее внешний вид настолько соответствовал убранству дома, насколько внешний вид Берджу ему не соответствовал. Между этой женщиной и уличным комедиантом была такая же разница, как между искусно ограненным алмазом и куском булыжника, лежащими на дорогой парче.

— Знакомься, это моя жена, — сказал хозяин, подходя к женщине, которая одарила Берджу очаровательной улыбкой. Ее добрые глаза были грустными.

— Ты и представить себе не можешь, как она переживает! У нас нет своих детей… — наконец сказал незнакомец то главное, ради чего пригласил сюда артиста, и продолжал: — У нас уже не осталось никакой надежды! — Он посмотрел широко раскрытыми, глазами на бедного уличного комедианта и произнес фразу, которая потрясла Берджу: — Ее счастье в твоих руках, Берджу!

— В моих? — недоумевающе заморгал глазами гость. — Не понимаю! — Он перевел взгляд на красивую, сияющую великолепием женщину.

Несколько минут все в замешательстве молчали. Хозяин, снова собрав в кулак всю свою волю, продолжил начатый разговор.

— Берджу! — мягко сказал он, умоляюще глядя на артиста. — Поделись богатством, которым ты владеешь… И наш дом тогда оживет! — Его глаза засветились, лицо озарилось, и он заходил по комнате.

Его супруга, мягко изогнувшись гибким телом, села на край кресла.

— «Ваш дом оживет»?! — ничего не понимая, воскликнул Берджу.

— Да! — ответил ему господин. — Если позволишь нам назвать твоего Бету своим сыном.

Квартира наполнилась тишиной, в которой был слышен лишь кондиционер, который шелестел, как пальмовый лист на утреннем ветру. Яркие игрушки молча смотрели с широких и длинных полок.

— Продать вам моего сына? — наконец спросил ошеломленный Берджу.

— Нет, Берджу, я знаю, что ты не продашь его ни за какие деньги. Я прошу у тебя средство, чтобы спасти жизнь моей жены…

— О, господи! Откуда вы знаете моего Бету?

— Мама, а кто такой бог Шива? — спросил Бету.

— И его слоновоголовый сын Ганеша? Мама, расскажи, — блеснув широко раскрытыми глазами и взяв ее за руку, дополнила Алака вопрос брата.

— Шива — это бог всех богов, — начала рассказывать Анита, а дети прилегли на циновки и, подложив под головы руки и затаив дыхание, приготовились слушать. — Когда-то, в очень давние времена, Шива был простым королем и женился на Парвати, которая родила ему двух сыновей. Звали их Ганеша и Кумар. Их отец долгое время находился в отлучке, и сыновья едва помнили его. Однажды, когда Парвати купалась в бассейне во внутреннем дворике дворца, а сын ее Ганеша играл у ворот, вернулся Шива, причем в человеческом обличье. Юный Ганеша не хотел впускать незнакомца, поскольку мать его купалась, а купалась она, конечно же, голой. Это настолько вывело Шиву из себя, что он выхватил из ножен свой меч и отсек Ганеше голову…

И только когда Парвати, отчаянно рыдая, подбежала к Ганеше, Шиве стало ясно, что он отсек голову собственному сыну.

Тогда он поскорее послал королевских охотников в лес, чтобы они немедленно достали сыну другую голову взамен отрубленной. Однако тем, в спешке, удалось раздобыть лишь голову молодого слона. Ее-то Шива и приживил к туловищу своего сына Ганеши.

Бету и Алака, прижавшись друг к другу с замиранием сердца слушали слова Аниты, и перед их внутренним взором возникал могучий Шива — бог плодородия и разрушения, многорукий и вездесущий. Им было немного страшновато.

— Мама, а как он прирастил голову Ганеше? — с дрожью в голосе спросил Бету.

— Он Бог, а потому всесилен, сынок. Бог создал человека. Бог Вишну — созидатель, а Шива волен лишать человека любого из его достоинств и вознаграждать его, в зависимости от тех добрых дел, которые человек совершит на этой земле. Для Бога нет ничего невозможного. Он одарил женщину чудесной способностью рожать детей, таких, как ты, Алака, и ты, Бету. Разве это не чудо?

— Мама, а почему Шива не любил своего сына? — допытывался Бету.

— Нет, Бету, он любил его, но любовью мудрой, неземной. Но лучше послушайте, что было дальше.

— Да, Бету, пусть мама рассказывает дальше. Всегда ты хочешь докопаться до чего-то непонятного. А непонятное и есть чудо и наша надежда. Мамочка, мне очень нравится чудо. И я очень люблю непонятное! Например, почему я люблю тебя, люблю своего отца, Бету, Бахадура и Божанди?.. — Алака привстала, сложила ручонки у своего круглого подбородка и поклонилась матери, коснувшись лбом пола.

У Аниты на глазах выступили слезы. То ли под воздействием этой легенды, столь сильно пустившей корни в ее сознании, то ли от повышенного интереса детей, ей хотелось найти такие слова, которые успокоили бы и утешили эти скорбящие души.

— Мама, а где папа? — вдруг спросила Алака.

— Он поехал с господином, который хочет заказать нам выступление!

— Нам? Выступление? Это очень хорошо! — засмеялась девочка.

— Нет, это плохо, — угрюмо откликнулся Бету.

— Я думаю, он вот-вот вернется, — сказала Анита.

— Мам, а что было дальше? Что делал Ганеша? Ведь у него была голова слона. А слон — священное животное, да?

— Да, сынок. Слоны очень мудрые животные. Тот, кто сядет на слона, исполнится мудрости.

— Мама, мама! Ну расскажи, что было дальше? — не терпелось Алаке.

Но Анита замолчала, погруженная в терзавшие ее раздумья.

Серп луны, восседая на изумрудном престоле заката, посылал на землю свое сияние. Было тихо. Лишь звонко трещали цикады, да изредка раздавался пугающий крик павлина, похожий на кошачье мяуканье. Редкие машины проезжали по улице бедного поселка. Натруженные руки ремесленников разных каст и подкаст жаждали покоя и отдыха. Неподвижный воздух был напоен ароматами всевозможных цветов. Поселок медленно погружался в сон. Внезапные крики обезьян, попугаев и кем-то разбуженных грачей нарушали тишину ночи.

Бету смотрел в окно на звезды и на тонкий месяц. Алака, прижавшись к нему, ждала продолжения рассказа.

«Где же моя дочь? — этот вопрос все чаще и чаще возвращался к Аните в последние дни. От этого ей становилось плохо. — Сегодня же во всем признаюсь Берджу и спрошу, где он нашел этих ангелов, Бету и Алаку», — решила она.

— Мама! — захныкала Алака. — Почему ты молчишь? Мы с Бету хотим знать, что было дальше с Ганешей, этим слоновоголовым божеством? — серебро ее голоска мягко тонуло в тонких лучах месяца, который сиял в почти кромешной южной ночи. Созвездие Южного Креста висело невысоко над горизонтом. Чарующая ночь в сердце Азии обволакивала все живое тайной. И тайна просила слова…

Анита, околдованная этой ночью и взволнованная своими мыслями, взглянула на детей таинственным взглядом, в котором остро блеснул месяц, и спросила:

— А на чем я остановилась, мои милые?

— На том, что Шива приживил Ганеше голову слона! — хором ответили дети.

— Молодцы! Память у вас отличная. Вот что было дальше. Несколько лет спустя верховному божеству Шиве захотелось возвеличить кого-нибудь из сыновей, превратив его в бога. Но он никак не мог решить, кому же отдать предпочтение.

Бету привстал с циновки и с интересом смотрел на мать темными, горящими глазами. Сердце его учащенно билось.

Анита продолжала:

— И тогда Шива приказал им обежать вокруг всего мира. Пообещав, что тот, кто первым вернется домой, станет богом…

— Вот так задание! — изумилась девочка.

— И вот Кумар, — мягко остановила ее Анита, — его старший сын, быстро сел верхом на павлина и отправился в долгий путь. Долго ли, коротко ли ехал он, это не известно. Но как бы там ни было, он должен был часто слезать со спины павлина и бежать, а это очень трудно, как вы знаете.

— Еще бы, мама! Это очень тяжело, особенно, если под зноем, ливнем или в грозу! — дрожащим голосом подтвердил Бету.

— Но Ганеша был слишком полным и неповоротливым для подобных кругосветных марафонов, выражаясь языком древних греков… И вот, умная мышка посоветовала ему, чтобы он не обегал вокруг земного шара, а просто обошел вокруг своей матери. Совет этот оказался очень разумным и правильным: ведь для Ганеши его мать была целым миром! И в этом кроется глубочайшая мудрость, как и в задании Шивы. Мать — есть начало всему. Божья мать, Великая мать, из Тьмы родила Свет, своего сына. И Шива сделал Ганеша божеством, устраняющим препятствия и покровительствующим науке. Ибо все гениальное — просто. А посему имя Ганеша часто упоминается в начале санскритских вед и упанишад. Часто его изображают рядом с умной мышкой…

Дети несколько минут молчали.

— А что случилось с бедным Кумаром, он ведь честно поступил, да, мама? — спросила Алака. — И у него не было умной мышки, и он не был толстым! Мне его жалко!

— Когда Кумар вернулся живым и здоровым из своего кругосветного бега, он страшно разозлился, узнав, что его брат Ганеша тем временем уже стал божеством. Посмотрев, как он восседает во дворце и лакомится сладостями, Кумар не стерпел, набросился на него и обломал ему концы обоих бивней. Но Ганеша, несмотря на это, так и остался богом — покровителем слонов, священных животных.

— Мама, а откуда произошли слоны? — вдруг спросил Бету.

— А это уже другая и тоже очень интересная история! — улыбнулась Анита. — Но уже поздно, и вам пора спать, поэтому закрывайте глазки и слушайте. Из яйца солнечной птицы когда-то вылупилось на свет солнце. Брахма, «нерожденный и вечный», взял обе половинки скорлупы, которая еще пылала, в свои священные руки. Он спел семь строф священной песни, и одна половинка скорлупки превратились в слона Айравата, на котором стал ездить верхом божественный Индра…

Послышалось ровное дыхание Алаки и Бету. Анита поняла, что дети уснули. Сон их был чист и сладок, а что им виделось во сне, известно одному Вишну.

Озадаченный и ошеломленный Берджу, ссутулившись, стоял перед богатыми господами. Его чистая душа словно сгибалась под гнетущим ее блеском, богатством и довольством этих людей. Он пребывал в глубоком замешательстве.

— Бету мы часто видели, когда проезжали по вашей улице, — сказал господин, — и у моей жены сердце буквально замирало от нежности… Она ждет твоего решения, — он посмотрел на Берджу проницательным и спокойным взглядом и добавил резонно и внушительно: — Но, принимая решение, будь очень мудрым, Берджу. Мы обещаем, что твой Бету будет жить, как принц! — пообещал он, задев самые сокровенные мечты Берджу. — Что бы ни пожелал твой Бету, я все для него сделаю! — закончил господин, психологически довольно тонко оценив состояние гостя.

Перед глазами бедного комедианта заплясали пестрые картины. Все его мечты, надежды, чаяния и молитвы вдруг обрели реальность. Слушая эти слова, он видел «дворец», где мог бы жить его сын, словно принц… Наконец, его Бету получит то, о чем все время мечтает: образование, станет настоящим человеком. Какое образование, пока Берджу не давал себе отчета, но был уверен, что эти богатые люди дадут Бету самое лучшее образование! Во всяком случае, мальчик не будет, как он сам, уличным комедиантом.

— Неужели вы действительно хотите взять мальчика к себе? Может быть, вы смеетесь надо мной? — переспросил он искренне и осторожно.

Берджу был растерян, обрадован, встревожен и плохо соображал. Однако его чистая душа, на время придавленная окружающей его обстановкой, подсказала комедианту те единственно правильные слова, которые он сказал, нахмурившись:

— Не надо! Не делайте этого! У бедняков очень чувствительные сердца. А вдруг я поверю вам и буду надеяться, что произойдет чудо? — Разговор явно наполнялся сильным эмоциональным зарядом. Чувствуя это, хозяин дома уверенно сказал:

— Мы хотим усыновить твоего Бету.

Если бы Берджу однажды утром проснулся не в своей бедной хижине, а в роскошном дворце, то, наверное, удивился бы меньше, чем этим словам.

— О Боже! Я не могу в это поверить!.. Мой Бету переедет из жалкой лачуги во дворец? Мне не послышалось, господин, нет?! Вы и вправду его усыновите? — голосом ребенка, не верящего в то, что ему дают красивую игрушку, спросил он, моргая покрасневшими веками. — Какое счастье! Как мне вас благодарить? Я даже не знаю! Такое мне и во сне не могло присниться! Мой Бету вдруг поднимется из грязи до самых небес. Это моя мечта! Я представляю, какой прекрасной покажется ему земля с высоты. Там его не коснется ни голод, ни печаль! Господин, я согласен!.. Я ему не враг!.. — частил Берджу, радуясь по своей душевной простоте и искренности. Он дрожал, как осенний лист, беспомощно улыбаясь. Вид у него был довольно жалкий. Яркая картинка благополучия будущности сына лишила Берджу чувства собственного достоинства. Долгие годы страданий, сиротства, лишений и унижений, бродяжничества и отчаянной борьбы за кусок хлеба в этой жестокой жизни убили в нем осознание истинного человеческого назначения, оно рухнуло под натиском неумолимой реальности. Тем более, что дело касалось не его лично, а его сына, пусть и не родного по плоти и крови, но его воспитанника, его ростка, который он выхаживал день за днем, охраняя его от зноя и бурь…

Берджу, бедный уличный комедиант, жалкая песчинка в этом жестоком мире, слушая слова этого господина, еще сильнее поверил в майю этого мира, доверчиво позволил поглотить свою волю, свое сердце, свои принципы, свою душу… Он не смог уяснить подлинный смысл слов этого богатого человека, попросившего поделиться с ним тем богатством, которого у него самого не было, несмотря на достаток в доме — счастьем, ребенком. Если нет ребенка — нет семьи. Как известно, если до сорока лет стены дома не оглашаются криком ребенка, то в нем заводятся привидения. Надежда на блестящую будущность своего сына заставила Берджу позабыть все великие изречения, он был как в тумане, утратив мудрость и знания. Он безоглядно, просто и честно бросился в этот поток майи. Сказка обрела реальность. Его воображение наконец обрело пристань. И его можно было понять, ибо сознание человека несовершенно. Только истинный аскет и отшельник, подобный Будде, мыслит во всех направлениях и аспектах одновременно ясно. Но куда до него несчастному артисту? Он шел лишь по той дороге, которая решала его проблему. Он выбрал этот путь потому, что сын его больше не будет нуждаться, он будет богат, обеспечен и получит прекрасное образование. Он выйдет в люди, будет не чета уличному комедианту.

