Заточение (Джейн Генри) читать бесплатно онлайн полную версию книги (ч. 20)

Михаилу надо отдать должное.

Во-первых, это место просто офигенное.

Во-вторых, моя жена просто потрясающая.

Нам нужно было узнать друг друга лучше, и научиться доверять друг другу, но у нас не было той роскоши времени, которая есть у большинства людей. Оказаться в глуши, в абсолютном раю, и вынужденно доверять друг другу? Это работает.

На третий день нашего пребывания на острове мы наслаждались приватным пляжем, устраивая пикники на песке. Целовались под тенистым навесом. Купались голышом в океане, под чистым голубым небом, изредка нарушаемым криками чаек.

Она живет ради секса, и если у нее есть какие-то границы, я их, черт возьми, еще не нашел.

Мы в полной мере воспользовались джакузи и гидромассажной ванной. Она даже заставила меня заниматься этой гребаной йогой — говорила что-то про открытие чакр, черт знает, что это такое. Потом пыталась провести со мной медитацию, но я схватил ее и трахнул прямо посреди студии йоги.

Кажется, ее это не особо беспокоило.

Хорошо, когда у тебя нет постоянного доступа к технологиям, уведомлениям, которые требуют внимания. Хотя я всем сердцем люблю свою семью, приятно немного отдохнуть от них.

А секс с Изабеллой просто сносит крышу. Нет ничего, чего бы она не сделала, она настоящая дикарка. И мне это нравится. Каждый раз, когда она кричит подо мной или надо мной, потому что она обожает быть сверху, я чувствую себя Суперменом.

— Мы почти съели все готовые блюда, — говорит Изабелла. Она лежит на пляже в бикини, с закрытыми глазами. Я позволяю своему взгляду скользить по ее прекрасному, идеальному телу.

У нас появился распорядок: вместе занимаемся в тренажерном зале, плаваем или ходим в походы днем, а потом лениво проводим время на пляже. Иногда мы едим легкую еду, иногда у нас пир. У нее отменный аппетит, и она непривередлива. Кажется, ее все радует. В ней есть жажда жизни, которая освещает мой день. Она любит исследовать и говорить о будущем… но есть слон в комнате, с которым нам нужно разобраться.

Два, если честно.

Мы до этого дойдем.

— Mi querido jefe, — говорит она с закрытыми глазами. Солнце палит сверху, но эта женщина не обгорает. Она просто становится еще более загорелой.

— Да?

— Что у нас на ужин?

— Думаю, нам нужно готовить вместе. Мы выживем?

Она открывает один глаз и лукаво улыбается.

— Это зависит от того, сможешь ли ты держать руки при себе.

Ну, это решило все. Нет.

Но это не важно. Мы здесь одни. У нас есть задача — мне нужно узнать ее досконально, а ей — меня. Сближение и все такое.

Я переворачиваю ее и целую, пока губы не распухают, а мой член не становится твердым, прижимаясь к ней.

— Что значит mi querido jefe?

Она улыбается.

— Все это время, и ты не знаешь, что это значит? Серьезно?

— Все это время? Это не так уж долго.

Хотя это так, может быть, не в днях или часах, но жизнь до Изабеллы была целую вечность назад.

— Достаточно, — говорит она, подмигивая. — Mi querido jefe означает «мой дорогой босс».

Господи. Надо было учить испанский.

— Ты все это время называла меня «своим боссом»? Это какая-то шутка? — Я падаю обратно на песок рядом с ней, рассыпая его по ее коже.

— Эй! Это не моя вина, что ты не знаешь самых базовых слов на испанском.

— Прости? Ты опять дерзишь своему мужу? — Я поднимаю бровь. Она опирается на локоть и с любопытством смотрит на меня, поднимая свою бровь в ответ.

— Зависит. Что ты собираешься с этим делать.

— Очевидно, я подниму тебя с этого полотенца, отнесу к причалу и брошу в воду. Что еще, черт возьми, я должен сделать? Избалованная девчонка.

Она встает на четвереньки, и я подавляю стон, когда она делает одно из тех движений йоги, которые показывала в студии, вытягивая шею и выгибая спину, как котенок. Черт, она великолепна. Я забыл, как там называется эта поза, но знаю, что это просто отвлекающий маневр. Она хочет, чтобы я увидел ее грудь в этом крошечном лифе и роскошную задницу, которая так и просит, чтобы ее шлепнули.

Я стону.