Немного придя в себя, Берджу, оглядываясь по сторонам, задал нелепые вопросы:

— Неужели? А вам известно, где я живу?

— Да! — ответили ему супруги.

— А когда вы приблизительно приедете за Бету?

— Вечером.

— Но только не вечером! Нет! Приезжайте с утра, — сказал Берджу, мечтательно подняв глаза. — Тогда для Бету начнется новая жизнь с самого начала дня… Я буду ждать вас… У меня сердце разрывается! Мне будет нелегко расстаться с ним… Но я сделаю все для его счастья! — бедняга прослезился, замолчал, и на его лице отразилась грусть. — Только вот что! Господин! — Берджу подошел к хозяину «дворца» и хотел взять его за руку, но, спохватившись, отказался от своего порыва. — Когда Бету станет большим человеком, — начал он, забегая далеко вперед, в тьму бренной человеческой жизни и как бы выпрашивая вексель будущности, — вы разрешите мне прийти в ваш дом, чтобы взглянуть на него. И вы ему скажете: «Этот бедный артист, Бету, твой отец!» — он спохватился, и с жаром проговорил: — Нет!.. Этого говорить не надо!.. Ведь тогда он уже будет большим человеком и, пожалуй, будет меня стесняться, — на его губах слабо заиграла виноватая, растерянная, глуповатая улыбка. Он закашлялся, что-то пробормотал себе под нос и воскликнул: — Нет! Вы скажете: «Это твой бывший слуга», а я взгляну и уйду…

Хозяева молча смотрели на Берджу. Было видно, чего им стоило держаться согласно обстоятельствам и своим намерениям.

Берджу медленно направился к двери. Супруги предложили ему чай, но он отказался.

В ореоле «розовой мечты» и грустного предчувствия ехал бедный артист домой, покачиваясь на мягких сидениях «форда».

Синяя дверца автомобиля, сверкнув в лунном свете, открылась. Темная фигура, в которой Анита узнала Берджу, осторожно вышла из машины и направилась к дому. Берджу шатался, как пьяный. Он тихо открыл дверь и вошел. Анита ласково и тревожно взглянула на его возбужденное лицо. Она молча ждала, что он скажет. Ее сердце чувствовало, что произошло нечто, из-за чего в семье могут произойти неприятности.

— Чаю хочешь? — спокойно спросила она.

— Еще бы, Анита, очень хочу! Мне надо так много тебе рассказать! Я был в сказке! Я был во дворце! Наш Бету станет принцем!

— Как «принцем»? — удивилась Анита.

За чаем Берджу подробно рассказал ей о том, что произошло, о чем он разговаривал с важным господином у него во «дворце».

Потрясенная этим известием, Анита долго молчала. Волна гнева и раздражения захлестнула ее материнское сердце. Ведь она настолько глубоко вросла в эту семью, так полюбила этих бедных сирот, что совершенно не мыслила без них своего существования. Рассказ Берджу больно ранил ее чувствительное сердце.

— Если эти люди хотят усыновить ребенка, пусть отправляются в приют! — сухо и жестко сказала она Берджу в ответ на его решение. — Почему мы должны отдавать им Бету?

— Для его же блага, Анита, — тихо, но с уверенностью ответил он.

— Все это вздор! — воскликнула дочь брахмана. — Только попробуй отдать его! — твердо и угрожающе предупредила она артиста.

— Бету наконец-то станет счастливым человеком, — неуверенно мямлил Берджу.

— Бету счастлив и здесь! — тоном, не допускающим возражений, категорично констатировала мать.

— Нет! Здесь он никогда не найдет счастья! Я уверен в этом, — убежденно сказал Берджу. — И ты уверена тоже. Какое у него счастье? Сейчас он лишь сын бедного уличного фокусника, и у него нет никакого будущего… Мы любим своего сына. Он любит нас. А что дальше? Ведь мы даже не в состоянии дать ему образование, вывести в люди! У нас нет на это средств! — почти кричал Берджу.

— Разве можно продавать своего сына? — бросила ему упрек Анита. — Как ты мог заключить такую ужасную, унизительную сделку?! — Она опустила голову и вышла во двор.

Берджу последовал за ней. Глаза его горели каким-то странным огнем, руки дрожали.

— Скажи мне, Анита, — немного спокойнее спросил он, — если отрубаешь руку, что это, по-твоему? Сделка? Или душу рвешь на части? Тоже сделка? Нет, это не сделка, слышишь, Анита! — Он резко отвернулся. В его глазах блеснул лунный свет. Берджу тяжело дышал, а сердце громко стучало. Ему казалось, что Анита слышит этот стук. — А может быть, ты хочешь, чтобы Бету стал таким, как я, уличным комедиантом и развлекал гуляк, а потом ходил с шапкой по кругу и собирал гроши? Может быть, ты этого хочешь?! — возмущенно накинулся на нее Берджу, сам удивляясь себе.

— Если Бету уйдет от нас, жизнь наша станет невыносимой, — сказала Анита, и это было безжалостной правдой.

От этого Берджу стало еще больнее, но он с жаром принялся защищать свое решение.

— Нам придется смириться, — более тихим и мягким тоном стал он уговаривать ее, отводя глаза от пристального взгляда Аниты, — и пережить это горе… Ты думаешь, что я пошел на сделку? Но ведь сделкой называется действие, от которого что-то приобретают, а я, наоборот, теряю… самое… дорогое, — в глазах несчастного отца появились слезы. Они душили его, и он не смог говорить дальше.

Анита отошла от него и присела на порог. Плечи ее вздрагивали…

— Завтра, когда придут эти люди, постарайся удержаться от слез, — собрав последние силы, попросил ее Берджу и медленно вышел из дома.

Месяц уже скрылся за гребнем гор. Крупные звезды ярко сияли в густой темноте теплой ночи.

Заря разлилась по холмистому горизонту. Солнце встречали певчие птицы. Из-за реки доносились звуки свирели пастуха.

Анита потихоньку разбудила Бету, тщательно вымыла ему голову, высушила ее, расчесала на пробор и смазала маслом. Затем надела на него свежую рубашку и хлопчатобумажные шорты.

Берджу осторожно поглядывал на сына, стараясь не встречаться с его глазами.

Глаза Аниты были на мокром месте. Она едва сдерживалась, чтобы не расплакаться.

— Мама! Отец! — бодрым чистым голосом воскликнул Бету. — В чем дело? Меня помыли. Надели новую одежду… Поведете куда-нибудь, да? — весело спросил он, однако глаза его насторожились.

Послышался шум приближающейся машины.

— Машина подъехала! — сказал Берджу, дрожащими руками открыл дверь и вышел на улицу.

— Здравствуйте! — первым поздоровался он с господином в синем костюме, который вышел из машины.

— Здравствуйте! — приветливо ответил тот.

— Заходите, пожалуйста! Анита, вот тот господин, о котором я тебе говорил! — сообщил фокусник, когда они вошли в хижину.

— Здравствуйте! — холодно отозвалась Анита.

— Приветствую вас! — поздоровался Бету, узнав в господине владельца «форда», который держал в обеих руках большие картонные коробки.

— Я привез тебе игрушки и всякие вкусные вещи! — с улыбкой обратился он к мальчику.

Тот, с сияющими глазами, в которых светилось недоумение, принял от незнакомца подарки и обрадованно сказал:

— Мама! Отец! Никогда, даже после самых удачных выступлений, я не держал в руках столько подарков.

Бету смотрел на взрослых, прижимая подбородком коробку, которая казалась огромной по сравнению с ним.

— Да, дорогой мой! — скороговоркой заговорил Берджу. — До сих пор ты был сыном бедняка, у которого не хватало денег, чтобы выполнить хотя бы одно твое желание, но Всевышний послал тебе богатых родителей… Они не позволят пролиться ни одной слезинке из твоих глаз…

— Я не понял! — испуганно воскликнул Бету и понурил голову.

— Сейчас я все объясню тебе, — уже смелее ответил ему отец. — Сегодня ты навсегда покинешь эту лачугу и станешь жить в прекрасном дворце. Тебя ожидает судьба, похожая на сказку…

— Папа! — позвала Алака звонким голоском и, подбежав к нему, устремила на отца чистые, как утро, глаза. — Объясни, Бету совсем нас покинет?.. Навсегда? — ее голос осекся, а маленькое сердечко затрепетало, охваченное тревогой.

Бахадур лег у ног Бету, а Божанди, усевшись на его правое плечо, обняла за шею, что делала крайне редко.

— Да… да… Бету ждет новая жизнь, — волнуясь, заверял ее Берджу, — счастливее нашей. У богатых она другая. Его уже не будут преследовать мысли о том, как заработать на хлеб… Пойми, дочка, — он обнял Алаку, — Бету обязан уйти от нас. Другого случая не будет. Этот господин хочет его усыновить.

Все перевели свои взгляды на важного господина в европейском костюме. Бахадур издал короткий визг, похожий на предисловие к лаю и, зарычав, опять улегся у ног Бету.

Анита стояла у окна, застыв, как изваяние.

— Я не верю! Бету меня не бросит! — закричала, обливаясь слезами, маленькая Алака.

— Не плачь, дочка! Он будет счастлив! Поверь, мне так же, как и тебе, очень тяжело. Но нам необходимо перенести это. Мы обязаны сделать это ради будущего Бету, — объяснял отец как можно понятнее маленькой сестренке Бету, его бессменной партнерше по выступлениям, его преданной и любящей подружке свое решение.

Но как убедить чистое и зоркое и оттого пророческое детское сердце?

— Но ведь Бету ни о чем не просил тебя, па! — с упреком сказала плачущая девочка. — Почему же ты прогоняешь его? За что ты так жестоко наказываешь его?..

— «Наказываю»?! — повторил Берджу и смутился. В эту минуту он ощутил всю справедливость пословицы: «Устами младенца глаголет истина».

— Нет… Я выгоняю его из моей жалкой лачуги во дворец, где живут те, кому уготована судьба принцев…

— Я не принц! — твердо сказал Бету. — Я сын простого фокусника! — и заплакал.

На мгновение воцарилась тяжелая тишина, которую прервала Божанди, издав гортанный звук.

— Мне нравится так жить! — жалобно проговорил Бету. — И другой отец мне не нужен! Если ты позволишь… я бы выбрал эту лачугу.

— Если ты не прикусишь язык, — зло сказал Берджу, — я тебя поколочу!

— Можешь убить меня, но я все равно не уйду! — закричал мальчик, ощетинившись, словно зверек.

Бахадур вскочил на ноги и открыл пасть.

Незнакомец подошел к Бету и взял его за плечо.

— Не трогайте меня! — отпрянул от него мальчик. — Без Алаки и Бахадура я отсюда никуда не пойду! Вот! Забирайте свои игрушки! — и он с ненавистью бросил коробки к ногам господина.

Подарки со звоном грохнулись о глиняный пол.

— Убирайтесь отсюда! — вне себя закричал Бету.

Гость стоял неподвижно, не зная, что предпринять.

— Бету! — в бешенстве кинулся к нему Берджу. — Что ты наделал?! — Он схватил мальчика за плечо и попытался вытолкнуть его за дверь, во двор, поближе к машине.

— Не пойду! — упирался тот.

— Не пойдешь?

— Нет!

— Так я тебя выгоню! — и Берджу резким движением толкнул Бету к двери.

— Не надо, отец! Не прогоняй меня! — взмолился мальчик.

— Убирайся! — кричал разгневанный артист.

Анита стояла у окна ни жива ни мертва и с замиранием сердца следила за происходящим.

— Отец! Пожалей меня! Я не хочу! — слезно упрашивал Бету, но Берджу, схватив его за шиворот, выволок за дверь.

— Убирайся вон из моего дома! — решился Берджу на крайность, рассчитывая таким образом заставить Бету подчиниться своей воле.

— Я не смогу без вас! Отец! — доносились со двора слова мальчугана. — Пожалуйста, не выгоняй! Я люблю вас! Я умру в чужом доме!..

— Садись в машину! — громко скомандовал отец, и к его голове горячей волной прилила кровь. Крики сына, его мольбы переворачивали душу и сердце бедного фокусника. Он знал, что Бету прав в данный момент, но считал, что он еще мал и не понимает всей жестокости жизни…

— Иди! — решительно подтолкнул он Бету к машине, и тот с беспомощным плачем упал на сидение.

Незнакомец стал успокаивать Бету. Он приподнял мальчика, усадил его поудобнее и погладил по аккуратно причесанной голове. Бету затих и попросил позволения вернуться в дом, чтобы попрощаться.

— Можно я один разок взгляну на них?

Глаза Бету и владельца этой красивой машины, его «нового отца», встретились.

Господин открыл дверцу и легким движением руки указал ему на хижину. Бету, молниеносно выскочив из машины, вбежал в дом и бросился к Алаке. Он взял ее обеими руками за головку и трижды прижался к ее щекам. Сестренка и братик нежно омывали друг друга слезами. Они прощались. Что творилось в их детских душах, какие чувства кипели в их изнемогающих от горя сердцах, можно было лишь догадываться.

Бахадур, виляя хвостом и скуля, принялся слизывать слезы с лица Бету, как бы утешая его. Вид у пса был такой, словно накануне его изрядно поколотили. Божанди, сидя у мальчика на плече, руками перебирала его волосы, окончательно испортив тщательно уложенную прическу. Алака села на циновку. Ее тельце поминутно вздрагивало от рыданий. Берджу, отвернувшись, схватился за деревянную подпорку, поддерживающую низкий потолок хижины, и закрыл глаза. Он не шевелился.

Бету подошел к матери. Она взяла его голову руками. Слезы сына горячими ручьями потекли на ее ладони. Сердце Аниты надрывалось от горя. Она вспомнила совсем недавние события, когда этот малыш, его сестренка Алака, Божанди и Бахадур спасли ей жизнь дважды. Перед ее внутренним взором возникла сцена, когда за ней гнались убийцы, посланные Авенашем, и когда она, отчаявшись, бросилась в колодец. И вот этот хрупкий мальчик, сын бедняка Берджу, с помощью своих самоотверженных, честных и чистых душой собратьев вытянул ее из него. Она вспомнила и свое отчаянное состояние, в котором она разбила голову о каменную колонну храма, находясь на грани самоубийства. А Бету и Алака нашли ее там и полуживую вернули к жизни. Они, эти маленькие, мудрые создания, вновь подарили ей этот мир… Она не выдержала, слезы непроизвольно хлынули из ее глаз, ноги ослабли, и она опустилась на пол.

Бету взял таз и, наполнив водой, подошел к отцу, чтобы исполнить обряд прощания. Он присел на корточки и со слезами на глазах принялся омывать ноги Берджу, которому казалось, что силы покидают его. Бедняге очень хотелось броситься к сыну, обнять его, прижать к своему сердцу и плакать, пока душа не выйдет из тесного тупика, в котором она оказалась…

Бету был первым подкидышем, которого он подобрал, отогрел на своей груди, вырастил, выкормил, сделал из него неплохого артиста!..

«Но ведь его ждет прекрасное будущее! Он достоин его! Сейчас все пройдет. Он уедет, и все уладится… Прощай, Бету, сын мой!» — эти горестные размышления Берджу прервал сын, который, омыв его ноги, обхватил их руками и поцеловал.

Мальчик встал с колен, поставил таз под лавку и вытер рукавом слезы. Бахадур положил передние лапы ему на плечи и так сильно прижал к стене, что он не мог сдвинуться с места. Пес скулил, не пускал Бету к ненавистной машине. Божанди, издавая пронзительные крики, обвилась вокруг правой ноги мальчика. Берджу, закрыв лицо руками, плакал, как ребенок. Ему вторила маленькая дочурка.

— Скажи, отец, ты меня прогоняешь, да? — снова спросил Бету. На его лице отразилось глубокое страдание.

В ответ ему Берджу громко зарыдал, крепко прижавшись к деревянной подпорке…

Бету вышел на улицу. За ним последовал Бахадур. Но уже взревел мотор, и «форд» медленно выкатил со двора. Бахадур бежал за машиной, пока та не набрала большую скорость и не скрылась из виду. Поток транспорта поглотил ее, забивая тонкий собачий нюх сокрушительной волной выхлопных газов. След был потерян… Пес сел на обочину дороги и, понурив голову, долго и тупо смотрел грустными глазами на железные, поблескивающие на палящем солнце «ящики на колесах».

Носильщики, поджидая клиентов, сидели на земле, играли в карты и время от времени смеялись. Их нехитрое оборудование — клеенчатые кресла да глубокие цилиндрические корзины для переноски грузов, лежали рядом. Недалеко от них небольшая группа полуобнаженных крестьян — продавцов фруктов, собравшись в кружок, шумно и с аппетитом ела кашу, захватывая ее пальцами, и круглые пресные лепешки — чапати.

— Тростник! Сахарный тростник! Свежий сок! — кричали мальчишки.

Трещали трехколесные мотоциклы с колясками — своеобразные двухместные такси. Проносились машины всевозможных марок, сверкая яркими красками. Велосипедисты, ловко лавируя в потоках машин, текли бесконечными ручьями, нагруженные чемоданами, тюками, детьми…

Авенаш наконец-то остановил такси. Водитель, включая счетчик, едва не обжег пальцы, поскольку тот был установлен снаружи, на радиаторе. Он одарил пассажира ослепительной улыбкой и спросил, куда ехать.

— Кафи-хауз, пожалуйста, на Майо-роуд, — стараясь быть вежливым, ответил ему Авенаш. Он явно нервничал. — Я спешу. Побыстрее, прошу вас! — сказал он на пенджабском наречии.

Водитель снова улыбнулся. Ему было приятно услышать родной пенджаби. И он, рванув с места, помчался на юг. Временами он выезжал на правую сторону, хотя движение было левосторонним. Он лихо обогнал три автомашины и выскочил перед мчащимся автобусом.

Авенаш в страхе схватился за ручку, укрепленную под потолком салона. Водитель такси зарабатывал на хлеб рискованно и со знанием дела, умело управляя машиной. Он был уверен, что этот господин, который очень торопится, по достоинству оценит его профессионализм.

Такси резко затормозило и у небольшого стеклянного здания с террасой, окаймленного стройными арековыми пальмами.

— Пожалуйста, господин! Вот Кафи-хауз.

— Благодарю! — сказал Авенаш и расплатился с водителем в тройном размере.

«Оценил», — подумал водитель, и на его лице ослепительно вспыхнула белая полоска зубов.

Авенаш быстро вошел в Кафи-хауз и занял свободный столик в углу зала. Он сел спиной к стене, увитой плющом, с тем чтобы хорошо видеть входную дверь. Ждать пришлось недолго. Стеклянная дверь легко повернулась на шарнирах, и в зал вошел Гафур. Он был в пестрой рубашке навыпуск. Вокруг его мясистого лица скобой чернела бородка. Кивком головы на толстой шее он дал Авенашу знать, что увидел его. Затем шумно сел рядом и почесал волосатую грудь.

— Приветствую вас, уважаемый Гафур-муян, — негромко сказал Авенаш.

— Привет, Авенаш Бабу! Рад тебя видеть.

— Ну что?

— Мои люди прочесали весь этот поселок. Никаких утопленниц в колодцах за последнее время никто не обнаруживал.

— Значит, она жива? — с тревогой спросил Авенаш.

— Как знать! Может быть. С минуту на минуту должен появиться мой агент. Он уже три дня ведет наблюдение за той улицей в этом вонючем поселке. Говорят, какая-то красивая женщина, жена бедняка, стала часто появляться по утрам на реке: стирает белье. Люди утверждают, что она из благородных, но моему агенту не удалось увидеть ее ни разу.

— Фотография моей жены у него есть?

— Еще бы! За кого ты меня принимаешь! Ты бы лучше платил побольше и в срок. Кстати, сегодня ты должен уплатить мне пару тысяч.

Авенаш отсчитал деньги и, не говоря ни слова, вручил их Гафуру, каштановые глаза которого потемнели.

— Эй, официант! Два кофе и сок! — рявкнул он.

— Ну и жара! — произнес Авенаш банальную фразу. — А что с адвокатишкой делать? Он очень всполошился по поводу исчезновения Аниты. Вот-вот все может рухнуть.

— Ничего не рухнет, если мы ее уберем. Ты — единственный наследник ее богатства, а я стану твоим компаньоном, запомни это!

— Да… — тихо согласился Авенаш.

Официант принес две чашки горячего кофе и два тонких высоких стакана с соком. В это время в зал вошел тощий смуглый человечек в дхоти и клетчатой ангочхе. Он стремительно и бесшумно направился к столику, за которым сидели Авенаш и Гафур.

— Все в порядке, — сказал он, усевшись на свободный стул.

— Что «в порядке»? Говори яснее! — буркнул Гафур.

— Ваша прелестная супруга, — обратился он к Авенашу, — нашла благословенный приют под кровлей некоего уличного комедианта по имени Берджу.

Тощий человечек заказал себе кофе и принялся молча и медленно поглощать небольшими глотками душистый напиток. Его темные, как ночь, глаза ничего не отражали.

— Хорошо… я сам пойду к ней и поговорю с этим… как его?..

— Берджу, — подсказал человечек, сощурившись.

— Да, да, Берджу. И приведу Аниту домой. Я знаю, что ей сказать! Все будет так, как я хочу! — Авенаш расплатился с официантом и встал. — Итак, завтра утром я буду там.

— Тебя проводить? — спросил Гафур.

— Нет, нет! Потом, если… если будет нужно, я зайду к тебе после визита к этому артисту, — он распрощался со своими помощниками и удалился.

Прошло два дня с тех пор, как Бету покинул родной дом… В некогда дружной семье Берджу все изменилось, словно из простой, но устойчивой постройки был удален главный узел крепежа.

Анита изо всех сил старалась наладить разбитую жизнь семьи. Она готовила завтраки и обеды, но никто почти ничего не ел.

Бахадур так тосковал, что целыми днями сидел у порога и скулил. Пес занемог. Рис плесневел в его миске, кость лежала нетронутой. Потеряв след Бету, он стал неусыпно следить за башмаками своего великого господина, ибо только он мог знать, куда увезли Бету. Бахадур терпеливо ждал, когда же Берджу пойдет к мальчику.

У Алаки был жар. Она лежала на чарпаи, глядя в одну точку, и по ее лицу беззвучно текли слезы.

Берджу не находил себе места.

«Господи, — думал он, — я и представить себе не мог, что после ухода Бету будет так тяжело! Да и ему, наверное, нелегко… Может быть, он тоже заболел, как Алака? Не дай бог, умрет еще… Похоже, что жизнь богатых не такая уж счастливая, если господин просил меня поделиться своим счастьем? В чем причина: в судьбе, в карме?.. Значит, он считает меня счастливым? А я отдал ему свое счастье. И что такое счастье? В чем оно?»

Берджу сидел на пороге. Он похудел, осунулся. Ноги его ослабели.

Анита, склонившись над плитой, грела молоко. Алака стонала и всхлипывала:

— Бету! Где ты? Почему ты бросил меня? Папа, верни Бету! Разреши ему вернуться! — тихо просила она, словно в бреду.

Берджу медленно и тихо, словно тень, приблизился к Аните.

— Неужели это никогда не кончится? Анита, мне кажется, что я умер… Ну и пусть я умер, зато Бету жив. Он станет большим человеком…

— А если он заболеет от тоски?..

— Все в руках Господа, Анита!

— Кажется, от нас не Бету ушел, а ушла душа дома, — вдруг произнесла Анита страшные слова.

Берджу вздрогнул. Эти слова попали ему в самое сердце. Они как бы отрезвили его. Он снова почувствовал в себе силы, его голова лихорадочно заработала в поисках решения, выхода из создавшегося положения.

— Наша жизнь стала какой-то неполноценной, нам все время чего-то не хватает! Берджу, дорогой мой, — ласково обратилась Анита к фокуснику, — я очень боюсь, как бы наша семья не утонула в слезах… Мое сердце говорит, что Бету должен быть здесь. Он нужен нам, как нужна вода умирающему в пустыне от жажды…

Берджу помрачнел. Только теперь он по-настоящему осознал, что своими собственными руками разрушил счастье семьи. И не известно, каково сейчас Бету у этих чужих людей. Но как бы там ни было, они никогда не заменят ему его отца, бедного бродячего артиста.

«Я должен во что бы то ни стало исправить эту роковую ошибку», — подумал Берджу и опустился на циновку.

— Алака, успокойся, доченька! Бету вернется домой, я обещаю тебе.

— Папа! Это правда?! Только поскорее, прошу тебя! — тихо заговорила малышка и приподнялась в кровати. Потом быстро спустила с кровати ножки и бросилась в объятия отца.

Несколько минут они сидели неподвижно. По их щекам ручьями текли слезы.

Бахадур, почуяв перемену в психологической атмосфере, завилял хвостом и стал ходить вокруг фокусника и Алаки.

Божанди, заняв свое излюбленное место на плече Берджу, играла бантиком на голове Алаки.

— Сегодня ночью мы все пойдем к дому того господина и посмотрим, как живет Бету. Если он страдает, я заберу его… чего бы мне это ни стоило.

— Давайте обедать! — весело пригласила Анита.

Впервые за два дня Алака выпила стакан молока и съела яблоко.

Бахадур тоже с жадностью съел свой обед, время от времени рыча и повизгивая. После обеда он стал зорко следить за башмаками своего хозяина…

Ночью Берджу со всей своей «командой» шел по дороге, ведущей на юго-запад. Он без труда запомнил путь, по которому они ехали к тому господину, а его адрес был записан у него на клочке бумаги. Кроме того, господин дал ему свою визитную карточку, плотную и глянцевую.

Спустя два часа они наконец подошли к пятиэтажному дому.

— Эта квартира на четвертом этаже! — сказал Берджу. — Балконная дверь открыта. Он должен быть там. Это комната Бету. Вы все спрячьтесь за этой густой акацией, — посоветовал он своим домочадцам, — а я — мигом! — и артист исчез в темноте.

Рядом с балконом находился оцинкованный водосточный желоб, спускавшийся с крыши, который был надежно прикреплен к стене металлическими кронштейнами.

Берджу снял башмаки и бесшумно, с ловкостью настоящего акробата стал осторожно подниматься по водостоку. В доме на противоположной стороне зажглось и тут же погасло окно. Через несколько минут Берджу достиг высоты балкона. Взявшись обеими руками за его ограждение, он подтянулся и, перекинув через него сначала одну, а потом другую ногу, оказался на балконе. Минуту постоял, чтобы прийти в себя, и вошел в темную комнату.

До его слуха донеслись тихие всхлипывания. Он осторожно пошел на звук. Его рука нащупала мягкий подлокотник кресла, в котором, свернувшись калачиком, лежал Бету.

— Сынок! — тихо позвал Берджу и взял мальчика на руки.

— Отец! — шепотом воскликнул Бету, обвил ручонками горячую шею отца и крепко прижался к нему всем своим тельцем. Его маленькое сердце билось, как только что пойманная птичка.