— Что, черт возьми, ты делаешь? — Я поднимаюсь на колени.

И тут она вскакивает и бросается бежать, а я ругаюсь ей вслед, потому что хоть она и меньше меня, но намного быстрее. Это не значит, что я ее не поймаю. Мы оба хороши в этой игре.

Песок летит из-под ее босых ног, пока она с криками бежит вдоль пляжа. Я бегу за ней. Даже когда преследую ее, знаю в глубине души, что никогда по-настоящему не поймаю ее. Мы всегда будем вместе — она и я, — борясь за выживание, и погоня будет вечной.

В Изабелле нет ни капли покорности, и мне это блядь нравится. Нравится, как она бросает вызов, как убегает. Нравится преследовать ее.

Наконец, мне улыбается удача. Она спотыкается, и это замедляет ее на мгновение, давая мне возможность поймать ее. Я сгибаю колени, толкаю плечом ее торс и шлепаю по маленькой попке. Она визжит и смеется. Мне нравится ее смех. Для человека, который пережил так много, она невероятно стойкая. Она живет полной жизнью с таким энтузиазмом, и мне это так нравится.

Я иду к причалу с ней на плече.

— Ну все, ты сама напросилась.

— Поставь меня! — Она бьет меня по спине.

— Ты хочешь, чтобы я тебя поставил?

— Лев! Что ты делаешь? — кричит она.

— Ты прекрасно знаешь, что я делаю.

Я иду по причалу к воде. Она борется со мной, пинается, кричит и толкает, но я не отпускаю ее. Только у конца причала шлепаю ее по бедру, заставляя визжать, затем снимаю с плеча беру на руки, чтобы поцеловать.

— Ты такая красивая, — говорю с улыбкой, прежде чем откинуться назад и швырнуть ее в воду. Она размахивает руками и кричит, а потом погружается в воду и выныривает, хватая ртом воздух.

— Ты придурок! — кричит она, ее мокрые волосы прилипли к лицу. — Это нечестно!

Она плывет, брызгая в меня водой, но у меня преимущество на причале.

— Прыгай сюда, Лев, — мурлычет она. Она так прекрасна с волосами, обрамляющими ее красивое лицо, и каплями воды, стекающими по ним. Она могла бы быть на открытке для пляжного отдыха. — Давай, — говорит она. — Вода отличная, придурок.

Откидываюсь назад, наслаждаясь видом, как вдруг ее лицо искажается, и она кричит.

— Меня что-то укусило!

Без раздумий ныряю за ней в воду. Внезапно вижу уплывающую медузу, и меня охватывает паника. Подплываю к Изабелле, на ее ноге красный, опухший след там, где коснулись щупальца. Я беру ее на руки и быстро плыву к причалу.

— Держись, Изабелла, — бормочу дрожащим от беспокойства голосом. — Я с тобой.

Она морщится от боли, дыхание прерывистое.

— Больно, Лев. Черт, это действительно больно.

У Изабеллы высокий болевой порог, но ее ужалила медуза — это жестоко.

Осторожно укладываю ее на причал и осматриваю ожог.

— Знаю. Нам нужно нейтрализовать яд.

Вспоминаю, что читал про медуз и как лечить ожоги. Я посыпаю ее ногу песком и растираю, чтобы избавиться от оставшихся щупальцев, но нужно срочно вернуться на виллу, там должна быть аптечка.

Быстро несу ее обратно, она храбро держится. Чувствую как она напряжена от боли, но не жалуется.

— Что нам делать?

— Нам нужно что-то, чтобы нейтрализовать ожог и яд. В аптечке должно что-то быть.

Сажаю ее на табурет в кухне и роюсь в припасах, находя небольшую бутылку уксуса в шкафу.

— Это подойдет. Вытяни ногу.

Она вздрагивает, когда уксус попадает на ожог.

— Оно должно жечь?

— Немного, но это должно помочь, — уверяю я.

На ее глазах выступают слезы, но она старается быть сильной.

— Спасибо, Лев.

Я смотрю на нее, и мне больно видеть ее страдания.

— Мне так жаль, что это произошло. Тебе надо принять более удобную позу. Гидрокортизон поможет.

Подхватываю ее на руки и несу в гостиную, осторожно укладываю на диван, приподнимая ногу.

— Сейчас принесу лед, чтобы уменьшить отек.

Она слабо улыбается.

— Знаешь, ты действительно хорошо справляешься.

Я вздыхаю.