— Бету, сыночек мой! Тебе плохо здесь?

— Да, отец! Если бы ты не пришел, я умер бы… Я не хочу здесь оставаться. Я хочу жить с тобой, с мамой, Алакой, Бахадуром и Божанди, — радостно шептал он, вытирая слезы.

Внизу послышался топот ног.

— Пойдем отсюда! Живее! — сказал Берджу.

Они с трудом нашли дверь и, кое-как разобравшись с замками, вышли на лестничную площадку. Не успели беглецы спуститься и на один марш, как перед ними выросли двое полицейских.

— А вот и он! Далеко не уйдешь! — закричал один из них. — Держи его! — и он изо всех сил ударил Берджу по плечу дубинкой.

Удар дубинки и топот стражей закона потряс тишину лестничной клетки…

— Не бейте его! — звонко и грозно прокричал Бету, но полицейский не унимался, продолжая наносить удары. — Что вы делаете?! Не бейте его! — защищал Бету отца и попытался выхватить орудие из рук ретивого служаки.

На шум и крик вышел хозяин квартиры, облаченный в длинный китайский халат.

— Подождите! — громко и властно приказал он полицейским, которые собирались угостить Берджу очередной серией ударов. — Не бейте его! Это не вор! — добавил он с горечью в голосе.

Полицейские моментально присмирели и, бормоча извинения, быстро покинули подъезд.

Господин помедлил еще с минуту, глядя на отца и его сына. Затем молча повернулся и вошел в квартиру. Входная дверь с глухим стуком захлопнулась. Он все понял…

Берджу, тяжело дыша, одной рукой прижимал к себе Бету, словно боясь потерять его, а другой — размазывал струящуюся по виску кровь. Он прислонился к перилам, чтобы прийти в себя после хлестких ударов по шее и голове, нанесенных полицейскими.

Мальчик, оторвав от своей рубашки кусок ткани, приложил его к виску отца.

— Спасибо, Бету! — благодарно прошептал отец. — Вся семья ждет тебя на улице! — Он глубоко вздохнул и стал приводить себя в порядок, поправляя рубашку, которая лопнула на плече от удара, и вытирая кровь. — Ты не говори им, сынок, пожалуйста, что мне досталось от этих вояк, ладно?

— Ладно, отец! — пообещал Бету и помог ему вытереть кровь.

Минут через десять они вышли на улицу. Бахадур кинулся к мальчику, чуть было не сбив его с ног.

— Бахадур! Дружок! — обрадовался Бету и крепко прижал пса к своей груди. Пес старательно облизывал следы слез на щеках своего любимца.

— Ну вот и мы! — просто сказал Берджу, когда они подошли к остальным, притаившимся в ожидании их под сенью акации.

— Бету! — одновременно воскликнули Алака и Анита.

По щекам Бету побежали слезы радости.

«Наконец-то мы опять все вместе!» — подумал он и, сложив руки у подбородка, низко всем поклонился.

— Мама! Алака, сестренка, — радостно приговаривал мальчуган, обнимая их.

Все, словно по команде, двинулись прочь от ненавистного дома.

Впереди бежал Бахадур, время от времени оглядываясь и проверяя, все ли «подопечные» на месте.

После возвращения Бету все пошло своим чередом, однако в отношениях между членами семьи появилось нечто новое.

Тяжелое испытание, посланное судьбой этому мальчику и его домочадцам, заставило членов этой и без того дружной семьи, стержнем отношений между которыми были бесконечная любовь и преданность, еще больше сплотиться и впредь еще более бережно относиться друг к другу.

Анита вдруг поняла, что любит Берджу так сильно, что не представляет без него своей дальнейшей жизни. Берджу испытывал к ней те же самые чувства, но считал, что ее благородное происхождение не оставляет ему почти никакой надежды на дальнейшее развитие их отношений, и он молча страдал, скрывая свое чувство от дочери брахмана. Утешением ему служило лишь то, что его дети наконец-то обрели мать, любящую и нежную, которая кроме домашних забот взяла на себя и роль гувернантки. Она учила Алаку читать и писать, много рассказывала об истории Индии. Читала им сказки, легенды, эпос «Махабхарату» и «Рамаяну», заставляла запоминать молитвы, обряды. Купив географический атлас, она занималась с ними географией, а позднее стала заниматься с ними и арифметикой. Непринужденная домашняя обстановка способствовала тому, что дети, как губка, впитывали знания и многому уже научились от Аниты, но Берджу все же не переставал мечтать о том, чтобы определить Бету в школу.

Догадки относительно того, что же случилось с матерью этих детей, супругой Берджу, не давали Аните покоя, и вот настал день, когда она наконец-то решила попробовать приоткрыть завесу этой тайны и мягко намекнула об этом артисту, но он опустил глаза и ответил:

— Ах, Анита! Лучше не спрашивай меня об этом, хотя бы пока!

Аните не спалось. Свет полной луны, словно серебряное сари, окутывал все вокруг. Тяжелые и отчетливые тени, ломаясь о стены домов и заборов, ложились на траву и каменные плиты. Было прохладно, а Берджу, как обычно, спал во дворе, на улице. Анита тиха встала, взяла одеяло и вышла из дома. Фокусник Берджу спал, разбросав руки в стороны. Слышалось его мерное дыхание. Последние дни он много трудился над программой выступлений, что принесло свои плоды: два раза сборы оказались весьма удачными, но он очень уставал и поэтому спал как «убитый». Анита осторожно накрыла его одеялом. Берджу даже не пошевелился. Она немного постояла около него и вернулась в дом. Все это не ускользнуло от чутко спавших детей…

Утром, когда отец, напевая песенку, густой пеной намыливал для бритья щеки и подбородок, к нему подошли Бету и Алака.

Где-то по-соседству кудахтали куры, издалека доносилось блеяние коз. Поселок просыпался. Дети обменялись взглядами заговорщиков. По их лицам было видно, что они хотят о чем-то спросить отца, но не решаются сделать это.

В надежде на то, что отец обратит на них внимание и завяжется разговор, Бету принялся покашливать и перебрасываться с Алакой словами, но все было напрасно. Берджу, отложив помазок, стал неторопливо проводить по щеке бритвой. Дети на время удалились, понимая, что если надоедать бреющемуся человеку, то недалеко и до беды: он может порезаться… Но как только Берджу, освежившись водой из-под колонки, стал вытираться холщовым полотенцем, Бету и Алака вновь выросли перед ним.

— Ну, раз уж вы пришли делегацией, значит, что-то произошло! — добродушно улыбаясь, весело сказал им отец.

Дети слегка замялись.

«Была не была!» — решил Бету и перешел к «делу».

— Отец, ты до сих пор спишь на улице? — спросил он.

Алака, воспользовавшись «проторенной» братом «дорожкой», прозвенела:

— Тебе, наверное, холодно?..

— Оч-чень! — лукаво ответил Берджу.

— Но сегодня ночью мама вынесла тебе одеяло… — развивал Бету свою мысль.

— Ну и что? — последовал простодушный вопрос отца.

Не зная, что сказать дальше, Бету запнулся. Но Алакабез всяких обиняков выпалила с детской непосредственностью:

— А может, это любовь? А?.. — она склонила головку набок и лукаво прищурилась.

— Откуда вам это известно? Вы что, ясновидящие? — в тон ей ответил артист, вешая полотенце на веревку.

— Ниоткуда! Бахадур и Божанди подсказали нам, — ответил ему сын.

— Что именно они вам «подсказали»? — не унимался Берджу, так как ему было любопытно, каким образом эти маленькие «свахи» будут выпутываться из своих же сетей.

— Они подсказали, что мама выносила одеяло и…

— Ну, хватит, хватит! — прервал артист мальчика и, напустив на себя побольше строгости, добавил: — Сейчас же перестань, Бету!

Но не так-то легко было заставить их отступить. Это были хоть и маленькие, но стойкие «вояки», закаленные в боях их тяжелой жизни.

— Второй такой случай тебе не скоро представится, — резонно заметила Алака.

— Иди к ней! А! — наступал Бету на отца.

— И скажи: «Я тебя люблю»! — как истинная актриса, вставила Алака ремарку, извлеченную из своего актерского опыта. Но этого ей показалось мало, и она добавила слова из «Рамаяны», приняв драматическую позу влюбленного: — И еще скажи ей: «Без тебя, дорогая, я не могу жить на свете!»

— А дальше не продолжай! — подхватил Бету. — Этого вполне хватит. Мама сразу же растает…

Берджу смеялся от всей души. Он обнял детей за плечи и сказал:

— Уговорили! Я иду к ней!

Бету и Алака побежали впереди него. Анита готовила завтрак.

— Мамочка, я хочу кое-что тебе сказать! Но мне стыдно произнести это вслух. Давай, я скажу тебе шепотом, на ушко, — Алака подошла к матери и приподнялась на цыпочки. Анита склонилась к ней. — Ну что, Бету, говорить? — обратилась она к брату.

— Так и быть, говори! — махнул тот рукой.

— Хорошо! — обрадовалась девчушка. — Наш папа хочет на тебе жениться! — радостно зашептала она. — Он ждет тебя на улице!

— Мама, соглашайся! — пришел на помощь сестре Бету. — Он будет тебе хорошим мужем.

Лицо Аниты залилось румянцем. Она была смущена и растеряна. От неожиданности она опрокинула чашку с молоком, но Божанди, неусыпно наблюдавшая за всем происходящим, быстро пришла к ней на помощь, подняв чашку и вытерев молоко.

— Спасибо, Божанди, — поблагодарила обезьянку Анита. — Пойду, проверю, высохло ли белье! — и поспешно вышла из хижины.

Бету и Алака обнялись. Бахадур и Божанди подбежали к ним. Все, образовав круг, принялись танцевать, а Бету и Алака напевали веселые куплеты…

Анита прошла мимо Берджу, который неподвижно стоял посреди двора, не осмеливаясь остановить ее. Анита снимала белье, словно во сне. В ее ушах звучали слова детей: «Наш папа хочет на тебе жениться… Он будет тебе хорошим мужем».

От внезапного прикосновения она вздрогнула и оглянулась: перед ней стоял Берджу, который смотрел на нее широко раскрытыми глазами, в которых светилась любовь. Анита потупилась, не выдержав его взгляда…

— Анита, — тихо сказал Берджу, почти не слыша своего голоса.

— Да? — в замешательстве ответила женщина, чье сердце так и не распустилось, словно цветок, навстречу любви и счастью под холодными ударами судьбы. Но оно так жаждало этого чувства, так страдало и мучалось…

— Я… я… хочу тебе сказать, что мы все так тебя любим, — начал Берджу «городить огород». Он чувствовал, что сейчас может сказать какую-нибудь глупость и этим вызвать презрение этой красивой и благородной женщины, ставшей для него бесконечно любимой и дорогой.

Он беспомощно оглянулся, как бы ища опору, и очень пожалел о том, что Бету нет рядом, который немедленно поддержал бы его.

Но Анита, сама удивляясь себе, пришла ему на помощь:

— Берджу, дорогой! Мне без тебя плохо… Когда тебя нет рядом, я грущу… Ты нужен детям, я знаю, но и мне тоже…

— Да, да, Анита, милая! — горячо подхватил ее слова артист. — То же самое я хочу сказать тебе. Я — бедный уличный комедиант, а ты — знаменитая артистка, но я хотел бы надеяться… — он замялся, не зная, как повести себя дальше и старательно припоминая сцены объяснений в любви из фильмов, которые смотрел очень давно, но в эти минуты память совершенно отказалась служить ему, и он прикоснулся к ее волосам и заглянул в ее глаза, полные любви и страдания. В это мгновение он почувствовал глубокое родство своей души с душой этой знатной девушки и заговорил с ней, отбросив все предрассудки.

— Анита, я с первого взгляда на тебя почувствовал родство наших душ. Нас объединяет нечто такое, чему на земле нет названия… Может быть, это понимание или сострадание, не знаю. Но мне хотелось бы, чтобы ты относилась ко мне так же, как и я отношусь к тебе.

— Берджу, милый! Я очень люблю тебя. У меня нет никого на свете. Я сирота!

— И я сирота, — грустно сказал он.

Анита взяла его теплую руку в свою, и они, сами того не замечая, медленно пошли по направлению к реке.

— Ты называешь меня великой артисткой, Берджу. Это не так! Жизнь заставила меня обучиться этому искусству, хотя я уже с детства неплохо танцевала, и потом, когда училась в школе и в колледже… У меня тяжелая судьба… Когда-то я была обеспеченной, но теперь все потеряно, у меня все отняли…

Блеснул луч солнца и рассыпался по ее прекрасному лицу, заиграв в навернувшихся на ее глаза слезах.

— Только не надо плакать, Анита, прошу тебя! Мне так хорошо с тобой. На мою долю выпало слишком много слез, поэтому я не могу видеть, когда кто-то плачет… Не надо, улыбнись! И не рассказывай мне ничего, ведь ты страдаешь от этого, я же вижу, — и он осторожно обнял Аниту за плечи.

Сердце ее трепетало. Боль и радость одновременно пронзили его в это мгновение.

— Берджу! Ты всегда будешь со мной? Ты не оставишь меня?

— Конечно, Анита! И дети наши будут с нами.

— Мы выучим их, Берджу. Мой импрессарио устроит мне хорошее выступление, когда я захочу, и тогда на вырученные деньги мы отдадим в школу Бету.

— Да, милая, это моя мечта! Мы вместе заработаем эти деньги.

Они спустились к реке и долго сидели на прибрежном камне, строя планы на дальнейшую жизнь. Солнце уже стояло в зените, нещадно припекая.

— Ой, Берджу, мы забыли о детях! Ведь их надо кормить. Пойдем скорее домой!

— Да, да! Какой же я дурак! Совсем забыл о детях! — согласился он.

Счастливая пара зашагала домой.

— Боже, что это?! — испуганно воскликнула Анита, увидев рядом с хижиной своего жениха светло-голубой автомобиль марки «ауди».

— Наверно, это опять пожаловал тот господин, который пытался усыновить Бету, — предположил Берджу.

Анита почувствовала что-то недоброе.

Из машины вышел высокий мужчина в белой рубашке навыпуск и белых брюках из хлопчатобумажной ткани. У него были пышные русые волосы. Анита замерла.

— A-а!.. Так вот ты где прячешься! — насмешливо воскликнул мужчина. — Быстро, садись в машину!

— Поди прочь! — резко ответила ему Анита и хотела пройти, но тот грубо схватил ее за руку.

— Господин! — сказал Берджу, освобождая руку Аниты. — Прошу не прикасаться к ней, а не то…

Во двор высыпали все домочадцы. Бахадур встал у правой ноги своего хозяина, ощетинив шерсть. Божанди с небольшим арканом из тонкой пеньковой веревки сидела на плече Бету.

— Тебя не спрашивают! — прервал его мужчина, снова схватил Аниту за руку и попытался втолкнуть ее в машину.

Бахадур, снедаемый желанием перегрызть горло неизвестному, томился в ожидании сигнала одного из своих хозяев.

— Оставьте ее! — потребовал Берджу.

Не отвечая ему, мужчина сделал движение рукой, и его кулак по всей вероятности, свернул бы артисту челюсть, если бы тот вовремя не уклонился от удара. Незнакомец, по инерции сделав шаг вперед, невольно наклонился, подставив Берджу свою шею, и тому ничего не оставалось, как молниеносно нанести по ней сильный удар ребром ладони. Тот рухнул на землю, как сноп.

— Божанди, стоять! — звонким голосом скомандовал Бету.

— Ах ты подлец, свинья! — бормотал мужчина, поднимаясь на ноги. Он открыл дверцу машины, взял монтировку и, изрыгая проклятья, с перекошенным от злобы лицом двинулся на Берджу.

Бету незаметным жестом дал команду Божанди, которая уже спустилась на землю и стояла рядом с ним. И в то самое мгновение, когда незнакомец занес вверх руки с зажатой в них монтировкой, чтобы нанести удар хозяину дома, ласковая пеньковая петля охватила его запястья и стремительно затянулась. Грозное оружие выпало из рук негодяя и с грохотом врезалось в лобовое стекло его автомашины, которое, вдребезги разбившись, со звоном разлетелось, сверкая в солнечных лучах. Берджу, не давая врагу опомниться, нанес ему мощнейший удар в солнечное сплетение. «Храбрец» сложился пополам и, повинуясь закону всемирного тяготения, открытому великим сыном туманного Альбиона, очутился на земле, с трудом и мучительно приходя в себя.

— Идите быстро в дом! — приказал Берджу детям.

Все, кроме Бахадура, который затаился за углом, повиновались. Пес очень переживал, что ему не представилась возможность вступить в драку.

«А все эта Божанди! Везет же этим священным обезьянам! Ну ничего, — думал он, — придет и моя очередь послужить хозяину. И может быть, даже сегодня…» — Бахадур тяжело дышал, высунув алый язык.

Спустя несколько минут, поверженный незнакомец пришел в себя и поднялся на ноги. Опираясь одной рукой о машину, он пытался свободной рукой стряхнуть с себя пыль. Из носа у него текла кровь. Размазывая ее по лицу, он процедил:

— Я тебе этого не прощу!

— А почему ты напал на меня?! — в ярости закричал Берджу. — Кто она тебе? — и он показал движением руки на испуганную Аниту. — Она твоя знакомая или невеста? И почему она не желает разговаривать с тобой? — учащенное дыхание мешало ему говорить.

Мужчина наконец выпрямился и, убедившись, что крепко стоит на ногах, нагло заявил:

— Эта женщина — моя жена!

Берджу оторопел. Он посмотрел на Аниту, затем перевел взгляд на соперника.

— Ты что, парень, с ума спятил?! — возмутился он и, взяв Аниту за руку, сказал: — Пойдем! Нечего нам с этим наглецом разговаривать. Получил свое, а теперь убирайся! — бросил он напоследок непрошеному гостю.

— А ты спроси у нее, если мне не веришь! — крикнул Авенаш им вслед. — Анита! Скажи ему, кем ты мне доводишься, дорогая! — съязвил он.

Берджу остановился и вопросительно посмотрел на Аниту, на которой не было лица. Губы ее дрожали, глаза лихорадочно блестели. Она словно окаменела, не в силах вымолвить ни слова.

— Спроси ее! Спроси! Я ее муж! — настаивал Авенаш. — Говорю же тебе, как тебя… э… э… Берджу. Ну что, Анита, молчишь? Что ж, это красноречивее всяких слов! Видишь, как она побледнела?! Эта недостойная женщина, — он подошел к Аните почти вплотную и посмотрел ей в глаза, — моя жена, а я — ее законный муж! — победоносно закончил он, бросив на Берджу взгляд, полный ненависти и презрения.

Анита прислонилась к дереву. Она была словно во сне. В ее памяти вновь всплыли потрясения, пережитые несколько лет назад: гремела гроза, сверкала молния, шел дождь… и слышался отвратительный голос Авенаша: «Вон из моего дома, нищенка, потаскуха! И забирай своего ублюдка! А если хочешь умереть, то я с удовольствием оплачу твои похороны!» Потом она услышала грохот поезда и визг тормозов, потрясшие все ее существо, и плач своей крохотной дочурки, которую она положила в контейнер.

Алака подошла к матери и, обняв ее ноги, заплакала.

— Мама, мама! Почему ты молчишь? Пойдем домой! — закричала она, не понимая, почему Анита не реагирует. Ее маленькое тельце содрогалось. Испуганный Берджу принимал самые отчаянные попытки успокоить девочку, но у него ничего не получалось.

Анита все еще не могла прийти в себя, мысленно вновь переживая всю свою трагическую жизнь.

Берджу беспомощно опустился на порог и обхватил голову руками, не зная, что предпринять. У Алаки, кажется, начиналась истерика: ее била мелкая дрожь.

Бахадур и Божанди подбежали к малышке. Анита молчала. Потом вдруг резко повернулась и, глядя перед собой немигающими глазами, медленно не пошла, а «поплыла», как слепая, вдоль улицы поселка.

Берджу ничего уже не соображал. Бету взял Алаку за руку и повел ее в дом. Она не сопротивлялась, перестав причитать: «Мама, мама!» Мальчик уложил ее в постель, а она еще долго хныкала, но, обессилев, наконец уснула.

Анита шла и шла, ничего не видя перед собой. Наконец в ее голове появился слабый просвет сознания, освободившегося из плена воспоминаний, которые, вырвавшись из глубоких тайников мозга, совершенно отключили ее от действительности, и она присела в тени бананового дерева. Мимо проносились машины.

Авенаш осторожно подрулил к ней на своей «пострадавшей» машине. Озираясь, он вышел из нее и приблизился к жене.

— Садись! Поедем домой! Анита, ты слышишь? — резко выкрикивал он, но она не реагировала. Недолго думая, он грубо схватил ее одной рукой за косу, а другой — под руку и резко дернул к себе. От этого Анита вдруг пришла в себя. Увидев перед собой искаженное лицо своего супруга, она истошно завопила и вцепилась в него ногтями. Авенаш в свою очередь издал крик, похожий на визг шакала.

— Ах ты, негодная! Да я тебя… — но он не договорил, так как в это время тяжелая и горячая рука полицейского, словно металлические клещи, сжала его плечо.

— Что здесь происходит, господин?

Авенаш от неожиданности встрепенулся и, подвернув ногу, упал на мостовую, но та же «железная» рука подняла и поставила его на прежнее место.

— Она… она моя жена!.. И вот… задурила! Не желает ехать домой! — подобострастно лепетал он.

— А что с вашей машиной? Авария? Это вы сбили человека на перекрестке? — грозно допрашивал блюститель порядка.

— Нет, нет, что вы! Это мальчишки бросили камень! — солгал он и замялся: — Я… я…

— Что ж, придется поехать с нами, — решил сержант, заподозрив что-то неладное. Он втолкнул Авенаша в «джип», а его помощник осторожно подвел Аниту и помог ей сесть рядом с водителем, а сам уселся рядом с Авенашем. По рации он сообщил о поврежденной машине марки «ауди», и велел водителю ехать.

В полицейском участке сержант составил протокол, установив личности Авенаша и Аниты и тщательно допросив их.

На все вопросы полицейского Анита не отвечала. За нее говорил Авенаш.

— Она моя жена, Анита Дели!

— О, Анита Дели?! — удивился офицер, который тоже вошел в кабинет дежурного. — Я был на одном из ваших выступлений. Я приношу вам наши извинения, госпожа. Вас сейчас же отпустят, только подпишите протокол.

— Ваш муж бил вас? — спросил сержант.

Анита молчала.

— Ну что ж, — сухо сказал офицер, — распишитесь, господин Авенаш. За беспорядок, учиненный на улице, вы заплатите штраф в сумме пятисот рупий и сверх того — за езду в неисправном автомобиле. Итого тысячу триста рупий. Это все! И считайте, что вы легко отделались. Благодарите свою жену! — он встал и поклонился Аните. — Можете идти, госпожа. Вы свободны.

— А я?! — всполошился Авенаш.

— Если у вас есть наличные, можете внести штраф в нашу кассу и тогда… до свидания!

— Да! Есть! — выпалил арестованный.

— Хорошо! Сержант, проводите господина к кассе.

Сержант и Авенаш вышли. Воспользовавшись этим, Анита поблагодарила офицера и вышла на улицу. Она быстро села на такси и уехала к своему антрепренеру. К счастью, он был дома и расплатился за машину.

— Анита, дорогая! Куда вы запропастились? Что с вами? Вы больны? — непринужденно спросил он и улыбнулся своей заученной улыбкой.

— Да, немного, — грустно ответила она.

— А у меня есть для вас хороший заказ на выступление.

— Хорошо. Я им воспользуюсь, но позднее. А сейчас мне нужно немного денег. И я возьму кое-что из вещей…

— Пожалуйста. Ваш гардероб и весь реквизит в целости и сохранности. Пятьсот рупий вам хватит?

— Пока да. Но это в счет будущего выступления, разумеется! — и она взяла деньги, протянутые ей антрепренером. — А теперь я хотела бы переодеться.

— В таком случае не буду вам мешать! Пойду приготовлю кофе! — сказал хозяин и удалился на кухню.

После кофе Анита приняла успокоительное и села подремать в плетеном бамбуковом кресле на балконе, но незаметно для себя забылась глубоким тяжелым сном… Ее разбудили яркие горячие лучи утреннего солнца.

Анита быстро привела себя в порядок, поправила светлое сари, подкрасила тику и, поблагодарив своего покровителя и коллегу, покинула его дом.

Она вышла на шумную улицу и решила немного пройтись. От жары и смога ей стало не по себе, и она поспешила зайти в тенистое кафе. Здесь она заказала себе легкий завтрак и манговый сок. Поев, она расплатилась и пошла в магазин. Чтобы немножко порадовать своих домочадцев, она решила сделать им небольшие подарки: Бету она купила белую хлопчатобумажную рубашечку и шорты, Алаке — куклу и легкое прозрачное платьице, а Берджу — кожаные сандалии. Не забыла она и о животных, купив для них кое-что из еды, и пошла на остановку автобуса, который, миновав бывший «черный город», довез ее к счастливой для нее окраине, бедному поселку, где она вновь обрела вкус к жизни и где счастье было так возможно, так близко… Она отогнала от себя досаду, которая накатывалась на нее, как волна, вновь и вновь заставляя сомневаться. Но сердце ее стремилось туда, к своей семье, к Берджу, его милым детям, к забавным и преданным Бахадуру и Божанди. Анита решила, не откладывая, во всем признаться Берджу, рассказать ему о своей погибшей юности и молодости.

«Молодость! — грустно подумалось ей. — Скоро и она пройдет».

Отмахнувшись от невеселых мыслей, она быстро зашагала к хижине Берджу, ставшего ей таким дорогим…

Ночь была душной. Крики павлинов раздражали Берджу. Он лежал у стены на одеяле. Глаза его были открыты, голова раскалывалась от мыслей. И как он ни старался, уснуть ему не удавалось.

«Надо же такому случиться! Какой же я глупец! Поверил женщине! Да что я! Детей жаль. Они, бедные, так полюбили ее! Но и я не смогу теперь жить без нее… Что делать? Как было все спокойно до того, как Анита появилась в моей жизни! А все мечты… Разве может полюбить меня, бедного фокусника, такая женщина?»

Его мысли прервали тихие всхлипывания. Он прислушался. Встал и подошел к дочери. Алака плакала, лежа на спине. Ничего не сказав, Берджу вернулся на свое место. Бету тоже не спал, время от времени шумно вздыхая.

«Вот незадача! Угодили мы всей семьей в западню. Ну, ничего… Что-нибудь придумаем. Наверное, надо уехать куда-нибудь. Может, со временем дети забудут ее. Время вылечит все! Довольно, Берджу, — уговаривал он себя. — Это господь приоткрыл завесу, и ты на мгновение увидел счастье, а теперь успокойся, хватит… Будь мужчиной!»

Он полюбил Аниту всем своим существом, всей душой, и при одной мысли о том, что она обманула, предала его, Берджу становилось плохо, и он стал уговаривать себя:

«Просто так получилось. У нее неполадки с мужем. Но муж, как бы ни мучил свою жену, а все-таки имеет на нее права. Почему она ушла? Я ведь не выгонял ее. А может быть, ей стало стыдно? Может быть, она еще вернется? Наверное, надо поискать ее! Но где?» — терялся он в догадках.

— Отец! — послышался страдальческий голосок Алаки. — Позови маму! — Эти слова больно ранили сердце артиста. — Отец! Я к маме хочу! — не унималась Алака, всхлипывая. — Без мамы я ни за что не усну…

Берджу молчал, не зная, что ей ответить. В тишине раздавались тихие, разрывающие его сердце всхлипывания малышки, которая звала мать в эти снова осиротевшие стены.