— У меня была практика ухода за упрямыми людьми.

Пока прикладываю пакет со льдом к ее ноге, она морщится, но потом расслабляется.

— Спасибо.

Я целую ее в лоб. Это моя работа. Я должен заботиться о ней.

Позже, когда она лежит на диване с поднятой ногой: — Это твоя вина, — говорит она, хотя я понимаю, что на самом деле она не сердится. — Если бы ты не бросил меня в воду…

— Если бы ты не была такой избалованной, мне бы не пришлось тебя бросать, — отвечаю я, хотя в глубине души чувствую вину. — Я не думал, что там будут медузы.

— Полагаю, тебе придется загладить свою вину, — весело говорит она.

— Серьезно, как ты себя чувствуешь? — спрашиваю, глядя на ее опухшую ногу.

— Я не смогу убегать от тебя в ближайшее время. Знаю, ты в отчаянии. Но хорошая новость в том, что я не думаю, что сильно пострадала. Я в порядке. Не знаю, как ты, но я голодна. Давай приготовим ужин.

Упираю руки в бока и смотрю на нее.

— Я приготовлю ужин. А ты останешься здесь, с поднятой ногой.

— Я могу стоять, — огрызается она.

— Ты чертовски упряма!

— Кто бы говорил, — парирует она.

— Ну, тебе придется к этому привыкнуть.

— Или что? — Она бросает мне вызов. Ну, вот мы и начали.

— Я привяжу тебя к этому чертову дивану, — смотрю на нее, полностью готовый сделать это.

Вместо того чтобы сопротивляться, она немного надувает губы, что оказывается более эффективным, чем я ожидал.

— Лев, я не беспомощна.

— Просто позволь мне хоть раз позаботиться о тебе, — говорю я. — Ты моя жена.

Она смотрит на меня и долго молчит.

— Ты хочешь заботиться обо мне?

— Это немного отличается от того, чтобы постоянно указывать тебе, что делать, не так ли? — говорю я.

— Наверное. Но пообещай мне кое-что.

— Да?

— Если ты поранишься, ты позволишь мне позаботиться о тебе. Это работает в обе стороны.

— Конечно. Но я не получаю травм.

— Это мы еще посмотрим, — поддразнивает она.

— Что это значит?

— Это значит, Лев, что пора готовить ужин.

— Изабелла, — вздыхаю я.

— Пожалуйста, — говорит она сладким голосом. Как я могу отказать, когда она так просит?

Я наклоняюсь и поднимаю ее. Надо отдать ей должное, она не протестует и не говорит, что может идти сама, просто позволяет мне это сделать.

— Мне нравится, когда ты меня носишь, — произносит она тихим голосом, с ноткой уязвимости, что так несвойственно ей.

Мне это тоже нравится.

— Правда?

— Просто есть что-то в том, как сильный мужчина несет меня… это заставляет меня чувствовать себя… не знаю, защищенной. И даже я не могу не любить это, хотя бы немного, — признается она.

— Что ж, я счастлив защищать тебя, — шепчу я, целуя ее.

— Я могу помочь тебе с готовкой, — говорит она на удивление твердо. — Со мной все в порядке, Лев. Болит, да, но это неважно. Мне все равно.

Неужели она настолько упряма? Такова будет моя жизнь с ней. Должен признать, мне это нравится. Я не из тех, кто ищет легких путей. Мне нравятся вызовы, нравится бороться.

— Сегодня ужин готовлю я, но обещаю, у тебя будет много возможностей готовить для меня. Может, ты сможешь нарезать овощи, сидя на табуретке или что-то в этом роде.

Ее глаза блестят, а губы дрожат.

— Может, ты не так уж плох.

Я усаживаю ее на стул.

— Сиди. Подними ногу.

— Никогда раньше мужчина не готовил для меня, — говорит она с ноткой удивления в голосе.

— Серьезно? Большинство из нас умеют готовить. Кто, черт возьми, тебя кормил?

Она наклоняет голову, и на ее лице появляется задумчивое выражение.

— Прислуга, — она пожимает плечами. — В основном я готовила себе сама.

Я просматриваю содержимое холодильника и шкафов.

— Ты скучаешь по Колумбии?

— И да, и нет. Я скучаю по тому, что было в Колумбии раньше, а не по тому, что есть сейчас.

— Что ты имеешь в виду? — Я достаю курицу в вакуумной упаковке, затем роюсь в шкафах. Режу лук и чеснок на кухонной столешнице, пока она рассказывает.