— Отец! Маму надо вернуть! — с тоской в голосе тоже захныкал Бету.

«Ну, началось! — подумал раздосадованный отец семейства. — Ну что я могу сделать?!»

Волна раздражения медленно, но верно подтачивала его выдержку. Глубоко страдающие души детей давили на психику Берджу. И он не сдержался. Вскочив, как ужаленный, со своего ложа, он громко «повелел» Бету и Алаке прекратить бесполезные просьбы и оставить все надежды, но они не унимались.

— Замолчите! — снова закричал Берджу. — Кто вас кормил? Кто вас поил? Кто вас вырастил, неблагодарные, кто?! А? — с горечью спрашивал он их, подавляя слезы обиды, которые наворачивались на глаза.

Но эта словесная атака не принесла желаемого результата. Дети еще больше разволновались и громко заплакали.

— Замолчите, неблагодарные! — повторил он, впадая в гнев. — Замолчите!..

Алака, сжавшись от страха в комочек, закричала во весь голос. Берджу забегал по комнате, не зная, что предпринять.

— Замолчи! Перестань плакать! — набросился он на дочурку, чувствуя, что больше не вынесет этого. — Перестань! Выпорю, если не перестанешь плакать! — тихо, но грубо и внушительно предупредил он ее.

Бету затих совсем, но девочка продолжала всхлипывать. Схватившись за голову, Берджу вышел из дома и сел во дворе, но так и не смог сомкнуть глаз до самого утра. Глядя на бесчисленные молчаливые звезды, он вспомнил и перебрал до мельчайших подробностей всю свою жизнь. Вспомнил своего отца, свою мать, которые рано ушли туда, к звездам, оставив его одного мучиться на этой земле…

«Может быть, они видят меня, и души их плачут сейчас вместе со моей… Разве мало мне, Господи, забот о хлебе насущном, забот о малых детях? Зачем, Всевышний, ты послал мне еще одно испытание?» — Берджу стал молиться и вспоминать свое детство.

«Скорее бы утро, — вздохнул он. — Сможем ли мы завтра выступать? Вряд ли. А надо бы…»

Отделившись от синего мрака бездны, скатилась и погасла сначала одна звезда, потом другая, потом еще и еще… Показался тонкий, как дужка ведра, только что народившийся месяц. Берджу, нащупав в кармане анну — мелкую монету, «показал» ее молодому месяцу…

«Деньги! А зачем мне они теперь? — без всякой надежды на будущее подумал он, но вдруг опомнился. — Нет, все же нужны! У меня дети, мое будущее!» — заключил он, влекомый особенной силой, неведомой ему, таинственной, как Бог, как Вселенная, как сама жизнь и ее цель…

«Не смогу я без нее, — пришел он к выводу. — Что же мне делать?» Берджу впал в полное оцепенение. Его мозг утомился, но спать он не мог и лежал неподвижно, не в силах расстаться со своими упрямыми мыслями…

Прокричали третьи петухи. Берджу с трудом поднялся на ноги, подошел к колонке и подставил голову под живительную струю воды. Затем сделал несколько жадных глотков и почувствовал некоторое облегчение. Но ощущение потери, беспомощности парализовало его волю. Он сел на пороге, опустив свою «горемычную» голову на грудь.

«Смейся, паяц, над разбитой любовью», — вспомнились ему слова из итальянской оперы. — Она прекрасна, словно ягоды гунджи! Отчего она ушла? Ушла, не сказав ни слова?! Погубила она меня! Погубила! — убивался Берджу. — К кому обратиться за советом? Кто мне поможет?!» — Он едва сдерживал слезы.

— Анита! — вырвалось у него, и ему почему-то стало страшно. Откуда-то шумно выскочила цесарка и суматошно закудахтала. Берджу вздрогнул. На горизонте задрожал первый луч солнца. Защебетали воробьи. Где-то надрывно каркала ворона. Надо было что-то делать, а что, артист не знал.

— Анита! Анита! За что?! — шепотом приговаривал он.

Вдруг ему показалось, что он слышит шаги. Он поднял голову и увидел приближающуюся женскую фигуру. Это была Анита. Берджу вскочил на ноги и испуганно протер глаза.

«Это галлюцинация или видение, — подумал он, — я же звал ее». Его руки дрожали. Он еще раз протер глаза, но «видение» не пропадало…

— Вы?! — неуверенно спросил он.

— Да, я! Доброе утро! Сурья намаскар, Берджу.

— Да здравствует солнце, Анита! — тихо произнес он ей в ответ.

«Опять пришла посмеяться надо мной! Но у нее ничего не выйдет на сей раз!» — твердо решил комедиант и заявил:

— Зачем вы только появились в моей жизни, Анита? Зачем привела вас судьба ко мне и моим детям? Это жестоко! — и он подошел поближе к ней.

Анита была грустна. Печальный и скорбный взгляд ее глаз светился каким-то неземным светом. На ней было светлое красивое сари, а в руках — сумка. Она влекла к себе Берджу с какой-то непреодолимой силой, как влечет сама жизнь со всеми своими чарами и муками, тревогами и радостями. Ему захотелось обнять ее и позабыть обо всем… Но вопреки этому он продолжал сетовать на свою судьбу и укорять Аниту.

— Жалкий бедняк Берджу отдал детям все, что мог: свою любовь и нежность! До вашего появления мы жили спокойно… — Он глубоко вздохнул и продолжал, понизив голос: — Вам, конечно, безразлично, что обманутый вами фокусник несчастен…

Анита смотрела на него широко открытыми понимающими глазами, полными любви и страдания.

— И вам все равно, что его ни в чем не повинные дети не спят по ночам от горя…

По улице с шумом двигалось, поднимая клубы пыли, стадо овец. Пастух, щелкая кнутом, глухо поругивался. Фазаны, цесарки и куры с кудахтаньем разлетались по сторонам. Когда улеглась пыль и восстановилась тишина, Берджу вытер рукавом росинки пота, выступившие на лбу, и сказал отчужденным, дрожащим голосом:

— Госпожа! Слепому от рождения свет не нужен, он его не знает. Но ослепшему всю жизнь будет не хватать света… — его голос становился ровнее, слова без усилий лились из глубины его страдающей души, которые с глубоким пониманием вбирала в себя другая, не менее страдающая душа, душа Аниты.

— Вы поступили жестоко с моими детьми! Они от рождения привыкли к тому, что у них нет матери… А вы привязали их к себе лаской, изображая материнскую любовь. Вы заставили несчастных детей поверить в нее… Если вы замужняя женщина, то должны были красить суриком пробор на голове! — с негодованием подчеркнул Берджу. — И носить брачное ожерелье! Вы заманили в ловушку меня и моих детей… — Спазмы сдавили ему горло, и Берджу умолк. Через несколько минут дыхание восстановилось и он продолжал: — Это дети, госпожа! Отнимите у них игрушку, и они заплачут. Но если отнять у них материнскую любовь, я не знаю, что с ними будет! Это не игрушки. Как их утешить? — он посмотрел на Аниту, которая неподвижно и молча стояла перед ним. Берджу откашлялся. — Если есть такое средство, я достану его. Но материнская любовь… где можно купить ее?! — подняв руки вверх и обратив к небу глаза, вопрошал Берджу, словно обращаясь к Всевышнему. — На каком базаре? Научите! — он замолк и сел на порог.

Анита все понимала. Она не возражала бедному артисту. Ведь он ничего не знает о ее судьбе и поэтому — прав.

— Вы погубили моих детей и меня, госпожа! — жестко сказал он. — Вы разрушили наш мир. Но теперь мы не хотим смотреть золотые сны… Я постараюсь сделать все, чтобы дети забыли вас! — он встал и прислонился к косяку двери.

Анита выронила сумку. Тихая слеза, «жемчужина страдания», скатилась по ее щеке. Она опустила голову, и Берджу увидел, что ее плечи вздрагивают от беззвучных рыданий.

— А как быть мне?.. Как мне забыть их, а? Как мне без них жить дальше?! И без тебя я тоже не смогу! — сквозь слезы с трудом выговорила она.

— Перестаньте! — резко оборвал ее Берджу. — Не пытайтесь обмануть меня, как маленького ребенка. В мире денег я, может, не стою и рупии. Но мне хочется верить, что среди честных и добрых людей меня ценят! — искренне закончил он. В этих словах была его сущность, его мировоззрение.

— Ах, Берджу! Ты заблуждаешься! — воскликнула Анита, тронутая его мудрыми словами, словами человека, несущего на себе грехи других людей, человека правдивого, страдающего, любящего и любимого ею. — Я сейчас все расскажу тебе! Выслушай меня, пожалуйста! — попросила она его. Губы ее дрожали. — Тебе сказали, что я обманщица и замужняя женщина. Но ведь ты не знаешь, что кроется за этими словами! — со слезами сказала Анита — сирота, гонимая всеми, потерявшая родителей и все, что у нее было, жертва человеческой зависти, алчности, подлости и стяжательства.

— Берджу! Сегодня я ничего от тебя не утаю… — с большим внутренним убеждением промолвила женщина. Берджу невольно вздрогнул и посмотрел на нее. Сердце его затрепетало и потянулось навстречу этой красивой, благородной и такой несчастной дочери брахмана. По ее лицу текли горькие слезы. Берджу становилось не по себе.

— Ты узнаешь всю правду! Венаш Бабу был другом моего отца с детства и попросил моей руки для своего сына. Я родилась в богатой, обеспеченной семье. Мой отец — брахман. Моя мать умерла, когда мне было девять лет. Воспитанием моим занимался отец. У нас был великолепный дом старинной архитектуры. Его построил дед моего отца, то есть мой прадед. Отец владел манговой рощей под Пуной, землей и несколькими предприятиями. Его компаньон, воспользовавшись доверием отца, разорил его. Суд отнял у нас все. Даже дом пошел с молотка. Отец не вынес этого и умер.

Узнав о том, что я осталась без гроша в кармане, без приданого, свекровь выгнала меня. Я умоляла ее и Авенаша пощадить меня, но все было тщетно. Это не люди, у них нет сердца.

Авенаш прекрасно знал, что у меня никого больше нет, что он — моя единственная защита. Но несмотря на это, назвав меня бесприданницей, потаскухой и другими грязными словами, сбежал от меня. Я умоляла свекровь пожалеть меня, но она была неумолима. Так я оказалась на улице, без средств к существованию. Несколько раз я пыталась покончить собой… — Анита замялась, — но твои дети спасли меня дважды. Первый раз, как тебе известно, они полуживую вытащили меня из колодца, а второй раз спасли от самоубийства в храме, спасли своей любовью. Я почувствовала, что кому-то нужна, что я должна жить хотя бы ради этих сирот, которым так нужна материнская ласка и которые дали мне жизнь, веру и любовь! Они и ты, Берджу. Я не смогу жить без тебя и детей! — Она вытерла слезы концом сари и сказала горестным безысходным тоном: — Теперь суди сам, обманщица я или жертва?.. Кого из вас я обманула? Может, этих невинных детей, которых люблю, как родных? Или тебя, Берджу? — она внимательно посмотрела на него, ища ответа в его глазах. — Если ты считаешь меня виновной, то я уйду. Но знай, что для меня нет страшнее наказания, чем разлука с твоей семьей! — Анита умолкла.

Берджу охватили сложные противоречивые чувства. Он был потрясен. Он не находил слов. Подойдя к Аните, он взял ее за руки. Правую ее руку он прижал к своему сердцу и просто сказал:

— Простите, если сможете! Вы — воплощение чистоты и любви. А я… Боже мой, вот болван, как я вас только не называл, — смущенно улыбаясь и потирая затылок, говорил артист, стараясь собраться с мыслями.

— Я прошу вас, живите в нашем доме столько, сколько захотите… — он подобрал сумку и подал ей. Анита посмотрела на Берджу, и лицо ее посветлело. Она попыталась улыбнуться. А он смотрел на нее, как на божество, — с обожанием и благоговением.

Анита приблизилась к нему и совершила пронам — глубокий поклон, прикоснувшись правой рукой к его правой стопе, выражая тем самым свое глубочайшее уважение.

Берджу в свою очередь поклонился Аните, приложив руку к сердцу, а потом ко лбу. «Душа моя, сердце мое и мой ум принадлежат вам», — говорил этот жест.

— Еще раз простите! — тихо сказал артист.

Они вошли в дом.

— Вот тебе новые сандалии, Берджу! Это мой подарок. Мы вступаем на новый путь, и ты должен идти по нему в новой обуви.

Берджу, смущенно улыбаясь, стал примерять сандалии, пахнущие новой кожей и клеем. Вся семья, как по команде окружила Аниту.

— Я принесла вам подарки! — сказала она счастливым детям.

— Мама, где ты была? Мы так ждали тебя! Мы даже не спали! — нахмурившись, восклицала Алака.

— Мам, почему ты ушла? — сухо спросил Бету.

— Ну, я же вернулась! — засмеялась Анита и добавила: — Как видите, ходила за подарками.

Бету и Алака, быстро надев обновки, важно расхаживали по комнате.

Бахадур был так обрадован, что не отходил от Аниты ни на шаг, а Божанди с большим аппетитом уничтожила манго, ее любимейший фрукт, которых нет лучше, чем в штате Махараштра, поглядывая на Аниту и издавая приветственные крики.

После завтрака и чая со сладостями Бету сказал:

— Труппа бездельничала два дня. Завтра придется всем выступать.

— Ты прав, Бету, завтра надо обязательно выступить. После обеда устроим репетицию.

Берджу любовался Анитой. Тонкое светлое сари мягко облегало ее стройную, изящную фигуру нежными складками. Украшения загадочно поблескивали. Яркая тика на лбу гармонично сочеталась с красной розой в черных волосах, алым ртом и черными выразительными глазами. Он чувствовал себя счастливым…

ГЛАВА ШЕСТАЯ

Из пустыни Тар дул обжигающий суховей. Днем столбик термометра поднимался столь высоко, что не было никаких сил двигаться…

Венаш Бабу полулежал на диване в своем кабинете. В руках он держал газету «Хиндустан таймс». Шумел кондиционер, наполняя помещение увлажненной прохладой.

Вот уже неделю он чувствовал слабость во всем теле. По всему было видно, что старик занемог не на шутку. Он провел усталой рукой по влажному лбу. Его темные глаза тускло мерцали, окаймленные сетью мелких морщинок. Но кожа на скуластом лице еще сохраняла моложавость, была гладкой и имела приятный оттенок.

«Неужели жизнь моя кончена? — подумал он. — Все — суета сует и томление духа!» — Им овладело полнейшее уныние.

«Прекрасны лунные лучи, прекрасна зеленая лужайка в лесу, прекрасна радость общения с достойными, прекрасны сказания поэм и лицо любимой. Но когда разум постигает бренность всего прекрасного, ничто уже больше не прекрасно», — вспомнилось ему. — Если я уже не могу воздействовать на мир, а лишь он воздействует на меня, то теперь я ненужная игрушка в нем. Творец убирает с лица земли тех, кто полностью реализовал себя или же не реализовал, а, сея зло и раздражение, лишь коптил небо».

Врач, который вчера осматривал Венаша Бабу, был далек от оптимизма. Кишори забеспокоилась. Состояние мужа усугублялось тем, что сегодня он узнал об Аните всю правду от адвоката Чатури, с которым разговаривал по телефону.

Старик велел позвать к себе сына. Когда тот пришел, он тихо сказал:

— Сын мой, ты напрасно родился на свет, похитив юность матери! — его голос был полон негодования и тоски. — Твоя жена извивается в танце перед праздной толпой, словно змея перед флейтой заклинателя, чтобы заработать на хлеб, а ты в это время стремишься захватить ее богатство, узнав, что все решилось в ее пользу! Где же ты был раньше?! Ты выгнал ее с ребенком! Об этом я узнал только сегодня. И еще угрожаешь ей! Был в полиции…

— Кто тебе сообщил об этом? — спросил Авенаш.

— Мать, конечно. Вы ведь вместе выгнали ее и мою внучку… Кстати, а где внучка? Она жива?

— Не знаю… Это не мой ребенок… Если он…

— Что ты сказал?! — громко прервал его отец. Он встал и окинул сына разгневанным взглядом. — Бедный Ганга Дели, мой друг! Знал бы я наперед, что так случится, не просил бы руки его дочери для тебя, недостойного. И дурой она будет, если вернется к тебе… А сейчас, поди с глаз моих! Я устал…

Когда за сыном закрылась дверь, Венаш Бабу сел в кресло и потерял сознание. Кишори, увидев разгоряченное лицо сына, который вышел из кабинета мужа, смекнула, в чем дело, и направилась к мужу. Супруг, уронив на грудь голову и опустив руки, сидел в кресле. Ей показалось, что он мертв. Она подошла ближе и прислушалась. Было слышно, что он дышит. Кишори срочно вызвала врача, который после осмотра пациента сообщил, что ему требуется полный покой и отрешение от суеты и всех забот, иначе сердце может не выдержать.

— Это был сигнал опасности… — сухо констатировал он и удалился, прописав лекарства.

Ситуация складывалась драматично.

«Что делать?» — лихорадочно думала Кишори. Богатство Аниты ускользало из рук, и она в ярости металась по дому.

— Авенаш! Надо ехать к ней! Поедем вместе! Попросим прощения! Если она вернется, мы сразу «убьем двух зайцев».

— А где ее теперь искать? — раздраженно ответил ей сын, прикладывая к голове мокрое полотенце. В животе он чувствовал боли. Его тошнило. — Куда она могла пойти?..

— Конечно же, она вернулась к этому фокуснику, — вкрадчиво посмотрев на сына, сказала Кишори. — Кстати, ты говорил, что видел там девочку. А не ее ли это дочь? — предположила она.

— Может быть ее, но не моя!..

— Придумай что-нибудь! — настаивала мать. — Иначе ты станешь нищим. Не дай господь, если что случится с отцом… — и она опасливо посмотрела по сторонам. — Ты законный муж Аниты, так забери ее!..

Оставшись один, Авенаш погрузился в размышления, но злость, которая волнами накатывалась на него, путала все мысли.

«Надо успокоиться», — подумал он и встал с кресла.

Солнце, медленно догорая, погружалось в синюю бездну океана. Авенаш быстро оделся, спустился вниз и позвонил Радхе в ателье. Она была еще там. Они условились о новой встрече. Затем он связался с Гафуром и попросил его установить местонахождение Аниты.

— Она, вероятно, у того фокусника, — подсказал он бандиту. — И еще: у меня есть одна идея. Встретимся в порту! — он положил трубку, вышел из дома, сел в машину и, нервно сжимая баранку, выехал из ворот.

Авенаш и Радха сидели в небольшом кафе на набережной залива Харбур. Перед ними стояло мороженое в круглых вазочках и бокалы с шампанским…

— Я гляжу, ты очень деловой сегодня. Торопишься? А куда, если не секрет? — спросила Радха, когда отошел официант, принесший кофе. Ее шелковая блузка с глубоким вырезом нежно трепетала от свежего дыхания океана.

Этот вопрос несколько смутил Авенаша, но он быстро овладел собой.

— У меня встреча с друзьями в порту.

— Ты отвезешь меня домой? — спросила она, сверкнув глазами, затененными наклеенными ресницами.

— Конечно, если мы сейчас же уйдем отсюда.

— Ну, как твоя супруга? — вдруг спросила она.

Авенаш вздрогнул.

— Моя?.. А что? Почему ты о ней спрашиваешь?

— Земля слухами полнится! — лукаво улыбнулась Радха. Через мгновение лицо ее обрело бесстрастную маску.

Авенаш с ужасом посмотрел на свою любовницу и только открыл рот, чтобы ответить ей, как Радха резко встала.

— Домой я доеду сама! И учти, дружок: неверных я уничтожаю… Прощай… — и она, покачивая бедрами, звонко застучала каблучками белых босоножек по мраморным плитам тротуара.

«О, женщины! Все зло от них! Разница между газелеокими и пиявками та, что пиявки высасывают лишь немного крови, а женщины высасывают все: рассудок, имущество, силу и счастье…» — подумал Авенаш, вспомнив изречение мудреца, но забыв о том, что сам он — глупец, тупица и ничтожный муж, отец и сын: его мать сохнет от злости и алчности, а отец умирает от невозможности преградить путь злу, несправедливости и корысти…

В сердцах он сплюнул и сел в машину. Его ждали в порту. Миновав доки «Виктория» и «Принсес» Авенаш вырулил на шоссе, ведущее в порт. Он припарковал в машину на стоянке и направился к ярко освещенному пирсу. На темной поверхности моря мерцали, покачиваясь, блики от ярко освещенных судов. Теплая ночь и свежий морской ветер навевали мысли о бессмертии… и в то же время о краткости отдельной человеческой жизни. Но Авенашу были не свойственны подобные ведические настроения. Он не задумывался над тем, что есть его жизнь в сравнении со Вселенной? Он знал точно: он еще силен и красив, и ему во что бы то ни стало надо завладеть богатством. Ради этого он готов на все: подлость, измену, вероломство, убийство…

В порту было тихо и пустынно. Далеко в море переливалось огнями плавающее казино. Запахи моря, рыбы и смолы туманили голову. Справа от него, мягко сияя огнями, проплывали морские трамваи с островов Элефанта и Кросс… Послышался шум приближающейся машины. Хлопнула дверца. Авенаш оглянулся: четкими мелкими шагами к нему приближалась массивная фигура Гафура.

Осклабившись, бандит поприветствовал клиента, и они медленно направились вдоль гранитной набережной.

— Я слушаю вас, господин Авенаш, — с подчеркнутой любезностью пробасил профессиональный делец уголовного мира.

— Мне необходимо срочно установить местонахождение моей…

— Супруги? — подхватил Гафур.

— Да, именно ее. Об этом я уже говорил тебе по телефону. Я думаю, она у этого фокусника.

— Что женщине сладостный покой на супружеском ложе? — хохотнув, прорычал толстяк, с презрением взглянув на Авенаша. — Куда приятней для нее запретные объятья на соломенной подстилке!.. Ха-ха-ха!..

— Замолчи! — грубо оборвал его тот.

— Ну-ну! Вот мы и выходим из себя! Нельзя так, хозяин. В нашем деле требуется сохранять спокойствие и здравый ум, — урезонил его уголовник.

— Я вполне согласен с вами… Ну так вот, — перешел «клиент» к делу, — уже завтра вечером мне хотелось бы знать, где она.

— Пять!

— Хорошо, — Авенаш извлек из заднего кармана брюк приготовленный бумажник и отсчитал половину требуемой суммы в качестве задатка, — остальное потом.

— Благодарю покорно, хозяин, — льстиво ответил Гафур, ловко спрятав деньги в карман рубашки.

— Кроме того, — немного помедлив, сказал Авенаш, — было бы неплохо обратить внимание на его младшую дочь.

— Чью дочь?

— Фокусника.

— Ах, да.

— И выяснить поточнее: чья она? Его или ее?

— Понятно… Я могу идти?

— Да. Это, пожалуй, все на сегодня.

— До свидания, хозяин! Ждите моего звонка! До завтра! — с этими словами Гафур растворился в темноте.

С голубой равнины Аравийского моря после полудня подул легкий бриз, прогоняя огненное дыхание суховея из пустыни Тар, сжигающего все живое. К вечеру жара спала. Воздух увлажнился и приобрел синевато-лиловый оттенок. Круглая луна стояла так низко, что казалось, ее можно потрогать руками. Южный Крест — созвездие великих мореплавателей Колумба, Лазарева, Магеллана — ярко горел в темно-синей пучине мирового эфира…

Мысли Берджу, словно астронавты, плавали между мирами, а его взгляд был устремлен на звезды, или наоборот — взгляд звезд достигал его глаз? Этот неразрешенный вопрос мягко улетучивался из его сознания, исчезнув совсем спустя минуту, — Берджу уснул.

Анита не спала. Она припомнила последние годы своей жизни, полные страдания и отчаяния. Но ей никак не удавалось установить точно, где и когда она бросилась на ослепительно блестящие рельсы железной дороги перед близкоидущим поездом?.. И куда она положила свою маленькую грудную дочурку?.. Все эти годы она старалась предать эту трагедию забвению. Но сейчас, когда она обрела новую жизнь, ее ум, словно археолог, пытающийся найти истоки древних цивилизаций, помимо ее воли, не давая ей спать, производил раскопки в ее памяти.

Внезапно Бету закричал во сне. Это испугало ее. Она встала со своего ложа и, тихо подойдя к мальчику, склонилась над ним.

Мальчик беспокойно метался. Из его уст вырывались непонятные слова… Бету привиделся тот же самый «кошмар», который недавно он видел наяву, когда отец репетировал с Анитой сцену метания кинжалов. Но на сей раз лезвие кирпана пронзило одновременно и отца, и мать. Кровавое зарево, как пламя, обожгло его подсознание. Весь в холодном поту, он вскочил с постели с криком:

— Мама! Мама, где ты? Отец! — Все его тело сотрясала дрожь. Он часто моргал глазами, не понимая, где находится и что произошло.

— Я здесь. Тебе приснился плохой сон? — нежно и тихо спросила его мать.

— Мама! Только не уходи! — задыхаясь, вскрикнул Бету, прижимаясь к ней. — Мне очень страшно! Мама, не уходи! А где папа?

— Успокойся, малыш! Папа спит во дворе. Я здесь, с тобой. Все хорошо, мой маленький! Успокойся, золотко мое, радость моя! Вот так! — Анита нежно гладила его по голове, прижимая к своей груди, баюкая его, словно грудного младенца.

Беду все еще всхлипывал, его сердечко испуганно колотилось.

— Ложись, сынок, я не уйду. Я буду здесь, рядом. Я буду с тобой всегда. Ложись, ложись. Вот и умница… — она уложила Бету на постель, и мальчик, вздрогнув еще раз, постепенно успокоился, но капризно сказал:

— Я не усну.

— А когда дети не могут уснуть, им нужна сказка! — прозвенел серебряный голосок Алаки, которая тихо, как котенок, подползла к матери и стала тереться щекой о ее плечо.

— Расскажи, мам! — попросил Бету.

— Хорошо, милые, я расскажу, но прежде вы спокойно уляжетесь и закроете глазки. Все должны спать! — сказала Анита и ахнула: рядом с ней сидела Божанди. — Спать, спать, дорогая! — попросила ее женщина, и обезьянка покорно поплелась на свое место.

Когда все успокоились, Анита сказала:

— Я расскажу вам сказку-притчу о том, что телесной силе никогда в жизни не одолеть силы духовной… Давным-давно, когда люди и звери и все, кто создан Творцом, могли хорошо понимать друг друга, — начала она свое повествование, — шел однажды по лесу Брахман. Вдруг видит, сидит в клетке Тигр, связанный толстой веревкой. Заметил Тигр Брахмана и стал его слезно молить:

— О, почтенный! Смилуйся надо мной и освободи из клетки. Когда-нибудь я отплачу тебе за милосердие!

Простодушный Брахман поверил слезам Тигра: ведь слепой разум не видит врага, речам которого нельзя верить. И Брахман открыл дверцу клетки и развязал Тигра. Освободившись от пут, хищник тут же схватил простака за горло, закинул на спину и побежал подальше от этого места.

— О Тигр, взмолился Брахман, я был к тебе великодушен в надежде на благодарность. А ты хочешь отплатить мне злом! Ведь не даром говорят: «Не твори зло тому, кто пришел с добром».

— По нашей вере за добро надо платить злом, — отвечал Тигр. — Если не веришь мне, спроси у кого-нибудь еще. Как он скажет, так я и сделаю.

Брахман согласился. А в том лесу, в джянгл, то есть в джунглях, рос старый Баньян.