— Когда я была маленькой, мой отец был очень занят делами. Но для меня это не имело значения. Ничего из этого. Мне тогда было все равно. У меня были друзья и красивый двор, где можно было играть. Я любила читать, кататься на велосипеде и плавать в озере рядом с домом. Да, какая-то часть меня знала, что мой отец делал то, чего, вероятно, не должен был. Я подслушивала разговоры. И когда они с мамой ссорились… — Она отводит взгляд и сначала не отвечает. Я даю ей время, выкладывая нарезанный лук и чеснок на раскаленную сковороду.

— Он бил ее. Для мужчины вроде него это было обычным делом, но я ненавидела, когда она плакала. Я ненавидела, когда он злился. И я пообещала себе, что со мной такого никогда не будет.

Это не удивляет меня, но мне это не нравится.

— Когда была маленькой, я знала, что в кругах моего отца было социально приемлемо относиться к женщинам как ко второму сорту. В Колумбии не нужно далеко ходить, чтобы увидеть это, даже здесь, в Америке, в некоторых местах.

Я киваю, понимая ее точку зрения.

— Все изменилось, когда я начала взрослеть. Я больше не была маленькой девочкой, которую можно было оттолкнуть в сторону, а стала той, кто привлекал внимание. Это было проблемой для моего отца, — она отводит взгляд. — Моя мама не была глупой, но она полностью находилась под контролем отца и ожидала того же от меня. Она не любила конфликтов, кроме тех случаев, когда сама теряла терпение. Она хотела, чтобы я избегала его гнева, поэтому пыталась научить меня быть тихой и послушной, — ее губы дрожат, а прекрасные глаза встречаются с моими. — Можешь представить, как это сработало.

Я ухмыляюсь, лук и чеснок шипят на сковороде.

— Наверное, так же хорошо, как если бы я сказал своей сестре сделать то же самое.

— Она научила меня некоторым вещам. И я благодарна за эти навыки. Я умею готовить, и мне нравится, когда вокруг чисто, как и тебе, так что в этом плане мы отлично поладим. Но у меня есть собственное мнение, Лев.

— Я знаю.

Надолго в кухне воцаряется тишина, нарушаемая лишь шипением овощей и бульканьем воды для пасты.

— Однажды я попыталась приготовить ужин для всей семьи в качестве сюрприза. У моего отца был плохой день, — говорит она с печальной улыбкой. — Так моя мать обычно говорила. У твоего отца был плохой день. Как будто это давало ему право вести себя как ребенок. В любом случае, решила повторить рецепт, который когда-то видела, но кастрюля, которую использовала, была слишком маленькой, и масло попало на огонь. Я устроила небольшой пожар на кухне. Моя мать узнала об этом раньше отца и взяла вину на себя.

Ее голос затихает. Она не любит свою мать или, может быть, не простила ей прошлые грехи. Я не знаю, но ей не нравится рассказывать эти истории. Мне тоже не нравится их слушать, но я должен. Мне нужно знать каждую нить, которая сплетает ткань того, кем она является сегодня, потому что это не мимолетные отношения. Эта женщина — моя жена.

— Когда он увидел пожар, он закричал и набросился на нее. Он не ударил ее, но разбивал все вокруг. — Она отводит взгляд. Когда она снова смотрит на меня, ее глаза блестят. — Мне ненавистно было, что она берет вину на себя, поэтому я сказала ему правду. Вот тогда он ударил ее… за ложь.

Я приправляю курицу и кладу ее на сковороду, хмурясь.

— Мой отец тоже не был хорошим человеком. Я понимаю.

Я не делюсь подробностями о своем прошлом, потому что сейчас речь идет о ее истории, а не о моей. Но, похоже, она хочет знать.

— Расскажи мне. Каким на самом деле был Станислав Романов?

Конечно, она знает его полное имя. Она изучала мою семью.

— Все было только по его или никак… типично, — я не смотрю на нее, помешивая пасту в кастрюле, потому что мне не нравится говорить об этом.

— Лев, — подталкивает она, наливая себе бокал вина. — Это улица с двусторонним движением, mi querido jefe.

Теперь, когда я знаю, что это на самом деле значит, эти слова обретают новый смысл.

— У него был свой способ обращения с нами. Он прибегал к физическому воздействию.

— Я не спрашивала, как он обращался со всеми, — говорит она прямо, как всегда, попадая в самую суть. — Я спросила, как он обращался с тобой.