— Мама, а что это за дерево, баньян? Я его не знаю и никогда не видел, — таинственным голосом спросил Бету.

— Это, дети, огромное, раскидистое дерево с целым лесом стволов. Из ветвей индийского баньяна образуются воздушные корешки, которые спускаются до земли и укореняются. Воздушные отростки быстро разрастаются. Их стволы становятся толстыми, как слоны. Под сенью такого баньяна может расположиться целая деревня, настолько велика его крона… Но на чем я остановилась?

— В тех джунглях рос старый Баньян, — подсказала Алака.

— Спасибо, дочурка. Тигр с Брахманом подошли к старому Баньяну. Тигр попросил рассудить их, и тот ответил:

— Тигр говорит, что на добро следует отвечать лишь злом. Слушай же, Брахман! Я стою на дороге и дарую тень путешественникам, молодым и старым. Умирая от жары, они спешат укрыться под моей кроной, а потом, когда отдохнут, уходят, обрывая мои ветви, чтобы уберечь голову от солнца и делая из моих сучьев посохи. Теперь ответь мне, разве несправедливость не плата за благодеяние?

— Ну, что скажешь, почтеннейший? — обрадовался Тигр.

— Давай спросим еще кого-нибудь, — предложил Брахман.

Пройдя несколько шагов, Тигр задал тот же вопрос Дороге.

— Конечно, прав Тигр, — ответила она. — Послушайте, уважаемые! Разве путники, торопясь по своим делам, когда-нибудь поминают меня добрым словом? Кто, как не я, облегчает им путь к намеченной цели, а они в благодарность поливают мою грудь нечистотами. Вот и вы сейчас будете топтать меня ногами.

— Поищем третьего, — сказал Брахман, — если и он скажет то же самое, пусть будет по-твоему!

И они отправились дальше. Видят, на холме сидит Шакал.

— Эй, Шакал! — закричал ему Тигр. — Не бойся нас, мы хотим только кое-что спросить у тебя!

— Не соизволит ли господин сказать все, что он пожелает, издали? — спросил в ответ Шакал. — Не то у меня, немощного, последний ум вылетит.

— Этот Брахман был великодушен ко мне, — стал объяснять Тигр, — а я намерен отплатить ему неблагодарностью. Что ты об этом думаешь?

— Дело, о котором вы изволили доложить, недоступно моему слабому разумению, — почтительно ответил шакал. — Человек самого могучего сложения все равно, что комар перед шахиншахом зверей. Как же он сумел оказать вам милость? Я никогда в это не поверю, пока не увижу все своими глазами.

— Иди с нами, покажем, — согласился Тигр. Посадив Брахмана на спину, он двинулся вперед, а Шакал поплелся сзади. Вскоре все трое пришли к клетке. — Анита прервала рассказ и тихо спросила: — Вы спите, дети?

— Нет, нет! Что ты, мама! Рассказывай дальше! — в один голос попросили ее Бету и Алака.

Анита, понизив голос, продолжала.

— Итак, они подошли к клетке.

— О Шакал! — воскликнул Брахман. — Тигр был заперт в этой клетке, а я освободил его. Скажи нам, что ты об этом думаешь?

Шакал рассмеялся:

— Как же такой огромный Тигр мог поместиться в столь маленькой клетке? Пусть он при мне войдет в нее, ты свяжешь его по-прежнему, а потом освободишь. Тогда я рассужу вас.

Тигр вошел в клетку, а Брахман стал связывать его.

— Клянусь Всевышним, — произнес Шакал, — мне никогда не решить ваше дело, если ты не свяжешь его точно так же, как было.

Брахман крепко затянул веревку и, закрыв дверь, сказал:

— Гляди, вот так она была заперта!

— Видно у тебя отшибло камнем ум, — воскликнул Шакал, — если ты был великодушен к такому злодею! Ноги и руки тебе надо отрубить за то, что ты освободил его! Иди же теперь своей дорогой. Враг твой побежден…

— Вот так, дети, силу физическую победил разум! — закончила Анита. — Потому и соизволил сказать Всевышний: «Зеркало своего величия даровал я человеку».

— Спасибо, мамочка, за сказку! — наперебой благодарили ее дети и попросили: — Еще о слонах расскажи, ма! Ты ведь обещала!

— Нет, нет! Пора спать! — и она запела колыбельную:

Полная луна, задев краешек окна, тихо и мягко поплыла дальше… Утомленное детское любопытство и фантазии вместе с колыбельной песней и лунным светом потонули в безмятежном и легком сне.

Проснувшись, Берджу позвал Бахадура. Но это было излишне. Тот, виляя хвостом и вытягиваясь по земле, уже находился у ног своего хозяина.

Они тихо вышли со двора и отправились в окружное управление за продуктовыми карточками для детей.

Эти карточки были результатом бурной деятельности Аниты, которая обратилась в местные власти, а также в панчаяты — кастовые советы с просьбой о помощи детям Берджу. Там она почувствовала себя прежней: уверенной и настойчивой Анитой, дочерью брахмана. Результаты не замедлили сказаться: Берджу получил минимальное пособие на детей, даже не подозревая о том, что это постаралась Анита. Так что в данном случае его гордость совершенно не пострадала. Просто в один прекрасный день к нему в дом явился агент и попросил расписаться в протоколе, где значились его дети, нуждающиеся в материальной поддержке. Сегодня был последний день, когда можно было получить карточки на продукты питания по самым низким ценам штата Махараштра.

Бету, не найдя Бахадура на месте, взял ведро и направился к водопроводной колонке. Едва он повесил ведро на выступающую, словно морда носорога, переднюю часть колонки, как услышал легкое шуршание шин по дороге. Оглянувшись, он увидел, что к их дому подкатил «ауди». Его водитель, который показался Бету знакомым, открыв дверцу автомобиля, подозвал к себе Бету.

— Ты, случайно, не знаешь, где живет Анита?

На заднем сидении машины Бету увидел женщину. Он спокойно набрал воды и, не говоря ни слова, направился к дому.

Хозяин машины выругался сквозь зубы, но вдруг увидел Аниту, которая вышла из дома.

— В чем дело, Бету? — донеслось до его слуха.

— Какой-то дядя спрашивает, где живет Анита, — глухо ответил мальчик и поставил ведро на лавку.

Анита и Бету быстро вошли в дом и плотно прикрыли за собой дверь.

Авенаш и Кишори были некоторое время в замешательстве, решая, входить или подождать.

— А если она выгонит нас? — раздраженно спросил у матери Авенаш.

— Не выгонит, пойдем! Ты ее законный муж и должен забрать жену домой. О чем может идти речь? Открой дверь, я пойду первой, а ты — за мной.

Мать и сын, слегка сжавшись, неуверенно направились к дому… Минуту постояв в нерешительности, Кишори взялась за металлическую скобу двери и дернула ее на себя. Дверь не открывалась. Тогда Авенаш толкнул ее внутрь, и она со скрипом распахнулась. В темном проеме дверей стояла Анита. Ее глаза гневно сверкали.

— Ох! А я подумала, что нам уже никогда не найти тебя! — льстиво залепетала свекровь.

— Весь город обошли! — Стараясь говорить естественно и просто, дополнил Авенаш, протискиваясь в дверной проем.

Сын и мать, оттеснив Аниту, проникли в помещение хижины.

— На телевидении были! — изображая озабоченный вид, сообщил Авенаш.

— В полиции были! — нежным голосом подвывала Кишори.

— Где только не были, — врал сын, — и, наконец, нашли! — Он бросил на Аниту взгляд, в котором сквозила затаенная злоба.

— Да! — подобострастно подтвердила свекровь. — Дорогая, почему ты так переменилась к нам… Даже не знаю, как сказать, — она на мгновение заикнулась, изображая подступившие слезы, — но наш дом осиротел без тебя, словно душа из него ушла, — произносила она банальности, безуспешно пытаясь придать своему голосу страдальческие нотки и глядя на холодную, неприступную Аниту. Ее душила ненависть к невестке, и она с трудом сдерживалась, чтобы не выйти из роли.

Авенаш помогал ей, как только мог, вовремя «подставив плечо».

— В самом деле, стало как-то неуютно… — грустно проныл он.

— Послушай, доченька, — более уверенно продолжала Кишори, — муж имеет право на свою жену! — как скользкая чешуйчатая кобра, выползла из ее уст фраза, сказанная пресмыкающимся тоном.

— А как же иначе! Хранительница очага! — громко декламировал Авенаш прописные истины.

— Да, да! — подхватила свекровь. — Домашняя богиня!

Анита резко отвернулась. Потом посмотрела на пришельцев с гневом и презрением, и они замерли, чувствуя, что она сейчас их выгонит. Хозяйка, сдерживая себя, проговорила с напряжением в голосе:

— Значит «домашняя богиня»?! — Ее лицо побледнело. — И эту «домашнюю богиню» вы выгнали на улицу, вон, да?! Доверили ее честь пьяным бездельникам?! Я уже сто раз могла умереть с голоду под любым забором. И вы бы не уронили ни одной слезинки… Не так ли?! — глаза Аниты метали молнии.

Кишори стало не по себе. Ее голова задергалась. Она искала нужные слова, но они не приходили на ум.

— Да что там говорить! — махнула рукой дочь брахмана, бросив на них уничтожающий взгляд. Ей было противно, стыдно и жутко. — Убирайтесь! — вдруг закричала она истошным голосом. Казалось, что вот-вот с ней случится припадок. Она вся трепетала, дрожали ее руки. Отступив на шаг назад и поправив спустившуюся на лоб прядь волос, она произнесла сдавленным голосом в наступившей тишине: — Я умерла в тот день, когда вы поступили так бесчеловечно. Убирайтесь!.. Кто разрешил вам называть меня «дочерью»? — обращаясь к свекрови, медленно спросила она, уперев руки в бока. — А?! Ты, змея, — она двинулась на свекровь, — осмелилась назвать меня так! А ты? — повернулась Анита к Авенашу. — Ничтожество! Как ты посмел после всего, что произошло, называть меня… «своей женой»?! Посмотри на себя, шакал несчастный! Убирайся отсюда и отряхни пыль со своих английских башмаков. Вон отсюда!

Авенаш опешил. Его гнев был уничтожен гневом Аниты. Слишком жестокой была правда. Крыть было нечем. Его мучила алчность. Он даже не подозревал, что его тихая жена может быть такой!..

— На моей голове, — страстно продолжала Анита, — больше нет сурика, а на шее — брачного ожерелья! И как только у вас хватило наглости явиться сюда?! Я не хочу вас видеть! — кричала она, уже не владея собой.

— Доченька! Ты так меня огорчила! — теперь уже искренне воскликнула Кишори и зарыдала. — Я плачу, ты видишь это?

— Ты и должна плакать! — с фальшивой строгостью бросил ей Авенаш. — Сколько слез пролила из-за тебя моя дорогая женушка! — снова попытался он как бы реабилитировать себя, после того как Анита «выпустила пар». Он со вздохом поднял на нее глаза и произнес: — Видишь, я осознал свою ошибку.

— Да-а-а! Он осознал, — плача поспешила подбросить «масла в огонь» свекровь.

— Идем домой! — стал форсировать Авенаш. — Ты все-таки моя законная жена!

— Да-а-а! — вторила ему Кишори. — Да! Жена!

— А я попрошу вас вспомнить свои слова. Мне хочется задать вам вопрос: почему это вы вдруг так переменились ко мне? А? Подозрительно! Вы, дорогая мамаша, помните свои слова: «Убирайся, потаскуха, из моего дома!»? А ты, Авенаш? Может быть, сейчас отдашь мне те деньги, которые бросил мне в лицо на мои похороны?! Ведь я, по вашим словам, нищенка! Вы — изверги в полном смысле этого слова. Я еще не знаю, что вы затеяли, отчего извиваетесь передо мной. Но я узнаю!

— Доченька, ничего нет! Никакого умысла! Просто вернись домой, а там все узнаешь! — невзначай проговорила Кишори, у которой голова гудела, как улей.

Авенаш зло посмотрел на мать.

— Анита, ты должна все забыть! Мы вновь заживем счастливо. Я не могу без тебя! Пойдем домой! — бросал он последние козыри.

— Молчи! Лжец! Я вижу тебя насквозь. Твои слова фальшивы, как и все твое существо. Убирайся прочь! Ты выгнал меня ночью, в дождь. Я умерла для тебя… — Анита резко повернулась и пошла в глубь комнаты. Минуту спустя, она вернулась к обескураженным непрошеным гостям, бросая на них неприязненные взгляды и сжимая в руке ожерелье. — Вот как?! Муж вспомнил о законной жене и о своих правах на нее! — укоризненно сказала она. — Так вот, я удовлетворю твою память. Я тебе его верну, подлец! — и она бросила ему в лицо брачное ожерелье, разорвав его нить обеими руками.

Мать и сын попятились, отступая к порогу.

— Попирайте же бисер, свиньи! Я мечу его перед вами! — гордо воскликнула Анта. — Берите, собирайте! Я отдаю вам последнее звено, которое связывало нас когда-то. Я считала это символом достойного отношения к женщине. Но вы его растоптали. Оно для меня… больше ничего не значит…

Авенаш и Кишори стояли, как пораженные громом.

— Знаете, что значило это ожерелье? Это была петля на моей шее, натянутая супружескими узами… Я думала: избавиться от них — великий грех! Но когда тебя выгоняют, оскорбляют, втаптывают в грязь… О! Это уже не символ! Это — пыльная дорога, и больше ничего! Я сорвала его и превратила в прах супружеские узы! Вот ответ твоей «законной» жены, Авенаш! — тоном не допускающим возражений закончила Анита.

Инцидент, как говорится, был исчерпан. Мать и сын кое-как добрались до двери и вышли на улицу, к машине. Хлопнули дверцы, тихо взревел мотор, и «великие комбинаторы», алчно взглянув на хижину, в которой остались недосягаемые для них богатство и величие, отбыли не солоно хлебавши.