Нет ничего плохого в том, чтобы рассказать ей, так что не знаю, почему сначала колебался.

— Ты знаешь, что моих братьев и Полину усыновили. Мой отец сделал это намеренно, веря, что есть преимущество в том, чтобы брать людей, с которыми плохо обращались, а затем хорошо относиться к ним.

Она кивает, понимая.

— Это одно из самых базовых правил управления, — говорит она с улыбкой. — El perro es fiel a la mano que lo alimenta¹⁷.

— Честно говоря, я мало что помню до усыновления. Моя семья была бедной, а я остался сиротой. У меня не было братьев и сестер, только мать. Когда она умерла от болезни в Москве, Романовы взяли меня к себе. Но я был младшим, и от меня ожидали слишком многого, больше, чем я мог вынести в детстве. По крайней мере, так мне говорит моя мать.

Ее взгляд смягчается, пока она слушает, но, к счастью, не выражает сочувствия. Она просто делает еще один глоток вина с той элегантностью, которая заставляет мое сердце немного сжиматься.

— Когда стал старше, ничего из того, что делал, не было достаточно хорошим. Он всему приписывал скрытые мотивы и воспринимал на свой счет.

Она качает головой.

— Что это за нарциссические родители? — говорит она.

Я смеюсь, но она попала в точку. В этом нет ничего смешного.

— Да. Я не люблю навешивать ярлыки, но, думаю, это точно.

Переворачиваю курицу и перемешиваю ее на сковороде, наслаждаясь ароматами на кухне. Мой желудок урчит.

— Вино? — спрашивает она.

— Да. — Я беру бокал и делаю глоток. — Долгое время мои старшие братья обращались со мной так, как их научил отец. Виктора боялись — он был слишком крупным, чтобы отец мог с ним справиться, — поэтому он отдал его под надзор Коли. Михаил был старшим, и мы должны были подчиняться ему. — Я не знаю, почему говорю «должны были». Мы до сих пор подчиняемся. — Михаил был главным. Олли всегда держался особняком, а Никко был старше, но стал моим союзником. Когда я был подростком, Никко научил меня стрелять. В пятнадцать я совершил свое первое убийство.

Она даже не моргает, просто слушает меня, как будто я рассказываю о рыбалке. Только тогда до меня доходит, как приятно быть с женщиной, которая тебя понимает. Она не в ужасе от моей реальности, потому что ее собственная так похожа. Детали различаются, но результат тот же.

— Я долгое время чувствовал, что должен доказывать свою преданность, свою силу.

— Как на тебя повлияло то нападение несколько лет назад? — спрашивает она. Черт. Конечно, она знает о нападении. Она провела свое расследование. Она знает, что меня избили, и я попал в больницу. Мы давно отомстили за это, но шрамы остались.

— Честно? Возможно, тебе будет трудно понять, но я благодарен, что это произошло.

Она качает головой.

— Вовсе нет. Для такого человека, как ты, это был переломный момент, не так ли?

Боже. Она понимает больше, чем я думал.

Я смотрю на нее и киваю. Может, мы и не так давно знаем друг друга, но почему мне кажется, что мы знакомы всю жизнь? Может, люди более похожи, чем я думал.

— Именно так. У меня было два выбора: лелеять свои раны, позволить травме сдерживать меня… — мой голос срывается, и я, нехарактерно для себя, становлюсь эмоциональным.

Она заканчивает за меня.

— Или позволить этому сформировать тебя в того, какой ты сегодня. Решить, что никто больше не причинит вреда тем, кого ты любишь.

Сковорода дымится. Я выключаю огонь и снимаю ее с плиты, выкладывая курицу на тарелку. Бросаю сковороду в раковину и включаю воду, комната наполняется паром.

— Выглядит восхитительно, — говорит она. — Я всегда хотела попробовать черную курицу.

Я усмехаюсь.

Выкладываю пасту на тарелку, добавляю масло и пармезан, достаю из холодильника готовый салат.

Мы начинаем есть.

— Почему ты запихиваешь зелень в горло, как будто это яд? — С любопытством спрашивает она, изящно поедая пасту.

— Потому что я ее ненавижу.

Ее рот открывается от удивления.

— Ты не любишь салат?

Качаю головой и запиваю салат большим глотком вина.

— Ненавижу овощи.

— Тебе что, десять лет? — подкалывает она.

Усмехаюсь.